Текст книги "Загадки остались"
Автор книги: Павел Мариковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Потом я долго осматривал каждую веточку и каждый листик терескена. Только здесь, в этом кустике, мог сидеть таинственный певец. Наконец легкое движение выдает его, и я вижу продолговатое зеленое тельце, стройные, тонкие, как палочки, ножки, маленькую головку с темными выразительными глазами, длинные нежные, будто ниточки, усики и изумительные широкие, совершенно прозрачные, как стекло, в изогнутых жилках, крылья. Они не способны к полету и превратились в музыкальный аппарат, своеобразный орган сигналов. Кузнечик назывался трубачиком ( Oecanthus turanicus), и первая встреча с ним запомнилась надолго.
Трубачик – южанин. Пустынные горы, особенно с каменистыми осыпями, в которых он прячется на день, – его любимые места. Но он живет и высоко в горах, почти у самых еловых лесов, но только на южных и остепненных склонах, хорошо прогреваемых солнцем. Одежда трубачика не блещет красками: она соломенно-желтая или зеленоватая, большей частью под цвет высохших трав. Трубачики, живущие среди сочной зелени, обладают более ярким зеленым костюмом, так что этот сверчок может сливаться с фоном окружающей растительности.
Пришлось потратить еще немало времени в поисках других трубачиков, просмотреть множество кустиков. Мне посчастливилось, и еще два таких сверчка оказались пленниками. Дома им был предоставлен обширный садок из проволочной сетки.
Сверчкам не нравилась непривычная обстановка. Уж очень они были осторожны, все видели, все слышали и всего пугались. Шум проезжавшего мимо автомобиля, крики играющих детей, звон посуды, неожиданный свет электрической лампы, телефонный звонок и уж, конечно, движение в комнате человека – все настораживало.
Но шли дни, и сверчки понемногу освоились с необычной обстановкой, перестали бояться. Однажды ночью не выдержало сердце степных музыкантов, полились трели звонких колокольчиков и сразу же напомнили стынущую после знойного дня пустыню.
Как всегда в таких случаях беспокоило, чем кормить музыкантов. В садке был сервирован богатый стол вегетарианцев: несколько ягод винограда, кусочки дыни, арбуза, яблока и помидора. Но все яства остались без внимания. Они оказались слишком необычными для жителей жаркой пустыни.
Тогда в садок была положена трава. Она понравилась, сверчки изрядно ее погрызли, набили ею свои зеленые животики и, набравшись сил, запели на всю ночь, да так громко, что пришлось прикрыть дверь в комнату.
Трава в садке быстро подсыхала. Иногда ее приходилось обрызгивать водой через проволочную сетку. Сверчкам нравился дождь, они пили капельки влаги, а от смоченной травы шел чудесный запах, как в жаркий день на сенокосе, и в комнате становилось под пение сверчков совсем как в поле.
Громкое пение трубачиков через открытые окна разносились на всю улицу, и нередко прохожие останавливались возле нашей квартиры и слушали степных музыкантов. Только никто не подозревал, что сверчки сидят вовсе не в траве палисадника большой улицы, а в клетке на подоконнике.
Трубачики оказались большими собственниками. Вскоре садок был негласно разделен на три части, и каждый из трех сверчков сидел на своем месте, знал только свою территорию и на чужие владения не зарился. Так, видимо, полагалось и на воле. Не зря говорится в старой русской пословице: «Всяк сверчок знай свой шесток».
Как-то садок переставили на освещенное солнцем окно. Пленники тотчас же оживились, выбрались наверх и, обогревшись, стали усиленно облизывать свои лапки. Кстати, так делают и многие кузнечики, только зачем – никто не знает. После солнечных ванн трубачики всю ночь напролет распевали громкими голосами. С тех пор стало правилом греть их на окне.
У трубачиков был строгий распорядок. Свои концерты они начинали ровно в девять часов вечера. Искусственный свет в этом отсчете времени не имел значения. Трубачики были пунктуальны, даже если окна закрывались шторами и зажигался свет. Чувство времени у них было развито необычайно.
Мы все привыкли к такому распорядку дня питомцев, и нередко, бывало, кто-нибудь, услышав трели, удивлялся:
– Неужели уже девять часов! – Или недоумевал: – Что-то долго не поют сверчки сегодня, неужели еще нет девяти?
Как-то вечером я вздумал сверчков прогреть электрической лампочкой. Неутомимые музыканты прервали свои песни, забрались повыше, ближе к теплу и, размахивая длинными усиками, принялись за любимое занятие – облизывание лапок. И после этого перестали петь. Молчание было упорным и продолжалось три дня. Что случилось с моими пленниками?
Видимо, ночной прогрев сбил весь ритм их жизни, разладил механизм внутренних часов. Ведь теплу полагалось быть только днем.
Наступала осень. Стали прохладнее ночи. Сверчки с каждым днем пели все реже и тише. Вот замолк один, потом другой. Но третий, самый звонкий, все еще продолжал весело и громко распевать песни.
Пожелтели на деревьях листья и, опав на землю, зашуршали под ногами прохожих. Утрами на землю ложился тонкий белый иней. В пустыне свистел холодный ветер, приподнимая с сухой земли столбы пыли, и гнал перекати-поле. Все трубачики давно закончили свои жизненные дела и погибли, оставив зимовать яички. А наш музыкант не сдавался, и нежная трель колокольчика неслась ночами из проволочного садка. Замолк он неожиданно 29 октября, за день до непогоды, туманов, дождей и первого снега. Спрятался в самую гущу травы и уснул. И сразу в квартире стало как-то пусто, не хватало трубачика и его веселых песен.
