Текст книги "«Посмотрим, кто кого переупрямит…»"
Автор книги: Павел Нерлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Н. Я. Мандельштам в Пскове[366]366
Автор выражает сердечную благодарность всем, кто помогал в процессе подготовки публикации. Прежде всего это помощь главного хранителя Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме (МАА) И. Г. Ивановой и археографа I категории отдела информации, публикации и научного использования документов Е. Л. Ивановой из Государственного архива Псковской области (ГАПО). Также автор благодарит за комментарии и советы П. Нерлера и Л. Я. Костючук.
[Закрыть]
Псковский период жизни Н. Я. Мандельштам уже являлся предметом внимания исследователей[367]367
С осени 1962-го по лето 1964 г., то есть два учебных года.
[Закрыть]. В ряде работ, посвященных истории вуза и факультета иностранных языков, вкратце упоминается о ее преподавательской деятельности[368]368
Мацевич С. Ф., Шаворова Н. М., Павлова Л. С., Куприна Т. В., Чернобай Л. И. Факультет иностранных языков // Псковский педагогический институт. Псков, 1999. С. 179–180; Костючук Л. Я. Мандельштам Надежда Яковлевна // Псковский биографический словарь. Псков, 2002. С. 295; Филимонов А. В. От учительской семинарии до педагогического университета // Вестник Псковского государственного педагогического университета. 2007. № 1. С. 11.
[Закрыть]. Софья Менделевна Глускина и Лариса Яковлевна Костючук, ее ближайшие подруги и коллеги по историко-филологическому факультету, оставили воспоминания о ней и ее жизни в Пскове[369]369
Глускина С. М. О пережитом и памятном (записала Л. Я. Костючук) // Псковский педагогический институт. Псков, 1992. С. 176–180; Глускина С. Вдова поэта // Пульс. 1998. 4 июня. С. 13; Лариса Яковлевна Костючук // Осип и Надежда. С. 400–407.
[Закрыть]. Кроме того, Л. Я. Костючук опубликовала документы из архива Псковского педагогического института, касающиеся приема на работу и увольнения Н. Я. Мандельштам[370]370
Осип и Надежда. С. 408–418.
[Закрыть].
В своей попытке дать обобщенный очерк педагогической деятельности Н. Я. в Пскове мы будем опираться как на уже опубликованные документы, так и неопубликованные источники, хранящиеся в ГАПО[371]371
ГАПО. Ф. Р – 734. Оп. 2. Д. 296, 298, 323, 329, 346.
[Закрыть]. Обнаруженная нами учебно-деловая документация, связанная с научно-педагогической деятельностью Н. Я., позволяет изучить повседневную обстановку, в которой ей приходилось работать, а также лучше понять содержание ее писем из Пскова, в которых она описывает реалии местной жизни.
Часть документов позволяет выяснить, что не делала или чем не занималась Н. Я. Мандельштам, работая преподавателем педвуза. Особенно показательны в этом отношении планы научно-исследовательской работы кафедры иностранных языков, согласно которым Мандельштам должна была написать научные статьи по проблемам глагольного управления в индоевропейских языках, но так этого и не сделала[372]372
ГАПО. Ф. Р – 734. Оп. 2. Д. 296. Л. 2; Д. 346. Л. 25.
[Закрыть]. Изучение кафедральной документации позволяет сделать вывод о том, как мало заботил Н. Я. Мандельштам бюрократический аспект работы в вузе (не предоставила отчета о работе, не оформила в письменном виде доклад и т. д.)[373]373
Там же. Д. 346. Л. 73; Д. 298. Л. 18.
[Закрыть]. На фоне важных для Н. Я. Мандельштам событий, судьба которых решалась в Москве – выход книги стихов поэта и вопрос о столичной прописке, – служебная рутина, кажется, мало интересовала ее[374]374
См., например, письмо Н. Я. к Н. Е. Штемпель от 20 февраля 1964 г.: “Мне странно, что я в Пскове. Это просто непонятно, зачем это. В Москве у меня миллион дел, связанных с Осей, а здесь я как бы на покое. Глупо. Хотя бы вышла книга…” См.: Об Ахматовой. С. 322.
[Закрыть]. Неудивительно, что как в первый, так и во второй год преподавания Н. Я. Мандельштам неоднократно в письмах выражала намерение оставить работу, чтобы вернуться в Тарусу или – если получится – добиться прописки в Москве[375]375
См. письма к Н. Е. Штемпель от 30 марта 1963 г. и к А. А. Ахматовой от 12 апреля 1964 г. // Там же. С. 252, 321).
[Закрыть].
