Текст книги "Салат из креветок с убийством"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Укол? – поинтересовался Беркович.

– На руках следов я не нашел. Скорее всего, таблетка “экстази”. Для него оказалось вполне достаточно – отключился практически сразу.

– Он сам принял таблетку?

– Безусловно. Если вы имеете в виду насилие… Коллеге, видимо, лучше судить об этом? – врач посмотрел на эксперта.

– Нет, – сказал Хан. – Явных следов насилия нет. Он ударил жену, верно, и она, похоже, порвала на нем рубашку, но… ничего больше не произошло.

– Но все, что было до того, как он проглотил таблетку, Ребиндер должен помнить! – воскликнул Беркович.

– Совсем не обязательно, – покачал головой Хан. – Если он сделал это впервые в жизни, то мог забыть даже, как его зовут.

– Получается, – сказал Беркович, – что в квартире их было трое. Вместе пили, а потом третий предложил Ребиндеру таблетку. Не думаю, что тот знал, что глотает. Возможно, у него болела голова, и гость взялся вылечить…

– Сомнительная идея, – возразил эксперт. – Бездоказательная.

– Почему? В серванте недавно вымытая рюмка. Хозяин под действием наркотика, хотя наркоманом не был. И если я посмотрю семейный альбом, то, мне кажется, отвечу и на последний вопрос…

– У кого есть сейчас семейные альбомы? – удивился Хан. – Все фотографии, если они вообще есть, – в компьютере. Этот Ребиндер электронщик, так что… Спроси у него, пусть покажет.

– Потом, – сказал Беркович. – Если не найдем бумажных снимков. Ты не прав, Рон, старые фотографии не всегда переносят в память компьютера, это, знаешь, такие ностальгические воспоминания. Давай поищем, а если не найдем…

Обыск продолжался недолго – фотографии супруги Ребиндер держали не в альбомах, а в полиэтиленовом пакете, где были в кучу свалены и детские изображения, и снимки, сделанные во время свадьбы…

– Вот, – сказал Беркович Хану. – Гляди.

На цветном снимке, сделанном, судя по штампику фотоателье на обороте, несколько лет назад, улыбавшаяся Дорит стояла рядом с молодым мужчиной, положившим руку на плечо девушки.

– Кто это? – спросил Ребиндера старший инспектор, войдя в кухню.

– Это… Рони. Рони Вакнин. Они с Дорит… Ну, она была его вроде невестой… А потом, когда мы с ней познакомились, Рони получил отставку…

– Вы с ним знакомы?

– Да, – кивнул Ребиндер. – Он у нас на свадьбе был. Хороший программист.

– Вчера он к вам приходил?

– Вчера? Нет… Не помню. Неделю назад – да.

– Вы дружите? После того, как он получил отставку, а вы женились на его девушке?

– Дружим… Нет, но… Бывает, встречаемся. Редко. Или какие-то проблемы.

– Он женат?

– Рони? Нет.

– Он принимает наркотики?

– Что вы! Нет, конечно.

– Придется поговорить с Вакнином, – сказал старший инспектор. – Пойдемте, – обратился он к Ребиндеру. – Ночь вам придется провести в камере.

– Я… Нужно пройти мимо нее…

– Тело уже увезли, – сказал Беркович. – Держите себя в руках.

Домой к Вакнину он поехал лишь после того, как опросил соседей, сослуживцев и родственников Рони. Алиби у него не оказалось – видимо, был уверен, что потерявший память Ребиндер, придя в себя и обнаружив труп жены, решит, что сам ее и убил, а его признание позволит полиции поставить в расследовании точку. О чем еще говорить, если убийца признался?

– Он действительно любит… любил Дорит, – сказал Беркович Хану, когда возмущавшийся Вакнин был помещен в камеру. – И он не мог примириться с тем, что она ему в конце концов отказала. Человек он мстительный. Я говорил с соседями. В прошлом году соседка поспорила с ним о чем-то, по ее словам, не очень существенном. Так знаешь что он сделал? Начал каждый вечер включать на полную мощность телевизор у себя в салоне, а стены в новых домах знаешь какие… И ничего не скажешь: ровно в одиннадцать выключал. И еще случаи было. Так что если девушка его бросила… Могу себе представить, что он чувствовал. Что-то вроде “Так не доставайся никому!” А заодно и приятеля – бывшего – захотел в тюрьму упечь за убийство.

