Текст книги "Право на возвращение"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Нужно, видимо, заменить адвоката, – сказал Карпухин. – Есть у посольства на это деньги?

– Деньги есть, – сказал Анисимов, – но адвоката менять нет смысла, Беринсон будет делать все, что от него требуется. А деньги понадобятся, чтобы нанять частного детектива. Необходимо очень внимательно изучить свидетельские показания и заново допросить школьников и учителей.

– Разве, – сказал Карпухин, – частные детективы имеют право самостоятельно расследовать уголовные дела? Тем более, когда речь идет о... смерти человека?

– Нет, конечно. Детектив нужен, чтобы помочь адвокату выработать верную линию защиты. Такие права у местных частных агентств есть, и нам нужно воспользоваться этим по максимуму.

– Вы думаете, что-то можно сделать?

Анисимов долго молчал.

– Можно, наверно, – сказал он, наконец. – Для начала нужно добиться освобождения Гинзбурга под залог. Обычно, когда речь идет об убийстве, израильские судьи не выпускают обвиняемых до суда. Но в данном случае... Если убедить судью, что Гинзбург действовал по инструкции...

– Разве это и так не ясно? – вырвалось у Карпухина.

– Нет, – отрезал Анисимов. – Готовясь к разговору, я навел справки в полиции. Неофициально. Видите ли, и прокуратура, и полицейский следователь убеждены, что у Гинзбурга с Кахалани были какие-то свои отношения, и Гинзбург прекрасно знал, в кого стреляет. На самом деле – с точки зрения прокуратуры – Гинзбург как раз и хотел воспользоваться служебной инструкцией, чтобы прикрыть самое обычное убийство.

Карпухин пораженно молчал, неотрывно глядя на Анисимова, будто ожидая, что тот сейчас скажет: "Ну, я, конечно, пошутил, вы ж понимаете"...

– Не спрашивайте меня, есть ли у полиции улики в пользу такой версии, – сказал Анисимов. – Я не знаю. И это вторая причина, по которой нам нужен частный детектив. Расследование возможных связей конкретных людей – в рамках того, чем занимаются в Израиле частные сыщики.

– Можно ли устроить встречу с Гинзбургом? – спросил Карпухин.

– Думаю, полиция препятствий чинить не станет, – кивнул Анисимов. – Гинзбург – российский подданный, так что... Я уже подал соответствующее прошение, оно рассматривается.

Он посмотрел на часы.

– Мы можем выехать сейчас, – сказал дипломат. – Полицейский участок находится на улице Яркон, отсюда минут десять езды. Беринсон там с утра, а с Мейером поговорим позже...

– Мейер...

– Это частный детектив, Ноам его зовут, – объяснил Анисимов. – Поехали, Александр Никитич!

* * *

Карпухину велено было молчать и в разговор не вмешиваться. Но наблюдать и делать выводы не запрещал никто, этим он и занимался, пока Анисимов и Беринсон, с трудом понимая друг друга (адвокат, как оказалось, по-русски хотя и говорил, но с трудом а понимал, скорее всего, хорошо если половину сказанного), объясняли Гинзбургу его права в присутствии полицейского следователя Бермана.

За прошедшие сутки Гинзбург, конечно, сильно изменился. Осунулся, это понятно, круги под глазами, тоже естественно, но произошло с ним еще нечто, сделавшее этого энергичного человека стариком, какие обычно ходят по улицам с палочкой, сидят на скамейке в Александровском саду и кормят голубей, ругая их при этом за нечистоплотность. Встретившись глазами с Карпухиным, Гинзбург едва заметно кивнул – узнал, мол, – но прямо к нему обращаться не стал, поняв, видимо, сразу, какую роль играет официальный представитель посольства, а какую – пришедший с ним за компанию посетитель.

– С разрешения полиции, – сказал адвокат (Берман кивнул), – мы обратились в частное сыскное бюро. Они... э-э... как это... пройдут по вашим знакомым.

– Зачем? – индифферентно спросил Гинзбург.

– Для создания портрета, что ли, – вмешался Анисимов. – Амос считает, что это важно для защиты.

