Текст книги "«Посмотрим, кто кого переупрямит…»"

Автор книги: Павел Нерлер

Павел Нерлер
Надежда Яковлевна Мандельштам в Чите[289]289
  Благодарю Д. М. Нечипорука за ценные замечания.


[Закрыть]

В одну из последних встреч с Ахматовой Мандельштам прочел ей свою Воронежскую “Киевлянку”, а в ответ услышал посвященные ему строки:

 
Не столицею европейской
С первым призом за красоту –
Душной ссылкою енисейской,
Пересадкою на Читу,
На Ишим, на Иргиз безводный,
На прославленный Атбасар,
Пересылкою в лагерь Свободный,
В трупный сумрак прогнивших нар, –
Показался мне город этот
Этой полночью голубой,
Он, воспетый первым поэтом,
Нами грешными – и тобой…[290]290
  Из стихотворения А. Ахматовой “Немного географии” (1937), посвященного О. М.


[Закрыть]
 

Эта “пересадка на Читу” оказалась пророческой и аукнулась вдове Мандельштама двухлетним проживанием в столице Забайкалья.

Надежда Яковлевна приехала в Читу 25 августа 1953 года. Согласно приказу Министерства просвещения РСФСР №№ кк 9/205/ 3 1286 от 19 августа 1953 года, она была переведена из Ульяновского пединститута в Читинский и начиная с 1 сентября назначена старшим преподавателем английского языка[291]291
  Факультет иностранных языков был организован в 1952 г. в составе двух отделений – английского и немецкого языков. Директором института в это время был, по одним сведениям, А. В. Мальцев (http://www.zabgu.ru/article/1574), по другим – В. П. Ефимов (Баркин Г. А. Создание Читинского пединститута // Забайкальский государственный гуманитарно-педагогический университет. История и современность: 1938–2008. Чита, 2008).


[Закрыть].

Институт располагался в доме 140 по улице Чкалова.

И о городе, и об институте Н. Я. отозвалась чуть ли не с восторгом. В письме В. Ф. Шишмарёву от 15 сентября 1953 года она пишет: “Мне не страшно, что это так далеко – город удивительной красоты, а Институт на десять голов выше Ульяновского. Кафедра наша тоже гораздо лучше. А главное, здесь мирно и миролюбиво”[292]292
  Санкт-Петербургский филиал архива РАН. Ф. 896. Оп. 1. Д. 272 (сообщено Л. Г. Степановой).


[Закрыть]. Кафедра, замечу, была очень молодой: ко времени приезда Н. Я. ей было всего два года, а студенческий контингент – почти исключительно девушки.

Надо сказать, что это читинское двухлетие – один из наименее изученных эпизодов в биографии Н. Я. Кроме нескольких упоминаний Читы или читинцев в ее собственных сочинениях и письмах, да еще статьи М. Селиной[293]293
  Селина М. Хранящий тайны // Забайкальский рабочий. Чита, 2002. 5 декабря. С. 4.


[Закрыть], – мы, собственно, ничем больше не располагаем.

Вот одно из таких немногих упоминаний: “В Чите ‹…› стояли очереди за хлебом, мыло привозилось из Москвы, а на базаре торговали кониной и верблюжатиной. В столовой в подвале института мне втихаря, чтобы не оскорблять студентов, давали кулечек сахару за пятьдесят чеков на сто стаканов чаю. Деньги уходили на еду и поездки в Москву. Тут уж не до одежды, которая продавалась с рук за невероятные цены”[294]294
  Собр. соч. Т. 2. С. 168.


[Закрыть].

Известно всего три имени из читинского окружения Н. Я. Это Домна Ефремовна Клымнюк, заведующая кафедрой педагогики факультета иностранных языков, Эмма Павловна Тюкавкина (1931–2008), преподавательница с той же кафедры, где работала и Н. Я.[295]295
  Впоследствии профессор и ректор Иркутского государственного лингвистического университета.


[Закрыть], и, наконец, Лидия Ивановна Острая, работавшая с ней в параллельных группах.

Надежде Яковлевне было тогда около пятидесяти пяти лет, но, по словам Л. И. Острой, она выглядела намного старше своих лет и была малопривлекательной женщиной.

