Текст книги "Экспресс «Россия»"

Автор книги: Павел Примаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 35

Василий почти механически укупоривал бутылки и, напевая, бережно, как снаряды, укладывал их в рундук.

– Есть, кто живой?

– Принесла кого-то нелегкая, – с досадой подумал он, свернул «производство» и вышел в зал.

За столиком сидела немолодая, полная женщина с тщательно уложенными волосами. Она подпирала щеку ладонью, отчего левый глаз казался заплывшим. Правый смотрел зло и неприязненно. На руках сверкали большие «рубиновые» Маркизы, а на шее – толстая золотая цепочка. Посетительница Василию не понравилась.

– Водка есть? – Буркнула она.

– Кажется, тетку похмелье задавило, – решил ночной и осторожно сказал, – извините, ресторан закрыт.

– Хотя бы сто грамм, сынок, – в голосе прозвучало отчаяние. – Если б ты знал, как болит. – Широко открыв рот, где блестели желтые коронки, она ткнула в них ярким маникюром, – сама бы, гада, вырвала. – Достала чистенький платочек, промокнула губы. Между большим и указательным пальцем мелькнула наколка «Нина».

– Что ж вы сразу не сказали? – засуетился Василий, доставая бутылку. Налил. – Вы сначала немного пополощите. Надо еще соли добавить. – Клоков энергично затряс солонкой. – А потом сразу выпейте.

Женщина размешала «лекарство», морщась, отхлебнула немного, подержала теплую водку на больном месте. С трудом проглотила. – Фу, гадость, – поежилась и осторожно потрогала щеку. – Все равно болит. Ничем его не проймешь. – От боли и бессилия грохнула кулаком об стол.

– Может, смолку приложите?

– Это как? Бумажку сжечь, а пепел в дупло? Нет, из-за этой смолки муж мой умер. Здоровый, крепкий, был, что дерево в три обхвата, а от зуба помер, люди насоветовали, он заражение получил, не спасли. Из Эстонии родом, по фамилии Тамм, по-нашему, дуб, значит. Тармо Тамм. Я его Толиком звала. В дверь входил, сгибался по пояс, а добрый, как ребенок. Служил в Приморье, женился и остался во Владивостоке. Говорят, красавица была, но с подводником на Камчатку убежала, а девочку, Олечку, – бросила. Бабушка с дедушкой внучку воспитали. А он по Северам гонял, ребенка поднимал. Оля техникум закончила, замуж вышла. Он им кооператив купил, сейчас я у них живу. Вроде никто я им, а как родные. Внука в честь деда назвали – Тармо. Он меня любит больше, чем родную бабушку, – с гордостью сказала Нина и вдруг скривилась, – опять дергает, окаянный. Плесни самую малость и себе налей. Помянем моего Толика. – Василий пригубил для приличия. – Сейчас к внучкам своим – Танечке и Машеньке в Москву еду. Я бабка богатая – трое внуков, а скоро и правнуков буду нянчить. У старшенькой, Танюши.