– Нисим, – обратился Беринсон к следователю на иврите, Кармадонов ничего не понял из их короткого и энергичного обмена фразами, но Берман после этого встал, произнес еще несколько слов, кивнул Анисимову с Карпухиным и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Карпухин вопросительно посмотрел на Анисимова, и тот объяснил:

– Амос сказал Берману, что ему необходимо поговорить с задержанным наедине. Следователь не мог отказать, но требовал, чтобы мы с вами тоже покинули помещение. В общем, как видите, удалось уладить...

– Михаил, – Брош наклонился к Гинзбургу через стол, – в таких случаях я обычно спрашиваю: намерены вы признаваться виновным? И всегда советую говорить "нет". Пусть полиция доказывает. У них обязательно есть... как это... дырка.

– Прорехи, – подсказал Анисимов.

– Да, прореха в доказательствах. И тогда я... Но сейчас это не пройдет. Тридцать восемь свидетелей, плюс две пули в электрик, плюс две пули нет в ваш пистолет. Если сказать "невиновен", это глупо, да?

– Наверно, – сказал Гинзбург.

– Расскажите, зачем вы это сделал?

– По инструкции я должен...

– Нет, – перебил адвокат, – я знаю, что именно вы должен по инструкция. По инструкция вы должен два выстрел воздух, третий – цель. Да? Вы стрелял два раз, оба – цель.

– Нет, – сказал Гинзбург, глядя на свои сжатые пальцы, – я стрелял два раза, да, и оба раза – в воздух. В третий раз... Знаете, – он перевел взгляд на Карпухина и сказал будто для него одного, – в третий раз я бы просто не выстрелил. Не могу... стрелять в человека. Это невозможно.

– Но из тела извлекли две пули, – мягко сказал Анисимов. – Одна рана была смертельной. Если вы стреляли в воздух...

– Я стрелял в воздух, – упрямо повторил Гинзбург.

– Вы знали Кахалани раньше? – адвокат решил изменить направление разговора.

– Да, – подумав, сказал Гинзбург. – То есть... Да, я его видел несколько раз. И если бы посмотрел на его лицо, когда... Но я отвлекся, он прошел мимо... Просто человек, который почему-то не показал мне сумку. Я крикнул. Он побежал. И чемодан прижимал к себе. Дальше... Стрелял в воздух.

Он замолчал, но в молчании чувствовалась недоговоренность. Карпухин не столько видел, сколько ощущал напряжение, в котором находился Гинзбург. Не то напряжение, когда охватывает страх, и понимаешь, что сделанного не возвратить, жизнь сломана, ничего уже не сделать, все слова лишние, и тогда напряженно молчишь, только ждешь результата – сколько... неужели навсегда? Нет, молчание Гинзбурга и его поза почему-то убеждали Карпухина в другом – что-то он хотел сказать, но не решался. Не решался вообще или потому, что в комнате находились лишние люди, которым его слова слышать было не нужно?

Показалось Карпухину, или Гинзбург действительно бросил в его сторону быстрый, но совершенно ясный взгляд? "Надо поговорить". Поговорить или продолжить разговор? Сейчас это было невозможно. Наверно, это будет невозможно и в будущем. До суда. А после...

И тут Карпухина осенило. Что хотел, что мог сказать ему Гинзбург сейчас, даже если бы им удалось остаться наедине? Только одно имело и в его глазах, и в глазах Карпухина определенный смысл. Что-то Гинзбург знал, что-то он сделал, что-то имел за душой, не мог не иметь, не мог человек такого душевного склада столько лет просто жить, ходить на работу и не думать о ракетах, о новых идеях, типах двигателей или о чем-то другом, о чем Карпухин с его дилетантскими знаниями в ракетной технике не имел ни малейшего представления. Что-то Гинзбург придумал такое, с чем мог вернуться в Россию, в "Грозы" – не из дальней и неудавшейся жизненной экспедиции, а будто из затянувшейся научной командировки...

Я понял вас, – хотел сказать Карпухин, он даже встал с места и подошел ближе к столу, за которым сидели Гинзбург с Беринсоном, Анисимов предостерегающе поднял руку и взглядом показал, чтобы Карпухин не делал ничего лишнего, но он и не собирался, только хотел дать Гинзбургу понять, что принял его послание, и сделает все, от него зависящее...

