Текст книги "«Посмотрим, кто кого переупрямит…»"
Автор книги: Павел Нерлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
“…Глухов, эту фамилию следовало бы сохранить для потомства – внуков и дочерей, преподающих где-то историю и литературу. Этот успел получить орден за раскулачивание и кандидатское звание за диссертацию о Спинозе. Он действовал открыто и вызывал к себе в кабинет студентов, чтобы обучить их, о ком и какую разоблачительную речь произнести на собрании…”[264]264
Там же. С. 478.
[Закрыть]
24 марта 1953 года, всё еще оставаясь идеальной мишенью для антисемитов, Н. Я. вынуждена была написать заявление об освобождении от работы “ввиду состояния здоровья”. Вернувшись в Москву, она стала искать себе новое место службы, для чего требовалась и характеристика с последнего места работы. Декан же с этим явно не торопился. В двадцатых числах мая 1953 года[265]265
Точная дата в деле Н. Я. не указана.
[Закрыть] Н. Я. направляет в Ульяновск письмо-заявление директору Старцеву: “8 мая н.г. я обратилась к декану (Глухову. – А. Р.) с просьбой выслать мне мою характеристику. Я не имела никакого ответа на это заявление, ни на последующую телеграмму. Прошу сообщить мне, вышлете ли в мае характеристику или вы пошлете характеристику только по требованию какой-либо организации”.
Требуемая характеристика, подписанная Старцевым только 22 июня 1953 года, была написана с явным расчетом очернить или, по крайней мере, серьезно подмочить репутацию бывшей сотрудницы:
“Мандельштам Н. Я. работала в Ульяновском государственном педагогическом институте с 12 февраля 1949 по 1 апреля 1953 года и вела следующие курсы: история английского языка, теоретическая грамматика, перевод и лексика. С порученными ей курсами тов. Мандельштам в основном справлялась, однако при чтении курса истории языка имели место отдельные элементы бессистемности и вульгаризации в изложении материала. Кроме того, при проведении зачетных по переводу на IV курсе (зимняя сессия 1952–53 учебного года) тов. Мандельштам допустила явное завышение оценок. Ввиду отсутствия преподавателя на кафедре немецкого языка тов. Мандельштам был поручен курс истории немецкого языка на II и III курсах (II семестр 1951–52 уч. год и I семестр 1952–53 уч. года). С поручением справлялась. С целью повышения идейно-теоретического уровня тов. Мандельштам принимала участие в философском семинаре научных работников института. Общественной работы не вела”[266]266
Во втором (не заверенном) варианте характеристики после последней фразы шла еще одна: “Освобождена от работы в Ульяновском пединституте согласно личного заявления”.
[Закрыть].
Эта последняя фразочка (“общественной работы не вела”) звучала предостерегающе зловеще, одним словом, в духе времени!
2
Пожалуй, самым ярким эпизодом из “Воспоминаний” Мандельштам о жизни в Ульяновске является описание совместного заседания кафедр английского, французского и немецкого языков, которое состоялось, по ее словам, “в самом конце февраля или в начале марта 1953 года. В провинциальных городах был подан знак к облаве. Считалось, что она будет решающей и последней. К апрелю предлагалось «очистить» все учреждения, чтобы больше никогда не чистить”[267]267
Собр. соч. Т. 2. С. 387.
[Закрыть]. При этом “за председательским столиком очутился Глухов, секретарь парторганизации”, к этому времени, судя по архивным данным, уже сложивший с себя обязанности декана факультета и выступавший в более привычной для него общественной роли. “Собравшиеся выглядели нарядно и празднично – сплошной крепдешин, как тогда полагалось советской женщине – от доярки до профессора. Видно, моих коллег предупредили о заседании, иначе они бы не успели сбегать домой и прихорошиться. Я удивилась, что собрание еще не началось, словно ждали только меня. Спросить, в чем дело, я не успела, потому что директор, никогда на заседания кафедр не приходивший, а теперь почему-то сидевший среди преподавателей, предложил начинать”.