– Так ведь сколько времени прошло! – воскликнул Хан. – Ты хочешь сказать…

– Конечно. Это не преступление в состоянии аффекта. Хорошо все продумано. Может, он не один год готовился. Специально делал вид, что все прежнее забыто. Мы, мол, друзья. В гости приходил…

– Если он такой умный, то неужели думал, что мы не обнаружим следов наркотика в крови Ребиндера? – сказал Хан.

– Ну, обнаружили бы, – возразил Беркович, – и что? Ребиндер ничего не помнит, жена мертва, соседи не видели, когда Вакнин пришел или ушел. Вот если бы он не трогал той рюмки, тогда, конечно…

– Следы всегда остаются, как бы преступник ни пытался их уничтожить, – назидательно произнес эксперт.

– Иногда, – добавил Беркович, – преступника выдает именно отсутствие следов, ты не находишь?

СУП ИЗ ЦВЕТНОЙ КАПУСТЫ

Небольшая вилла стояла последней в ряду новых построек, довольно далеко от ближайшего заселенного дома, и потому, хотя время было далеко не позднее, всего лишь начало десятого, не очень сильный взрыв услышали несколько человек, да и те решили сначала, что у какого-то автомобиля на стоянке лопнула шина. Старая Мирьям, смотревшая в это время в окно своей комнаты (окно, правда, выходило в противоположную от виллы Ваксмана сторону), утверждала потом, что видела яркую вспышку, но самого взрыва не слышала по причине прогрессирующей глухоты, что было естественно в ее более чем преклонном возрасте. Дети и внуки, с которыми Мирьям жила в их новом коттедже, не видели и не слышали вообще ничего, потому что находились в это время в салоне и смотрели телевизор, включенный, как обычно, на полную мощность.

В пожарную службу позвонил водитель случайно проезжавшего по улице автомобиля. “Горит дом, – сказал он дежурному, – очень яркое пламя, адрес я не знаю, просто еду мимо, это на улице Каплан, увидите сами”.

Пожарные прибыли на место через семь минут, и им удалось быстро взять огонь под контроль, а еще минут через пятнадцать они загасили пламя и вошли в дом, где и обнаружили хозяина, тридцатилетнего Игаля Ваксмана. Мертвого, разумеется. Никто не остался бы в живых, оказавшись в центре взрыва бытового газа. На Ваксмане, похоже, загорелась одежда, он пытался сбить пламя, но был так обожжен… Бедняга умер очень быстро, и прибывший на место через час после случившегося старший инспектор Беркович мог себе представить, какими мучительными были последние минуты жизни этого человека.

Беркович мрачно ходил по комнатам, слушал, как криминалисты и представители пожарной службы обсуждали, каким образом мог произойти этот взрыв, рассматривал обгоревшую мебель на кухне (дальше кухни огонь, к счастью, распространиться не успел, из чего эксперты уже успели сделать определенные выводы), а в салоне изучил остатки ужина на столе. Картина происшествия, в общем, была понятна, Берковичу о ней доложил его приятель, эксперт Рон Хан, прибывший на место четвертью часами раньше и успевший в первом приближении составить собственное мнение.

– Дурацкая история, – сказал Хан, подойдя к Берковичу, сидевшему в салоне за обеденным столом и рассматривавшему тарелки с салатами. – Люди почему-то совсем не думают о собственной безопасности. Сколько раз уже…

– О чем ты, Рон? – рассеянно спросил Беркович. – Кто тут о чем не думал?

– А сам ты о чем сейчас думаешь, Борис? – хмыкнул Хан. – Я говорю, что нужно проверять, горит ли газ, если открыты вентили. И уж точно не закуривать сигару на кухне, если там закрыты все окна…

– Ты хочешь сказать…

– Это очевидно. Этот… Ваксман, да?… он вошел в кухню, закрыл за собой дверь, окна были закрыты, а газ поступал из баллона, все конфорки были включены…

– Газ не горел?

– Нет, но Ваксман, видимо, не обратил на это внимания. Он достал зажигалку… она лежит на полу рядом с телом… хотел закурить… ну, тут все и взорвалось. Кухня, похоже, в этот момент была уже наполнена газом, как газовая камера… извини за сравнение.