Что от него сейчас зависело? Ничего.

Гинзбург монотонно повторял одно и то же, адвокат слушал с видимым интересом, кивал головой и делал какие-то пометки, а потом неожиданно захлопнул блокнот и встал, протянув Гинзбургу через стол руку. Рукопожатие оказалось безразмерно-долгим, Гинзбург держал руку адвоката в своей, будто боялся отпустить, будто этот жест – единственное, что еще связывало его с миром, уходившим теперь безвозвратно.

На лице Беринсона промелькнуло странное выражение – смесь удивления с пониманием, – сразу же сменившееся прежним невозмутимым спокойствием.

– Подумайте, – сказал адвокат. – Я приду завтра. Буду сделать все с меня возможное, чтобы... как это... изменить пресечение. Да. Мера пресечения, я иметь в виду.

Гинзбург молча кивнул.

* * *

Беринсон перешел на английский, как только они покинули стены полицейского участка.

– Я поеду сейчас к Ноаму, – сказал он, – и мы обсудим, как вести расследование. На то, что Михаила отпустят под залог, надежды мало, это убийство, а по таким делам судьи обычно не рискуют. Я очень надеюсь на то, что Берман не станет копать достаточно глубоко. Я имею в виду – по знакомству Михаила с убитым. Прокуратуре тоже невыгодно искать тут глубинную подоплеку, это только затормозит расследование, им это ни к чему. Дело предельно ясное. Защите остается одно: доказывать, что Гинзбург действовал по инструкции. Непреднамеренное убийство.

– То есть, – сказал Анисимов, – если удастся убедить суд, что Гинзбург действовал по инструкции, то его могут и оправдать?

– Вряд ли, – покачал головой адвокат. – Проблема в том, что Михаил видел Кахалани раньше. Если говорить откровенно, мы можем надеяться на три года с возможностью условно-досрочного освобождения после отбытия двух третей срока.

– Два года... – разочарованно протянул Карпухин, поняв лишь эти два слова.

– Убийство, – сказал Беринсон, – все равно ведь это убийство.

Они подошли к посольской машине, надо было прощаться – точнее, договариваться о следующем месте и времени встречи, ясно было, что встречаться им теперь придется часто. Скорее всего, каждый день.

– Да! – сказал адвокат неожиданно и, сунув руку в брючный карман, достал маленький смятый листок. – Это против правил, господа, и в другой раз я не стану...

– Что это? – потянулся к листку Анисимов.

– Сейчас, – сказал Беринсон, расправил листок на ладони, заслонившись то ли от солнца, то ли от попутчиков, подумал и протянул листок Карпухину. – Это вам. Лично.

Карпухин взял расправленную адвокатом бумагу размером с восьмушку обычного тетрадного листа. Вверху твердым почерком было написано: "For Semion Karmadanov, privately".

– Что это? – повторил Анисимов. Карпухин повернулся к нему спиной.

На листке были две колонки чисел, в каждой колонке по шесть чисел, в основном, семизначных, но были и трехзначные – в верхней строке: 493 и 185. Что это могло значить? Если Гинзбург обращался к Карпухину, а не к представителю посольства, то означать это могло только одно: написанное каким-то образом имело отношение к "Грезам". И следовательно...

– Извините, Николай Федорович, – сказал Карпухин, опуская листок в карман, – это действительно личное.

– Вообще-то, – прищурившись и с плохо скрытой угрозой произнес Анисимов, – я могу потребовать... Вы тут, мягко говоря, никто...

– Не будем спорить, – примирительно сказал Карпухин. – Скорее всего, даже наверняка, без вашей помощи мне все равно не обойтись. Но я хотел бы сначала подумать, это ведь не возбраняется?

– Вот что, – решительно сказал адвокат по-русски, – мне много дел. Я иду, а вы тут... Кстати, господа, никакого я не видел. В руке не держал. Всего хорошего. Будем на связи.

– Это что-то, связанное с "Грезами"? – понимающе спросил Анисимов, когда Беринсон отошел. – Даже если так...

– Не знаю, – откровенно признался Карпухин. – Может быть... Вы дадите мне день?