– Я сама москвичка, родилась и выросла на Арбате. Мама моя совсем молодой умерла. Как война началась, отца на фронт забрали, а я от мачехи в Останкино к тетке убежала. В ФЗО поступила, потом на завод Хруничева токарем пошла. Взяли, вместо 12, 14 написали, до суппорта не доставала, мастер ящики подставлял. Весь цех такими «работницами» держался. Заготовки для снарядов точили. Обед нам в цех подавали – суфле. Название мудреное придумали, а это пюре на воде из мерзлой картошки. Но для нас тогда слаще «фрукта» не было. Тетка передачи носила. Встречались в проходной на полчаса. Поговорить, письма от отца с фронта почитать. Как немца погнали – весточка от папы пришла – лежу в госпитале, не волнуйтесь, скоро выпишут. А мне все мерещилось, будто он без рук, без ног или слепой. Места себе не находила, решила ехать, искать. А Москва на замке, но мне повезло. Молодые офицеры пожалели, на верхней полке в вагоне спрятали, шинелями укрыли, лежала я там, как клоп под листиком, патруль и не заметил. Добралась до госпиталя. Как жива осталась? Видимо, мама моя, покойница, за меня на том свете молилась. А отец и, правда, выписался. Что делать? Обратно нельзя – дезертировала с трудового фронта. Это тюрьма. Оставили при госпитале. Женщины гимнастерочку подогнали, юбчонку, пилоточку, ремень. Как куколку нарядили, откормили. Я любую работу выполняла, ничем не брезговала, но прослужила недолго. Фронтовичка одна уговорила ехать на фронт, а сама по дороге любовь закрутила с молодым лейтенантом и умотала. А я прибилась к какой-то части, рассказала начальству все, как было. Снова повезло, устроили при лазарете. С ними до Праги дошла, там победу встретила. В Москву вернулась фронтовичкой, не подступись. А тут и папа демобилизовался. Мачеха бросила его. Поселились мы у тетки в бараках. Я в спецстройуправление поступила – футеровщицей. Доменные печи, трубы, дымоходы. Платили хорошо. Всю страну исколесила, да бабий грех случился – сыночка родила. Александром назвала, в честь отца моего. Никаких хлопот у меня с ним не было. Суворовское училище закончил, в Кремлевку поступил. На лучшем счету там был. В кого пошел? Я – женщина несерьезная, а об отце и говорить нечего. Одно плохо – неудачно женился. Лимитчицу взял из Брянска. Бабу лютую, своенравную. Я ее сразу невзлюбила. А двум медведям в одной берлоге не жить. Задумала я уйти от них и подалась на БАМ. Там и счастье свое встретила, хоть немного для себя пожила. Толик мой экскаваторщиком работал, а я каменщицей. Сынок мой служил, служил, да туго без мохнатой лапы чины давали. Подался в Афганистан. Полковника получил, но только вернулся в казенном ящике. Невестка чуть умом не тронулась, по начальству ходила, все не верила, что на мине он подорвался, правду искала. Вот так я и живу. Катаюсь между двумя могилками. В Москве погощу, во Владивосток поеду. Одна радость – девочки-внучки подросли. Я их больше жизни люблю. – Она выпила. – Не берет его никакой черт.

– Зайдите утром к начальнику поезда, у него аптечка есть.

– Спасибо, милый, сколько я должна? – Она положила на стол деньги. – Хватит?

Василий кивнул, закрыл початую бутылку, протянул женщине.

– Оставь, выпей за мое здоровье, может зуб пройдет? Прости, сынок, старуху за болтовню.

– Скоро Володю будить, а я заговорился, заслушался и про фарш забыл. Сторож принялся поспешно налаживать «шарманку». Куски «железного» мяса оттаяли и особых усилий не требовали. Василий торопился, взмок. – Устрою после работы душ. Только белья чистого нет, не подготовил сменку, – вспомнил он с досадой.

– Эй, ночной, бутылочку. – В ресторане появился Жертва.

– Гуляешь, значит?

– Сколько той жизни, Клоков? – Он махнул рукой, пристроил бутылку за пояс, выпустил рубашку и неожиданно озабоченно зашептал. – Бичевка, слышь, подсела. Я с ней договорился, чтоб отработала. Мужики за огнем придут, ты уж намекни, мол, есть гражданочка лет тридцати, при полном параде, недорого и с гарантией. Тебе – комиссионные натурой.

– А гарантия чего СПИда или триппера?

– Заходи, узнаешь.

Нашел сводню, деловой, возмущался про себя ночной, налегая на «шарманку». Вчера дрожал, как мышь под веником, а сегодня аклимался, публичный дом открыл.

Василий вспомнил, как однажды позарился на легкое развлечение. Ресторан тогда бросил, чуть не обокрали. Вот так же, как сегодня, пришел проводник, взял бутылку водки и пригласил «расслабиться». Он сидел, скучал и из любопытства решил пойти. В плацкарте, где бичевка «выдавала по высшему классу», проводники пили водку и громко обсуждали гостью. Клоков тихо подсел с краю, слушал, снисходительно улыбался и ненароком бросал незаметные взгляды на закрытое проводницкое купе. Неожиданно дверь отъехала и раскрасневшийся парень бодро выкрикнул, – следующий! – Вася, уступаем, вне очереди, – уважительно закивали ребята и стали дружно подталкивать его в купе.

