Текст книги "Экспресс «Россия»"

Автор книги: Павел Примаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 29

На берегу океана, под крутой сопкой, в конце великой транссибирской магистрали, в железнодорожном тупике, среди тысяч грузов, затерялись товарные вагоны с огромными бочками винодельческих заводов Молдавии, Крыма и Закавказья. Дальше их путь на Магадан, Чукотку, Сахалин и Камчатку.

Найти вагоны труда не составило. Вино – груз особый. В каких бы «труднодоступных» местах оно не находилось, к нему все равно проторят дорожку. За вагонами, гружеными бревнами, тянулись товарняки с вином. Из широко раздвинутых дверей пахло чем-то кислым. Хозяева груза – стройные, крепкие, смуглые, бородатые парни с большими сочными глазами – экспедиторы – прятались от жары в тени состава. Увидев покупателей с канистрами, они оживились и начали дружно зазывать, предлагая «лучшее вино в мире». Директор нюхал товар, просматривал на свет, выслушивал продавцов и, кивая головой, шел дальше. – Надо найти что-то приличное, – шептал он Василию, – не травить же пассажиров.

– Эй, дорогой, давай сюда! – В проеме вагона, опираясь на костыли, на одной ноге стоял круглый, полный старик с дикой седой бородой и залысинами шоколадного цвета. Казалось, что сейчас он отбросит костыли, спрыгнет и, широко расставив руки, побежит навстречу Чернушке, готовый обнять его.

– О, Матвей, – обрадовался Николаич.

– Ну, заходите, заходите, – приглашал Матвей, приплясывая и суетясь у дверей, будто у ворот дома.

У входа на соломе лежал полосатый матрац, рядом – перевернутый деревянный ящик. На нем газета, кусок хлеба, помидоры, огурцы и несколько пол-литровых банок. В глубине вагона, в полумраке виднелись силуэты больших бочек. Пахло хмельным духом.

– К столу, к столу, – пригласил хозяин.

– Спасибо, у нас дела. – Отказывался директор.

– Какие дела? Эй, Колька, все дрыхнешь, не видишь какие люди пришли?

Появился худой, жилистый, заспанный, давно небритый, опухший мужичок с обветренными губами и голубыми глазами. Вокруг лысой макушки клоками торчали вьющиеся, седые пряди. На нем были затасканные брюки, подпоясанные веревочкой.

– Только бы дрых, за что я тебе плачу? Накрывай.

– Мужичок стянул веревочку, закрыл ширинку и, неторопясь, позевывая, принялся хлопотать. Стряхнул крошки со «стола», перевернул газету, и, окунув баночки в ведро с водой, слегка ополоснул. Переложил с места на место помидоры и огурцы, поставил полпачки соли.

Хозяин усадил Чернушку и Клокова на матрац, сам же пристроился на ящике. – Розовой экстры, – приказал Матвей.

Из темноты вагона забулькало, сильнее потянуло брагой. Качнулось облачко винных мушек, и на «столе» появилась трехлитровая банка розовой жидкости, похожая на воду, подкрашенную марганцовкой.

– Попробуй и расскажи, что в Москве творится? – Старик разлил вино по банкам.

– Все путем, путчистов арестовали, – директор понюхал вино, пригубил.

– Да что ты его смогчишь? Экстра, язык проглотишь. Такого вина даже у них нет, – он поднял указательный палец. – Что? Не нравится? А ну, красной экстры, слышишь, Колька.

Голубоглазый помощник принес бутыль красной жидкости, похожей на воду, густо окрашенную марганцовкой.

– Хорошее, хорошее, – не прикоснувшись к банке, похвалил директор. Это лучше, возьмем.

– Почему не пьешь? – Такого ты никогда не пробовал. Это! – Он закатил глаза, качнул седой головой, но ничего не добавил.

– Болею. – Чернушка потер левую грудь.

– Триппер? – Выпалил возбужденно Матвей.

– Да вроде того, – смущенно согласился Николаич.

– Старик, вытянув руку, смазал растопыренной пятерней по пальцам Чернушки. – Ай, казак, ай, босяк. Девка-то хоть хорошая была, молодая?

– Хорошая, – нехотя отозвался директор.

– Ну, если девка хорошая да молодая, то не обидно, нет. А ты, почему не пьешь и у тебя триппер?

– Оба подзалетели, – подмигнув Василию, подтвердил Чернушка. – Черт с ним, лучше так, чем «экстру» пить.