– Здесь мой мобильный телефон, – Анисимов протянул Карпухину визитку. – Позвоните сразу, когда...

– Хорошо, – кивнул Карпухин.

– Александр Никитич! – услышал он и, обернувшись, увидел бежавшую к ним Юлю.

* * *

Карпухин не возлагал надежд на свои дедуктивные способности и, тем более, на свои отсутствовавшие таланты в области криптографии. Но не попытаться он считал ниже своего достоинства. К тому же, вопрос был, по его мнению, совсем в другом: Гинзбург передал листок именно ему, значит, предполагал, что Карпухин поймет написанное правильно. Может, на самом деле все очень просто?

Руфь плескалась в ванной, а больше никого дома не было – Роза повезла Симу в какой-то местный клуб, где собирались продвинутые подростки, демонстрировавшие друг другу свои недюжинные таланты в самых, как сказано было, разных областях человеческой деятельности. "В употреблении наркотиков, например", – заметила Руфь, на что Роза сухо отозвалась: "Это не талант, а комплекс". Мирон уехал на работу с утра, время от времени звонил и спрашивал, что слышно о Гинзбурге, будто тот был его давним приятелем.

Карпухин расправил листок на столе, пригладил ладонью и долго внимательно изучал столбики чисел, ничего не говорившие ни его сознанию, ни, по-видимому, интуиции, поскольку она и не думала подавать голос. Что-то простое, – повторял он про себя, – что-то очень простое...

Это не шифр, для шифрованного текста здесь слишком мало чисел, если только не принять, что каждое число соответствует какому-то блоку сведений, и, если так, то без кодовой таблицы делать тут нечего.

О чем хотел бы Гинзбург сообщить человеку, связанному с "Грезами"? Он, конечно, надеется, что выйдет на свободу, но понимает, насколько эта надежда эфемерна, и значит... Карпухин с самого начала, только взяв в руки листок, подумал, что Гинзбург хочет, чтобы в "Грозах" узнали о его новых идеях, о том, с чем он мог бы прийти к Карелину. Однако, двенадцать чисел – не описание идеи, это тоже понятно.

Значит, сведения о месте, где хранится информация. Это тоже пришло Карпухину в голову практически сразу. Вопрос в том...

Компьютер. Конечно, Гинзбург все хранил в своем компьютере – на жестком диске или на сидишках. Прощаясь недавно с Юлей у дома Гинзбургов, Карпухин спросил ее, конечно, есть ли у свекра компьютер. Естественно, ответ был положительным: лет еще семь назад он приобрел в кредит лэптоп и возился с ним все время, когда бывал дома.

Попытавшись что-то скомбинировать из двенадцати чисел и поняв, что заниматься этим можно до морковкина заговения, Карпухин решил все-таки обратиться за помощью к Юле, хотя и понимал, что, скорее всего, нарвется на отказ.

– Юля, – сказал он, услышав в трубке звонкий голос, – это Карпухин.

– Да, – сказала она, – извините, я разговариваю с Беринсоном по другому телефону.

– Есть что-то новое?

– Нет, извините...

– Я перезвоню.

Не ответив, Юля отключила связь.

Не будет она говорить со мной, – понял Карпухин. Ни она, ни Маша, жена Гинзбурга, ни, тем более, сын, с которым, похоже, говорить было и вовсе бессмысленно. Карпухин сложил листок, спрятал в бумажник и принялся надевать сандалии, крикнув:

– Руфочка, я поеду к Гинзбургам в Тель-Авив! Когда вернусь – не знаю.

– Не заблудись! – отозвалась Руфь, прикрутив воду.

Вообще-то, Карпухин рисковал – дома у Гинзбургов он мог застать одного Игоря или вовсе никого, но разговаривать по телефону тоже не было смысла, и ему повезло: дверь открыла Юля, а за столом в гостиной расположился мужчина лет тридцати, совершенно лысый, но с коротенькой черной бородкой клинышком. На мужчине была майка с изображением башен-близнецов и надписью REMEMBER и мятые длинные шорты – типичная израильская летняя одежда. На столе лежал раскрытый ноутбук, на экране которого Карпухин разглядел довольно мелкий ивритский текст.