– Ничего, – буркнул Беркович. – Несчастный случай, ты полагаешь?

– А ты думаешь иначе? То есть, я, конечно, понимаю ход твоих мыслей. Почему Ваксман не открыл окна и не прикрутил вентили, ведь запах газа был очень сильным, он не мог не почувствовать…

– Вот именно.

– Но он сделал то, что сделал! Он был на кухне один. В доме, кроме него, никого не было. Ты хочешь сказать, что он решил покончить с собой?…

– Таким кошмарным образом? Если уж речь идет о газе, он сел бы у плиты и через час, а то и раньше, потерял бы сознание… Умер бы во сне, без мучений.

– Знаешь, он мог бояться, что не выдержит и все-таки откроет окна… а так – сразу.

– Сразу? – хмыкнул Беркович, представив страшно обгоревшее лицо покойного.

– Самоубийцы ведут себя порой странно, – сказал Хан. – Впрочем, выводы делать – твоя работа. Я тебе пока только могу сказать, что погиб Ваксман от многочисленных ожогов, полученных в результате взрыва бытового газа. И взрыв он вызвал сам, поскольку пытался прикурить от зажигалки в комнате, где концентрация газа достигала критического уровня. Тут все ясно.

– Я и не спорю, – кивнул Беркович. Спорить действительно было не о чем. Однако на некоторые вопросы старший инспектор хотел бы прямо сейчас получить ответы.

Вопрос первый. С кем ужинал Ваксман? Он ведь точно ужинал не один, потому что стол в салоне был накрыт на двоих: две большие тарелки с остатками салатов, две глубокие тарелки с супом (одна почти пустая, другая – почти полная), две чашки – из них пили кофе, на дне осталось немного гущи. Электрическая кофеварка стояла на журнальном столике. С кем ужинал хозяин виллы? Когда ушел гость, и мог ли этот гость видеть то, что произошло после его ухода? А если… Да, что если гость все еще находился в доме, когда произошел взрыв?

Маловероятно. Войдя в кухню, Ваксман закрыл за собой дверь. Стал бы он так делать, если бы у него был дома гость? А может, это была гостья? Беркович внимательно осмотрел кофейные чашки, не нашел никаких следов губной помады, но зато ощутил едва уловимый табачный запах. Нет, похоже, в гостях у Ваксмана был мужчина.

– Вы пока работайте, – сказал Беркович криминалистам, – а я пойду по соседям.

Через час он вернулся на виллу, составив приблизительно не только картину произошедшего, но и получив некоторое представление о хозяине, его окружении и образе жизни. Самую полную информацию сообщила, как ни странно, престарелая Мирьям, которой в прошлом месяце исполнилось восемьдесят три года. Она жила с детьми, время от времени просила отправить ее в дом престарелых, но дети возражали, а Мирьям не настаивала: ее раздражали внуки, утомлял шум, но среди таких же стариков, как она, ей было бы гораздо хуже. На память Мирьям не жаловалась, а ее наблюдательности могли бы позавидовать все остальные обитатели улицы Каплан.

– Ну да, – сказала она Берковичу, не дожидаясь вопросов, – мое окно выходит совсем не в ту сторону. Но вспышку я видела. Сказала Арону, что где-то взрыв, но он не обратил на мои слова внимания. Они вообще ничего не слышат, когда смотрят свой сериал, как его, неважно. А Игаля я хорошо знала, то есть, не лично, мы ни разу не разговаривали, но я его видела каждый день, он вот тут проезжал на машине, вон там ставил у забора, а потом шел к себе, но я не видела, как он входил и что делал. Но я знаю… откуда?… Да слушаю, что говорят, я хоть и плохо слышу, но то, что хочу… Да. Ваксман сюда переехал в январе, значит, почти полгода назад. Одинокий. Работает в какой-то крупной фирме, денег много, вы видели, какую себе виллу построил… Да, стандартная, но все-таки… Я в нынешних ценах не разбираюсь, но видно – дорогая. Гости? Конечно. То есть, приезжал к нему знакомый, да. Почти каждый день. Друг, должно быть. На темно-зеленой машине. Марка? Не знаю, я не разбираюсь. Японская, наверно. Арон, на какой машине приезжал к Ваксману гость?… Арон тоже видел, это мой сын. Что? “Мазда”? Ну вот, я же говорю. Молодой, да, примерно такого возраста, как Игаль. Лет тридцать. Сегодня? Конечно, и сегодня был. Уехал примерно в девять. Откуда я знаю? Ну как же, в это время сериал начался, и дети как включили телевизор на полную громкость… А он как раз отъехал, я видела.