– Эй, казаки, ай, молодцы, вы молодые, вам все нипочем. Это я – свое погулял. Двадцать лет вино вожу. Это последний рейс. Все, приехали. Теперь можно серьезные дела начинать. Думаю винзавод откупить. Дедушки моего завод. Он первый человек в городе был. Поставщик царя. Больницу для бедных евреев построил.

– А вы разве не дагестанец? – Удивился директор.

– Я – горский еврей. Мы все, кто вино возит, горские евреи. Нет такой нации – дагестанец. Есть аварцы, лезгины, кумыки, русские, и все мы живем в Советском Союзе, слава Богу. Ты меня понимаешь, я тебя понимаю. Ты мне жить даешь, и я тебе не мешаю, давай тару. – Наливая вино, Матвей приговаривал, – экстра, пальчики оближешь, язык проглотишь. Смотри, я тебе с походом даю.

– Расплачиваясь, Николаич возразил, – цена-то другая оговорена.

– Я ж тебе экстры дал.

– Спасибо, уважаемый, но возьми ее обратно. Лишних денег у меня нет, – твердо заявил Велосипед. – Не надо нам экстры, у соседей куплю.

– Иди, трави людей. Покажут одно, а нальют – гадость. Я добро тебе сделал, а мне больно.

Но Чернушка не поддался. Матвей еще попричитал и сбавил цену. Директор подумал и согласился. – Только ради нашей дружбы, – он обнял хозяина, приложился щекой к лысине. Отсчитал деньги.

– Колька, чего торчишь, как хер на именинах? Отнесешь канистры, куда скажут. Смотри, – обратился он к Николаичу, – ни копейки ему не давай, я его всем обеспечиваю.

С виду хилый, заезженный алкаш подхватил весь груз и прытко понес, попыхивая на ходу папиросой. Возле пролома в стене Велосипед протянул ему деньги. – Начальнику не проговорись, а то снимет со всех видов довольствия.

– Не снимет, он добрый, для вида ворчит. – Деньги взять отказался. – Лучше из канистры плесни. Я здесь давно обитаю, вино ведь круглый год возят, помощники всегда нужны, так и живем – едим, пьем и нос в табаке.

– Это, Васыль, и есть коммунизм, – кивнул директор на Кольку.

– Да нет, – не понял тот, – у нас место хлебное, чужих не подпускаем.

– А если я попробую устроиться, протекцию по знакомству составишь? – Не унимался Чернушка.

– Слаб ты, не потянешь, загуляешь, а здесь ведь с умом надо, по чуть-чуть, а то работа станет, – деловито ответил Колька.

Глава 30

Лето во Владивостоке туманное, воздух влажный, липкий, дышать трудно, особенно когда тяжесть несешь. Быстро устаешь, задыхаться начинаешь. Чернушка с Клоковым поймали такси, но машина близко к составу подъехать не смогла. Пришлось тащить канистры самим. Нервничали, оглядывались, шли, спотыкаясь о рельсы. Ноша как никак «скользкая», а Владивосток – город режимный, на неприятность нарваться можно.

Доволоклись до экспресса. Василий нетерпеливо постучал в железную дверь. В окне появилась круглая, розовая физиономия Володи. Он приставил указательный палец к пухлым губам, наморщил нос, как пес. – Тихо, менты. У Антоныча сидят, Куклу взяли, что-то выясняют, затаскивайте, только быстрее. – Перегрузив канистры в вагон, они понесли их к холодильной яме, прятать. – Туда нельзя, – зашипел повар в панике, – там Жертва, но Чернушка не расслышал и поднял крышку люка.

В глубине, как затравленная уличная собачонка, сидел Игорь Галкин по прозвищу Жертва.

– Прибежал, весь трясется. – Куклу повязали, избили, спрячь. – И в яму полез. – Стал объяснять Володя.

– Воды, пить, – прохрипел Галкин. Осушив несколько стаканов и обтерев рукавом потное лицо, он заговорил, – ох, как они Куклу метелили.

– Молчи, – пригрозил кулаком Володя, – менты у Антоныча.

Жертва ухватил крышку люка. – Ребята, помогите закрыть.

– Задохнешься, – пытался остановить его Чернушка, но он уже исчез.

– А куда ж нам теперь канистры деть? – Разволновался директор.