О присутствии на заседании кафедр директора Н. Я. пишет дважды. В другом месте она еще раз акцентирует внимание на том, что когда ее выгоняли из института, то “специально для этого устроили заседание кафедры под председательством директора”[268]268
Собр. соч. Т. 1. С. 406.
[Закрыть].
В доступных нам архивных фондах сохранился лишь один протокол заседания кафедры английского языка, в котором участвовал директор Старцев. С учетом признания Н. Я. о том, что директор никогда не бывал на кафедральных совещаниях, лишь с некоторой долей вероятности можно предположить, что речь идет именно о том заседании, которое так ярко живописуется в “Воспоминаниях”. Дата его проведения – 11 марта, через две недели будет написано заявление об увольнении.
Между тем содержание протокола не совпадает с тем, что описано в “Воспоминаниях”, даже если в последних не принимать во внимание некоторые критические оценочные суждения автора, подчас очень жесткие и нелицеприятные. Есть и существенные расхождения в составе преподавателей. Например, в протоколе отсутствует фамилия партсекретаря Глухова.
Здесь, конечно, возможны варианты. Либо Н. Я., не полагаясь в полной мере на память, компилирует, опускает, добавляет многое от себя, предельно субъективируя содержание, либо мы имеем дело с откорректированной и неполной записью заседания. Первое маловероятно, однако не исключено, что совместное заседание все-таки состоялось, но в другой день и без официальной записи. Но и сохранившийся протокол заседания 11 марта заключает в себе не меньше многозначащей информации как о самих участниках, в основном молодых преподавателях, так и об атмосфере судилища над Мандельштам и ее единомышленниками, которое длилось не один день и не один месяц.
“Протокол № 13 от 11 марта 1953 года кафедры английского языка. Присутствовали – директор Старцев, Пигилова, Гурьяшкин[269]269
Будущий декан факультета иностранных языков; станет им сразу после отъезда Н. Я.
[Закрыть], Балахнева, Адлер, Кремнева, Милованова, Апраксина, Свешникова, Голенко, Мандельштам. Повестка дня: 1. Утверждение планов работы секций 2. Взаимоотношения преподавателей на кафедре”.
Без особых проблем были прослушаны и утверждены планы, но вот по второму вопросу разгорелась нешуточная дискуссия: “т. Апраксина – На кафедре сложилось нетерпимое отношение между молодыми и старыми преподавателями. Вместо большевистской критики помощи т. Мандельштам и т. Бикель создают оппозицию, подсиживают молодых преподавателей, заявляя, что они плохо знают язык. Т. Мандельштам старается втянуть студентов в личные отношения преподавателей, подрывает авторитет молодых преподавателей у студентов. Т. Мандельштам ставит завышенные оценки слабым студентам. Лекции ее бессистемны. Для перевода студентам даются предложения вульгарного содержания. Примеры в лекции даются вульгарные ‹…›. Мы, молодые преподаватели, хотим, чтобы у нас на кафедре была большевистская критика и самокритика, которая не замазывала бы наши ошибки, а раскрывала их и помогала исправить.
т. Милованова – Я поддерживаю выступление т. Апраксиной. Т. Мандельштам и Бикель, являясь старшими преподавателями, не оказывают должной помощи молодым преподавателям. Т. Мандельштам и т. Бикель, не посещая наших занятий, судят о них как о плохих занятиях. Они говорят, что мы делаем много ошибок в речи, что мы вообще плохо работаем и не даем нужных знаний студентам.
т. Кремнева – В прошлом году я вела второй курс. Когда в этом году т. Бикель приняла мою группу «5», то посыпались упреки, что группа ничего не знает, что по программе 3-го курса с ней заниматься нельзя. Необходимо со всем 3-м курсом заниматься по программе 2-го курса. Студенты были в панике. Однако студенты сдали неплохо экзамены, кроме Первушиной, которая слабая.