– Это Ноам Мейер, частный детектив, – сказала Юля. – Он не понимает по-русски, и вообще-то...

– Я не помешаю, – быстро сказал Карпухин. – Если что-то очень важное, вы мне переведете? Потом... у меня к вам будет одно дело... Важное.

Юля показала Карпухину на диван, и он сел, оказавшись у детектива за спиной, но зато на глазах у Юли, пожелавшей, видимо, не выпускать гостя из поля зрения.

Мейер заговорил о чем-то, Юля слушала и коротко отвечала, в промежутках между ответами успевая сообщать Карпухину короткими фразами:

– Маша в полиции, дожидается свидания... Игорь с Аркашей гуляют на набережной... Я им сказала, чтобы до вечера не возвращались... Судья не разрешил отпустить под залог... Дал полиции три дня...

Мейер быстро пробежал пальцами по клавиатуре, потянулся и, обернувшись к Карпухину, вежливо, но твердо, произнес фразу, на которую Юля сразу же ответила – коротко, но, видимо, исчерпывающе.

– Он спрашивает, – объяснила Юля, – как давно вы знаете Мишу, и имеете ли информацию, способную помочь... Я сказала, что вы ничего не знаете, и это ведь так на самом деле?

Карпухину хотелось сказать, что Юле не следовало бы отвечать за него, он и сам может...

– Да, – сказал он. – Ничем, к сожалению. Ему удалось что-нибудь выяснить?

– Нет, – покачала она головой.

Это было не так. Карпухин чувствовал по ее не очень уверенному голосу, что детектив сообщил ей какую-то информацию, но она не считала нужным делиться ею с кем бы то ни было, особенно с этим человеком, который неизвестно откуда взялся и неизвестно чего хотел.

– Юля, – мягко сказал Карпухин, – думаю, если бы вы спросили Михаила Яновича...

– Потом, – сказала она. – Поговорим, когда он уйдет.

Мейер действительно скоро ушел, задав еще несколько вопросов и вежливо попрощавшись с Карпухиным – пожатие оказалось таким крепким, что Карпухин еще минуту потом потирал занемевшую правую руку.

– Будете чай? – спросила Юля и, не дожидаясь ответа, вышла в кухню. Карпухин осмотрелся. Он уже был здесь утром, за прошедшее время ничего не изменилось, и лэптопа Гинзбурга, конечно, не было видно, хорошо, если бы Юля позволила осмотреть его кабинет, но она настроена явно не...

– Пожалуйста, – сказала Юля, внеся на подносе две чашки чая и блюдо с нарезанным яблочным рулетом. – Извините, что я с вами так резко... Я плохо понимаю, на каком я свете...

– Да, – пробормотал Карпухин. – Он, этот сыщик... действительно ничего не нашел?

– У него пока было мало времени... Но кое-что... Оказывается, Миша знал этого... электрика. С этим ничего не поделаешь, и это будет у обвинения одной из главных... ну, вы понимаете... Он приходил в школу несколько раз, Миша его пропускал, а потом, когда тот уходил, они довольно долго о чем-то разговаривали у школьных ворот. Одни говорят – мирно. Другие – что возбужденно, спорили о чем-то. Обвинение будет за это держаться.

– Да, – сказал Карпухин. – Это плохо. Может, они встречались и в другое время, и в другом месте?

– Это Ноам будет еще выяснять, но ему кажется, что таких встреч не было.

– Кажется? – с недоверием спросил Карпухин. Слово это в устах сыщика было совершенно неуместно. Либо у него есть информация, либо нет. Что значит – "кажется"?

– Он очень ответственный человек, – сказала Юля, сев за стол напротив Карпухина и глядя на него со странным выражением то ли недоверия, то ли желания понять, что перед ней за человек, какое отношение он имеет к ее свекру, и насколько ему вообще можно доверять. – Очень ответственный, – повторила она, и, приняв какое-то решение, продолжила: – Двое учеников сказали ему, что видели, как Миша и этот... сидели в кафе на углу Игаль Алон и Хаганы, это в двух кварталах от школы. Неизвестно, сказали ли они полицейским то же самое, они говорят, что нет, их не спрашивали. Но...