Василий начал выбрасывать ящики из другой грузовой ямы, а Володя подносил канистры. Управившись, сели перекурить, и повар рассказал, что знал.

Кукла отправился «на дело». Игорь, маленький, щуплый, с простоватым лицом, походил на подростка. Благодаря своей внешности, он вызывал доверие у людей неискушенных и поэтому играл роль «наживки», «покупая» или «продавая» валюту. Сразу повезло. Когда сделка состоялась, и под видом милиции появился Кукла с подручными, чтобы «с понтом арестовать» испуганных лохов и изъять у них деньги, компанию взяли уже настоящие менты. Уйти успел только Игорь. Он спрятался и видел, что менты «стояли и смотрели, как лохи метелят Куклу». Полуживых обманщиков забросили в милицейский газик и увезли, а Жертва, обезумев от страха, примчался прятаться в поезде.

Пришла Петровна, принесла стаканы и пустые бутылки из-под минеральной воды.

– Что слышно? – Набросились на нее все торе.

– В интересах следствия милиция распространяться не разрешила, – важно ответила она.

– Петровна, миленькая, – слегка заискивая, начал Клоков, – мы ведь никому, ни звука, но хочется знать будут они состав шмонать?

– Они же не ОБХССники, зачем им лазить по вагонам? Если увидите Игоря, пусть спрячется, они его ищут. А Кукла погорел серьезно. Взяли с поличным, говорят, не открутится, срок получит. Сколько раз его предупреждала, не слушал. И Насте жизнь сгубил.

– Она уже знает? – Не выдержал Василий.

– Все уже знают. А она, как услышала, в отделение помчалась, но ее и слушать не стали, мол, лицо постороннее, значит, отношения к делу не имеете. Вернулась, черная вся, заревела, – в Москву не поеду, буду рядом и, если он захочет, распишусь с ним. – Обняла меня и шепчет. – Больше двух-трех лет не дадут. А я ждать стану. Он хороший. – Антоныч уговорил ее не оставаться, обещал посодействовать, сказал, будем просить на поруки. Доразмораживался с кочегарками своими. А я предупреждала.

Василий, слушая Петровну, вспомнил, что сегодня утром, когда Настя пробегала через ресторан, он со злорадством подумал. – Еще наплачешься. – Выходит, накаркал. – И Куклу частенько осуждал, – фраер мелкий, залетишь, орелик, – тоже, значит, напророчил. А теперь жалко стало. Ну, набили бы Андрюшке морду – по заслугам, а на нары загудеть, пусть на год, на два, – все равно тяжко.

Милиция ушла. Расстроенный Антоныч вошел в ресторан. Вид у начальника был мрачный. Не снимая форменной фуражки, он сел к столу и попросил перекусить. И пока Володя шебуршил на кухне, жевал хлеб, посыпая его солью. Директор не выдержал. – Антоныч, – но не договорил. Генерал поднял на него большие грустные глаза и произнес, – доразмораживался, влип. И как он мне лапшу на уши вешал, ума не приложу. Оперативники мне про него такого наговорили, – чистая мафия. Я, конечно, кое-что слышал раньше, но считал – сплетни. А дело вон как обернулось. Жулик он, жулик настоящий.

Все переглянулись. Антоныч был искренне удивлен.

– Галкина увидите, сразу ко мне, мерзавца. Или нет, пусть спрячется где-нибудь. Отъедем, тогда поговорим. – Генерал принялся за сборную солянку.

Директор услужливо подал ему льняную салфетку. – Антоныч, если письмо от коллектива нужно или характеристика, мы всегда готовы.

– Письмо, – протянул сквозь зубы тот, – теперь, как говорится, пишите письма, ебенть, мелким почерком года три, а то и пять. Но мне-то каково? – Он вытер лицо салфеткой. – Пятерых потянул. Людей итак не хватает. Один проводник, ебенть, на два вагона горбится. А сейчас вообще недокомплект сумасшедший.

В зале послышался стук и глухой голос из под вагона, – откройте!

Генерал застыл с ложкой в руке, тяжело нагнулся, заглянул под стол.

– Это Галкин в яме спрятался, – пояснил Володя.

– Давай его сюда, сукиного сына.

Как только крышка люка поднялась, Игорь выскочил и шмыгнул в умывальник.

Вскоре Жертва, как провинившийся школьник, стоял на вытяжку, ловя каждое слово начальника. Одежда на нем была грязная, мятая, волосы слиплись от пота, лицо бледное, изможденное.