т. Устинова – Я бывшая студентка Бикель. По лексике у меня было отлично. У начинающего преподавателя возникают трудности, бывают ошибки. И вместо помощи т. Бикель предложила мне отказаться от работы в институте. Т. Бикель не посещала ни разу мои занятия, посещали т. Адлер и т. Маковская, которая говорила, что занятия проходят неплохо, во всяком случае, не такие[270]270
Так в тексте.
[Закрыть], как это утверждала т. Бикель.
т. Свешникова – Когда мне в этом году дали вести лексику, то я отказывалась, но т. Бикель мне сказала, что я за твои знания спокойна, ты способна работать и справишься. Т. Бикель ни разу не присутствовала у меня на занятиях, не знала, как я веду лексику, пра вильно или нет. Мне приходилось много работать, группа сдала хорошо. После экзаменов т. Бикель за спиной стала говорить, что вот, моя Свешникова и «то не испортила группу». Вот такое отношение, когда за спиной говорят плохо, а в глаза хорошо, я считаю ненормальным.
т. Милованова – Когда мы учились, то вопрос о плохом качестве лекций т. Мандельштам ставился перед учебной частью не раз.
т. Маковская – т. Сергиевская, присутствовавшая на лекциях т. Мандельштам, высказывалась, что лекции не на высоком идейно-теоретическом уровне, т. Никольский, также посетивший лекции т. Мандельштам, указывал на их бессистемность.
т. Апраксина – Перед приходом т. Сергиевской т. Мандельштам предупредила нас, чтобы мы сидели и молчали, и делали вид, что всё понимаем. Этот факт повторился, когда присутствовала т. Балахнева.
т. Адлер – О лекциях т. Мандельштам я судить не могу, ибо я их не посещала. Что касается грамматики, то студенты высказывались, что они получают знания от уроков Мандельштам.
т. Старцев – 1. Существует ли грамматика в английском языке?[271]271
Так в тексте.
[Закрыть] За сколько ошибок можно ставить хорошие или плохие оценки? Почему в письменных работах т. Мандельштам за 10 ошибок ставятся хорошие и отличные оценки? 2. Что это за вульгаризация истории языка? 3. Взаимоотношения между отдельными преподавателями – «подсиживание»; подрыв авторитета – это сознательные вещи или шутки? Мы не должны быть к этому нейтральны.
т. Кремнева – Правила грамматические в английском языке безусловно существуют. Но иногда одни и те же предложения можно перевести двояко.
т. Балахнева – Оценивать письменные работы, в которых есть грамматические ошибки, хорошими и отличными оценками – просто невозможно. Этим мы обманываем студентов и государство.
т. Голенко – У нас на кафедре как бы два лагеря – это старая история. В отношении т. Миловановой, Свешниковой и Кремневой я не слышал ни одного плохого слова. В отношении Апраксиной, Устиновой были плохие отзывы со стороны т. Мандельштам и т. Бикель. Об Апраксиной говорили, что она может работать, способная, но не работает. В отношении помощи. В этом году, нас, молодых преподавателей, распределили между старшими преподавателями. К т. Бикель прикрепились я и т. Гурьяшкин. И мне т. Бикель очень помогла.
т. Мандельштам – Мои лекции открытые, их можно посещать и застенографировать. Завышала ли я оценки? Мне впервые в жизни удалось добиться хороших результатов. Студенты, строя правильно предложения, могут быстро переводить. Я стараюсь, чтобы студенты могли точно переводить, передавать все оттенки мыслей. Я считаю мелкой ошибкой артикль. Крупной ошибкой – нарушение порядка слов, неправильное употребление времени.