На суконном одеяле, накинутом поверх голого матраца, в тусклом свете ночника, жадно затягиваясь сигаретой, лежала обнаженная молодая женщина. – Момент, – тихо прозвучал хриплый голос, и она опять несколько раз приложилась к сигарете. Клоков поморщился от духоты и неприятного запаха, но не вышел. Загорелое, обнаженное тело с маленькими упругими грудями влекло.

– Ну?

В подобной ситуации он оказался впервые и слегка растерялся.

– Не напрягайся, ложись.

Василий не шелохнулся. Женщина качнулась к нему, расстегнула брюки, расправилась с бельем и припала горячими губами к промежности. «Ласка» длилась недолго. Откинувшись к стене, бичевка торопливо взяла еще дымящийся окурок и с наслаждением затянулась. – Следующего кликни. – Хорошо, – машинально кивнул Клоков. Выйдя, глухо выдавил. – Прошу! – И жестом показал на дверь, а сам подумал, – вот, дурень и нахрена она мне нужна была?

– С тебя трешник, – толкнул его в бок хозяин вагона.

– За что?

– Обижаешь, за смак, – дружно откликнулась компания.

Его потом долго угнетало чувство униженности. Спустя время, он подумал. – Для нее мужики как очередная сигарета, несколько затяжек и в мусор. В сущности, не ее «поимели», а она всех использовала.

От неприятных мыслей отвлекли проводники.

– Налей-ка, Васек, выпьем за здоровье милых дам, и о своем не забудем.

– У Жертвы развлекались? Есть сомнения?

– Все под Богом ходим. А девка стоящая. Но не повезет, есть отличный врач. Два укола и здоров! Ты, Васек, не бойся, сходи, расслабься.

– Нет уж, спасибо, – подумал Василий. – Лучше после работы приму душ и к Ларику. – От приятных мыслей ручка «шарманки» завертелась быстрее.

Утро выдалось прекрасное, солнечное. После душа Клоков постирал белье. Одну пару повесил сушить, другую – надел на себя. Тонкая, влажная ткань облегала тело, холодила, бодрила. По пути к Ларисе навестил Василису. Она разлеглась в купе, на столике, покрытом накрахмаленной салфеткой. На вытянутых лапах покоилась голова, раскосые глаза были слегка прищурены. Шерсть гладкая, блестящая. Никаких последствий «несчастного случая» не осталось.

– Ой, Вася! – Настя растерянно остановилась на пороге с подносом.

Василий подсунул под нос кошке принесенные «яства». Та, обнюхав деликатесы, нехотя прихватила ветчину.

– Не хочет, – я ее кормила. Баба Клава рыбки копченой принесла, а девочки сальца и кусочек курочки. Она отвернулась к окну, уткнулась лицом в пышную шубку Василисы. – Клоков осторожно прикрыв двери, вышел.

Лариса и баба Клава встретили его как дорогого гостя. Лариса захлопотала, накрывая на стол. Баба Клава пристала с расспросами, «как кошка мужиков гоняла» и хохотала до слез. Несколько раз наведывались пассажиры, узнать будет ли чай?

– Будет вам и чай, и кофе с какавой, подождите, не видите у нас производственное совещание, – утирая полной рукой слезинки, строго отчитывала их она.

– Давайте к столу, – пригласила Лариса.

– И то правда, чего время терять? Мне чай раздавать, и вам кое-что успеть надо. – Баба Клава подмигнула ночному.

В гостях Василий уснул, а когда проснулся, ощутил, что в первый раз за много дней и ночей, выспался. Лариса лежала рядом, слегка свесившись с узкой полки. Он посмотрел в чуть приоткрытые глаза и, с нежностью прикоснувшись губами к виску, осторожно выбрался из постели.

