Текст книги "Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений"

Протокол допроса

Гр-на Мандельштама Осипа Емильевича – 1891 г. рожд‹ения›.

Уроженец гор. Варшавы;

сын купца. Беспартийный.

Литератор. 25.V.1934 г.

Вопрос: – Как складывались и как развивались ваши политические воззрения?

Ответ: – В юношеские годы я находился в близкой дружбе с сыном известного

социалиста-революционера Бориса Наумовича Синани. Под влиянием Синани и других посещающих его членов партии социалистов-революционеров и складывались мои первые политические воззрения. В 1907 г. я уже работал в качестве пропагандиста в с.-ровском рабочем кружке и проводил рабочие летучки. К 1908 году я начинаю увлекаться анархизмом. Уезжая в этом году в Париж, я намеревался связаться там с анархо-синдикалистами. Но в Париже увлечение искусством и формирующееся литературное дарование отодвигают на задний план мои политические увле-

О. Мандельштам

чения. Вернувшись в Петербург, я не примыкаю более ни к каким революционным партиям. Наступает полоса политической бездейственности, продолжившейся вплоть до Октябрьской революции 1917 г.

Октябрьский переворот воспринимаю резко отрицательно. На советское правительство смотрю как на правительство захватчиков и это находит свое выражение в моем опубликованном в «Воле Народа» стихотворении «Керенский». В этом стихотворении обнаруживается рецидив эсеровщины: я идеализирую Керенского, называя его птенцом Петра, а Ленина называю временщиком.

Примерно через месяц я делаю резкий поворот к советским делам и людям, что находит выражение в моем включении в работу Наркомпроса по созданию новой школы. С конца 1918 года наступает политическая депрессия, вызванная крутыми методами осуществления диктатуры пролетариата. К этому времени я переезжаю в Киев, после занятия которого белыми я переезжаю в Феодосию. Здесь, в 1920 году, после ареста меня белыми предо мною встает проблема выбора: эмиграция или Советская Россия и я выбираю Советскую Россию. Причем стимулом бегства из Феодосии было резкое отвращение к белогвардейщине.

Записано с моих слов, верно и мною прочитано. О. Мандельштам

По возвращению в Советскую Россию я вростаю в советскую действительность первоначально через литературный быт, а впоследствии – непосредственной работой: редакционно-издательской и собственно-литературной. Для моего политического и социального сознания становится характерным возрастающее доверие к политике Коммунистической партии и советской власти.

В 1927 году это доверие колебалось не слишком глубокими, но достаточно горячими симпатиями к троцкизму и вновь оно было восстановлено в 1928 году. К 1930 году в моем политическом сознании и социальном самочувствии наступает большая депрессия. Социальной подоплекой этой депрессии является [процесс] ликвидация кулачества как класса. Мое восприятие этого процесса выражено в моем стихотворении «Холодная весна» – прилагаемое к настоящему протоколу допроса и написанное летом 1932 г. после моего возвращения из Крыма. К этому времени у меня возникает чувство социальной загнанности, которое усугубляется и обостряется рядом столкновений личного и общественно-литературного порядка.

Вопрос: Признаете ли вы себя виновным в сочинении произведений контрреволюционного содержания?

О. Мандельштам

Ответ: Да, я признаю себя виновным в том, что я являюсь автором контрреволюционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны. Я прошу разрешить мне отдельно написать этот пасквиль и дать его как приложение к настоящему протоколу допроса.

Вопрос: Когда этот пасквиль был написан, кому вы его читали и кому давали в списках?

Ответ: Читал его: 1) своей жене; 2) ее брату – литератору, автору детских книг Евгению Яковлевичу Хазину; 3) своему брату Александру Е. Мандельштаму; 4) подруге моей жены – Герштейн Эмме Григорьевне – сотруднице секции научных работников ВЦСПС; 5) сотруднику Зоологического музея Борису Сергеевичу Кузину; 6) поэту Владимиру Ивановичу Нарбуту; 7) молодой поэтессе Марии Сергеевне Петровых; 8) поэтессе Анне Ахматовой и 9) ее сыну Льву Гумилеву.

В списках я никому не давал его, но Мария Сергеевна Петровых записала этот пасквиль с голоса, обещая, правда, впоследствии его уничтожить. Написан же этот пасквиль в ноябре 1933 года.

О.Э. Мандельштам

Вопрос: Как реагировали на прочтение им этого пасквиля названные вами лица?

Ответ: Кузин Б.С. отметил, что эта вещь является наиболее полнокровной из всех моих вещей, которые я ему читал за последний 1933 год.

Хазин Е.Я. отметил вульгаризацию темы и неправильное толкование личности как доминанты исторического процесса.

Александр Мандельштам, не высказываясь, укоризненно покачал головой.

Герштейн Э.Г. похвалила стихотворение за его поэтические достоинства. Насколько я помню, развернутого обсуждения темы не было.