т. Гурьяшкин в своем выступлении остановился на следующем. 1. Т. Туркину незаслуженно захвалили 2. В настоящее время я не знаю, как ведет лекции т. Мандельштам, ибо не присутствовал. А когда я учился, то могу поддержать т. Апраксину и т. Милованову, лекции т. Мандельштам были бессистемными. Употребляли ненужные фразы для перевода. 3. Необходимо правильно руководствоваться[272]272
Так в тексте.
[Закрыть], а мы руководствуемся личными симпатиями и антипатиями. Необходимо покончить с разговорами за спиной. Всё выносить на кафедру, а вне кафедры ни одного слова, ни плохого, ни хорошего.
т. Пигилова – Положительно то, что всё, что наболело, здесь высказали. ‹…› Главная причина нездоровых отношений – нет делового коллектива. Либерализм был и со стороны молодых преподавателей. Это в какой-то мере простительно, а со стороны старших преподавателей – недопустимо.
т. Балахнева – Необходимо заниматься критикой и самокритикой на заседаниях кафедры.
т. Старцев – Я считаю, что необходимо еще раз изучить учение т. Сталина о языке. Застенографировать лекции т. Мандельштам об истории языка. Всякие разговоры прекратить и не переносить в студенческую среду”[273]273
Государственный архив Ульяновской области. Ф. Р – 73. Оп. 1. Д. 166. Л. 29–38об.
[Закрыть].
Представленный протокол с самыми различными нападками руководства на Н. Мандельштам, в том числе с использованием нереализованного “потенциала” некоторых наиболее ретивых членов кафедры, включая молодежь, – далеко не единственный: он лишь подчеркивает общую “идеологическую” ситуацию в институте, к началу 1953-го достигшую своего апогея.
Для доказательства достаточно привести более ранний протокол заседания ученого совета от 22 мая 1951 года: в нем, в частности, упомянуты уже знакомые нам персонажи – члены комиссии т. Сергиевская и т. Никольский, проверявшие работу кафедр английского и немецкого языков и давшие весьма нелицеприятные оценки этой работе[274]274
Там же. Д. 101. Л. 112об – 113об.
[Закрыть].
Зав. кафедрой русского языка Н. М. Никольский, в присутствии Мандельштам и других преподавателей факультета, бодро от ветствовал: “Мне как члену бригады, удалось только до некоторой степени ознакомиться с работой кафедры английского языка. Вот мои наблюдения: планы преподавателей не имеют дат, оформлены небрежно, книги протоколов имеют только две записи, книга посещения занятий только заведена. Я посетил одно занятие т. Мандельштам. Я не считаю себя специалистом по этим вопросам, я могу судить только о методике занятий и об усвоении занятия студентами. Так вот: студенты не могут вывести тех формул, о которых им говорит преподаватель как о знакомом материале. Наконец, им предложили посмотреть в тетрадях, а потом им было предложено сделать и глагол – как можно сделать глагол? У меня это вызвало мысль – не слишком ли много теоретизирования в данном случае?”
Вынужденная защищаться, Мандельштам парировала, что у нее только 10 минут, поэтому она не будет касаться “склочных дел на кафедре”, а будет говорить по существу. О том, что, несмотря на написанный план, “ничего из него не было выполнено”. Что после марровского “режима”[275]275
Так в тексте.
[Закрыть] “у нас сильно упало филологическое образование”, прежде всего теоретическое. Серьезные претензии предъявила Мандельштам и декану, и зав. кафедрой, которые, по ее мнению, не знают точно о работе.
“Проверки нет, нет работы с молодыми преподавателями. Нет критики и самокритики, взаимных посещений занятий. Нам надо повести борьбу за повышение квалификации преподавателей. ‹…› Меня обвиняли, что я пользуюсь сравнительным методом. Но ведь этот вопрос знают и студенты. Нам надо улучшать учебный процесс”.