– Понимаю, – огорченно произнес Карпухин. Он не ощущал вкуса чая, пил что-то и что-то ел, думая совсем о другом. – Вы думаете, Юля, между ними действительно могло возникнуть... недоразумение?

– Вы не знаете Мишу, – устало сказала Юля. – Вы его совсем не знаете, иначе не говорили бы так. Он... Ну, во-первых, он плохо знает иврит, как он стал бы говорить с этим... – Карпухин отметил, что за все время разговора Юля так ни разу и не произнесла имени убитого. – Во-вторых, что между ними общего? О чем им разговаривать? И еще. Миша ни разу не говорил дома, что был в кафе... с кем бы то ни было. Он домосед, понимаете? Работа... Миша ее не любил, но нужно же было как-то зарабатывать, а для мужчины предпенсионного возраста, да еще без профессии...

– Без профессии, – повторил Карпухин.

– Конечно! – воскликнула Юля. – Кому здесь нужна его профессия?

– Извините, Юля, – сказал Карпухин, – но ваш свекор был в России одним из лучших специалистов по ракетным двигателям. Он работал в НПО "Энергия", а туда брали самых-самых.

– Послушайте, я же не отрицаю, что Миша гений! Но в Израиле нужны не гении, гениев тут своих хватает. Ну кто бы его взял в "Рафаэл" или "Таасия авирит", это смешно, там проверки аж до пятого колена, русских туда не берут, Миша бился-бился, его и слушать не стали, и это не дискриминация, как пишут русские газеты, это нормальная работа органов безопасности. Скажите, кто бы взял в ту же "Энергию" приехавшего из Штатов на ПМЖ гения, если бы о нем было известно, что он там работал на ЦРУ или имел с ЦРУ какие-то контакты перед отъездом?

– Вы хотите сказать... – начал Карпухин.

– Конечно! Когда мы уезжали, Мишу раза четыре вызывали на Лубянку, о чем-то с ним беседовали, он никогда не рассказывал... А здесь в аэропорту, когда мы только прилетели, всех мужчин... почему-то только мужчин, женщин не трогали... вызывали в какой-то кабинет и спрашивали, не имели ли они в России контактов с ФСБ, ГРУ и кем-то там еще, не знаю.

– И Михаил Янович сказал...

– Он же такой! Или молчит, как партизан, или говорит чистую правду и ничего, кроме правды. А сказать "нет", если на самом деле "да", он просто физически не в состоянии. Его спросили, и он сказал, что на такие вопросы отвечать не будет. Как вы думаете, после этого его могли взять на работу туда, где делают ракеты?

– М-да... – Карпухин передернул плечами. Получалось, что Гинзбург сам перекрыл себе все ходы-выходы, и в том, что ему так и не довелось увидеть вблизи старт израильской ракеты, мог винить только себя?

– Но ведь Миша... Михаил Янович не мог жить без... И он наверняка, если не в этом, как его... "Рафаэле"... так дома работал над своими идеями, верно?

– А что? – с вызовом сказала Юля. – Может, и работал.

– Послушайте, – примирительно произнес Карпухин. – Я не из ГРУ, не из ФСБ, я здесь не для того, чтобы... ну, я понимаю, о чем вы подумали.

Он достал из кармана помятый листок и положил на стол.

– Это, – сказал он, – передал мне сегодня Михаил Янович. Он не мог сделать это прямо, передал адвокату, но здесь стоит моя фамилия, видите? И Беринсон отдал листок мне.

Юля взяла бумагу в руки, приблизила к глазам ("Неужели она так близорука? – подумал Карпухин. – Никогда не сказал бы"), прочитала столбики чисел, покачала головой, положила листок на стол и сказала:

– Думаете, шифр? Чепуха, Миша терпеть не может всякую конспирацию.

– Тем более, – кивнул Карпухин. – Я тоже думаю, что это не шифр. В голову приходит только одно: на его компьютере могут быть или директории с такими названиями, или...

– Иными словами, – оборвала его Юля, – вы хотите, чтобы я вам показала Мишин лэптоп и позволила там копаться, потому что Миша...