“Она приехала к нам совершенно тихо и незаметно ‹…›, – вспоминала Лидия Ивановна. – О том, что скрывалось под строгим взглядом этой женщины, можно было лишь догадываться. Никто не интересовался ею в открытую – она отвечала взаимностью и предпочитала молчание. Окутанную тайной приезжую особу, прекрасно владевшую английским языком, поселили в крохотной комнатке институтского общежития. Обстановка ее временного жилища поражала убогостью – стол, стул, кровать. Ее гардероб был однообразным, но необычным. В течение двух лет она носила неизменное черное платье и синий шарф. Когда становилось холодно, Надежда Яковлевна облачалась в шубу своеобразного модного покроя с широкими рукавами, каких в Чите в то время еще не видели. Она посещала педагогические собрания в институте и на факультете, но вела себя весьма скромно, высказывая свое мнение осторожно и строго по делу. И все-таки сложно представить, чтобы Мандельштам со своими «странностями» не вызывала ни у кого интереса. Скорее всего, она умела быть недоступной и держать людей на расстоянии, являясь при этом прекрасным собеседником”[296]296
  Селина М. Хранящий тайны // Забайкальский рабочий. Чита. 2002, 5 декабря. С. 4.


[Закрыть].

При этом замкнутость Н. Я. не была герметичной. Та же Л. Острая вспоминала, что не раз посещала ее вечерами после занятий и всегда “…заставала одну и ту же картину. Надежда Яковлевна лежала на своей маленькой кровати, покрытой старым пледом, с книгой и обязательно с дымящейся сигаретой в руках. Книги, табак и кофе были ее неразлучными спутниками. Кофе ей присылал брат из Москвы, которого она изредка упоминала в разговорах. ‹…› Чем и как она питалась, было загадкой. «Она никогда не посещала столовую[297]297
  Это утверждение не стыкуется со свидетельствами самой Н. Я. (см. выше).


[Закрыть], и в ее крохотной комнатке не было ни малейших намеков на приготовление пищи»…”[298]298
  Там же.


[Закрыть]

Обязательность распределения в Читу, по-видимому, была ограничена двумя годами. Но сама Чита была так далеко от Москвы, что зимой 1955 года Н. Я. начала подыскивать себе новое место работы и новое пристанище.

Об этом свидетельствует “Характеристика”, выданная Н. Я. Мандельштам директором Читинского государственного педагогического института Киктевым 20 января 1955 года “в связи с участием ее в конкурсе на замещение вакантных должностей по специальности английского языка”[299]299
  Эта характеристика осела в личном деле Н. Я. Мандельштам в архиве ее следующего работодателя – Чувашского пединститута в Чебоксарах.


[Закрыть]. Приказ о ее увольнении в Чите датирован 13 августа 1955 года.

Закончим же цитатой из рассказа Л. И. Острой: “Мандельштам уехала из Читы так же тихо и незаметно, как и приехала”.

Павел Нерлер
Надежда Яковлевна Мандельштам в Чебоксарах[300]300
  Благодарю ректора Чувашского государственного педагогического университета им. И. Я. Яковлева Б. Г. Миронова и сотрудников университетского архива за содействие в подготовке этой публикации. Особая благодарность профессору Чебоксарского университета в отставке Д. С. Гордон за инициацию контакта с Г. Г. Тенюковой и самой Г. Г. Тенюковой, взявшей на себя непростой труд по розыску и копированию личного дела Н. Я. Мандельштам.


[Закрыть]

1

Судьба не раз “заносила” Надежду Мандельштам на Волгу.

Первый раз – в Саратов, где она родилась. Второй – в Савелово, где вместе с мужем она провела несколько месяцев летом и осенью 1937 года. Третий – в Калинин (Тверь), где они поселились в ноябре 1938 года. Четвертый – в Ульяновск, где она проработала в местном пединституте с 1949 по 1953 год. И, наконец, пятый – с 1955 по 1958-й – в Чебоксары…[301]301
  Альтернативой Чебоксарам вполне мог бы стать… Воронеж, но приглашение оттуда пришло уже после того, как Н. Мандельштам была зачислена в штат.


[Закрыть]

Переселение из далекой Читы в “близкие” Чебоксары сопровождалось немалыми трудностями. В главке “Они” во “Второй книге”, то есть спустя почти пятнадцать лет, Н. Я. Мандельштам вспоминала: “Под нажимом Ахматовой я пошла к Суркову. В те дни я была без работы, потому что уехала из Читы по приглашению Чебоксарского пединститута, но в Москве получила телеграмму, что Чебоксары раздумали и не берут меня (кафедра литературы, наверное, услышала мою фамилию и посоветовала не связываться)”[302]302
  Собр. соч. Т. 2. С. 581.