Глава 36

В ресторане Юрий Антонович сосредоточенно слушал приемник. Лицо его от натуги покраснело, глаза сузились. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, вытянув шею, пританцовывал Чернушка, настырно повторяя, – ну, Антоныч, что там?

– Как дела? – Осторожно поинтересовался Василий, подойдя к людям.

– Горбатый тырындит, пургу гонит, лапшу на уши вешает, – ответила Юлька, а какой-то пассажир пояснил, – внеочередной пленум ЦК КПСС, выступает товарищ Горбачев.

Но о чем говорил генеральный секретарь, никто не знал.

Неожиданно Юрий Антонович отшатнулся от опущенной оконной фрамуги, медленно обвел взглядом присутствующих. Фуражка петушиным гребнем торчала на его большой голове, огромный живот вздыбился от глубокого вздоха. Он медленно произнес деревянным, но торжественным голосом.

– Горбачев Михаил Сергеевич добровольно снял с себя полномочия генерального секретаря и распустил коммунистическую партию. – Безвольно опустив руки, он кулем упал на стул. Его красивые, как сливы, глаза выражали беспомощность и растерянность, лицо покрылось пунцовыми пятнами.

– Кто распустил? Как снял полномочия? – Загомонили все разом.

– Не может такого быть! – Закричал директор, схватил приемник и высунулся в окно.

– Может, – звоном медной тарелки раздался голос Морозовой. – Это заранее спланировано в Америке, в ЦРУ. Путч – провокация, цель которой обесчестить нашу партию. Горбачев не имеет ни прав, ни полномочий распускать партию. Это компетенция съезда. – Она перевела дух. Ее хрупкая фигурка качалась от напряжения, но лицо светилось суровой страстью. – Юрий Антонович, что же вы бездействуете? Срочно собирайте закрытое партийное собрание. Мы обязаны немедленно дать отпор провокатору Горбачеву. Промедление – смерти подобно.

Вперед вышел коренастый мужчина среднего роста. – Товарищи! Собрание должно быть открытым, а не закрытым. Мы не можем пренебрегать сочувствующими массами.

– Нет, – вклинился еще один оратор. – Сначала закрытое, а когда придем к единому решению, привлечем сочувствующих.

– Юрий Антонович, – Морозова сжала крутое плечо начальника своими птичьими ручками, – что же вы молчите, вы же здесь представитель Советской власти.

– Да очнитесь вы, ебенть, – Генерал освободился от цепких пальцев. – Открытое, закрытое, кому оно нужно ваше собрание? Все решено и подписано.

– Нет, – истерично закричала Морозова, – решают рядовые члены партии. А если вы самоустраняетесь, прошу товарищей коммунистов объявить всем членам КПСС об экстренном собрании в ресторане. Повестка дня – отпор провокаторам. Я сяду писать проект постановления.

Несколько человек увлеченно рванулись по составу.

Но неожиданно вышел Чернушка.

– Поздно, батенька, боржоми пить, коли почки отвалились, – он сунул в тощую грудь Морозовой приемник. – Нет больше КПСС, – он заплясал на одной ноге, нагнулся, зашлепал ладонями по полу. – И вашу банду я в ресторан не пущу.

– Рано радуетесь, и без этого вертепа место найдем. Юрий Антонович, проявите власть!

– Власть? Ха-ха. Да плевать я хотел на вашу партию, – закипятился Чернушка.

– Плевать, на партию плевать? – Юрий Антонович вскочил со стула, мясистые щеки тряслись, рот перекосился. – Заткнись, ебенть! – Изрыгнул он. – Перегнулся через стол и, влепив оплеуху директору, сверкая глазами, вышел.

Морозова бросилась вслед. – Значит можно ресторан использовать для проведения собрания?

– Да отстаньте, ебенть, – он хлопнул дверью.

Директор с ошалелым видом лежал на руках пассажиров, не двигаясь. Но, стоило начальнику скрыться, он ожил, резво вскочил на ноги. – Марш посуду драить, – прикрикнул он на Морозову.

