Текст книги "Дорога на Элинор"

Автор книги: Павел (Песах) Амнуэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава одиннадцатая

Терехову казалось, что уличные торговцы открывают свои лавки ни свет, ни заря. Сам он обычно не выходил из дома раньше десяти, но, здраво рассуждая, предполагал, что лучшие часы для уличной торговли – пиковые, когда народ валит к метро и, хочешь-не хочешь, проходит мимо торговой точки. Здравый смысл, однако, имел, похоже, различное содержание для него и для продавцов нехитрым товаром – во всяком случае, в половине одиннадцатого, когда Терехов пересек улицу Шаболовка и обогнул знакомый киоск, фанерные щиты оказались опущены, а большой амбарный замок лучше всякой надписи «Закрыто» свидетельствовал о том, что дожидаться продавца матрешек придется неизвестно сколько времени. А вдруг тот вообще взял выходной?

Поодаль – метрах в двадцати – открыт оказался газетный киоск, в глубине которого, прикрывшись от покупателей журналом «XXL», сидело существо, с первого взгляда похожее на мужчину, а со второго оказавшееся солидной дамой лет пятидесяти, остриженной наголо и с длинной сигареткой в желтых зубах.

На вопрос о том, не знает ли уважаемая, когда откроются матрешки, дама повела плечами, будто выступала на сцене в цыганском театре, аккуратно положила журнал поверх прочих выставленных на продажу печатных изданий (на развороте полуголая девица лет семнадцати демонстрировала свои еще не вполне сформировавшиеся прелести) и въедливо сказала:

– На хрена тебе матрешки? Деньги, что ли, девать некуда?

– Матрешки мне ни к чему, – сообщил Терехов. – Продавца жду. Как его…

– Витьку, что ли?

– Витьку, – согласился Терехов и понял, что сморозил глупость. Лысая красавица бросила в его сторону презрительный взгляд и отгородилась журналом – на этот раз вполне пристойным «Огоньком», наугад взятым с прилавка.

– Нет, – Терехов постарался исправить допущенную оплошность, – у меня с ним ничего… Я только узнать хотел… Может, вы скажете, так я Виктора и дожидаться не стану. Мне, собственно, нужна Жанна Синицына, которая этих матрешек привозит. Вы ее должны были видеть…

– Никому я ничего не должна, – сказала лысая красавица, опустив журнал, и посмотрела на Терехова более внимательно. – Тебе – подавно.

– Много вам удается продать, если вы со всеми покупателями так разговариваете? – поморщился Терехов.

– А ты покупатель, что ли? – поинтересовалась красавица. – Ага, поняла, покупаешь информацию. Стольник – и я тебе все сообщу о Жанночке. Что знаю, конечно.

Чертыхнувшись про себя, Терехов полез в кошелек, стараясь не показывать, что лежит там у него не единственная сотня – кто знает, сколько она еще запросит, увидев деньги? Взяв сотенную и быстро проведя по ней фломастером, старая красотка сказала, будто читала по-писанному:

– Жанна Романовна работает с этим киоском с прошлого года. Она старший менеджер в фирме «Москворецкие игрушки». Приходит сюда каждый день – во-он в том доме у ее мужа кабинет был. Сегодня, правда, его милиция опечатала. Он, бедняга, третьего дня в ящик сам с собой сыграл.

– Сам с собой?

– Сам с собой – самоубился, значит. Повесился.

– Бедняга, – сказал Терехов. – А Жанна Романовна здесь уже была сегодня?

– Была, с милицией приезжала.

– Как мне ее найти?

– Не знаю. Наверняка придет к вечеру – часов в шесть, поглядеть, сколько Виктор наторговал.

– Так его же нет, Виктора…

– Появится, – уверенно сказала красотка. – Тут раньше обеда все равно никакой торговли. В час появится – точно.