– Хорош, ебенть, хорош. Ну как, поставил, ебенть, олухов на уши?

– Лохов, – поправил Игорь.

– Именно олухов. А что ж ты сам сбежал, негодяй?

Игорь воровато оглянулся. – Не сбежал. Понимаете, по сценарию моя роль кончилась, и я должен был сойти со сцены. Начинался заключительный акт. Работа Куклы.

– Артисты, ебенть, работа, – передразнил Антоныч, – скройся, а как тронемся, выйдешь. Мне предписано в кутузку тебя сдать. Скажи спасибо, ебенть, людей нет. Будешь за всех вкалывать. Смотри, если что, я тебя в глаза не видел.

– Кукла то хоть жив?

– Что с ним сделается? Иди, и чтоб до Москвы никакой самодеятельности.

Но Жертву прорвало. – Менты, суки. Куклу убивают, а они хоть бы пальцем пошевельнули. Лохи точно их забашляли, чтоб я так жил. Милиция готова за бабки мать родную сдать. И кому жаловаться?

– Сгинь, ебенть, праведник, дай поесть спокойно.

Василий немного постоял, переминаясь с ноги на ногу. – Я в город отлучусь, – шепнул он директору.

– Иди, понимающе кивнул Чернушка.

Глава 31

В гастрономе было пусто, но продавщица за прилавком стояла та же, что и две недели назад. Клоков немного смутился, и, улыбаясь, произнес. – Водочки, двадцать бутылок, пожалуйста.

Широтой и размахом закупок спиртного во Владивостоке никого не удивишь. Народ здесь любит погулять и умеет. Рыбаки, моряки торгового флота, военные, геологи, сезонники, заезжие из Магадана, Камчатки, Курил, Сахалина, обычная праздная публика, – все несут «горькую» авоськами.

Однако при виде Василия женщина язвительно заметила.

– Уже справился? На прошлой неделе брал ящик.

– На позапрошлой, – машинально ответил Василий и осекся. – Кто меня за язык тянул, – с досадой подумал он.

– Ей, Егорыч, ящик белой подай. – Застучал кассовый аппарат, выбрасывая ленту чеков.

За спиной начала собираться очередь. Клоков поспешно заплатил деньги. На прилавок шлепнулся ящик со стройными рядами белых головок.

– Два десятка, – тяжело дыша, произнес грузчик. Небрежно глянул на товар. – Взрослому мужику на неделю, только пообедать.

– На помин души или свадьба? – Участливо поинтересовалась пожилая женщина.

– На помин, бабушка. Теща, – неожиданно для себя выпалил Василий.

– Теща померла? – Как шальная закричала продавщица. – А в прошлый раз говорил юбилей у нее.

– Был юбилей. Да видно расчувствовалась старушка, вот сердце и не выдержало, – сочинял он, аккуратно ставя бутылки в рюкзак.

– Для поминок ящик водки – пустяки, – подал голос Егорыч, опираясь на длинный металлический прут с крюком на конце. – Считай три стакана за помин души поднять надо, – медленно продолжал он, – итого шестьдесят стаканов. А у нас родни – на полдеревни наберется.

– Да ты то тут причем? Вот я маме год делала, всю деревню собрала и двумя поллитрами вполне обошлись. Совесть то у людей есть? Откуда денег-то напасешься? Разве в том дело, чтобы нажраться? Помянуть по-людски – это надо. Дом там остался, продать надо. Может, слышали, кто-нибудь спрашивал, – обратилась она к Василию.

– Нет, но, как услышу, сообщу, – он зашнуровал рюкзак.

Идти было недалеко, но бутылки давили в поясницу, лямки стягивали грудь, мешая дышать. Клоков остановился передохнуть. – Ну, народ, все помнит. Нельзя больше в этот гастроном ходить. Продавщица дотошная, как вошь портошная. Чего доброго настучит в контору. – Он вздохнул, взвалил тяжелую ношу на спину и зашагал к поезду.

Отходное собрание директор повел «в темпе вальса» – Семейный обед отменяется, время – деньги. Пассажир жрать хочет. Скоренько уберите маскарад. – Он кивнул на столы с накрахмаленными скатертями, – и в бой.