– Хозяйчиком себя возомнили, капитализма захотели? – Холодно и надменно произнесла Морозова. – Я объявляю забастовку! Получайте капитализм с его гнилыми плодами. – Она демонстративно медленно развязала тесемки клеенчатого фартука, сняла его и, бросив на руки Чернушке, твердо зашагала на выход.

– Видели идиотку?

– Напрасно вы так, Сергей Николаич, – еле сдерживаясь, сквозь зубы произнес Володя, – на партию плевать никому не гоже, и с людьми разговаривать в таком тоне не позволительно. Я тоже объявляю забастовку.

– Юлька, – крикнул директор, – живо стань на посуду! Иначе я тебя, – он не договорил.

– И не подумаю, не обязана, я официанткой нанималась и свои права знаю, и про волчий билет тысячу раз слышала, – она бросила Чернушке пустой пластиковый поднос и вышла.

– Васыль, ты видел? Станешь на посуду, Студент по вагонам в оба конца, я в зале, кухня справится, а остальных под откос, с волчьим билетом.

– Николаич, – психанул сторож, – я ночной, а не посудомойка, – он повернулся и отправился вслед за бунтовщиками.

В купе оживленно разговаривали Морозова, Юлька, Володя. Когда Василий открыл дверь, они смолкли.

– Меня тоже с волчьим билетом под откос, – бросил он и сел на краешек полки.

– И ты бастуешь? – Володя протянул руку.

– Правильно, – крикнула Юлька, – пусть сам посуду драит, как пидар последний. Молодец, я же говорила, наш Васек не выдаст.

– Совершенно верно, – поддержала Морозова. Сейчас всем необходимо объединиться и показать, кто в стране хозяин.

– Ой, Елизавета Валерьевна, давайте без пропаганды, итак тошно.

– Морозова осеклась, откашлялась. – Валерьяновна, – поправила она и вышла из купе.

– Я на Чернушку в суд подам, – заявил Володя. – За что он партию оскорбил?

– Ой, Володечка, и за меня подай, он меня сто тысяч раз оскорблял. Только сука да лошадь Пржевальского. – Я не в обиде, но перед людьми стыдно.

Вошел Николай и тихим голосом позвал, – Юля, директор приказал тебе выйти в зал.

– Жене пусть приказывает, я бастую. Пусть в зал бабу Ганю со звездой героя поставит. А ты, наверно, посуду, как пидар последний, моешь? Иди, родственничек, драй тарелки.

– Я, – медленно начал Николай, – во-первых, не родственник. Во-вторых, тарелки мыть не собираюсь, а в-третьих, ни к кому не подмазываюсь.

– Ложись и расслабляйся, – перебил его Володя.

Двери с шумом отворились, появился директор. Все сделали вид, что спят, даже Николай сумел запрыгнуть на свободную полку и захрапел. Одна Юлька осталась лицом к лицу с директором.

– Ты что, не слышала, что я приказал? – Начал с порога Чернушка, но, увидел Николая. – А ты чего разлегся?

– Не трогайте его, он бастует. – Юлька забралась наверх и крикнула. – Он вам не пидар последний и на посуду не станет.

– Пидар? – Голос директора задрожал. – Значит, я по-твоему пидар позорный. Да я тебя, шалаву, оторву, прошмандовку, – Чернушка захлебнулся ругательствами.

– Вы что, рехнулись? – С верхней полки слетел Николай и, вцепившись в плечи Чернушки, затряс его. – Не позволю женщину оскорблять!

– Я на вас в суд подам за оскорбление партии, – вскочил Володя и тоже затряс директора.

Василий спрыгнул вниз и закричал, – тише, заткнитесь, мне спать надо. – Но в узком проходе между двумя полками он оказался лишним. Вагон качнуло. Все подались к выходу и навалились на Велосипеда, а он, потеряв равновесие, упал в коридор. Николай и Володя грохнулись на него. Один Василий чудом устоял. Из всех купе высунулись пассажиры.