В общем, картина складывалась. Вечером к Ваксману приезжал приятель, они поужинали вдвоем, потом приятель уехал, а Ваксман, посидев еще полчасика перед телевизором, пошел на кухню, чтобы… Он что, не мог закурить в салоне? Там, кстати, тоже должно было уже пахнуть газом, но, конечно, не так сильно…

Почему Ваксман не открыл окна?

Искать хозяина темно-зеленой «мазды» долго не пришлось. В памяти мобильного телефона Ваксмана (аппарат нашли в кейсе, стоявшем в кабинете у компьютерного столика) был записан десяток номеров, которые набирались одним нажатием клавиши, и Беркович позвонил по всем. Под номером “3” значился Шмуэль Ваксман, оказавшийся двоюродным братом покойного. После долгого молчания, вызванного сообщением Берковича о смерти кузена, Шмуэль взволнованно сказал:

– Но я же его сегодня видел! Он был… Ну да, я понимаю.

– Вы вместе ужинали?

– Да. Поговорили, и я ушел.

– Вы можете сейчас приехать на виллу?

– Конечно.

Шмуэль приехал через полчаса. Похоже, он страшно боялся увидеть обгоревшее тело кузена, но труп был уже упакован в пластик.

– Господи, – пробормотал Шмуэль, – кошмар какой…

– Я вот думаю, – сказал Беркович, – почему Игаль не открыл окна, когда вошел в кухню. Там же пахло газом, как в… ну, я не знаю где.

– Игаль не чувствовал запаха, – объяснил Шмуэль. – Это врожденное. Не то чтобы совсем не чувствовал, некоторые специфические запахи он воспринимал очень даже хорошо, а некоторые – не чувствовал совсем. Это такая болезнь… Вы спросите у его врача, он скажет…

– Спрошу непременно, – сказал Беркович. Что ж, одна загадка легко разрешилась. Если Ваксман не ощущал запаха газа, то мог, конечно, ничего не понять и зажечь огонь…

– Расскажите о том, что было вечером, – попросил Беркович. – Вы приехали к Игалю…

– В шесть, как обычно. Мы часто по вечерам собирались, то он ко мне приезжал, то я к нему. Обсуждали кое-какие дела.

– А сегодня…

– Да, сегодня… Оба проголодались, и Игаль сказал, что приготовит ужин. Наверно, он тогда и включил газ… а потом газ перестал поступать…

– Нет, такого быть не могло, – покачал головой Беркович, успевший уже выслушать мнение Хана и его коллег. – Эксперты говорят, что газ из баллонов поступал исправно и без перебоев.

– Ну… не знаю. Но почему-то же газ не шел…

– Вы поужинали, поговорили… Когда вы уехали?

– В половине девятого. Примерно. Может, чуть позже.

– Простите, вы какие сигареты курите?

– Я? “Мальборо”, синие, а что?

– Нет, ничего. Ваксман тоже курил такие?

– Да, у нас в этом смысле одинаковые вкусы. Вот его сигареты лежат на журнальном столике…

– Вижу, – кивнул Беркович. – Но в кухне он пытался закурить сигару. Там на полу осталась коробка… точнее, от нее мало что осталось, конечно… Ваксман и сигары курил?

Шмуэль поднял на Берковича измученный взгляд.

– Вот оно как, – произнес он медленно. – Значит, это я…

– Что – “я”? – переспросил старший инспектор, потому что Шмуэль, произнеся два слова, замолчал и только смотрел перед собой, медленно качая головой.