Появился Антоныч. Он присел, снял фуражку с белым чехлом, достал носовой платок и, промокнув вспотевшую лысину, печально произнес. – Как вы знаете, товарищи, электрик бригады, ебенть, задержан органами внутренних дел города Владивостока по подозрению в совершении противоправного действия. – Он понурил голову и в сердцах сказал. – Да, подложил свинью Куколка, всем дерьма, ебенть, наклал полные карманы. Теперь снимут с бригады звание коммунистического труда, – голос его задрожал.

– А мне ж снилось!

Начальник поезда вопросительно уставился на Антониду Захаровну.

– Голый Андрюха с бананом в руке, на ковре-самолете, по уши в дерьме, – подсказал Чернушка и, щелкнув зажигалкой, задымил. Он спешил открыть ресторан. – Да погоди ты, – отмахнулся Антоныч. – Что снилось, Захаровна.

– Вроде Кукла большой чемодан принес, а в нем пачки денег, но не наши. Он их хапал, хапал. А потом, откуда ни возьмись, на него золотые монеты посыпались, как дождь. К несчастью это. Золото к добру не снится.

– Что ж вы, Захаровна, не предупредили его? – Без тени иронии спросил Антоныч.

– Разве мне кто-нибудь, когда-нибудь верил? Все хихоньки да хаханьки.

– Если еще что-то по Кукле привидится, сразу сообщите. Распорядился Генерал. Кряхтя, поднялся и последовал в обход по составу.

Народ занялся делами, а директор шепнул на ухо Василию. – Давай, родной, жми, дави, хватай, царапай. Дуй экстру по бутылкам. Народу – девать некуда, бархатный сезон на носу. Самый сенокос.

– А проверка?

– Какая проверка, когда в стране такие дела. Замечательное, бесконтрольное время, сердцем чувствую.

– Кому как, – зевая, подумал сторож и поплелся в купе. – Спать, спать, пока не разбудят.

– Кислородик ты мой, – проплыло в сознании и привиделась Марь Ивановна – молодая, стройная, в гимнастерке. Она целилась в него из снайперской винтовки, приговаривая, – спи, родной, спи, ненаглядный. – Если буду молчать – застрелит, – промелькнуло страшная догадка. Он закричал, – Уйди, стерва, – и проснулся. Рядом склонилось старое, морщинистое лицо. – А я смотрю, спит или нет, золотце наше? – Всплеснула ладошками. – Не спит и кричит что-то. Испугался чего, касатик?

– Тебя испугался. Целилась в меня личным оружием.

– Стреляла?

– Стреляла, да промазала, – соврал Василий.

– Э, милок, я бы не промазала. – Она криво усмехнулась, глаза странно заблестели, но старушка тут же спохватилась. – Если промазала, значит сто лет тебе жить без капитального ремонта.

– Сколько тебе? – Он полез под полку за сумкой.

– Три давай. Горе-то какое, слышал? Куколку-то нашего, артиста народного, в воронке укатали. Только Игоречек успел ноги сделать. Так напуган, так напуган, страсть одна. Лежит в служебке под полкой, дрожит, совсем рехнулся. А я пока и его вагон, и свою плацкарту обслуживаю. Поднесу ему стаканчик беленькой, может, полегчает?

– А тебе что тужить? Не маленький, понимал, что делал, а «лохов» не жалко?

– Всех жалко. Начнет Андрюшечка хвастать, вроде смешно получается, а подумаешь, паразит, к человеку в карман залез, чужое взял. А сейчас сердце болит. После тюрьмы, какой от него толк? А главное Настена. Любит его. Как? Описать нельзя. Она молодец, плачет, но дело делает. Ходит, кланяется, деньги собирает, чтоб своего касатика у ментов выкупить. Мы в бригаде постановили скинуться, кто сколько может. – Марь Ивановна ушла.

– А я свои кровно заработанные на этого афериста давать не намерен, – подумал ночной. Спать уже не хотелось.

Глава 32

Жизнь в ресторане шла полным ходом. Свободных мест не было. Директор с серым от усталости лицом, попыхивая сигаретой, ловко отмерял заказы на выпивку. По залу легко порхала Юлька. Щеки розовые, глаза блестят. Из-под белой наколки игриво выбивалась прядь волос. Юбка выше колен, кокетливый передничек с кружевом. Чуть наклонится вперед, край юбки уже на пояснице. Балансируя подносом с посудой, она ухитрялась уложить еще по две, три тарелки от запястья до локтя.

Жонглер-виртуоз, – кивнул на нее Клоков.