Показательно, что указания на многие недостатки в работе коллег, которые отметила Мандельштам, станут, как бумеранг, возвращаться назад, к истице, и использоваться для ее же дискредитации. Впрочем, найдутся и такие обвинения, которые будут адресованы только ей: “брошена была тень на меня, будто я протаскиваю идеалистическую идеологию. Поэтому я послала стенограмму в Москву и попросила дать оценку”[276]276
По всей видимости, речь идет о предложенной самой Мандельштам практике стенографирования своих лекций ради хотя бы формальной проверки их на “правильность” и идеологическую выдержанность.
[Закрыть].
Наиболее резко и конфронтационно выступил на этом заседании декан факультета иностранных языков И. К. Глухов: “Руководство кафедрами раздельно существует со 2-го семестра[277]277
Объединенная кафедра иностранных языков в 1950/1951 учебном году была разделена на три – английского, французского и немецкого языков.
[Закрыть]. Однако помощь молодым товарищам, несмотря на всё это, не была организова на. Например, т. Мандельштам могла это сделать, но она не сделала этого – в силу специфических особенностей Н. Я. Мандельштам. Вы кустарь-одиночка, вы барски-пренебрежительно относитесь к коллективу. Товарищи заявляют, что сбегут, если т. Мандельштам так относится к ним. О критике и самокритике: всякая попытка со стороны молодых преподавателей принимается Мандельштам в штыки. У нас уже нет для нее авторитетов. Основной недостаток ее лекций в том, что она методически не собрана, разбрасывается. Человек грамотный, знающий свой предмет, но всё тонет в несобранности”.
Неожиданно в защиту Мандельштам выступил в этот день П. А. Тюфяков. Его характеристика тоже присутствует в “Воспоминаниях”: “По вечерам ко мне повадился ходить член кафедры литературы, он же заместитель директора, некто Тюфяков, инвалид войны, весь увешанный орденами за работу в войсковых политотделах, любитель почитать военные романы, где описывается расстрел труса или дезертира перед строем. Всю свою жизнь Тюфяков отдал «делу перестройки вузов» и потому не успел получить ни степеней, ни дипломов, ни высшего образования. Это был вечный комсомолец двадцатых годов и «незаменимый работник». С тех пор как «его сняли с учебы» и дали ему ответственное поручение, его задача состояла в слежке за чистотой идеологии в вузах, о малейших уклонениях от которой он сообщал куда следует. Его переводили из вуза в вуз, главным образом, чтобы следить за директорами, которых подозревали в либерализме. Именно для этого он и прибыл в Ульяновск на странную и почетную роль «заместителя», от которого нельзя избавиться, хотя у него нет формальных прав работать в высшем учебном заведении ‹…› «Работу» со мной Тюфяков вел добровольно, сверх нагрузки, ради отдыха и забавы. Она доставляла ему почти эстетическое удовольствие. Каждый день он придумывал новую историю – Мандельштам расстрелян; Мандельштам был в Свердловске, и Тюфяков навещал его в лагере из гуманных побуждений; Мандельштам пристрелен при попытке к бегству; Мандельштам отбывает новый срок в режимном лагере за уголовное преступление; Мандельштама забили насмерть уголовники за то, что он украл кусок хлеба; Мандельштам освободился и живет на севере с новой женой; Мандельштам совсем недавно повесился, испугавшись письма Жданова, только сейчас дошедшего до лагерей… О каждой из этих версий он сообщал торжественно: только что справлялся и получил через прокуратуру такие сведения… Мне приходилось выслушивать его, потому что стукачей прогонять нельзя. Кончался наш разговор литературными размышлениями Тюфякова: «Лучший песенник у нас Долматовский… Я ценю в поэзии чеканную форму… Без метафоры, как хотите, поэзии нет и не будет… Стиль – это явление не только формальное, но и идеологическое – вспомните слова Энгельса… С ними нельзя не согласиться… А не дошли ли до вас из лагеря стихи Мандельштама? Он там много писал… Сухонькое тело Тюфякова пружинилось. Под военными, сталинского покроя усами мелькала улыбка. Ему раздобыли в Кремлевской больнице настоящий корень жень-шеня, и он предостерегал всех против искусственных препаратов: «Никакого сравнения»…”[278]278
Собр. соч. Т. 1. С. 478–479.