– Спасибо, – сказал Терехов и посмотрел на часы. До появления Виктора оставалось больше двух часов, а до приезда этой женщины – почти весь долгий день, ждать Терехов не хотел, побрел в сторону перехода и неожиданно для себя (сознание в принятии решения вроде бы не участвовало) вошел в знакомый подъезд (дверь оказалась не только не заперта, но распахнута настежь), поднялся на второй этаж по выщербленной лестнице и оказался в коридоре с тремя дверями, на одну из которых действительно была налеплена длинная полоса бумаги с подписями и большой круглой печатью, смазанной настолько, что подделать ее смог бы дворовый умелец с трехклассным образованием.

Терехов остановился перед дверью, не очень понимая, пришел ли он сюда, чтобы скоротать время, или для того, чтобы получить какую-нибудь информацию. Одна дверь слева, другая справа от опечатанной квартиры – за ними ведь кто-то живет…

На левой двери висела табличка: «И. П. Пращур», на правой таблички не оказалось, но светло-зеленым мелом было аккуратно выведено нецензурное слово.

Помедлив, Терехов позвонил в левую дверь. Послышались тяжелые шаги, мерные, будто шаги командора, зазвенела цепочка, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы стало видно лицо. Это был мужчина лет шестидесяти с коротко стриженными усами и шкиперской бородкой. Аккуратная лысина, будто бухточка, окруженная покрытым густой травой берегом, тускло блеснула в солнечном луче – в комнате было невидимое Терехову окно.

– Слушаю вас, – сиплым басом сказал мужчина, глядя не в лицо Терехову, а на его туфли.

– Я, собственно, к вашему соседу, – объяснил Терехов. – Смотрю: опечатано. Вот и хотел узнать…

Дверь захлопнулась, но тут же распахнулась настежь.

– Входите, – предложил шкипер.

Лицо его показалось Терехову смутно знакомым – вряд ли они встречались прежде, но видел его Терехов, точно видел, только где и когда?

Он вошел в большую комнату с тремя окнами.

– Сюда, – сказал хозяин, подталкивая гостя в спину и не давая толком осмотреться. Диван, на который Терехов опустился, пропах кошками, но животных в комнате не было – разве что кошачье семейство попряталось по углам. Или гуляло на улице.

Шкипер поставил перед диваном стул, прочно уселся, загородив интерьер своей широкой фигурой. К тому же, солнце из окон светило Терехову в глаза, и он видел только силуэт. Это было неприятно, но не он диктовал правила игры, пришел незваным, так задавай вопрос и уходи.

– Вам сам Эдуард нужен или его супруга? – спросил силуэт.

– Оба, – сказал Терехов, надеясь, что не совершил ошибки.

– Невозможно, – сообщил шкипер. – Эдуард покончил с собой семнадцатого числа в пять тридцать вечера. Похороны состоятся сегодня в три часа на Калитниковском. Я бы пошел, но не думаю, что покойный рад будет видеть меня на своих похоронах – по его мнению, с такой сволочью, как я, лучше не иметь никаких дел, даже на том свете.

Удивительная откровенность этого человека повергла Терехова сначала в состояние шока, но сразу же наступил момент узнавания – конечно, как он сразу не понял: перед ним был один из персонажей «Вторжения в Элинор», враг Левии, не раз пытавшийся ее убить, но убитый в конце концов сам после того, как Ноэль, распутав странное преступление, связанное с похищением статуэтки древнего божества, вышел, наконец, на главного злодея – для читателя решение детективной загадки было неожиданным, человек этот меньше всего вызывал подозрений, как и положено… Вэндок его звали.

– Вэндок, – повторил Терехов вслух.

– Что? – не понял шкипер. – Меня Иваном Петровичем зовут, а вас?

Вопрос был задан требовательным тоном, и Терехов ответил автоматически:

– Владимир Эрнстович.

– Очень приятно, – сказал Иван Петрович и пожал Терехову обе руки. Тяжелое было пожатие, не крепкое, а именно тяжелое, прижимавшее к земле, будто Терехову повесили гири на обе ладони. Он поспешил отдернуть руки.

– А Жанна Романовна? – спросил он. – Как мне ее найти?

Судя по звуку, И. П. Пращур пожевал губами, громко сглотнул, но происходило ли это на самом деле, Терехов не знал. Он попытался подвинуться, но тень следовала за ним, и Терехову казалось, что это была не чужая тень, а его собственная, почему-то оказавшаяся не там, где положено находиться добропорядочной тени.