– Это из-за меня он… Понимаете, эти сигары… Это я принес. Купил сегодня в Тель-Авиве, по дороге… Думал, что попробуем… мы как-то хотели… Но сегодня тоже… заговорились, я про сигары забыл, а когда собрался уходить, вспомнил и… В общем, я оставил коробку и сказал: в следующий раз… хочешь, мол, сам пока попробуй. Он…

– Понятно, – кивнул Беркович. – Напрасно вы себя обвиняете. С таким же успехом Ваксман мог закурить и сигарету.

– Да, – мрачно согласился Шмуэль.

Минут через десять Беркович отпустил Шмуэля домой – тот больше ничего не мог вспомнить, а от его страдальческого вида старшему инспектору становилось тяжко на душе. Шмуэль теперь долго еще будет обвинять себя в том, что не забрал коробку с сигарами с собой…

На следующий день, придя на работу, старший инспектор спустился первым делом в лабораторию к своему приятелю Рону. Хан еще не пришел, а его сотрудники занимались своими делами и не обращали на Берковича внимания. Он присел за стол Хана и принялся еще раз перебирать в памяти события вчерашнего вечера. Собственно, непонятным в деле оставалось только одно: почему Ваксман включил все конфорки и не зажег газ? А может, кто-то другой вошел на кухню и задул газ… зачем?

Может, потому и задул, что хотел, чтобы…

Кто? На вилле, кроме хозяина, был только один человек – Шмуэль Ваксман, кузен погибшего. Конечно, нужно выяснить – какими между ними были отношения, но… Допустим, Шмуэль действительно задумал убить кузена и представить это, как несчастный случай. Мог он войти на кухню и задуть газ? Мог, конечно. Он знал, что кузен не почувствовал бы запаха. Да, но как Шмуэль мог предвидеть, что Игаль станет раскуривать сигару именно на кухне, а не в салоне?

Беркович достал телефон и набрал номер сержанта Хинштейна, который вчера первым прибыл на место происшествия и руководил сбором информации. Хинштейн готовил протокол, который еще не попал в компьютерную сеть, ознакомиться с ним Беркович не мог и…

– Марк? – сказал он. – Ты уже заканчиваешь протокол осмотра?

– Да. Тебе не терпится, Борис? Подожди полчаса, я…

– Ничего, мне нужно знать ответ только на один вопрос.

– Слушаю.

– В салоне нашли зажигалку или спички? Может, и то, и другое?

– Могу сказать: нет. В списке нет ничего такого.

– Понятно, – сказал Беркович. – Спасибо.

Ну и что? Ничего, просто странно. Игаль был курильщиком, Шмуэль тоже курил, а в салоне нет ни спичек, ни зажигалок.

– Привет, Борис, – сказал, входя, эксперт Хан. – Меня ждешь?

– Привет, Рон. Ты уже определил причину смерти?

– Ну, это и вчера было очевидно! Такие ожоги…

– Он долго находился на кухне перед тем, как зажег спичку?

– Зажигалку.

– Зажигалку, – согласился Беркович.

– Нет, недолго, в его легких практически нет следов бытового газа. Значит, не больше двух-трех минут.

– Отпечатки пальцев были какие-нибудь? Я имею в виду: на ручках газовой плиты.

– Борис, о чем ты говоришь? Взрыв произошел в метре от плиты, ручки оплавились при пожаре…

– Понятно.

– Ты подозреваешь, что кузен мог иметь к взрыву какое-то отношение? – спросил Хан.

– А больше никого там не было, верно?

– Ну, во-первых, он не мог знать, что Игаль будет закуривать именно на кухне.

– В салоне не нашли ни спичек, ни зажигалки. Шмуэль мог их унести, и тогда Игалю точно пришлось бы идти на кухню…

– Ты допросил кузена?

– Вчера. Я хочу собрать о нем информацию, выяснить, какими были их отношения.

– Может, ты прав, – пожал плечами Хан, – но, боюсь, доказательств у тебя никаких, одни намеки и предположения.

– Да, – вздохнул Беркович. – Но все же попробую.