– Если бы это не было чрезвычайно важно, Михаил Янович не стал бы...

– А может, эти числа не имеют к Мишиному компьютеру никакого отношения?

– Не знаю, – терпеливо сказал Карпухин. – Как по-вашему, к чему это может относиться, если не к компьютерным данным?

Юля долго молчала, передвигала чашку с места на места, смотрела куда-то в сторону, Карпухин никак не мог поймать ее взгляд.

– Пойдемте, – сказала она, наконец. – Только быстрее. Маша может вернуться в любую минуту, и если она увидит, что мы... Для нее все, что делает Миша по его работе, – табу, так повелось еще с тех времен...

Карпухин встал и пошел следом за Юлей в одну из спален, дальнюю от гостиной, у Розы тоже были такие спальни, будто клетушки, в которые, кроме двуспальной кровати и шкафа, с трудом можно было запихнуть пару стульев или тумбочку. В комнате Гинзбурга, однако, места было побольше, потому что кровать оказалась односпальной, узкой, а шкаф – маленьким, на одного человека. "Странно, – подумал Карпухин, – они что, спят с женой в разных комнатах?" Правда, он тут же заметил, что кровать лишь выглядит односпальной, из-под нее можно было выдвинуть вторую такую же, Карпухин видел такие диваны, а кровать – впервые. Экономия места, да...

Задавать Юле неосторожные вопросы он не стал, присел на пластиковый стул у узкого письменного стола. Компьютера в комнате не было, Юля выдвинула нижний ящик и вытащила лэптоп. Раскрыв крышку, положила лэптоп на стол перед Карпухиным.

– Вот, – сказала она. – Честно говоря, я впервые взяла эту машинку в руки, Миша никому не позволяет... У нас с мужем свой компьютер, он в нашей комнате, но это, в основном, для Аркаши, там игры, Миша никогда им не пользовался...

– Да-да, – нетерпеливо сказал Карпухин и нажал на клавишу включения. Пошла программа загрузки, Юля отошла немного в сторону, чтобы видеть экран из-за его спины, она не собиралась оставлять его здесь одного.

На экране появилось светлое окошко с пустым полем и надписью на английском: "Введите личный код доступа".

– Ну вот, – сказала Юля из-за спины Карпухина. – Я же говорю, без Миши тут ничего не сделаешь.

Карпухин положил рядом с клавиатурой листок и аккуратно набрал число из левой верхней строчки. Несколько секунд ничего не происходило, и он подумал было, что...

Мысль утонула, не завершившись, экран мигнул, и одна за другой начали появляться иконки на фоне черного неба, далеких немигающих звезд и летевшего в даль фотонного звездолета, похожего на тот, что много лет назад Карпухин видел на картинке-иллюстрации к первой книге братьев Стругацких "Страна багровых туч". Почему-то всплыли в памяти стихотворные строчки, которые, как ему казалось, он давно забыл, хотя в детстве повторял много раз, будто волшебное заклинание:

"Ты слышишь суровый напев кабестана?

Не слышишь? Ну что ж, не беда.

Уходят из гавани дети тумана.

Вернутся не скоро. Когда?"

Он, должно быть, произнес эти строчки вслух, потому что Юля переспросила:

– Что вы сказали?

– Нет, ничего, – Карпухин рассматривал иконки, читал названия, искал что-нибудь такое...

"Word"... "Photoshop 7.0"... Какие-то текстовые файлы со странными названиями: Goch, Foch, Moch... Что бы это значило?

Карпухин кликнул дважды по иконке с надписью Goch, и вместо программы всплыл квадратик все с той же надписью "Введите личный код доступа".

Надо было подумать. Это могло быть второе число из списка, но могло быть и десятое. Программе все равно, входит ли требуемое число в какой-то список. Если ошибиться дважды, вход будет заблокирован окончательно – точнее: может, да, а может, нет, но надеяться на то, что повезет, не следовало.

Громко вздохнув, Карпухин принялся медленно набирать число, стоявшее на второй строчке слева.

– Нет, – сказала Юля за его спиной.

– Нет? – переспросил он, и пальцы повисли над клавиатурой.