– Всех уволю, – шипел, как затравленный, директор.

– Ни при каких обстоятельствах нельзя оскорблять женщину, – твердил Николай.

– Законы имеются и еще действуют, – горячился Володя.

Из соседнего купе, близоруко щурясь, вынырнула Морозова.

– Довольны? – Что есть мочи заорал Чернушка, косясь в ее сторону.

Морозова подала руку Володе, но чуть было не упала сама. Василий сумел подхватить старушку за талию и, ухватив Володю за ремень, поднял и его. Николаич ужом вскочил на ноги, отряхнулся и, наставив указательный палец, завизжал, обращаясь к пассажирам. – Путчисты-коммунисты хотят уморить вас голодом. Не верьте им, – и прытко ретировался из вагона.

Все вернулись в купе. Юлька возбужденно повторяла, – спасибочки, мальчики, спасибочки, – и несколько раз поцеловала Володю и Николая. Васек, достань бутылочку, я плачу.

– Нет, – испуганно возразил Володя, – у нас забастовка.

– Забастовку и обмоем. Любое дело обмыть надо, а то не пойдет, – не отступала Юлька.

– Забастовка не пьяная гулянка, а организованная форма борьбы трудящихся масс с эксплуататорами за свои права, ясно?

– Скажи, на кой ляд нужны такие права, при которых трудящимся по пять грамм выпить нельзя?

Василий достал бутылку водки. – Юлька права.

– А закусить? – Не сдавался Володя.

– Бифики, – Юлька быстро достала корзину.

– А Морозова? Надо и ее пригласить. – Подал голос Николай.

– Ну ее к лешему, начнет Марсельезу петь, путем не посидишь, – запротестовала Юлька.

Морозову пригласили. Она «принять на грудь» за успех забастовки отказалась, но сидела «без агитаций». Володя заговорил о силе коллектива. Василий заметил, что сила силой, но уволить Чернушка может.

– Ну и хрен с ним. Я давно хотела уйти, – заявила Юлька. С детства мечтала в парфюмерном работать. Лет пять мне было, зашли мы с мамой в магазин. Вокруг чистота. Цветами и травами всякими пахнет. Как увидела я кассиршу, остолбенела. Полдня ревела и задумала тогда, – буду в кассе сидеть, деньги считать, губы красить, маникюр делать, но, видать, не судьба. Если спишут, подамся на овощной лоток, там только и можно калым зашибить. Братик из армии вернется надо ему новую гражданку справить: обувку, рубашечку, костюмчик.

– А я мечтал летчиком, – Володя задумчиво улыбнулся. Но в училище не взяли. В глазу дефект хрусталика нашли. Вижу все, как орел, а на медкомиссии отсеяли.

– Везде блат нужен, везде берут, – продолжала Юлька. – Ехала у меня одна актриса из кино и рассказывала, как у них любой бездарь может за деньги любую роль получить.

– Да, в сфере искусства творятся невероятные безобразия. На себе испытала, – Морозова помолчала, лицо ее посветлело, глаза заблестели. – Я в юности хотела актрисой оперетты стать. Музыка Кальмана, Оффенбаха, Штрауса, – что может быть замечательнее? Представляете, красивая женщина в окружении красивых мужчин. Петь, смеяться, грустить, флиртовать, пить искрящееся шампанское, – Морозова закатила глаза, покачала седенькой головкой. – А дикое веселье канкана? Прелестный, чувственный мотив. – Без женщин жить нельзя на свете, нет! Или жизнерадостное, – я танцевать хочу, я танцевать хочу. А еще мечтательное, – помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? Вот это искусство. Я специальные курсы закончила и была зачислена в труппу стажеркой. Но, к сожалению, судьба актера чаще зависит не от таланта, а от связей и знакомств.

Все слушали ее с большим вниманием, а Юлька даже рот открыла.

– И все-таки я не жалею. Я нашла себя в трудовом коллективе завода, потом на комсомольской работе, затем в общественном питании. Главное жить в согласии со своей совестью и душой.