Нарбут В.И. сказал мне: «Этого не было» – что должно было означать, что я не должен никому говорить о том, что я ему читал этот пасквиль.

Петровых – как я сказал – записала этот пасквиль с голоса и похвалила вещь за высокие поэтические качества. Лев Гумилев – одобрил вещь неопределенно-эмоциональным выражением вроде «здорово», но его оценка сливалась с оценкой и его матери Анны Ахматовой, в присутствии которой эта вещь ему была зачитана.

О. Мандельштам

Вопрос: Как реагировала Анна Ахматова при прочтении ей этого контрреволюционного пасквиля и как она его оценила?

Ответ: Со свойственной ей лаконичностью и поэтической зоркостью Анна

Ахматова указала на «монументально-лубочный и вырубленный характер» этой вещи. Эта характеристика правильна потому, что этот гнусный, контрреволюционный, клеветнический пасквиль, – в котором сконцентрированы огромной силы социальный яд, политическая ненависть и даже презрение к изображаемому, при одновременном признании его огромной силы – обладает качествами агитационного плаката большой действенной силы.

Записано с моих слов верно и мною прочитано. О. Мандельштам

Вопрос: Выражает ли ваш контрреволюционный пасквиль «Мы живем…» только ваше, Мандельштама, восприятие и отношение или он выражает восприятие и отношение определенной какой-либо социальной группы? Ответ: Написанный мною пасквиль «Мы живем…» – документ не личного восприятия и отношения, а документ восприятия и отношения определенной социальной группы, а именно, части старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур. В политическом отношении эта группа извлекла из опыта различных оппозиционных движений в прошлом привычку к искажающим современную действительность историческим аналогиям.

Слово «современный» на 15 строке вставлено с моего позволения. О. Мандельштам[242]

Вопрос: Значит ли это, что ваш пасквиль является оружием контрреволюционной борьбы только для характеризованной вами группы или он может быть использован для целей контрреволюционной борьбы иных социальных групп? Ответ: В моем пасквиле я пошел по пути, ставшему традиционным в старой русской литературе, использовав способы упрощенного показа исторической ситуации, сведя ее к противопоставлению: «страна и властелин». Несомненно, что этим снижен уровень исторического понимания характеризованной выше группы, к которой принадлежу и я, но именно поэтому достигнута та плакатная выразительность пасквиля, которая делает его широко применим‹ым› орудием контрреволюционной борьбы, которое может быть использовано любой социальной группой.

Записано с моих слов верно и мною прочитано. О. Мандельштам

Допросил – Оп‹еративный› Уп‹олномоченный› 4 отд‹еления› СПО ОГПУ Ник. Шиваров

Приложение к протоколу допроса О. Мандельштама от 25.V.34 г.

Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым.

Как был при Врангеле, такой же виноватый,

Комочки на земле, на рубищах заплаты,

Всё тот же кисленький, кусающийся дым.

Всё так же хороша рассеянная даль,

Деревья почками набухшие на малость,

Стоят как пришлые и вызывают жалость,

Пасхальной глупостью украшенный миндаль.

Природа своего не узнает лица.

И тени страшные Украйны и Кубани —

На войлочной земле голодные крестьяне

Калитку стерегут, не трогая кольца.

Лето 32 года, Москва, после Крыма

О. Мандельштам

Приложение к протоколу допроса О. Мандельштама от 25.V.34

Мы живем под собою не чуя страны

Наши речи за десять шагов не слышны

А где хватит на полразговорца

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы как черви жирны

И слова как пудовые гири верны

Тараканьи смеются глазища

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей

Он играет услугами полулюдей

Кто свистит кто мяучит кто хнычет

Он один лишь бабачит и тычет

Как подкову дарит за указом указ

Кому в пах кому в лоб кому в бровь кому в глаз

Что ни казнь у него – то малина

И широкая грудь осетина

О. Мандельштам

Ник. Шиваров ЦА ФСБ. Следственное дело Р-33487 (Мандельштам О.Э.). Л. 9–17.На листах формата А4 в клеточку. Заполнено следователем и авторизовано О.М., подписывавшим каждый лист и каждое новое добавление. Л. 18–22 – машинописная копия этого допроса, на которой следователь подчеркнул следующие места в ответах О.М.: на л. 18. – о Б.Н. Синани и о стихотворении «Керенский», на л. 19 – два абзаца, начинающиеся со слов: «В 1927 году это доверие колебалось…» и «К 1930 году в моем политическом сознании и социальном самочувствии наступает большая депрессия…», а на л. 21 – фраза «обладает качествами агитационного плаката большой действенной силы». Кроме того, на лл. 23–24 (копии стихотворений) подчеркнуты следующие строки: в стихотворении «Мы живем, под собою не чуя страны…» – первая, четвертая и девятая, а в стихотворении «Холодная весна. Бесхлебный робкий Крым…» – две первые и две заключительные строки.

‹12›Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения О.Э. Мандельштаму от 25 мая 1938 года

...