Он попробовал. Два дня понадобилось, чтобы собрать сведения о Шмуэле и Игале Ваксманах. Беркович разговаривал с родственниками (пришлось съездить в Беэр-Шеву), сослуживцами (Игаль был менеджером в компании, производившей медицинское оборудование, а Шмуэль – референтом президента строительной компании, оба прекрасно зарабатывали и ладили друг с другом, так говорили все, и у Берковича не было оснований не верить). Только одно облачко… Года три назад умер дядя Шмуэля и Игаля – третий из братьев Ваксманов, жил он в Штатах, в Израиль приезжал только раз, племянников почти и не знал, но, тем не менее, оставил Игалю в наследство полмиллиона долларов. А Шмуэлю – ничего. Да, обидно. Могло это стать причиной?… Но ведь и Игаль вовсе не бедствовал… И отношения между кузенами… Да, они дружили, но что скрывалось в душе обделенного дядей Шмуэля?

На третий день Беркович отправился к Шмуэлю домой. Тот недавно вернулся с работы, принял душ и разговаривал со старшим инспектором хотя и без удовольствия, но вполне благожелательно, на вопросы отвечал обстоятельно и без запинки.

– Да, полмиллиона мне бы не помешали, – сказал Шмуэль. – Но так уж… Вы знаете, что половину наследства Игаль потратил на эту дурацкую виллу?

– Кстати, кто теперь станет ее хозяином?

– Я, наверно, – пожал плечами Шмуэль. – Родственники в Беэр-Шеве вряд ли могут претендовать, родители – вы знаете – умерли рано…

– Скажите, – неожиданно переменил тему старший инспектор, – кто готовил ужин в тот день?

– Шмуэль, конечно. Я смотрел телевизор, а он готовил на кухне.

– Нет, все было не так, – вздохнул Беркович, – Послушайте, что я скажу. Первое. На ужин у вас были три вида салатов и суп из цветной капусты. Салаты – холодная закуска. Чтобы их приготовить, газ включать не нужно. Значит, только для супа. Если нужно сварить суп, зачем включать все четыре конфорки? Если ужин готовил Игаль, он бы так не сделал. Второе. Я говорил с людьми… Вы обожаете суп из цветной капусты, Игаль его терпеть не мог…

– Да, но когда я приходил…

– …и не умел его готовить, – продолжал Беркович. – Значит, суп варили вы.

– Он хотел сделать мне приятное и сам…

– Игаль не умел готовить суп, – повторил Беркович. – Он вообще не любил супы. Любые.

– Все, что вы говорите, совершенно бессмысленно! – воскликнул Шмуэль и добавил: – И доказать вы ничего не можете.

– Вы так думаете? Отпечатки пальцев – это доказательство, верно?

Он сделал паузу, внимательно разглядывая собеседника. Во взгляде Шмуэля мелькнуло беспокойство.

– Так вот, только ваши отпечатки оказались на большой коробке спичек и на зажигалке, эти вещи мы обнаружили в мусорном бачке, что стоял на улице, там, где вы оставили в тот вечер свою машину.

Шмуэль закусил губу.

– Это вы готовили суп и салаты, а Игаль смотрел телевизор. Я, кстати, и это проверил: с семи до девяти по первому каналу показывали баскетбол, ваш кузен обожал смотреть матчи, а вы вообще не любитель этого вида спорта. Так вот, он смотрел телевизор, а вы, сварив суп, погасили газ, но включили все конфорки, закрыли дверь из кухни – не столько, чтобы кузен не почуял запаха, сколько чтобы самому его не ощущать… В девять вы уехали, а перед уходом передали кузену коробку с сигарами – вы прекрасно знали, что он не утерпит, захочет закурить, не найдет в салоне ни спичек, ни зажигалки, отправится на кухню…

– Какая чепуха! – с ненавистью воскликнул Шмуэль.

– Вы убили его так же верно, как если бы сами втолкнули в кухню и зажгли зажигалку, – вздохнул Беркович. – Видите ли, это я тоже проверил. Никто, кроме вас и семейного врача, не знал, что Игаль не ощущал запахов. Ни на работе, ни другие знакомые… никому и в голову не приходило… А девушки у него не было – она бы, конечно, обратила внимание… Так что…

– Какая чепуха, – уже с меньшим жаром повторил Шмуэль.

Он так и повторял эти два слова – и на допросах, и в камере, и в суде.