– Джи, – сказала Юля, – следует в алфавите после Эф. А там есть еще Аош, вон видите, вверху слева, а ниже – Бош...

– Похоже, вы правы, – пробормотал Карпухин. – Сколько таких иконок? Одна, две, три... Семь. Чисел все равно больше.

– Одно уже использовали, – напомнила Юля.

– Да-да. Но все равно четыре числа лишних. Какие?

– Логически – по алфавиту, нет?

Карпухин покачал головой, но спорить не стал. Права Юля или нет, проверить можно было только экспериментально. Подведя мышку к иконке Aoch, Карпухин вызвал к жизни квадратик с требованием ввести код и аккуратно набрал семь цифр второго числа в левой колонке.

"Неправильный код, – появилась надпись. – Попробуйте еще раз. Вторая попытка из трех".

– Я так и думал, – сказал он. – Если три раза не получится...

– Значит, первое число справа, – сказала Юля.

И опять Карпухин не стал спорить. Могло быть так, могло быть иначе.

– Йес! – воскликнула Юля, когда экран стал черным, а потом возникла обычная вордовская страница и на ней текст с заголовком: "Идеи". Впрочем, только это слово и оказалось понятным, дальше следовали крючки, загогулины, квадратики – абракадабра, разобраться в которой Карпухин не смог бы даже под дулом пистолета.

– Ну вот... – сказал он разочарованно. – Тут и пароль не поможет.

– Да ну... – сказала Юля с легким оттенком презрения. – Пустите-ка меня.

Она постучала Карпухина по плечу, и он встал с ощущением бессмысленности происходящего. Ничего тут не прочитать, ничем Гинзбургу не помочь, глупо все это просто неимоверно...

Юля села на его место, мышка быстро забегала по меню, всплывали какие-то обозначения, которые Карпухин читать не успевал, шрифт был слишком мелким, Юля зачернила текст, что-то нажала, и значки будто по волшебству изменились.

"Здесь изложены, – прочитал Карпухин, – основные идеи и принципы. Главное соображение, которое я принял во внимание..."

– Как вам удалось? – спросил он.

– Да ну, – повторила Юля. – Проще пареной... Миша просто выбрал другой шрифт, не из тех, что поддерживается системой по умолчанию. Надо было инсталлировать все шрифты из памяти.

Действительно, как просто, мог бы и сам догадаться.

– Вы хотите читать прямо сейчас? – спросила Юля. – Видите ли, мне нужно в детский сад, забрать Аркашу...

Она не хотела оставлять Карпухина одного в квартире и, конечно, не собиралась давать ему с собой компьютер свекра.

– Может, мне пойти с вами? – спросил Карпухин. – Это не займет много времени?

– Нет, – сказала Юля. – Но скоро вернется Маша. Удивляюсь, что она не звонит. Я сама ей позвоню...

Юля быстро вышла и вернулась, Карпухин даже не успел сесть перед лэптопом.

– Маша? – говорила Юля в трубку. – Вы еще там?.. Да, я как раз собираюсь. Что они?.. Понимаю. Я поеду за Аркашей, а потом... Договорились.

– Вам не кажется, – сказал Карпухин, когда Юля закрыла крышку телефона и положила аппарат на стол, – что полиция может заинтересоваться компьютером Михаила Яновича, и надо бы, по идее...

– Нет, – резко сказала Юля. – Я вас поняла, но не думаю, что этот следователь... Послушайте, тут судьба решается, а вы...

Карпухин подумал, что эта женщина, видимо, не так уж хорошо знает своего свекра, если полагает, что для него судьба идей менее важна, чем собственная человеческая судьба. С другой стороны... Кто он такой, чтобы что-то здесь решать или хотя бы о чем-то просить. Будь его воля, он забрал бы лэптоп с собой, отправился в посольство, там быстро бы переписали информацию с диска, а разбираться можно уже потом... и не исключено (хотелось на это надеяться), что вместе с Гинзбургом.

– Извините, – сказал он. – Единственное, о чем бы я хотел вас просить... Не позволяйте, по мере возможности, кому бы то ни было пользовался...

– Не беспокойтесь, – холодно отозвалась Юля.

– Извините, – еще раз сказал Карпухин и направился к выходу.