– А чего ее искать? – сухо сказал Иван Петрович. – Она каждый день приезжает, товар привозит. Не одобряю. Матрешки – китч. Зачем ей это? И Эдику не нравилось.

– Эдик… Я слышал, Эдуард Викторович был интересным человеком.

– Не то слово! Сюда он приходил работать. Комната ему осталась от родителей, он здесь родился, а лет пятнадцать назад купил кооператив неподалеку…

– Где? – встрял с вопросом Терехов.

– Где-где, – силуэт дернулся, и луч солнца пронзил Терехова, будто лезвием полоснули по глазам, он отгородился ладонью, и Пращур, видимо, понял, наконец, что гостю – пусть даже его никто не звал – все же неудобно. Силуэт хозяина прошествовал к окну, задернул шторы, и в комнате возник блаженный полумрак, Иван Петрович сразу стал нормальным человеком в полинялой домашней пижаме.

Пращур уселся на стул и заговорил все тем же неприязненным тоном, но теперь его речь воспринималась совершенно иначе – нормальный разговор:

– Он меня на свою квартиру не приглашал.

– Я слышал, что Эдуард Викторович писал книгу. Роман…

– Эдик? – искренне удивился Иван Петрович и хлопнул себя ладонями по коленям. – Роман? Один у него в жизни был роман – с Жанной. Она его и сгубила.

Поворот был неожиданным.

– Вы хотите сказать… – медленно заговорил Терехов. – Вы утверждаете…

– Ничего я не утверждаю, – отрезал Пращур. – Но Эдик повесился – это факт. Из-за чего? На работе – порядок, он недавно получил повышение.

– Где он работал? – быстро вставил Терехов.

– В научном институте, – сообщил Пращур.

Названия он, похоже, или не помнил, или не хотел называть, не допустив еще гостя в круг посвященных, которым можно доверять.

– В физическом? – спросил Терехов. – Химическом? Может, он биологией занимался?

– Биологией – точно нет. В биологии он не больше моего понимал, а я ее на дух не переношу. Химия? Может быть. Скорее физика.

– А когда вы видели Эдуарда Викторовича в последний раз? – Терехов решил перевести разговор.

– В последний раз я его еще не видел, – мрачно сказал Иван Петрович. – В последний раз я его увижу завтра в три часа на кладбище. Правда, я пока не решил – может, не поеду.

– Я имею в виду, – терпеливо объяснил Терехов, – когда Эдуард Викторович сюда в последний раз приходил? Вы о чем-нибудь говорили? Он что-нибудь рассказывал?

– А вам зачем это знать? – насупился Пращур. – Вы, собственно, кто? Я тут перед вами… А вы, может…

– Я писатель, – сказал Терехов. – Собираю материал для книги.

Иван Петрович тяжело вздохнул, так же тяжело поднялся, по всему было видно, что каждое движение давалось ему с трудом, даже взгляд его стал тяжелым, как кувалда, и тапочки, надетые на его большие ноги, тоже стали тяжелыми, норовили упасть, и потому каждый шаг Пращура со стороны выглядел, будто па странного танца.

Он дотопал до двери, приоткрыл ее ровно настолько, чтобы в щель мог протиснуться человек, и тяжело проговорил, заглатывая половину букв:

– Вым… тайс… отсю…

Терехов сам не заметил, как оказался в коридоре – будто жаркий воздушный поток проволок его мимо опечатанной двери, спустил по лестнице (он едва не упал, споткнувшись на одной из ступенек) и вышвырнул на улицу.

Киоск с матрешками был все еще закрыт, закрылся уже и газетный. Сердце у Терехова колотилось, как потерявший представление о времени метроном, перед глазами плыли оранжевые круги, а ноги разъезжались, будто после хорошей пьянки.

А ведь ничего такого не было, – изумленно подумал Терехов. Просто поговорили. Или не просто? Этот человек – Пращур, вот странная фамилия! – очень уж смахивал внешне, да и поведением, на Вэндока из «Вторжения в Элинор». Может, он и был литературным персонажем, привидевшимся Терехову и на самом деле в реальной жизни не существовавшему?