– Шалава, – ответил директор. – Сто раз говорил, нельзя так обслуживать. А она, – здесь им не Париж, а я не кенгуру и на брюхе таскать не буду. Такая у нас культура обслуживания. Ничего, свой ресторан открою, по боку таких официантов.

Юлька подлетела к буфету. – Сергей Николаевич, чего переживать? Я же не заразная, руки часто мою. Им, что отступать – бежать, что наступать – бежать, лишь бы закуска была, – и резво скрылась.

– Вот такие у нас кадры, – Велосипед брезгливо сморщился. – А куда денешься? Поставил Студента в зал. Он сразу всю посуду уронил. Морозова? Та митинг устроит. Вот и крутись. Кадры решают все. А где их взять? Как сказал Горбачев, – работайте с теми, кто есть, других не будет. А теперь и того веселей. Ельцин и общественность требуют запретить коммунистическую партию. Передали по радио. Антоныч разорился, транзистор купил. Плохонький, конечно, но Москву принимает. Во, дела. Аж, дух захватывает, поверить страшно, но хочется, ох, как хочется.

Клоков решил убрать в тамбуре. Как он и предполагал, курильщики постарались, насорили сполна. Кряхтя, он боком протиснулся за котел, пытаясь дотянуться веником до «бычков».

– Что ты лапы тянешь? – Раздался звонкий голос. Василий, оставаясь незамеченным, повернул голову и увидел Юльку. Перед ней стоял мужчина лет тридцати пяти. Дурашливый, хмельной. Он пытался обнять ее, но от толчков вагона вынужден был хвататься за прутья решетки на окне.

– Никогда не видел что ли? – Вызывающе продолжала Юлька. – Бесплатно мама папу не целует, усек?

Поклонник запустил руку в кармин и, достав скомканные деньги, протянул ей. Она ловко спрятала их под передничек, быстро задрала юбку. Ухажер, радостно воскликнув, подался вперед, но, потеряв опору, привалился к стене.

– Вот тебе передница, а вот задница с музыкой. – Юлька громко пукнула и скрылась.

Мужичонку отбросило назад, будто он получил увесистую оплеуху. Глаза его расширились, став неподвижными, рот искривился. Он, заикаясь, выговорил. – Это не блядь, а обер блядь.

– Пальцы не оторвало? – Василий не мог сдержать смех.

– Нет, – совершенно серьезно ответит он. – Братан, я сейчас такое видел, – и замер, не находя слов. – Если бы ты только знал.

– Пить надо меньше и официанток не трогать, а то еще и не такое увидишь.

Клоков взглянул в зал. Улыбаясь и подмигивая одним и грозя кулаком другим, между столиками вытанцовывала Юлька. Выдавая счет, она наклонялась и, блестя наведенными глазами, что-то шептала, прижимая плечо клиента своей округлой грудью. – Да, уж кого, кого, а Юльку за плевок не возьмешь, – не без восхищения подумал ночной сторож.

Люди устали, и ресторан пришлось закрыть раньше. – С таким народом, Васыль, каши не сваришь, – широко зевая, хорохорился директор. – Ноют, спать хотим, сил нет. Я тоже с ног валюсь, но сейчас ведь самая карта идет – только играй. Пассажир прет и прет. Одна Юлька крутится, как заводная, – он охапками доставал выручку из сейфа, наваливая на стол. Его бледное, уморенное лицо озарилось радостью. – Ох, – сладко зевнув, простонал Велосипед, – считать неохота, уездился.

– Не убегут, завтра посчитаете.

– Нет. Работник торговли, как бессменный часовой, обязан всегда быть начеку, видеть на три аршина вглубь земли, тогда ему никакие комиссии, ревизии, народные контроллеры не страшны. Взять себя в руки, сгруппироваться, – он сжал кулачки, сморщил лицо, выпрямился, раскурил сигарету и, обмакивая кончики пальцев в стакан с водой, начал сортировать купюры по «ранжиру».

Василий приладил мясорубку. – Два ведра обрези оставили, вино надо разливать. Володя еще уток поставил варить. Бульон, зловеще шипя, выплескивался на раскаленную плиту и, испаряясь, распространял запах рыбьего жира.

– Говорил, – директор скорчил гримасу, – не бери уток во Владивостоке. – Он сложил деньги, послал каждой пачке воздушный поцелуй, щелкнул дверцей сейфа. – Ну, Клоков, командуй. Жми, дави, хватай, царапай.