– Это уж точно, – вздохнул Николай, – за деньги на эстраде и ворона соловьем запоет. Я ведь хотел поступить в консерваторию, на факультет композиции, но родители запретили. Сказали, – получи настоящую профессию, а там хоть в цирк клоуном. Ничего, закончу институт, а диплом подарю папе с мамой. Зато потом сделаю все, но композитором и исполнителем собственных произведений стану.

– Охереть можно, – обрадовалась Юлька, – а нам по знакомству билетики бесплатно достанешь?

– Когда это будет? – Покраснел Николай, – что билетики, – он смущенно откашлялся, – я о вас оперу пишу, хотел поменять тему, а сегодня решил окончательно дописать начатое, потому что вы очень славные, замечательные люди, – он запнулся и с надеждой посмотрел на Василия.

– Правильно, Коля. Спой арию тепловоза. Душевная вещь.

Студент начал отнекиваться, но его стали бурно упрашивать. Наконец, он настроил гитару и запел. Сначала тихо, потом громче, громче, а под конец ему уже подпевали. – Я – тепловоз, а не дрезина. Стрелой летят мои стальные шины. Я всех тяну, я все могу, я – самый главный здесь мужчина.

Неожиданно на пороге появилась большая фигура Юрия Антоновича. В кителе, фуражке с белым чехлом и с бязевыми перчатками в руке. Он постучал о край полки, – можно? Не помешал? – Присел на постель, придвинув плотно к стене Юльку, Володю и Николая. Снял фуражку. – Жарко, – положил в нее перчатки, пристроил на колене. – Я состав обошел, – говорил, не обращаясь конкретно ни к кому, но все со вниманием слушали. – А у вас значит собрание? Правильно, надо ситуацию обсудить. – Он понюхал пустую бутылку, сморщился, поставил на место. – В стране жарко, не знаешь, ебенть, с чего пить – с горя или радости, – все напряженно ждали, пытаясь уяснить, к чему он все это говорит, почему вдруг «заглянул по-свойски». – А пассажиру, ебенть, все до лампочки, только о себе и печется. В какой вагон не войдешь, везде с жалобами, угрозами, упреками. А что я могу? Электрика нет, проводников недокомплект, работаем все лето без выходных, личный состав устал, а он знать ничего не хочет, ебенть, денежки вложил, билет купил, будьте добры, обеспечьте соответствующий комфорт, правильно? – Обратился он к Морозовой.

Елизавета Валерьяновна от неожиданности забормотала, что, безусловно, мы обязаны. – Вот, – оживился Генерал, – и я про то же – обязаны, товарищи! Я с вами вполне солидарен. Давайте останемся при своем мнении, но обеспечим пассажиру горячее питание.

Все с облегчением вздохнули. – Да разве мы против? – Горячо заговорил повар, мы директора хотели проучить.

– Ну и лады. Проучили и хорошо, и я его проучил, а теперь за работу.

Василий мог еще отдыхать, но пошел вместе со всеми.

Ресторан был полон народа. Несколько человек даже стояли в проходе, ожидая очереди. Директор метался по залу с тарелками в обеих руках и непрерывно дымил сигаретой, роняя пепел на пол.

Увидев вернувшихся «бастующих», он без лишних слов сел у стола с бумагами. Юлька закружилась с подносом возле посетителей. В посудомойке плескалась, как уточка, Морозова, напевая что-то веселое из Штрауса. Гора грязной посуды скоро растаяла.

– Видал, Васыль, пассажир так и прет, полный сенокос. – Мало горючего взяли. Народ обезумел, кто от радости, кто с тоски, пьют за троих. Решение Горбачева обсуждают. Тут, у кого хочешь, нервы сдадут. – Директор потер ладошкой щеку, засмеялся. – Распустить КПСС. Ну, приехал паровоз, ну, нарулили. Полный тупик. – Он резко наклонился к уху Василия и шепнул, – сегодня все разлей, будем пассажира радовать, нашу альфу и омегу.