Окружение Н. Я. Мандельштам: Псковские друзья и столичные гости
Помимо преподавания много сил у Н. Я. отнимали “Воспоминания”, о работе над которыми знали только самые близкие знакомые. По мнению П. Нерлера, в Пскове Мандельштам продолжила работу над мемуарами, начатую в 1958 году в Тарусе, и закончила ее осенью 1964 года, уже после увольнения из пединститута[376]376
Об Ахматовой. С. 7–9.
[Закрыть].
Как и в Ульяновске[377]377
Прежде всего это востоковед И. Д. Амусин, филолог Н. А Кривошеина, биолог А. А. Любищев (см. о них наст. издание, с. 178, 378, 577, а также: Кривошеина Н. Неожиданные встречи в Ульяновске (о А. А. Любищеве и Н. Я. Мандельштам) // Звезда. 1999. № 10. С. 117–123).
[Закрыть], в Пскове у Н. Я. Мандельштам сложился свой круг знакомых. Благодаря С. М. Глускиной она познакомилась с преподавателями историко-филологического факультета, которые стали ее близкими друзьями. Это будущие доктора филологических наук Л. Я. Костючук и Вера Николаевна Голицына. Последней Н. Я. подарила рукопись воспоминаний Ахматовой о Мандельштаме[378]378
Псковская провинция. 2011. 7 декабря. С. 23.
[Закрыть].
Еще одним другом с филологического факультета был известный Псковский литературовед Евгений Александрович Маймин (1921–1997), а также его жена Татьяна Степановна Фисенко, работавшая вместе с Н. Я. на кафедре иностранных языков в 1962/63 уч. году[379]379
Кафедра иностранных языков была образована в 1934 г., но в 1955 г. упразднена, а все ее курсы переданы на кафедру русского языка. В 1961 г. кафедра была учреждена вновь как межфакультетское структурное подразделение института. Ее заведующей стала Н. П. Фомина. После создания факультета иностранных языков в 1963 г. кафедру возглавила В. М. Ястребова, а Н. П. Фомина возглавила кафедру немецкого и французского языков. Т. С. Фисенко осталась работать на межфакультетской кафедре, а Н. Я. перешла на кафедру английского языка (Храпченкова И. И. Кафедра иностранных языков // Псковский педагогический институт. Псков, 1999. С. 244–245); Приказ № 98 (Осип и Надежда. С. 414–415); о Т. С. Фисенко см. наст. издание, с. 316, а также: ГАПО. Ф. Р – 734. Оп. 2. Д. 329. Л. 19.
[Закрыть]. Кроме того, Мандельштам тесно общалась с Металлиной (Линой) Георгиевной Дюковой, преподавательницей кафедры марксизма-ленинизма и заведующей библиотекой Псковского пединститута Ларисой Михайловной Курбатовой[380]380
Куранда Е. “…К более или менее далекому неизвестному адресату…” (Находка между страниц Философской энциклопедии) // Сохрани мою речь. Вып. 4/2. М.: РГГУ, 2008. С. 780.
[Закрыть]. В переписке с С. М. Глускиной в 1964–1969 годах Н. Я. Мандельштам чаще всего вспоминает о Майминых и Дюковой, а также о Ларисе (Л. Я. Костючук)[381]381
Кроме того, однажды явно упомянута Л. М. Курбатова – в письме к С. М. Глускиной от 9 июля 1964 г. – в связи с получением прописки в Москве: “И Ларисе Михайловне <сообщите> про прописку – она всегда спрашивала…” См.: МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 14.
[Закрыть]: “Кланяйтесь Майминым, Ларисе, Лине-философке”, “Передайте от меня самый жаркий привет Майминым и Лине. От Пскова у меня осталась дружба с прекрасными людьми” или “Привет моим Псковским друзьям – Лине, и Майминым, и Ларисе. Скажите, чтобы написали”[382]382
Письма Н. Я. к С. М. Глускиной от 25 апреля 1966 г., 11 апреля и 22 октября 1969 г. // Там же. Л. 55, 77 и 78.
[Закрыть].
Это цитаты из писем, написанных после отъезда из Пскова. Живя в Пскове, она тоже просила своих друзей писать, но не на конкретный адрес, а до востребования на Псковский главпочтамт, поскольку жила на птичьих правах в центре города, снимая комнату в старинном доме на Октябрьском проспекте, который располагался недалеко от пединститута[383]383
Осип и Надежда. С. 405–406. Про просьбы писать на Псковский главпочтамт см. также в письмах Н. Я. Мандельштам А. В. Македонову от 3 октября 1962 г. (МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 5. Л. 24) и Н. Е. Штемпель от 9 декабря 1962 г. (Об Ахматовой. С. 317).
[Закрыть]. Постоянное жилье пединститут не предоставил, поэтому Н. Я. Мандельштам сменила несколько мест, проживая то у Майминых, то скитаясь по местным “диким наемным комнатам”[384]384
Собр. соч. Т. 2. С. 858.