УЖИН ВДВОЕМ

Они знали друг друга с детства. Вместе играли в солдатиков, вместе бегали в школу в соседний кибуц, вместе влюблялись – к счастью, не в одну и ту же девушку. Потом вместе были призваны в армию и даже служили почти рядом – Ицик Беккер в танковых войсках, Шмуэль Сильверман и Залман Меламед в пехоте, а Гай Штирнер был пограничником. Когда началась Шестидневная война, четверо друзей, понятное дело, оказались на фронте – на Голанских высотах, где их и застало сообщение об освобождении Иерусалима.

Это был самый счастливый момент в их жизни.

После войны было, конечно, всякое – все-таки жизнь в Израиле не сахар, что бы ни рассказывали о своих подвигах старожилы. Первым женился Ицик, но прожил с Леей всего год – счастливый год, никто не спорит, но всего один, – а потом случилось несчастье, о котором никто из друзей не вспоминал (во всяком случае – вслух) все оставшиеся им годы. Больше Ицик не женился, хотя женщины у него были, конечно, а может, даже и дети, хотя вряд ли – не таким Беккер был человеком, чтобы отказываться от собственного потомства. Женились, когда пришел срок, и остальные – у них-то все оказалось хорошо: и жены попались приличные, и дети пошли, а потом внуки.

Время, однако, неумолимо, и в девяностом Меламед неожиданно умер от инсульта всего лишь через три месяца после того, как стал генеральным директором крупной инвестиционной компании. В девяносто восьмом ушел из жизни Гай Штирнер, успев дважды развестись, поработав в разных государственных учреждениях, но так и не дослужившись ни до приличной должности, ни до достойной зарплаты. Остались Ицик и Шмуэль – одинокий и, вроде бы, никому не нужный Ицик Беккер, и многодетный Шмуэль Сильверман, еще в конце семидесятых переехавший с семьей в благословенную Америку, вроде бы всего на год-другой, поработать по хорошему контракту, но кто же возвращается в Израиль, если есть возможность остаться там, где нет террористов и никто не грозит сбросить тебя в море при первом же подвернувшемся случае?

Шмуэль не виделся с Ициком почти тридцать лет – только на похоронах друзей и встречались, но там ведь не до разговоров, то есть, о чем-то они, конечно, между собой говорили, все видели, но какие-то это были странные разговоры, судя по показаниям свидетелей, друзья то ли о чем-то спорили и не пришли к соглашению, то ли, наоборот, решали какой-то важный для обоих вопрос, но тоже к соглашению не пришли. Таким, по крайней мере, было общее впечатление всех очевидцев, кого смог допросить старший инспектор Беркович после того, как однажды весенним утром 2007 года оба старинных друга были найдены мертвыми в своих номерах в прекрасном пятизвездочном отеле, расположенном на берегу Средиземного моря в одном из северных кварталов Тель-Авива.

Беркович прибыл на место с оперативной группой минут через десять после того, как служащий отеля вошел в номер, где остановился Шмуэля Сильвермана, и обнаружил беднягу лежащим в постели без признаков жизни. Мертвое тело Ицика Беккера тот же служащий обнаружил уже тогда, когда полицейские и врачи «скорой» занимались выяснением обстоятельств смерти приехавшего в Израиль на отдых американского еврея, все еще сохранявшего, впрочем, израильское гражданство. Мерон Харель, детектив отеля, только под ногами путался и мешал Берковичу разбираться в ситуации – по мнению Хареля, и разбираться было не в чем, что такого, собственно, случилось, ну померли два пожилых человека, обоим уже больше шестидесяти, не возраст, конечно, но ведь и не тридцать, верно, старший инспектор?

– Да-да, – рассеянно сказал Беркович. – К вам, господин Харель, у нас никаких претензий.

– Хорошо, – успокоился детектив и отправился инспектировать вверенное ему учреждение на предмет обнаружения подозрительных предметов, которые волновали Хареля гораздо больше, нежели два пожилых еврея, по странной случайности почти одновременно расставшиеся с жизнью.

– Вот что я тебе скажу, Борис, – эксперт Рон Хан отвел Берковича к окну, выходившему на пляж, – это, конечно, выглядит странным, но, видишь ли, оба умерли от яда.