[Закрыть].

В самый же разгар событий, 31 августа 1955 года, она писала А. А. Суркову: “Теперь о себе. Нынче, 31 августа, мне сообщили, что меня отправляют на работу в Чебоксары. Я просила в министерстве, чтобы меня отправили куда угодно (в пределах Европейской части Союза), кроме Чебоксар, куда меня пригласили, а потом заявили, что не хотят. Не сомневаюсь, что там будет очень тяжело – мне покажут, как лезть туда, куда не просят. Тем более, что я приезжаю без литературной работы (перевода), которого я не получила и не получу. (Перевод – это явный признак, что со мной как-то считаются.) Например, мне не дадут комнаты и тому подобное. (Я эти годы жила в студенческих общежитиях – и этой незавидной доли у меня не будет.)

‹…› Мой адрес, вероятно: Чебоксары, Пединститут. Вероятно, в сентябре (если студенты уедут в колхозы) или зимой мне разрешат поехать в Москву. А может, и не разрешат”[303]303
  Мандельштам Н. Я. Книга третья. Париж, 1987. С. 301, 303.


[Закрыть].

Всё же отметим, что документы личного дела Надежды Яковлевны Мандельштам не содержат следов ни персонального приглашения Н. Я. из Читы, ни какого бы то ни было отказа от ее услуг, хотя бы и временного. В них задокументирован лишь тот непреложный факт, что с 1 сентября 1955-го и по 20 июля 1958 г. Н. Я. служила в Чебоксарах – старшим преподавателем и даже исполняющим обязанности заведующего кафедрой английского языка Чувашского государственного педагогического института.

Сам город поразил Надежду Яковлевну своей почти деревенской неблагоустроенностью.

Самое первое жилье – комната в доме по адресу Ворошилова, 12, квартира Павловой – было просто ужасным: “С квартирами здесь полная катастрофа, а из-за этого я могу вернуться. Сняла я комнату у сумасшедшей старухи – Вассы. 200 р. Каждое слово слышно. Проход через нее, и 3 километра до института по мосткам – (это вместо тротуаров). Но старуха уже гонит меня (за папиросы). Форточки нет. Воды нет. Постирать нельзя. Вымыться за 5 верст”[304]304
  Письмо Н. Я. Мандельштам В. В. Шкловской-Корди от 11 сентября 1955 г., и в том же письме, чуть ниже: “Вероятно, я удеру – из-за квартирных условий. Здесь больно легко задохнуться – в комнатах без форточек” (см. наст. издание, с. 118).


[Закрыть]. Позднее она жила по адресу: Кооперативная ул., 10, кв. 13.

Педагогический институт, основанный в 1930 году, располагался по улице К. Маркса, 38. В 1958 году – в год, когда Н. Я. Мандельштам распростилась с институтом – ему было присвоено имя И. Я. Яковлева, чувашского педагога и просветителя.

Факультет иностранных языков, на котором работала Н. Я. Мандельштам, был открыт в 1951 году. Спустя два месяца после переезда в Чебоксары, 10 ноября 1955 года, Н. Я. Мандельштам пришлось возглавить кафедру – женский коллектив из 14 душ.

Фактически это произошло даже раньше – в октябре. Подоплека – в письме Н. Я. к Василисе Шкловской: “Здесь пока хорошо. Хотя есть трудности. Здесь я «зава», но мне пока не платят за это денег. Девки с кафедры – их 14 – пока что выжили зав. кафедрой (за дело). Сейчас заранее ненавидят меня. Я их собираюсь успокоить. Их 14!!!”[305]305
  Письмо Н. Я. Мандельштам В. В. Шкловской-Корди от 2 октября 1955 г. (см. наст. издание, с. 121).


[Закрыть]

Тогда же, в ноябре 1955 года, когда студенты были на педагогической практике, Н. Я. провела пять недель в Москве. Но и в Чебоксарах до марта всё свободное время она занималась лишь диссертацией, которую благополучно защитила 26 июня 1956 года[306]306
  На получение диплома ВАК (Высшей аттестационной комиссии) ушло еще полгода (№ 000345 от 14 февраля 1957 г.).