[Закрыть]. Большую поддержку оказывала С. М. Глускина, которая жила в преподавательском общежитии на улице Карла Либкнехта[385]385
Ул. К. Либкнехта, 6, кв. 6. В 2009 г. переименована в улицу Воеводы Шуйского. Позднее С. М. Глускина переехала в однокомнатную квартиру по адресу: ул. Народная, 12, кв. 156.
[Закрыть]. У нее можно было найти приют в случае внезапного приезда гостей[386]386
“Софья Менделевна! Эта девочка – Наташа Горбаневская – все-таки нашла меня. Что с ней делать? Может, можно на одну ночь поместить ее у вас на кухне” (Из письма Н. Я. Мандельштам С. М. Глускиной, <1963> – МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 5).
[Закрыть]. Именно в Пскове, еще до московского “салона” на Большой Черемушкинской, начинается активное посещение Н. Я. Мандельштам ее столичными друзьями, открывшими для себя в те годы поэзию О. Э. Мандельштама. Посещали Н. Я. Мандельштам в Пскове филолог Вячеслав Иванов, переводчики Ника Глен, Юлия Живова, Симон Маркиш, Виктор Хинкис, поэты Иосиф Бродский, Анатолий Найман, Наталья Горбаневская, Дмитрий Бобышев[387]387
Д. В. Бобышев кратко упоминает в своих мемуарах о встрече с Н. Я. Мандельштам в Пскове у о. Сергия Желудкова (Бобышев Д. Человекотекст. Из книги мемуаров // Новый журнал. 2007. № 249. С. 107).
[Закрыть]. Поскольку Мандельштам подозревала своих соседей в слежке, она не любила внезапных визитов, которые заставали ее врасплох. Например, Горбаневская так и не смогла толком повидаться с ней в Пскове:
“В Псков я ехала с замыслом – повидать Надежду Яковлевну Мандельштам, с которой уже была знакома. Это был очень неудачный визит, потому что я Надежду Яковлевну не предупредила, что приезжаю. Она жила у женщины, которая, по подозрению Надежды Яковлевны, на нее стучала. Увидев меня, Надежда Яковлевна сказала: «Вы с ума сошли. Разве так можно?» В общем, она куда-то на ночь меня пристроила, а утром я уехала, с ней не пообщавшись”[388]388
Горбаневская Н. “Будущее России зависит от нас самих” // Псковская губерния. 2013. 18–24 сентября. С. 2.
[Закрыть].
Иначе Мандельштам поступила, когда в Псков приехала ее близкая подруга, занимавшаяся активной общественной рабо той как журналистка центральных газет (“Известия”) и депутат одного из московских райсоветов Фрида Абрамовна Вигдорова. Как вспоминает Л. Я. Костючук, она не только познакомила Вигдорову с близкими друзьями, но и организовала для нее встречу со студентами пединститута и ректором вуза И. В. Ковалевым, о котором затем Вигдорова одобрительно отозвалась в “Известиях”, чтобы прекратить интриги против энергичного ректора[389]389
Осип и Надежда. С. 404.
[Закрыть].
Л. Я. Костючук ошибается, когда пишет о встрече А. И. Солженицына с Н. Я. Мандельштам в Пскове. Это легко проверяется по письмам Мандельштам к С. М. Глускиной. На самом деле встреча состоялась в декабре 1964 года. А 9 июля 1964 года Мандельштам в письме к Псковской подруге сожалела, что не застала писателя в Пскове: “Жаль мне, что пропустила Солженицына. Есть о чем поговорить”[390]390
Письма к С. М. Глускиной от 21 декабря и 9 июля 1964 г. // МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 29 и 14. См. также интервью Л. Я. Костючук “Надежда – наш компас земной” // Псковская правда. Вече. 2007. 1 марта. № 39–40. С. 16.
[Закрыть].
Помимо друзей из пединститута Н. Я. Мандельштам водила дружбу с православным священником и неортодоксальным христианским мыслителем Сергеем Алексеевичем Желудковым, проживавшим в Пскове. На протяжении 1960-х и 1970-х гг. мировоззрение Н. Я. Мандельштам динамично менялось под влиянием православия, что в итоге отразилось на содержании “Второй книги”. О религиозной жизни Н. Я. в Пскове известно мало[391]391
Д. В. Бобышев вспоминает о встрече с Н. Я. в доме у о. Сергея Желудкова в один из ее визитов в Псков. С. Желудков проживал в Пскове в районе Любятово по адресу ул. Псковская, 6 (сообщено П. Нерлером).
[Закрыть], особенно по сравнению с теми свидетельствами, которыми мы располагаем о ее общении в 1970-е годы с отцом Александром Менем.