[Закрыть]
Тюфяков подчеркнул, что не стал бы выступать, если бы не выступил Глухов. “Декан, – по его мнению, – весь огонь сосредоточил на Мандельштам, а о работе заговорил только к концу. Половина работников у нас ничего не делали в смысле изучения новых работ И. Сталина и повышения своего идейно-политического уровня”. На фоне манкирующих своими общественными обязанностями преподавателей Мандельштам со своей “методической несобранностью” и иными грехами могла быть на время прощена. Тем более, как сказал Тюфяков, он вовсе не хотел брать опальную преподавательницу под защиту, но “у нее может быть больше, чем у нас, как у занимающейся всё время теоретическими вопросами, является чувство нового”.
Предъявляя претензии, возможно и обоснованные, к отдельным преподавателям, которые “неохотно берутся за теоретические курсы”, предпочитая совершенствоваться в узкоспециальных областях: лексики и фонетики, отказываясь от истории языка, Глухов не оставляет попыток задеть Мандельштам и вынести ей “моральный” вердикт:
“Анализируя итоги выполнения учебного плана, следует отметить недостатки в преподавании теоретических дисциплин, в особенности по истории языка. Перестройка преподавания этой важнейшей дисциплины прошла по сути формально. Работа т. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» не положена в основу преподавания, и если в ходе лекций о ней и вспоминают, то в отрыве от программного материала. Лекции по истории языка, особенно на английском отделении, носят схоластический характер[279]279
Выделено нами. – А. Р.
[Закрыть]. Преподаватель Мандельштам не имеет строго продуманного, методически целостного плана. Каждая лекция представляет собой отрывочные сведения, не приведенные в определенную систему и не связанную с предыдущим материалом”.
Находятся у Глухова причины упрекнуть Мандельштам и за читаемый ею курс “Перевод”, так как студенты английского отделения, переводя на госэкзамене те или иные тексты зарубежных писателей, не дают при этом “анализа исторической эпохи, социально-классовой принадлежности автора, не вскрывают положительных черт героев произведений и т. д.”.
Глухов отмечает претензию со стороны Мандельштам на руководство кафедрой. “Эта беспринципная борьба за руководство кафедрой заставила Мандельштам сколачивать вокруг себя группу единомышленников”.
В качестве примера Глухов приводит вопиющий, по его мнению, факт, когда преподаватель Аш была освобождена от работы: “Мандельштам, протестуя, добилась обратного ее приема, а вызывала к себе преподавателя Козлову и настаивала отказаться от преподавания лексики ‹…› Когда вопрос с Аш был все-таки решен и она была освобождена, Бикель предлагала запланировать на лексику или Мандельштам, или Туркину, но не Козлову или Голенко, хотя знала, что Туркина в течение года неоднократно срывала занятия, опыта у нее также нет, учебный год закончила не блестящими показателями. Эти примеры свидетельствуют о наличии беспринципной групповщины ‹…› В этом году кафедры пополнились молодыми… это поможет оздоровить обстановку”.
Насколько она была “оздоровлена” и как в этом случае повела себя “молодежь”, показывает уже протокол заседания кафедры английского языка № 13 от 11 марта 1953 года. Глухов знал свое дело.
3
Итак, опальная жизнь Н. Я. Мандельштам в Ульяновском педагогическом институте началась не в 1953 году, а гораздо раньше. С большим или меньшим постоянством она продолжалась практически все годы ее пребывания в Ульяновске.
Была ли она в этих гонениях одинока? Разумеется, нет.