[Закрыть].

На успешности защиты, возможно, сказался и XX съезд КПСС со всеми его последствиями: многие “доброжелатели” Н. Я. испытали тогда что-то вроде контузии и явно прикусили язык. За гибель мужа Надежда Яковлевна получила 5000 рублей компенсации – деньги пошли на раздачу долгов, покупку каблуковского “Камня” и на съем дачи на лето в Верее.

А весной того же года Н. Я. получила анонимку с угрозами смертной мести, но не за правду-матку о ГУЛАГе, а за… плохие отметки на экзамене![307]307
  Ср. в письме Н. Я. Мандельштам В. В. Шкловской-Корди от 6 марта 1956 г.: “Из новостей – получила письмо – анонимное. Зарежут, если будут плохие отметки. Такое со мной в первый раз. Письмо у директора. Что он с ним делает – не знаю. Господи!” (наст. издание, с. 123). И в следующем письме – от 10 марта: “Скоро буду экзаменовать тех, что грозились убить. Двойки будут… У меня одна надежда – они советовали не ходить вечером, т. к. резать будут вечером. Я не буду выходить по вечерам” (с. 124).


[Закрыть]

В бытовом отношении жизнь была трудной, а питание – никуда не годным. В одном из писем Н. Я. просит прислать ей из Подмосковья масло, кофе в зернах, лимоны и апельсины: “Я сильно болею желудком – с чего бы? Пью боржом, но здесь нет ни фруктов, ни масла, так что нельзя есть манную кашку”[308]308
  Письмо Н. Я. Мандельштам В. Г. и В. В. Шкловским-Корди от 11 марта 1957 г. (см. наст. издание, с. 127).


[Закрыть].

Если сравнивать чебоксарские годы Н. Я. с ульяновскими, Псковскими и даже читинскими, то с изумлением замечаешь, что меньше всего известно именно о чебоксарском круге общения Н. Я. Ни воспоминания, ни письма, ни тем более официальные документы не содержат ни одного упоминания о ее внеинститутских контактах – ни единого имени!

2

“Личное дело” Надежды Яковлевны Мандельштам (“зав. кафедрой английского языка и ст. преподавателя”, как указано на обложке), хранящееся в архиве Чувашского педуниверситета им. И. Я. Яковлева (АЧГПУЯ), было начато 15 мая 1955 года и окончено в 1958 году (число и месяц не проставлены).

Открывают его стандартные личный листок по учету кадров (л. 1–2, с оборотами), ценный главным образом неизвестной до этого фотографией Н. Я. Мандельштам, и автобиография, написанная на тетрадном, в клеточку, листе (л. 3). Информационно она ничем не отличается от аналогичного текста, написанного в Ульяновске, разве что тем, что, называя Осипа Эмильевича, она уже не сообщает о его репрессированности.

Еще задолго до успешной защиты Н. Я. и спустя всего полтора-два месяца со дня начала работы в Чебоксарах нежданно-негаданно произошел взлет педагогической карьеры Надежды Яковлевны: 20 октября 1955 года ее рекомендовали и 10 ноября, приказом № 840, назначили исполняющей обязанности заведующего кафедрой английского языка института – правда, без прибавки к жалованью (л. 13).

К приказу была подготовлена и соответствующая характеристика, в которой, в частности, можно прочесть: “За время своей работа тов. Мандельштам Н. Я. проявила себя как высококвалифицированный педагог, владеющий в совершенстве как английским языком, так и методикой его преподавания на факультете иностранных языков.

Лекции и практические занятия тов. Мандельштам проводит на должном идейно-теоретическом уровне. Чуткий и отзывчивый товарищ, Н. Я. Мандельштам много помогает молодым пре подавателям как в организации учебно-методической работы, так и в работе по повышению квалификации” (л. 14).

На этом документы, связанные с началом работы вдовы поэта в Чебоксарах, в ее личном деле завершаются. Документов за 1956–1957 гг. в нем нет вовсе (если не считать выписки о защите диссертации). Завершает же дело серия документов, связанных с отъездом Н. Я. Мандельштам из столицы Чувашии.

16 июня 1958 года директор вуза издал приказ № 74 об освобождении Н. Я. Мандельштам, согласно ее желанию, от заведывания кафедрой начиная с 20 июня (л. 16)[309]309
  Ее заменил в этом качестве ст. преподаватель Ю. Н. Тютиков.