“Когда будет наконец оттепель?”: десталинизация советского общества глазами Н. Я. Мандельштам……..
Пребывание Н. Я. Мандельштам в Пскове пришлось на непростое время, когда первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев, с одной стороны, проводил политику десталинизации, а с другой – обрушивался с эмоциональной критикой на новые явления в советском искусстве, порожденные, в свою очередь, некоторым послаблением контроля над творчеством художников. Начало 1960-х годов было переходным периодом в культурной жизни СССР, когда ни “либеральные”, ни “консервативные” ценности не были четко выявлены и определены, чтобы можно было ясно понять, какой ли нии придерживается власть[392]392
См.: Jones P. The Personal and the Political: Opposition to the “Thaw” and the Politics of Literary Identity in the 1950s and 1960s // Kozlov D., Gillburd E. (eds.) The Thaw: Soviet Society and Culture during the 1950s and 1960s. Toronto: University of Toronto Press, 2013.
[Закрыть]. Между тем Н. Я. Мандельштам нужно было разобраться, какая точка зрения берет верх, так как от этого зависело, что делать дальше для получения в Союзе писателей разрешения на публикацию стихов мужа[393]393
См. наст. издание, с. 195–196.
[Закрыть].
Поэтому она внимательно следила за борьбой сталинистов и антисталинистов. Напряженно, но не без иронии, она воспринимала перипетии этого противостояния. Ее оценка определялась тем, как противоречивые установки сверху повлияют на ее личные усилия по изданию стихов мужа: “Сейчас мне все пишут про всякие бурления и волнения. Интересно, как отразится всё это на издании Оси. Кто он – абстракционист или борец против культа личности? Есть обе тенденции”[394]394
Письмо к Н. Е. Штемпель от 16 января 1963 г. // Об Ахматовой. С. 319.
[Закрыть].
Сама Н. Я. Мандельштам как преподаватель провинциального вуза не собиралась бороться с “абстракционизмом”, а также брать на себя обязательства по общественно-политической деятельности на историко-филологическом факультете. Когда декан факультета С. И. Колотилова предложила Н. Я. прочитать лекцию об искусстве, где требовалось осудить знаменитую выставку художников-авангардистов студии “Новая реальность” в Манеже[395]395
Имеется в виду посещение Н. С. Хрущевым 1 декабря 1962 г. выставки в Манеже, посвященной 30-летию МОСХа.
[Закрыть], она отказалась: “Ничего не получится: Фальк – мой любимый художник”[396]396
Осип и Надежда. С. 404–405.
[Закрыть].
В начале первого учебного года благодаря С. М. Глускиной Н. Я. Мандельштам удалось избежать кураторства над студенческой группой. Это бремя, подразумевавшее обязательное участие в комсомольских собраниях, демонстрациях, субботниках и других политических мероприятиях, контролируемых местными партийными органами, взяла на себя Л. Я. Костючук[397]397
Там же.
[Закрыть].
Впоследствии в своих мемуарах Н. Я. Мандельштам изобразила Псков как оплот сталинизма, место, где люди боятся новых веяний и не хотят перемен: “Мои Псковские сталинисты упорно твердили, что до войны нужды не знали – только сейчас, мол, с ней познакомились… Они пьют за Сталина и утверждают, что раньше, в его, сталинское, время, у них всё было, а теперь одни недостатки…”[398]398
Собр. соч. Т. 1. С. 437, 344.
[Закрыть]
Понимая, что в любой момент политическая конъюнктура, благоприятствовавшая “преодолению культа личности”, может кардинально поменяться, она внимательно следила в Пскове за литературными новинками. В Псковских письмах она упоминает “Один день Ивана Денисовича” Солженицына, “Хочу быть честным” Войновича, “Стихотворения и поэмы” Пастернака, альманах “День поэзии 1962” и многое другое[399]399
См. письма Н. Я. Мандельштам к Н. Е. Штемпель // Об Ахматовой. С. 317–321.
[Закрыть]. Эти публикации ей кажутся временным послаблением: она не обнаружила “никакого интереса” к повести Солженицына в Пскове (“Заговорили 2–3 человека”), а рассказ В. Н. Войновича она посчитала последним проявлением “оттепели”[400]400
Письма Н. Я. Мандельштам Д. Е. Максимову от 27 ноября 1962 г. (Письма Максимову. С. 293) и Н. Е. Штемпель от 22 марта 1963 г. (Об Ахматовой. С. 321). Рассказ тогда еще советского писателя В. Н. Войновича был опубликован в журнале “Новый мир” (1963. № 2).