– Что тут странного? – спросил Беркович. – Они вчера вместе ужинали. Здесь, в номере Сильвермана. Если в пище содержался какой-то токсин, то, естественно, что отравились оба, поскольку оба ели и пили одно и то же. Это я могу сказать точно. Посмотри: на всех тарелках одни и те же блюда, в бокалах одни и те же напитки…

– И все это я взял, чтобы провести экспертизу, – кивнул Хан. – Но! Я не знаю пока, что и где удастся обнаружить, однако, видишь ли, погибли они от разных ядов, вот в чем загвоздка.

– Почему ты так думаешь? – насторожился Беркович.

– Разные внешние проявления, есть около десятка признаков, не стану перечислять… Это разные яды, Борис.

– Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать, – заторопился Хан. – Проведу хотя бы экспресс-анализы, тогда и доложу.

– К вечеру, – сказал Беркович.

– Постараюсь, но не гарантирую.

– Постарайся, Рон, – попросил Беркович. – Если они умерли от яда, и если действительно это были разные яды, то…

– То что?

– Сначала ты сделай свое заключение, а потом я тебе кое-что расскажу из того, что мне уже успел доложить сын покойного Сильвермана. Он приехал из Штатов вместе с отцом, но вчера его здесь не было, ездил к другу в Беэр-Шеву, там заночевал, приехал рано утром, буквально через три минуты после того, как отец был обнаружен мертвым.

– Это подтверждено? – поинтересовался эксперт.

– Конечно, – кивнул Беркович. – Я звонил в Беэр-Шеву.

– То есть, сын Сильвермана с ними не ужинал?

– Нет, это исключено. Да и накрыто только на двоих, ты же видишь.

Конечно, эксперт это видел: на круглом столе в гостиной двухкомнатного люкса стояли блюда с тремя видами салатов, в подогреваемой кастрюле под крышкой еще можно было найти остатки кебаба, на тарелках у каждого лежали и куски мяса, и салаты – понемногу от каждого, – а в бокалах сохранились остатки вина «Кармель», того самого, что было в початой бутылке, стоявшей посреди стола.

– Не скажу, что у них был хороший аппетит, – сказал Хан. – Не так уж много они съели и выпили.

– Достаточно, однако, чтобы каждый получил смертельную дозу, – сухо отозвался Беркович.

– Это и странно! – воскликнул Хан. – Никого, кроме них, в номере не было, верно? На кухне отравить пищу не могли, тем более – разными ядами!

– Почему ты так думаешь? – удивился Беркович. – Отравить могли, в принципе, и на кухне, и по дороге, когда еду доставляли в номер.

– Теоретически – да. Но мотив? И почему – разные яды? Они же ели одно и то же!

– Да, мотив… – задумчиво сказал Беркович. – Рон, сделай анализы, вечером я тебе кое-что расскажу.

Беркович действительно знал – из рассказа впавшего в депрессию младшего Сильвермана, – то, чего не мог знать Хан.

День оказался суетливым – пришлось много раз звонить в Нью-Йорк, многочисленная родня умершего Шмуэля никак не могла поверить в то, что случилось, а сын Бени только стонал и на чем свет стоит поносил "эту старую сволочь", как он называл покойного Ицика, который, понятное дело, один и мог отравить отца, а потом, наверно, по ошибке и сам съел то, что отравил. И поделом этой старой сволочи, туда ему и дорога. Христианским смирением Бени, естественно, не отличался, он, как и положено, считал, что зуб надо отдавать за зуб, а жизнь – за жизнь. Но даже будучи в расстроенных чувствах, Бени много раз успел повторить Берковичу историю обогащения четверки друзей. Начал он сразу, как только увидел тело отца и узнал, что Ицик тоже умер.

– Тонтина! – воскликнул он, и Беркович в первый момент решил, что это чье-то имя, но уже следующие слова Бени заставили старшего инспектора вспомнить курс юриспруденции и кое-какие детали из права о наследовании.

– Эта старая сволочь, – продолжал Бени, – решила, видимо, что пришло время завладеть всеми деньгами!

– Подробнее, пожалуйста, – попросил Беркович, но подробнее у Бени не получалось – он суетился, созванивался со своим адвокатом в Америке, пытался что-то объяснить матери, призывал все напасти мира на голову уже почившего Ицика, но в конце концов рассказал старшему инспектору достаточно для того, чтобы Беркович смог, заглянув под вечер в лабораторию к Хану, логично объяснить, что могло случиться в номере отеля.