[Закрыть].

Мысленно Надежда Яковлевна была уже далеко от Чебоксар – в Москве, где разгорелась борьба за предоставление ей прописки и площади. Об этом она откровенно пишет директору К. Е. Евлампьеву 15 июля 1958 года (л. 20–20об.):

“Уважаемый Константин Евлампьевич! Прошу Вас распорядиться, чтобы мне прислали справку о занимаемой мной в Чебоксарах комнате. Нужно отметить, что это общежитие института, и я живу на площади, предоставленной мне институтом.

Мои комнатные дела обстоят так: Союз писателей постановил выделить мне комнату в своем доме (вновь построенный жилой дом). Списки получивших квартиры направляются в Моссовет. Людям из других городов обычно ордеров не дают, да и просят о площади для них весьма редко. Но Союз писателей – могучая организация и, может, добьется своего, если будет активен.

Вот такое положение моих дел. Вероятно, через месяц выяснится, дадут ли мне ордер и прописку. Сообщу вам немедленно и приеду в Чебоксары. Кафедра без меня может обойтись: так составлялась нагрузка, чтобы, сделав передвижку, разделить мои часы; почасовик Данилова может быть принята на работу на освободившееся место. Она очень хороший работник. Мы об этом варианте говорили на кафедре (т. е. мнение не мое личное).

Но очень возможно, что я вернусь, т. к. получение комнаты в Москве для иногородних это чудо, а чудеса не частая вещь. Надежда Мандельштам.

Мой адрес: Верея, райцентр Московской области, Первая Спартаковская, 20. Мандельштам.

Справку прошу направить по адресу:

Москва, ул. Воровского, 52; Союз писателей; Управление делами. Лихтентуль А. Я.

Прилагаю формальное заявление”.

Формальное заявление (л. 19) было действительно приложено, и на нем директор начертал резолюцию: “Справку выслать. Заявление – в личное дело. К. Евст. 18.7.58”.

Так что хронологически “Дело” Н. Я. Мандельштам и завершает искомая справка № 1244 от 18 июля 1958 года (л. 18):

Дана настоящая ст. преподавателю кафедры английского языка МАНДЕЛЬШТАМ Надежде Яковлевне в том, что она проживает в г. Чебоксарах Чувашской АССР в старом деревянном общежитии на площади 11 кв. метров.

Дом в 1958 году предназначен для сноса, на месте которого будет строиться общежитие для студентов.

Выдана по личной просьбе.

Директор Чувашского педагогического института имени И. Я. Яковлева К. ЕВЛАМПЬЕВ.

Чуда, однако, не произошло, в Чебоксарах уже начался семестр, место Н. Я. было уже занято, и в результате получился “третий вариант”: Н. Я. осталась зимовать в советском “Барбизоне” – Та рус е[310]310
  См. наст. издание, с. 200–206.


[Закрыть].

“Здесь художник со своим миром говорит…”: Два письма Н. Я. Мандельштам Р. Р. Фальку
(Публикация, вступительная заметка и примечания А. Сарабьянова)

Знакомство Н. Я. с Р. Р. Фальком состоялось скорее всего в послевоенное время, возможно, при содействии Е. М. Фрадкиной (1901–1981), которая знала Фалька в годы своей учебы во Вхутемасе-Вхутеине. Фальк с 1920 по 1928 год преподавал там и был деканом живописного факультета Вхутеина.

Есть версия знакомства, предложенная П. Нерлером, по которой они познакомились в эвакуации в Ташкенте[311]311
  Об Ахматовой. С. 349–350.


[Закрыть]. Но Фальк в годы эвакуации (1941–1943) находился в Стерлибашево (Башкирия) и в Самарканде. Сведений о его поездке в Ташкент не имеется.

Таким образом, обстоятельства и дата их знакомства еще должны быть уточнены.

Андрей Сарабьянов

<Конец 1957 – первая половина 1958 г., Чебоксары>

Дорогой Роберт Рафаилович!

Я говорила с Николаем Ивановичем, и он зайдет к Вам. Анне Андреевне я подробно рассказала о ваших вещах последнего периода и сумела передать то впечатление, которое они на меня произвели. Она Вам шлет сердечный привет.