Василий побежал на кухню усмирять бульон и проверить уток. Птица продукт коварный. Ее лучше недоварить, чем переварить, иначе потом замучаешься «делить на порцайки». Разлезется, как кисель под ножом.

Прихватив ведро с мясной обрезью, сторож вернулся в зал. А там уж гость пожаловал. Мужчина лет под сорок с хозяйственной сумкой в руке. Тощий, щеки небриты, скулы торчат. Глазки маленькие, припухшие. Редкие, всклокоченные волосы, лицо заспанное.

– Командир, – гость плюхнулся на стул, – уколоться надо, – он ткнул пальцем в горло. – Красненького. – Поставил сумку на стол достал мятые бумажки и горсть мелочи.

– Что, Васька, уколешься, а?

Клоков опешил. – Откуда он меня знает?

– Чего кричишь? Сумку убери, не на вокзале.

– Я не кричу, Это я так, – тощий улыбнулся, посветив пустыми деснами. Поспешно бросил сумку на пол, нагнулся и тихо спросил, – Васька, хошь? Или в морду дать? За мной не заржавеет.

Ночной отпрянул, машинально сжав в кармане тяжелые проводницкие ключи.

– Молчишь, – продолжал мужичок, – у, рожа, – он чиркнул молнией. Из сумки показалась крупная, лохматая, кошачья голова с длинными усищами и глазищами цвета зеленой травы. – Вот, корешок мой, Васька, – умильно расплывшись в хмельной улыбке, пассажир стиснул коту голову, влепил поцелуй и грубо затолкал обратно.

– А почему Васька?

– А бес его знает? Не Иван же Петрович. Хотя в общаге у нас один кликал всех кошек Кис Иванычами. Эх, не жили богато, так нечо и начинать, – отгрызая пластмассовую пробку, промычал клиент и с жадностью забулькал «из горла».

Кот выглянул из сумки, прижал уши, принюхался. Василий выбрал из ведра кусочек мяса помягче. – Закусывай, тезка! – Кот плавно выскользнул, ухватил мясо и, по-воровски пригнувшись к полу, неожиданно скользнул под стол и заурчал. Хозяин осушил больше половины бутылки, утер набежавшие от натуги слезинки. Лицо его окрасилось румянцем, глаза стали шире.

Клоков принялся «крутить шарманку». Куски мяса исчезали в огромном раструбе и, пощелкивая, длинными червячками выползали из решетки. Кот смело подошел к его ноге, выгнул спину, потерся о брюки. Поднявшись на задние лапы, он уперся передними в столешницу и потянул носом. Василий изумился огромным размерам животного, пушистой шубе и длинному, мохнатому хвосту. На ушах торчали кисточки. Не кот, а настоящая рысь. Он бросил еще кусок мяса. Зверь подхватил его на лету и шустро уволок под стол.

– Красивый? – Не без гордости спросил хозяин. – Губернатор. Так его в общаге называли. Я, когда откинулся, освободился, значит, остался при судоремонтном заводе столяром работать. Койку в общаге получил. Он там вроде коменданта был. Спал в красном уголке под батареей, целый матрац ему не пожалели. Ходил, где хотел, а мышей, гад, не ловил. Накой они ему, если он при столовке кормился. Я ведь тоже из-за кошачьего хвоста загудел, два года дали, – он отхлебнул винца, затянулся сигаретой.

– Плотником работал. Все мог. Двери с окнами окосячить, рамы оконные с переплетами смастерить, мебель любую исполнить. Дом тесом обшить, стены вагонкой, форточку врезать без проблем. Раз, после халтуры, сели с ребятами, как положено, по-людски. Мало оказалось. А взять негде. Но у моей жинки всегда припрятано. Говорю, ждите, сейчас будет, и домой. Мои сидят сериал смотрят оторваться не могут. Я – шур, шур, нащупал, родимую. Моя услыхала, чума ее возьми, вылезла из комнаты и давай в дуду дудеть. Ухватила, стерва, бутылку и тянет. На подмогу маманя с дочками подоспели. Вырвали бутылку и давай меня мутузить. Тут уж я осерчал. – Да что же это, мать перемать. Рабочему человеку и выпить с друзьями нельзя? – Психанул, схватил топор, каак размахнусь. Они врассыпную. А я соображаю, что бы такое учудить для острастки, для куражу пущего? Как на грех, кот наш Васька с печки сиганул. Хотел я ему хвост оттяпать, да не рассчитал, аккурат на две части и разделил. Бабы мои вопят. Я заорал, – убью! Так, для испуга. Я ж не злодей какой, чтоб жизни кого лишать. Тут, будто назло, Гришка-участковый вывернул из-за угла на коляске, пистолет выхватил. Не думал я, что он, гад ползучий, статью мне припаяет. Кота бабы мне простить не захотели, значит. Вот хулиганку и пришили. Но я на зоне не пропал. Плотничал, столярничал, все больше по начальству мебель мастерил. За примерное поведение меня освободили досрочно. В деревню возвращаться не захотел. Тоска и некультурность сплошная. Я теперь как белый человек живу в общаге, на судоремонтном заводе работаю. Еду маму навестить и подарок ей везу. Заместо того Васьки. – Он заглянул под стол, но кот перебрался на стул, причем выбрал тот, где Студент оставил белую куртку. На ней-то он и расположился.