В то же время она была окружена не только врагами. Рядом были и другие – такие, как биолог Александр Александрович Любищев или историк Иосиф Давидович Амусин. Имена известные, не нуждающиеся в комментариях.
Что касается ее гонителей, то они в большинстве своем должны были бы кануть в небытие. Однако благодаря встрече с гонимой и им выпала “честь” всё же остаться в истории – рядом с ней. Ограничимся поэтому на их счет лишь небольшими справками, составленными на основе их личных дел.
Глухов Иван Кузьмич (1892–1962) – кандидат философских наук, с 1939 по 1941 год работал директором Ульяновского пединститута. После почти девятилетнего перерыва вернулся назад в Ульяновск, в сентябре 1950 года вновь устроился на работу в институт на ставку доцента кафедры основ марксизма-ленинизма, с 26 октября 1950 года по 1 февраля 1953 года исполнял, по совместительству, обязанности декана факультета иностранных языков. С 1959 года на пенсии[280]280
АУлГПУ. Оп. 69. Личное дело И. К. Глухова.
[Закрыть].
Старцев Виктор Степанович (1894–1973) – кандидат географических наук, доцент, начинал свою научно-педагогическую деятельность на Урале, в вузах Свердловска и Челябинска. До выхода на пенсию в 1962 году работал в Пермском индустриально-педагогическом институте. В августе 1952 года Министерством просвещения РСФСР был назначен директором Ульяновского пединститута, одновременно исполнял обязанности зав. кафедрой педагогики. Осенью 1954 года переехал в г. Молотов (Пермь) и перевелся из Ульяновского педагогического в Молотовский, где был назначен зав. кафедрой экономической географии[281]281
Там же. Оп. 41. Личное дело В. С. Старцева.
[Закрыть].
Тюфяков Павел Алексеевич (1907–1954) – после окончания Пермского индустриально-педагогического института работал на различных должностях в сфере школьного и высшего образования: в гороно, преподавателем-ассистентом и заведующим кафедрой литературы, помощником заведующего учебной частью вуза, деканом и т. д. Участник Великой Отечественной войны, которую закончил в звании подполковника. Летом 1950 года переехал в Ульяновск и был назначен зам. директора педагогического института “по учительскому институту” и старшим преподавателем кафедры литературы. В 1951 году, в связи с закрытием учительского института, переведен на должность заместителя директора по заочному отделению. Также непродолжительное время исполнял обязанности зав. кафедрой немецкого языка. Был секретарем партбюро факультета иностранных языков[282]282
Там же. Оп. 69. Личное дело П. А. Тюфякова.
[Закрыть].
В 1971 году в газете “Русская мысль”, издаваемой в Париже, в номере от 18 февраля появилась небольшая заметка, подписанная инициалами “О. И.”: “Нас было 12 человек неугодных, увольняемых летом 1953 года из Ульяновского педагогического института. Эта группа состояла из десяти евреев, меня – русской, человека сомнительного, с советской точки зрения, происхождения и родственных связей, – и одного партийца, явно не соответствующего по своим знаниям должности ассистента; кроме того, он пил и избивал жену.
Среди увольняемых была Надежда Яковлевна Мандельштам, жена поэта Осипа Мандельштама, старший преподаватель английского языка на инфаке.
Однажды я зашла к директору института Старцеву; на столе у него лежала телеграмма, подписанная “Депутат Верховного Совета СССР Илья Эренбург”.
В телеграмме Эренбург просил не увольнять жену поэта Осипа Мандельштама. Телеграмма не помогла, и Надежду Яковлевну уволили. Все увольняемые подали заявления в высшие инстанции с просьбой отменить решение института.
В институте были оставлены: конечно, пьяница-партиец; я, как недавно окончившая, на старости лет, аспирантуру; одна еврейка, неожиданно захворавшая скарлатиной. Остальные были уволены и устроились по своей специальности в городах лучше, чем Ульяновск.