Я всегда глубоко почитала вашу работу, но сейчас у меня ощущение огромной значительности ваших работ последних нескольких лет. Я четко помню летний пейзаж (под Абрамцевом)[312]312
  Вероятно, имеется в виду “Лес (Абрамцево)” (1954. Холст, масло. 92,5×72. Музей-заповедник “Абрамцево”) (Сарабьянов Д. В., Диденко Ю. В. Живопись Роберта Фалька. Полный каталог произведений. М., 2006 (далее: Фальк, 2006. № 1162).


[Закрыть], осенний[313]313
  “Загорск. Осень” (1955. Холст, масло. 65,5×81. Красноярский художественный музей им. В. И. Сурикова) (Фальк, 2006. № 1173). Картина выставлялась на персональных выставках Фалька в 1957 и 1958 гг.


[Закрыть] и зимний с домами и людьми[314]314
  “Загорск. Зима” (1955/1956. Холст, масло. 65×81. Музей-заповедник “Абрамцево”) (Фальк, 2006. № 1174).


[Закрыть], автопортреты[315]315
  Скорее всего, имеется в виду последняя картина Фалька, написанная им осенью 1957 года, – “В красной феске (Автопортрет)” (Холст, масло. 87×60. ГТГ) (Фальк, 2006. № 1207). После ее написания, по словам его вдовы А. В. Щекин-Кротовой, художник “слег и уже не вставал с постели”. Выставлялась на персональных выставках Фалька в 1957 и 1958 гг. Другие автопортреты, которые могла иметь в виду Н. Я., – “Автопортрет в коричневой куртке” (1957. Холст, масло. 80×64. Частное собрание, Санкт-Петербург) (Фальк, 2006. № 1206) и “Автопортрет в соломенной шляпе” (1955. Холст, масло. 63×53. ГЦТМ им. А. А. Бахрушина, Москва) (Фальк, 2006. № 1183).


[Закрыть], портрет Б.[316]316
  Скорее всего, речь идет о “Портрете искусствоведа А. И. Бассехеса” (1957. Холст, масло. 70×61. Ивановский областной художественный музей) (Фальк, 2006. № 1205).


[Закрыть] и женский, где слева оста ется большой кусок пространства[317]317
  Довольно трудно среди многих женских портретов назвать соответствующий данной Н. Я. характеристике. Возможно, это “На даче. Портрет в окошке (А. В. Щекин-Кротова)” (1954. Холст, масло. 80×71. Частное собрание, Санкт-Петербург) (Фальк, 2006. № 1157).


[Закрыть], затем букет – по поводу вы сказали об энергии, выраженной в цвете[318]318
  Возможно, подразумеваются “Цветы на красной скатерти. Рябина и золотые шары” (1955. Холст, масло. 114×88. Частное собрание, Москва) (Фальк, 2006. № 1188).


[Закрыть]. Сейчас у меня еще выплывают овощи[319]319
  “Кукуруза и тыква” (1952. Холст, масло. 60×73. Частное собрание, Москва) (Фальк, 2006. № 1134).


[Закрыть] и тарелки[320]320
  “Окно. Молдавия” (1951. Холст, масло. 65×81. Частное собрание) (Фальк, 2006. № 1119); выставлялась на персональных выставках Фалька в 1957 и 1958 гг.


[Закрыть] и красный горшочек с тряпкой…[321]321
  Картина так и называется: “Натюрморт с красным горшочком” (1956. Холст, масло. 60,3×72. Саратовский государственный художественный музей им. А. Н. Радищева) (Фальк, 2006. № 1197); выставлялась на персональной выставке Фалька в 1958 г.


[Закрыть]

Грозный лаконизм этих вещей, их мудрость и прямота поразили меня.

Надеюсь скоро быть в Москве и повидать Вас. Н. Мандельштам.

7 июня <1958 г., Чебоксары>

Дорогой Роберт Рафаилович!

Мне хочется сказать Вам несколько слов о Вас, о выставке[322]322
  Персональная выставка Фалька открылась в выставочном зале МОСХа в Ермолаевском переулке. 1 октября того же года художник скончался.


[Закрыть] и о работе в целом.

Есть люди, у которых весь путь от начала до конца един. Таков Пастернак. В сущности, он поэт двадцатых годов. Там был найден его голос. Интересно, что свой роман он начал писать, чтобы воскресить двадцатые годы и вернуть стихи. Я ему когда-то это сказала, и он повторил это Суркову. В его работе нет этапов – периодов… У А. А. и у О. М. очень резкая периодизация.