Мысль была нелепой, но Терехов решил проверить ее с помощью простого эксперимента. Он вошел в подъезд и поднялся по знакомой выщербленной лестнице. Двадцать две ступени, второй этаж, коридор направо, первая дверь с неприличной надписью, вторая – опечатанная, третья… Третьей двери в коридоре не было – сплошная стена, где на уровне глаз осталось светлое пятно от висевшей картины.

– Куда она… – растерянно произнес вслух Терехов и провел рукой по стене, где несколько минут назад, без сомнения, была дверь с табличкой «И. П. Пращур». Под пальцами ощущалась неровность, будто здесь действительно что-то когда-то было, а потом оказалось замурованным, заштукатуренным, замазанным и закрашенным. Терехову даже почудилось (конечно, почудилось, как могло быть иначе?), что стена в этом месте чуть теплее.

Сколько времени Терехов стоял в полной прострации, он потом не мог вспомнить. Возможно, час. Или больше. Он спустился на первый этаж, вышел на улицу и посмотрел на окна второго этажа. Вот окно комнаты Ресовцева, можно даже узнать шторы, вот – слева – окно в комнате с запертой дверью, на которой было выведено нецензурное слово, вот окно на лестничной площадке, а справа, где должны были находиться три запомнившихся окна квартиры Пращура…

Стена до самого угла. Белый крашеный кирпич.

Забыть, подумал Терехов. Нужно обо всем этом забыть. Никого не искать. Ни о чем не спрашивать. И книгу эту – «Вторжение в Элинор» – поставить на самую дальнюю полку. Ни презентаций, ни интервью, ни встреч с читателями. Не было такой книги в его творческой биографии. Не было. Не было.

Мысль вертелась в голове и постепенно заполняла всю область сознательного, ни о чем другом Терехов думать не мог. Дома он оказался часа два спустя и не помнил, каким путем добирался. Не было этой книги, и все тут. И комнаты на втором этаже не было. И Пращура Ивана Петровича. Откуда ему взяться, если не существовало двери с табличкой? И эту женщину тоже надо забыть – тем более, что неизвестно, где она живет, что делает и кем ей на самом деле приходился покойный Ресовцев.

Терехов переоделся и пошел в ванную – смывать воспоминания. Смытое закрепил коньяком и заснул в кресле перед включенным телевизором.

Глава двенадцатая

Утром, естественно, голова раскалывалась, работать Терехов не мог, сидел на кухне, пил чашку за чашкой крепкий кофе, к головной боли добавилась боль в левой стороне груди, перед глазами плыли розовые круги, превращавшиеся в матрешек с лицами Путина, Брежнева и этой женщины, а из угла комнаты выглядывал, потирая щеки, Иван Петрович Пращур.

Зазвонил телефон, и приятный женский голос, представившись Анной Трофимовной Селезневой, руководителем художественного отдела Дворца культуры «Сокольники», спросил, не согласится ли уважаемый автор замечательного романа «Вторжение в Элинор» устроить в их зале презентацию. Все будет организовано. Продажа книг, в частности. Об оплате договоримся…

Началось, подумал Терехов. А Варвара хороша – наверняка это она телефон сообщила.

– Извините, – сказал он. – Не могу. Занят. Пишу новую книгу. Не могу оторваться. Но обязательно позвоню, когда освобожусь. Оставьте ваш телефон, хорошо?

Номер он записал на оторванном клочке газеты и, скомкав, бросил на пол. Телефон зазвонил опять.

– Если вы насчет презентации… – начал Терехов в ответ на чье-то «Здравствуйте, Владимир Эрнстович» и осекся: голос показался знакомым.

– Я не насчет презентации, – сказала эта женщина. – Я насчет того, что сегодня похороны. Вы придете?

– Спасибо, Жанна Романовна, – сказал он. – Я не буду на похоронах, извините. Выражаю вам свое соболезнование…

– Оставьте соболезнование при себе, – угрожающим тоном сказала эта женщина. – На похоронах вы будете. В три. Калитниковское. У главного входа.