[Закрыть]. Кроме того, на Псковский период приходится начало конфликта с редактором сборника стихов О. Э. Мандельштама, давним другом Н. Я. Мандельштам, Николаем Ивановичем Харджиевым, а также суд над Бродским[401]401
Подробнее см.: Об Ахматовой. С. 49, 323.
[Закрыть].
Однако к работе все эти перипетии личной жизни прямого отношения не имели. Работалось Н. Я. Мандельштам в пединституте в целом легко, и даже когда она уже точно решила не оставаться на третий учебный год, ей было “чуть жаль” расставаться с Псковом.
“Почему Псков?” [402]402
Письмо Н. Я. Мандельштам А. А. Ахматовой, осень 1963 г. // Там же. С. 244.
[Закрыть]
Исследователи мало обращали внимание на внешние обстоятельства, способствовавшие получению Н. Я. Мандельштам ставки старшего преподавателя на историко-филологическом факультете ПГПИ. После выхода Н. Я. Мандельштам на пенсию в 1958 году очень быстро выяснилось, что прожить на нее сложно. Однако налаживать новую жизнь в чужом провинциальном городе Н. Я. Мандельштам уже не хотела. А вот устроиться в вуз вновь через надежных знакомых она была не против. Летом 1962 года в Тарусе близкий знакомый по Ульяновскому пединституту востоковед И. Д. Амусин познакомил ее со своей свояченицей – С. М. Глускиной, кандидатом филологических наук из Псковского педагогического, которая всё и устроила[403]403
Глускина С. М. О пережитом и памятном. С. 179.
[Закрыть].
Приглашение в Псковский пединститут стало возможным благодаря новой политике советского правительства по развитию преподавания иностранных языков в средних школах и вузах СССР. В мае 1961 года вышло постановление Совета Министров СССР № 468 “Об улучшении изучения иностранных языков”, которое было спущено заведующим кафедр иностранных языков как руководство к действию. В свою очередь 12 июля 1961 г. Министерство просвещения РСФСР обязало ректоров педагогических институтов ввести с 1961/62 учебного года “240 часов обязательных занятий по иностранным языкам на всех факультетах, где иностранный язык не является специальностью студентов”. Наконец, Псковский пединститут в 1962 году увеличил прием студентов, в связи с чем активно набирал в штат новых преподавателей[404]404
ГАПО. Ф. Р – 734. Оп. 2. Д. 277. Л. 10, 16.
[Закрыть].
Поскольку Н. Я. Мандельштам имела степень кандидата филологических наук, ее приглашение могло помочь на базе межфакультетской кафедры иностранных языков создать факультет иностранных языков и отдельную кафедру английского языка. Для этого требовался второй кандидат филологических наук[405]405
На созданной в 1963 г. кафедре английского языка первоначально работали два кандидата филологических наук – И. М. Оницканская (Деева) и Н. Я.
[Закрыть]. Получилось, что обе стороны – пединститут и Мандельштам были заинтересованы друг в друге. Ключевую роль сыграло согласие ректора Псковского пединститута И. В. Ковалева зачислить Н. Я. в штат кафедры иностранных языков[406]406
Глускина С. Вдова поэта; О И. В. Ковалеве см.: Псковский биографический словарь. С. 231–232.
[Закрыть].
Уже приступив к преподаванию, Н. Я. в письме к Воронежской подруге Н. Е. Штемпель глухо, без особых подробностей, сослалась на эти обстоятельства, способствовавшие получению новой работы в Пскове: “Эх, Наташенька, если б вы вовремя писали, может, я была бы не в Пскове, а в Воронеже: в этом году был большой набор на наши кафедры. Впрочем, в Пскове на русской кафедре в институте у меня была знакомая – поэтому всё так свершилось”[407]407
Письмо Н. Я. Мандельштам к Н. Е. Штемпель от 16 октября 1962 г. // Об Ахматовой. С. 316.
[Закрыть].
“Работать трудно – очень плохая группа” [408]408
Письмо Н. Я. Мандельштам к Н. Е. Штемпель от 21 декабря 1962 г. // Там же. С. 318. См. также ее письмо к А. В. Македонову от 6 января 1964 г.: “Английский язык, а они и по-русски говорят слабовато. Мыслей выражать не умеют. Да и мысли еще еле шевелятся” (МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 5).
[Закрыть] ……………
Это еще одна цитата – из другого Псковского письма Н. Я. к Н. Е. Штемпель. Она не совсем типична, так как чаще в своих письмах Мандельштам отзывалась о своей работе как о хорошо знако мом ремесле, которое позволяет сносно существовать: “А сам город очень хорош, работа легкая, хотя я и устаю, и приятно иметь деньги”[409]409
Письмо Н. Я. Мандельштам к Д. Е. Максимову от 22 ноября 1962 г. // Письма Максимову. С. 292.