Вы, конечно, на своем пути тоже прошли через точно очерченные периоды. И то, что мне кажется высшим качеством: возраст был показателем роста. Старость – это совсем не то, что думают желторотые. Настоящая старость для художника – это великий расцвет, это мудрое слово, это то грозное восприятие и выражение, когда уходит всё малое, всё случайное и говорит только сущность жизни и времени.

Кстати, это<т> высший момент не всегда совпадает с возрастом. Иногда это зрелость; и высшее несчастье, если художник перевалит через свой лучший период и проживет еще долгую жизнь, только оглядываясь на вершину. Поэзия обычно начинается раньше живописи, и поэты уходят раньше. У одного, кажется, Фета, вершина – “Вечерние Огни”[323]323
  Как пример зрелой и одновременно прекрасной поэзии Н. Я. приводит поздние стихотворения А. А. Фета, выходившие отдельными выпусками и под названием “Вечерние Огни”.


[Закрыть]. У живописцев иначе – сколько их дало неслыханную силу зрения – хищную, грозную силу – на старость? Очень много.

И еще я помню Данте. У него описано состязание в беге – и всех победил старик – учитель Данта – Брунетто Латини – потому что он знал больше всех: вот почему он бегает быстрее всех молодых[324]324
  Брунетто Латини (ок. 1220 – ок. 1295) – поэт, ученый и политический деятель; молодой Данте считал его своим учителем.


[Закрыть].

Мне кажется, что у вас за последние 10–16 лет (с войны) было два четких периода. Второй – это пятидесятые годы. Там началось с натюрмортов. Один из них с картошкой[325]325
  “Картошка” (1955. Холст, масло. 63х79. Собрание И. Г. Сановича, Москва) (Фальк, 2006. № 1182); выставлялась на персональных выставках Фалька в 1957 и 1958 гг.


[Закрыть]. В них проявилось нечто глубоко вам присущее (что-то от этого я любила и знала еще в годы “Б<убнового> В<алета>»), но нашедшее сейчас свое полное выражение. Здесь те портреты, которые меня так поразили, когда в последний раз я была у Вас, и последняя правда о людях, вещах и земле, где мы живем. Мудрость пришла к вам, и мыслью, и правдой сильны эти великолепные вещи.

Нужен ли профессиональный разговор? – я им владею[326]326
  В 1918–1919 гг. Н. Я. училась в художественной студии А. А. Экстер в Киеве.


[Закрыть], но не в нем дело. Живопись, как и всякое искусство, – это высшее выражение себя в отношении к времени и людям. Средствами изобразительными, конечно. Здесь художник со своим миром говорит, с людьми о человеческом – потому что у них один мир. Только люди его не знают – не сумели сделать отбора существенного, главного, звучащего во времени – и художник им открывает свой отбор и свои гармонии. И я слышу, как звучит время в вашем мире, и удивляюсь силе вашей прозорливости. Принимаю ваш мир и благодарю вас за него.

В городе шли смутные слухи про выставку – не знали, как попасть, где достать пропуска и т. д. Выставка “втихаря”. Но всё же народ толпился, терялся, радовался. Готовое представление многих не совпадало с тем, что они увидели – они пришли искать абстрактное искусство, т. к. у нас ругают именно его, и они думают, что в этом секрет. Но все чувствовали вашу огромную силу. Только у них не было готовых слов, чтобы это сказать. Я видела таких людей. Очень хотелось бы, чтобы была открытая выставка. Пора…

Я очень радуюсь за вас, за ваш огромный расцвет, за мощное звучание ваших вещей. Будьте умником – лечитесь терпеливо, не торопитесь на волю. Надо, чтобы вы хорошенько поправились и снова принялись за работу. Ваш глаз и, выражаясь старомодно, сердце и душа в высшем расцвете. Берегите себя для всех тех, кто знает вашу мощь и силу. Я вас крепко целую и желаю вам хорошо отдохнуть и поправиться. В больнице вы изрядно поправились, но вам, конечно, необходимо как можно дольше прожить на свежем воздухе. Главное, не рвитесь на волю прежде времени и слушайтесь врачей. Надежда Мандельштам.

Привет Анг<елине> Васильевне <Щекин-Кротовой>.