И положила трубку.

* * *

К полудню зарядил нудный дождик, такой мелкий, будто с неба не капли падали, а текла тонкой струкой холодная водица из прохудившегося крана. В такую погоду даже близкие друзья покойного, скорее всего, останутся дома. А уж Терехов точно никуда ехать не собирался, он постоял у окна, пытаясь разглядеть сквозь морось новую рекламу, появившуюся на крыше дома на противоположной стороне улицы. Буквы расплылись, а рисунок издалека напоминал слившиеся в объятиях небоскребы-близнецы.

Он сделал себе яичницу с ветчиной, возиться с полуфабрикатами не хотелось, а выбегать в кафе – подавно. Обедал на кухне, занавесив окна тяжелой шторой и включив свет – создавал для себя ощущение оторванности от мира. Положив опустошенную тарелку в раковину, Терехов достал из шкафа в прихожей осеннюю куртку и зонт, повесил на вешалку, вернулся в кабинет, постоял у окна и пошел одеваться.

Что я делаю? – спросил он себя, выходя из квартиры. – Зачем мне это нужно? В такую погоду…

Почему-то именно погода представлялась ему самым существенным аргументом против поездки на противоположный край Москвы.

А ведь хоронить его должны из квартиры, мелькнула запоздалая мысль. Туда и нужно было бы ехать, увидеть, наконец, где он живет. И людей, его окружавших – в квартиру они почти наверняка придут, а на кладбище не поедут. Почему я не спросил у этой женщины? Сказала: на кладбище, и у меня будто ступор случился. А нужно было про квартиру спросить – адрес, как проехать…

Почему, подумал Терехов, ее голос вызывает у меня торможение рассудка? Почему нужные вопросы приходят потом? Почему нужные ответы не возникают вовсе? Почему я делаю все так, как хочет она, а не так, как нужно мне?

От остановки автобуса до ворот кладбища Терехов бежал, прикрываясь зонтом. Он замочил брюки, в туфлях хлюпало, лицо было мокрым, будто от слез, но когда Терехов вошел в ворота, ливень прекратился, последняя капля – тяжелая, как камень, – ударила его по носу и упала на подбородок. В тучах появились просветы – полыньи в серых ледяных торосах.

Небольшая группа собралась в новой части кладбища, гроба из-за спин не было видно. Эта женщина стояла в стороне, будто не имела к покойному никакого отношения, присутствовавшие не обращали на нее внимания.

Терехов отошел за высокий памятник, похожий на самолетное крыло – может, здесь и впрямь был похоронен разбившийся летчик, а может, мечтатель, которому так и не довелось подняться в небо.

– Спасибо, – произнес тихий голос. Терехов обернулся – эта женщина стояла за его спиной и смотрела на него печальным взглядом, от которого хотелось взвыть, взять ее руки в свои, говорить слова утешения, бесполезные, но необходимые… Терехов так и сделал, не узнавая себя и не понимая, что с ним происходит. Ладони у этой женщины были холодными и влажными, она тихо повторяла «Спасибо, спасибо», а он растирал ей пальцы и неожиданно прижал их к своим щекам. За что она благодарила? За то, что пришел? Она больше не считает его виновным в смерти мужа?

– Пойдемте отсюда, – сказала Жанна Романовна, отняла у Терехова руки и пошла в глубь кладбища, где еще и могил не было, а только загодя приготовленные к захоронению участки. Терехов оглянулся – все, кто пришел проводить Ресовцева, шли по аллее к выходу, никто не смотрел на Синицыну, она была здесь такой же чужой, как Терехов.

– Почему они… – начал он и замолчал, не зная, как закончить фразу.

– Потому что никогда не понимали нас с Эдиком, – сказала эта женщина. – Они и Эдика не понимали, а меня подавно.

– Понятно, – согласился Терехов, ничего в этой фразе не поняв.