[Закрыть]. Примерно в таком же тоне она писала Е. М. Аренс о преподавании в пединституте и под конец своего пребывания в Пскове: “Здесь мне сейчас очень трудно: устала, хочу на волю. Больше не вернусь. Внешняя обстановка вполне сносная – можно было бы продолжать работать. Но дело во мне”[410]410
Письмо Н. Я. Мандельштам к Е. М. Аренс от 14 апреля 1964 г. // Осип и Надежда. С. 418.
[Закрыть]. Мандельштам даже слегка жалела об оставленном Пскове[411]411
Письмо Н. Я. Мандельштам к Л. Я. Гинзбург от 2 июля 1964 г. // Звезда. 1998. № 10. С. 142.
[Закрыть], но в Москве ее ждали нерешенные дела, и она вновь поселилась в Тарусе до разрешения вопроса о получении столичной квартиры.
Преподавание, хотя и было для Н. Я. Мандельштам хорошо знакомым делом, время от времени доставляло и неудобства. В первый год она действительно работала с очень слабой группой студентов-первокурсников, что нашло отражение в отчете кафедры иностранных языков[412]412
ГАПО. Ф. Р – 734. Оп. 2. Д. 298. Л. 7.
[Закрыть]. На второй учебный год (1963/64 уч. год) она перешла работать на новый факультет иностранных языков в качестве и.о. доцента кафедры английского языка. Там декан факультета Петр Иванович Иванов обвинял Н. Я. Мандельштам в “либерализме” и снижении требований к учащимся 3-й группы III курса[413]413
Там же. Д. 323. Л. 49. О непростых отношениях П. И. Иванова и Н. Я. Мандельштам свидетельствует Л. Я. Костючук. См.: Осип и Надежда. С. 406. Также сама Н. Я. Мандельштам сообщала ленинградскому филологу Н. Я. Берковскому о конфликте с деканом по вопросу о согласовании учебного расписания (Сохрани мою речь. Вып. 4/1. М.: РГГУ, 2008. С. 252). Про дальнейшую судьбу 3-й группы Н. Я. Мандельштам спрашивала у С. М. Глускиной в письме от 23 сентября 1964 г.: “Я вдруг вспомнила, что у меня когда-то была «моя группа». Как она? Если ее ругают, не верьте. Она не хуже других, хотя те «хвалили»…” См.: МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 22.
[Закрыть].
Работая на полную ставку – нагрузка Н. Я. составляла 801 час, – она руководила тринадцатью курсовыми работами по фонетике и научным кружком, где студенты изучали лексико-грамматические темы[414]414
ГАПО. Ф. Р – 734. Оп. 2. Д. 323. Л. 64.
[Закрыть]. Занятия наукой – так, как это было организовано в пединституте, – ее интересовали мало. В качестве кандидата наук Н. Я. Мандельштам вошла в состав редакционной коллегии сборника работ кафедры иностранных языков “Вопросы английской и немецкой филологии”. Но ее работ ни в этом, ни в другом сборнике статей за 1963 год “Филология и психология” нет[415]415
Вопросы английской и немецкой филологии. Ученые записки. Вып. 13 / Ред. коллегия: Фомина Н. П. (отв. ред.), Оницканская И. М., Мандельштам Н. Я. Псков, 1963; Филология и психология: Сб. ст. / Ред. коллегия: Фомина Н. П. (отв. ред.) и др. Псков, 1963.
[Закрыть].
Она так и не закончила статью по глагольным управлениям в индоевропейских языках и лишь формально участвовала в VIII научной конференции пединститута в апреле 1964 года, на которой выступила с докладом “Управление германского глагола”[416]416
12 апреля 1964 г., за несколько дней до этой конференции Н. Я. писала А. А. Ахматовой: “Мне еще придется на днях делать на конференции языковедческий доклад, а все мои мысли за тысячи верст от языковеденья. Они, скорее всего, с вами, и я очень чувствую вас и очень по вас тоскую” (Об Ахматовой. С. 252).
[Закрыть]. В письме к С. М. Глускиной она с едкой иронией писала о предстоящем участии в общекафедральной секции: “Меня поставили делать какой-то доклад во вторник и напечатали об этом типографским способом. Отвертеться нельзя, и меня тошнит. Старость не терпит никаких докладов”[417]417
Письмо Н. Я. Мандельштам к С. М. Глускиной от 19 апреля 1964 г. // МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 8. Программка конференции, в которой анонсирован и доклад Н. Я. 21 апреля 1964 г., сохранилась (ГАПО. Ф. Р – 734. Оп. 2. Д. 346. Л. 82). Впоследствии он получил негативную оценку на заседании кафедры английского языка: “Доклад Мандельштам Н. Я. носил расплывчатый характер, многие положения вызвали недоумение вследствие спорности. Доклад не оформлен в письменном виде” (Там же. Д. 346. Л. 72).