– А ну, к ноге! – Приказал хозяин. Но тот даже ухом не повел. – Презираешь, значит. Ничего, к мамане попадешь, не зажируешь, и мышей ловить научишься. – Он достал горсть денег, протянул Василию. – Отстегни еще одну. Не боись, я норму знаю, времени вагон. – Долго и внимательно глядел на часы, а потом спросил, – сколько натикало то, братан? – Клоков ответил. – О, обрадовался тот мне еще не скоро, в Таежной приземлюсь.

– Почти час, пожалуй, управится, потерплю. – Ночной сторож продолжал штурмовать мясную обрезь и так увлекся, что не почувствовал, как поезд сбросил скорость. Только привычный скрежет и визг тормозов отвлекли от мясорубки. – Елкин гвоздь, ведь приехали. – Он затряс пассажира изо всех сил за плечи. – Очнись, плотник, твоя станция. – Кричал он пассажиру в ухо и тащил к тамбуру. Спустил на перрон, помог устроиться на скамейке и едва успел в последний вагон. Пулей вернулся в ресторан. На стуле уютно дремал кот. – Господи, а Ваську то он забыл. – Клоков ловко засунул его в сумку. Зверь, очнувшись в темном «мешке», заметался, издавая шипенье и урчанье. – Куда его теперь? Не на ходу же выбрасывать. Жди следующую станцию, тезка. – Приоткрыл молнию. Кот, как тараном, поддал крутой головой, выскочил и скрылся, забившись за ящики в конце вагона. – Ну, одарил, умелец, будешь теперь с ним цацкаться. – Василий занялся разливом вина, поглядывая в зал из умывальника.

Неожиданно вошла Настя. Остановилась, всматриваясь в темноту вагона.

– Настена, я здесь, – негромко позвал он. – Как дела?

– Плохо, – кривя губы, она опустилась на стул.

Василий сел напротив.

– Ну, ты не очень, – не зная, как помочь, он дотронулся до ее руки. Маленькой, мягкой, холодной. – Может, деньги нужны? Не стесняйся, я могу немного.

– Спасибо, Вася, – она шмыгнула носом. – Антоныч обещал да и наши из бригады собрали. Как вы думаете, они за деньги его отпустят?

– Конечно! Все берут.

– Я сама виновата, – прошептала Настя. – Я беду накликала. Я так его люблю, даже страшно становится. Нельзя так, грешно. Я, сумасшедшая, ко всем его ревновала. День и ночь Бога молила, чтобы мой Андюшечка в аварию попал, ног, рук лишился, как каменный стал. Я бы его, любимого, в колясочке возила, кормила и поила из своих рук. И только, чтобы весь, весь мой стал, понимаете. Вот и наказа Бог, – исступленно всхлипывала Настя.

Василий вскочил, побежал за водой. – Ну и дела, – удивился он, – ну и Настена, наговорила. Упаси Господь от такой любви, болезнь какая-то. – Подал ей стакан.

– В милиции мне даже свидание не разрешили. – Ой, – вздрогнула она. – Кошечка! Хорошая какая. – Ее глаза немного повеселели. – Откуда она у вас?

– Это кот Василий, – улыбнулся он.

– Кошка, кошка, сразу видно. Вы не расстраивайтесь. Они всегда чистенькие. А котят принесет, раздадите, у нее красивые должны быть котята. Красавица, Василисонька. А можно, я ее возьму? Завтра верну, я с ней хорошо буду обращаться, можно?