Они дошли до забора, где обнаружилась крашенная коричневой краской железная дверь, эта женщина потянула за висевшую на честном слове ручку, и они вышли на улицу, где Терехов никогда не был – ему показалось на мгновение, что улица расположена не в Москве, а в другом городе, тихом, провинциальном, – Вологде или Воронеже, здесь стояли двухэтажные дома с наличниками и двускатными крышами, росли плакучие ивы, а тишина стояла такая, будто не улица это была, а трехмерная фотография.

Синицына направилась к старенькому «жигуленку», села за руль, открыла для Терехова дверцу рядом с собой. В машине пахло смесью бензина и французских духов – тошнотворный запах, почему-то вызвавший у Терехова ассоциацию с могилой.

– Это ваша? – спросил Терехов. – Я думал…

– Нет, – сказала эта женщина, включила двигатель, но с места не трогалась, ждала, видимо, пока прогреется мотор. – Мы с Эдиком так и не накопили. Машина от фирмы, я на ней по объектам езжу…

Терехов сидел, ощущая себя рыбой в аквариуме, хотелось снять туфли, ноги у него были мокрыми, и, конечно, простуды не избежать, надо бы поскорее оказаться дома, залезть под горячий душ, и чтобы рюмка коньяка, и кофе…

И эта женщина рядом.

Там или здесь? В реальности или в его неожиданно возникшей фантазии?

– А Иван Петрович не пришел? – спросил Терехов.

– Иван Петрович? – непонимающе повторила Синицына. – О ком вы?

– Пращур, – пояснил Терехов.

– Чей?

– Но… – растерялся Терехов. – Сосед… По той квартире…

– Не знаю, о ком вы, – упрямо сказала Синицына, держа руки на рулевом колесе и глядя перед собой на пустынную улицу.

– Послушайте, – рассердился Терехов, – что бы вы обо мне не думали, это еще не дает вам права надо мной издеваться! Пращур его фамилия. Иван Петрович. Его квартира в том доме, где кабинет вашего мужа. Опечатанный.

– Вы что-то путаете, – спокойно сказала Синицына, не поворачивая в сторону Терехова головы. – В доме, где был кабинет мужа, коммерческая фирма устроила склад своей продукции.

– На первом этаже, – согласился Терехов, вспомнив темные пыльные окна, – а на втором, рядом с комнатой…

– Там нет других комнат. Коридор слишком короткий.

Терехову расхотелось спорить. Он вспомнил сплошную стену и подумал, что эта женщина, должно быть, обладала какой-то властью над пространством. Нелепая была мысль, Терехову совершенно не свойственная, он не верил в мистические объяснения реальных явлений, а пребывание его в комнате Ивана Петровича Пращура было явлением реальным, он и сейчас ощущал запах старого крепкого табака и видел цветастый диван, на который его усадил (бросил – вот более точное слово) хозяин, да и сам Пращур был не призраком, а живым человеком.

– Владимир Эрнстович, – сказала эта женщина. – Знаете, я должна дойти до конца. Понять.

– Я тоже хочу понять! – вырвалось у Терехова. – А вы… Вы только запутываете! Почему вы…

Он запнулся. Он не мог повторить вслух слово, оно было неправильным, Терехов боялся его, как боятся приговора невинно осужденные, понимая, что все кончено, не в их власти изменить страшный результат расследования, с самого начала шедшего в неправильном, невозможном направлении.

Эта женщина, похоже, расслышала все, о чем думал Терехов – она коротко вздохнула и сказала:

– Но вы действительно виновны в смерти моего мужа.

Она повернула, наконец, голову и посмотрела Терехову в глаза.

– Вы приходили к Эдику вечером перед его… Вас опознала Лидия Марковна.

– Слышал я уже эту басню! Не был! Не приходил! Где ваша соседка? Она была на похоронах?

– Конечно. И узнала вас, как только вы вошли в ворота. «Этот человек приходил к Эдуарду Викторовичу, – сказала она мне. – Тогда он был без куртки».

– Чего вы от меня хотите? – после недолгого тоскливого молчания спросил Терехов. – Чтобы я заявил на себя в милицию?

– Я знать хочу, как все было на самом деле, – усталым голосом произнесла Синицына. – Я устала от загадок.