Но для Надежды Яковлевны не нашлось места ближе, чем Чита” (с. 3).
О некоторых из уволенных, не раскрывая их фамилий, Н. Я. напишет в своих “Воспоминаниях”: “Я собирала и упаковывала вещи, когда ко мне ворвалась женщина с моей кафедры ‹…› Когда выгоняли меня, она лежала в больнице. Выросла она в Галиции, жадно читала советских писателей и верила каждому слову. Приехав в Ульяновск, она долго несла зарубежно-комсомольскую чушь, хотя уже испытала репрессии-минимум – из первого вуза, где она работала, ее выгнали по пятому пункту. Она сочла это местной ошибкой, но, когда выяснилось, что пятый пункт стал центром внимания и на идиллию соцреализма полагаться нельзя, у нее вдруг открылись глаза. И сейчас – с порога – она крикнула: «Сталин умер!»”[283]283
Собр. соч. Т. 2. С. 391.
[Закрыть]
Здесь речь идет о Марте Моисеевне Бикель (1920–1994[284]284
Дата смерти сообщена М. Э. Дмитриевой-Айнгорн.
[Закрыть]), уроженке румынского города Радауцы (Радауци), где она прожила до переезда в Черновцы 14 лет. Первым вузом, в котором она работала и откуда ее, по словам Мандельштам, уволили “по пятому пункту”, был Черновицкий университет. Здесь, как видим, от увольнения ее спасла случайность – скарлатина и госпитализация. В Ульяновске Бикель проработала до 1957 года, переведясь на работу в Горьковский иняз[285]285
АУлГПУ. Оп. 450. Личное дело М. М. Бикель. В 1968 г. она защитила кандидатскую диссертацию в Ленинградском отделении ИЯ АН СССР (сообщено Г. Г. Суперфином).
[Закрыть].
Другим преподавателям повезло меньше: “В день, когда я уезжала и мои вещи грузили на машину, я заметила во дворе кучку народа. Оказалось, что двое с кафедры математики – муж с женой, – коротконогие евреи с кучей детей, только что горько оплакивавшие вождя, накануне ночью были сняты с работы на экстренном заседании кафедры. Оба они свято верили, чему их учили, и спокойно рожали детей, не сомневаясь, что их ждала счастливая жизнь… Не выдержав чистки, оба сошли с ума и, взявшись за руки, плясали и громко голосили во дворе. Студентам они доставили истинное удовольствие… Их увезли, как мне потом рассказал Любищев, в психиатрическую, они поправились, а осенью обоих вернули на работу. Оба они были выдвиженцами и впервые столкнулись с реальностью. Она, говорят, понимала математику, а муж, методист, был невежественным, как все методисты”[286]286
Собр. соч. Т. 2. С. 392–393.
[Закрыть].
В этом эпизоде фигурируют преподаватели кафедры математики: кандидат педагогических наук Матвей Семенович Мацкин (1913 –?) и его жена, доцент, кандидат физико-математических наук Роза Юдовна Мацкина (1923 –?)[287]287
АУлГПУ. Оп. 310 и 311. Личные дела М. С. Мацкина и Р. Ю. Мацкиной.
[Закрыть].
Увы, на работу в Ульяновске они не вернулись (здесь Н. Я. допускает неточность). Судя по их личным делам, уже в августе 1953 года они были трудоустроены в городе Глазове в местном педагогическом институте[288]288
В 1960-е гг. оба работали в Волгоградском государственном педагогическом институте (сообщено Г. Г. Суперфином).
[Закрыть].
Летом 1953 года трудоустроилась и сама Н. Я. В “порядке перевода” из Ульяновского пединститута она переехала в Забайкалье и приказом Министерства просвещения РСФСР кк 9/205/ 3 1286 от 19 августа 1953 года была назначена старшим преподавателем английского языка Читинского пединститута.
Скитания Н. Я. Мандельштам продолжались. Но это уже другая история.