[Закрыть].
К середине июня 1964 года все обязательства Н. Я. перед кафедрой были выполнены. С 16 июня она ушла в отпуск, а 9 августа уволилась из Псковского пединститута по собственному желанию[418]418
Осип и Надежда. С. 415.
[Закрыть]. Два последних Совета факультета прошли уже без ее участия. К 20-м числам ей надо было срочно быть в Москве для получения прописки, поэтому отъезд был скорым, а все дела, связанные с получением документов, она доверила С. М. Глускиной:
“Сонечка! Вот я и уезжаю. Боюсь написать уехала, потому что у меня нет билета – он только обещан.
К вам просьба:
а) Получить зарплату и переслать, когда я пришлю номер тарусской сберкнижки. Туда же отпускные и вторую половину.
б) Забрать в отделе кадров трудовую книжку и прочие документы и послать их в Тарусу.
Это, очевидно, к первому.
Обходной лист сдан.
Это просьба. Не забывайте меня и пишите. Вероятно, я буду зиму в Тарусе. Зимой приеду в Псков – погулять… Хорошо? Меня давит куча вещей. Мне кажется со всем этим не доехать”[419]419
Письмо Н. Я. Мандельштам к С. М. Глускиной, около 14 июня 1964 г. // МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 9. Московскую прописку она получила 24 июня 1964 г. См.: Осип и Надежда. С. 183.
[Закрыть].
Из Пскова Н. Я. Мандельштам уезжала в приподнятом настроении, но не без обиды на институтское начальство. Ректор и декан дали отпуск на две недели меньше, чем хотела Н. Я. Мандельштам:
“Сонечка! Я страшно обрадовалась вашему голосу. Почему я волновалась? Неужели почувствовала, что директор сгрыз две недели? Это же срам чувствовать такие вещи! ‹…› А заметили, как я отомстила нашему ректору? – назвала его директором – рангом ниже… Скажите Петру Ивановичу, что я ничего… не повесилась и не обиделась…”[420]420
Письмо Н. Я. Мандельштам С. М. Глускиной от 9 июля 1964 г. // МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 14. Н. Я. просила отпуск с 1 июля по 25 августа 1964 г., но ректор И. В. Ковалев предоставил отпуск с 16 июня по 8 августа 1964 г. См.: Осип и Надежда. С. 415.
[Закрыть]
Впрочем, всё это было уже позади. “Я бросила работу! В Москве меня прописали, но жить негде. Скоро мне будет 65, и я чувствую себя цветочком”, – писала Н. Я. Мандельштам филологу А. В. Македонову в августе 1964 года[421]421
Письмо Н. Я. Мандельштам А. В. Македонову от 24 августа 1964 г. // МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 5. Л. 7.
[Закрыть]. Если с преподавательской работой действительно было покончено, то с Псковскими друзьями Н. Я. Мандельштам продолжала периодически видеться как в Пскове, так и Москве[422]422
См. письма Н. Я. Мандельштам С. М. Глускиной от 7 и 30 июня 1965 г., а также от 10 октября 1968 г. // МАА. Ф. 8. Оп. 1. Д. 1. Л. 41–42, 76; Глускина С. Вдова поэта.
[Закрыть].
Заключение…………………………………….
После первых перестроечных публикаций мемуаров Н. Я. Мандельштам и признания ее роли в сохранении поэтического наследия О. Э. Мандельштама в провинциальных городах, где работала и жила вдова выдающегося поэта, начали интересоваться ее судьбой.
В последнее время в Пскове вышли как минимум три газетные публикации, посвященные жизни Н. Я. Мандельштам в Пскове. В двух из них утверждалось, что именно в Псков к Н. Я. Мандельштам приезжал А. И. Солженицын, факт, который не находит подтверждения в письмах Н. Я. к С. М. Глускиной. Кроме того, скромная преподавательница, переехавшая в Псков, изображена как знаменитость, хотя широкая известность в узких кругах придет к ней только в 1970-е годы, уже после публикации воспоминаний в тамиздате[423]423
Федоров В. Псков не заметил, как к одной из его жительниц приезжали Иосиф Бродский и Александр Солженицын // Псковская провинция. 2011. 7 декабря. С. 23.
[Закрыть].
Поэтому корректнее, на наш взгляд, говорить о том, что поездки в Псков ее знакомых или тех, кто желал познакомиться с ней, лишь предвосхитили последующую популярность московских визитов к вдове Осипа Мандельштама и писательнице, сумевшей сохранить память о поэте и его наследие, несмотря на долгие годы мытарств по провинциальным городам.