– Да уж, конечно, – с горечью сказал Терехов. – Даже мистика какая-то. Исчезающая комната. Пращур этот, которого вы, оказывается, знать не знаете.

– Поехали, – сказала она и тронулась, наконец, с места.

– Куда? – насторожился Терехов.

Машина свернула за угол и к удивлению Терехова выехала на знакомую улицу, он не сразу вспомнил название, мысли путались, но увидел табличку на углу одного из домов: «ул. Ботаническая», и воспоминания сразу выстроились. Он бывал здесь несколько раз; в шестом доме – да вот же он, справа, – жил писатель Орестов, ничтожная личность, склочная и бездарная, знакомство с ним у Терехова было шапочное, но раза три пришлось посетить его по случаю выхода из печати очередного бессмертного опуса. Орестов обычно приглашал всех детективщиков независимо от того, в каких был с ними личных отношениях. Сейчас появится площадь со странной абстрактной скульптурой… Все точно. Но Ботаническая, по идее, совсем в другом районе Москвы, не там, где кладбище?

– Хочу, – сказала эта женщина, отвечая, наконец, на вопрос, – убедить вас в том, что у вас слишком богатая фантазия.

Машина свернула в переулок, а потом направо, в узкую улицу с односторонним движением, и Терехов опять потерял ориентацию, но после очередного поворота появилось, наконец, знакомое двухэтажное строение, перед которым стояли два киоска – газетный и с матрешками. Газетный был закрыт, а во втором знакомый уже Терехову продавец выкладывал после дождя свой товар. Матрешки стояли ровными рядами, как солдаты на плацу.

Синицына заглушила двигатель, вышла из машины, захлопнула дверцу, на Терехова не смотрела, и ему ничего не оставалось, как выбраться следом.

– Здравствуйте, Жанна Романовна! – приветствовал ее продавец. – Рановато вы сегодня, мне еще часа два торговать.

– Я не по твою душу, Витя, – сказала Синицына. – С тобой потом.

Она вошла в подъезд, Терехов последовал за ней, ощущая пустоту в душе, он поднимался по лестнице, как робот, получивший команду, под потолком коридора горела тусклая лампочка, а единственная дверь оказалась не опечатанной, а всего лишь закрытой на ключ. Терехов наклонился и вгляделся в шершавую крашенную древесину – здесь вчера была наклеена бумага, на которой стояла печать и чья-то подпись шариковой ручкой. Ни малейших следов.

Дверь раскрылась перед его носом, и Терехов переступил порог, ожидая увидеть… Он не знал, что именно ожидал увидеть – не адское же пламя, на самом деле, и не Ресовцева в виде черта. Комната оказалась в точности такой, какой была в прошлый раз.

– Ну? – сказала Синицына. – Убедились? Комната только кажется небольшой, на самом деле стеллажи стоят в несколько рядов, можете посмотреть, здесь около десяти тысяч томов, большая библиотека, Эдик очень гордился своими книгами.

Она повернулась и вышла в коридор, ждала в полумраке, когда Терехову надоест стоять столбом и глазеть по сторонам. Он прошел вдоль стеллажей, они стояли поперек комнаты, как в библиотечном хранилище, в прошлый раз он действительно не обратил на это внимание, а теперь понял, что на самом деле комната была огромной, не меньше сотни квадратных метров. Понятно почему в коридоре больше не было – и не могло быть – дверей.

– Вы идете? – спросила эта женщина.

– Да… – пробормотал Терехов, стеллажи почему-то начали выгибаться, а стена стала податливой, как воск, ладони погружались в камень, прилипали, комната протянулась в бесконечность, и в дальнем конце появился странный мерцающий огонь, разгоравшийся, расползавшийся, приближавшийся с гулом, будто пожар, стало жарко, и ладони, прилепившиеся к стене, невозможно было отодрать, а потом на Терехова обрушился потолок, и ему пришлось закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, и обрубить себе руки, чтобы ничего не ощущать, и от слуха тоже отказаться, чтобы ужасные звуки пожара не пожирали сознание.

Стало темно, тихо и хорошо.