Лариса ВольпертВСТРЕЧИ В ПСКОВЕ
В 1963 году я прошла по конкурсу на место старшего преподавателя кафедры русской литературы филологического факультета Государственного Псковского педагогического института, где, кроме курса истории европейской литературы, мне предстояло читать на французском отделении курс истории французской литературы на французском языке. Я вела “челночную” жизнь, приезжала в Псков на полнедели из Тарту, где был мой дом.
И вот в конце октября 1963 года (помню, что наступили сильные холода) заведующий моей кафедрой Е. А. Маймин рассказал о своем знакомстве с недавно прошедшей в институт по конкурсу вдове О. Мандельштама: “Очень интересный человек…кандидат наук…будет читать на английском языке историю английской литературы”. Подобный курс в институте читался впервые…и мне подумалось, что обменяться опытом было бы не бесполезно.
Евгений Александрович как будто уловил мою мысль: “Кстати, она интересуется шахматами. Слыхала о вас, знает, что вы трехкратная чемпионка СССР, и попросила меня передать вам приглашение навестить ее. Она живет неподалеку в одном из институтских корпусов”. Признаться, перед встречей я чувствовала себя неуверенно – главным образом из-за того, что слабо знала поэзию Мандельштама. В ту эпоху это, увы, было нормой, но как раз у меня был шанс познакомиться и поглубже: в библиотеке отца, страстного поклонника поэзии Серебряного века, хранилось третье издание сборника “Камень” (1923). Однако необходимость глубже овладеть французской поэзией отнимала все силы и время, и я лишь слегка успела однажды этот сборничек перелистать. Так что я входила в двухэтажный деревянный домик с редким для меня чувством робости и неуверенности.
Помню, что вид убогой комнатенки меня огорчил (позже я поняла, что это была, наоборот, удача: комнату бесплатно предоставил институт), зато обрадовала большая стопка дров около печки-буржуйки: важное преимущество, в комнате было тепло. Женщина небольшого роста, с грустным и умным лицом, сильным взглядом (она выглядела старше своих лет, не на 64 года), любезно встретила меня в дверях.
Она мгновенно освободила меня от всякой скованности, умело завязав разговор о шахматах. В этой области я чувствовала себя вполне уверенно и могла толково ответить на вопросы. Помню один из первых: “Почему, на ваш взгляд, женщины играют в шахматы намного слабее мужчин?” Я как раз незадолго до того сдала в журнал “64” статью, где среди прочего были размышления на эту тему, и смогла на вопрос, как мне кажется, толково ответить. Расстались дружески, с взаимной симпатией.
Темой второй встречи стал уже профессиональный интерес. Здесь обнаружилось полное единодушие: мы обе полагали, что студенческая аудитория (идет лекция по истории национальной литературы) должна владеть “данным” языком как родным. Только в этом случае можно предложить серьезное изучение словесности. Однако “наша” аудитория знает язык слабо, и в этом случае речь может идти не об изучении поэтики, а лишь о добавочном приеме – на материале литературы – изучения собственно языка (в ее случае – английского, в моем – французского).
Независимо друг от друга мы обе поняли, что во время каждой лекции на доске необходимо давать особый “словарь” литературоведческой лексики, который обязательно должен быть использован при ответе на экзамене. Мне этот “обмен опытом” показался весьма полезным, и смею думать, что и Надежда Яковлевна воспринимала нашу беседу в таком же духе.
Но уже во время третьей встречи выяснилось, что мы не во всем единодушны. Главное расхождение оказалось принципиальным: оно касалось оценки современных писателей. Я очень высоко ставила как художников Паустовского и Хемингуэя и буквально “опешила”, услышав резко негативную их оценку Надежды Яковлевны. Мол, Паустовский – “мямля с прекраснодушной, вялой, ложно-романтической критикой”, нисколько не опасной для властей, а Хемингуэй – и вовсе не “новатор”, пишет в традиции “устарелого реализма” и вообще – “слабый писатель”. Я попыталась выступить в их защиту, обосновать свое мнение, но мне это слабо удалось. Тон оппонента, как мне показалось, был слишком категоричным, с претензией на “истину в последней инстанции”, и желание организовать новую встречу несколько увяло.
Потом подошли каникулы, а я, упав около института (зимой Псковские дороги становились сверхскользкими), сломала руку, и наши встречи прекратились сами собой.
И только через много лет, потрясенная глубиной, трагизмом и поразительным стилем “Воспоминаний” и когда я уже по-настоящему “влюбилась” в поэзию О. М. и знала многие его стихи наизусть, я поняла, как легковесна была моя реакция и как много я потеряла, не постаравшись закрепить знакомство, подаренное мне судьбой.
14 августа 2014 г.