Жужелицы-землекопы
Среди желтых и сухих холмов вдали неожиданно засверкало белое пятно. Унылая пустыня нам надоела, и мы с удовольствием свернули к нему с дороги. Это был большой солончак. Весной он покрывался водою, сейчас же к лету вода испарилась, и на еще влажной и ровной, как стол, поверхности земли лежал слой соли. Прищурившись от яркого солнца и сверкающей белизны, я стал всматриваться в эту безжизненную площадку, которая могла бы вместить пару современных спортивных стадионов. Как будто не было видно на ней ничего примечательного. Хотя всюду равномерно рассеяны маленькие и темные кучки земли, кем-то выброшенные наружу. На белом фоне они хорошо заметны. Все кучки одинаковые, как будто устроены по стандарту, каждая в диаметре около пяти-шести сантиметров, а в высоту – два сантиметра. На поверхности кучек нет никаких ходов в нору. Судя по всему, хозяин подземного сооружения никуда не отлучался и должен быть дома. Но странно! Кому понадобилось селиться в безжизненной почве, да не как попало, а, что удивительно, равномерно по всей площади солончака, почти на одинаковом расстоянии друг от друга, примерно в десяти метрах. Придется заняться раскопками.
Почва солончака влажная, и ноги оставляют на ней заметные следы. Она прочно прилипает к лопатке. Чем глубже, тем влажнее земля. На глубине тридцати сантиметров она почти мокрая. Под маленьким холмиком земли тоже не видно никакого хода. Но он есть, оказывается, очень узкий, рыхлый, забитый землей. Чтобы его проследить, пришлось нарушить целостность десятка подземных жилищ таинственного незнакомца. Но и этот десяток норок раскопан попусту. Во всех норках ходы терялись или, казалось, кончались тупиком.
Поиски подземного жителя солончаковой площади утомляют своим однообразием и неудачами. Хочется все бросить и пойти к биваку, где уже давно готовят обед, откуда доносятся веселые голоса и смех моих спутников по экспедиции. Но приходится брать себя в руки и трудиться, пока удача не вознаграждает поиски. Одна из едва заметных норок на глубине около сорока сантиметров все же заканчивается крохотной каморкой, в которой вижу маленькую, около сантиметра длиной жужеличку, светло-желтую, с темными продольными пятнами на надкрыльях. Она недовольна тем, что ее глубокая и сырая темница вскрыта, в нее ворвались жаркие лучи яркого летнего солнца, и, энергично работая коротенькими ножками, пытается спастись бегством. Ловлю ее и с любопытством разглядываю. Поражает, как такая крошка, не обладая никакими особенными приспособлениями, смогла выбросить наружу столько земли. Ее вес примерно в тысячу раз тяжелее веса тела усердного землекопа.
Но для чего жуку понадобилось так глубоко зарываться в бесплодную землю, ради того, чтобы отложить яички? Но тогда чем же будут питаться в этой соленой земле ее личинки? Или, быть может, влажная почва солончака кишит неведомой нам живностью, микроскопически маленькими червячками или личинками водных насекомых, пробуждающимися только ранней весной, когда солончаковое пятно становится временным озером?
Никто не может ответить на этот вопрос и никто никогда не исследовал, есть ли жизнь в почве такыров и солончаков после того, как с их поверхности испарится вода. Наверное, есть своеобразная и богатая жизнь!
Как жаль, что я не могу заняться этими маленьким и интересными жучками!
Мое знакомство с крохотной желтой жужелицей не прекратилось. Прошло несколько лет, и я на Балхаше, на его северо-восточном засоленном берегу. Вечером неожиданно вижу массовый лёт подземных жужелиц. Они летели таким густым роем, что покрыли меня, оказавшегося на их пути, запутались в волосах, полезли под одежду. От них, казалось, не было спасения. Но солнце село за горизонт, на пустыню опустились сумерки, и полет крохотных пилотов прекратился.
Рано утром я уже не мог найти ни одного жучка. Куда они все делись – не знаю. Впрочем, всюду виднелись крохотные комочки земли. Наверное, все жучки закопались во влажную землю солончака.
Чаепитие
В пустыне уже в мае бывают такие жаркие дни, что все живое прячется в спасительную тень. В жару горячий чай утоляет жажду и, вызывая испарину, охлаждает тело. Наши запасы воды иссякли, дел предстояло еще немало, каждая кружка воды была на учете, поэтому горячий чай казался роскошью. В такое время у нас объявились неожиданные гости: маленькие комарики-галлицы, из-за личинок которых появляются различные наросты на растениях. Покружившись над кружкой, они садились на ее край и с жадностью утоляли жажду сладкой водой. Их тоненькие и длинные узловатые усики с нежными завитками волосков трепетали в воздухе, как бы пытаясь уловить различные запахи, а иногда одна из длинных ног быстро вздрагивала. Так и пили мы чай вместе с галлицами.
Это чаепитие напомнило одну из давних велосипедных экскурсий по Казахстану. Загрузив багажник спальным мешком, пологом и продуктами, я тронулся в путь, намереваясь добраться в тот же день до озера Сорбулак. Судя по карте, до него было около пятидесяти километров.
В безлюдной пустыне дорог множество, и каждый развилок вызывал сомнения и раздумья. Больше доверяя компасу, я продолжал путь.
Через несколько часов на горизонте появилось странное белое зарево. Уж не там ли Сорбулак? Свернув с дороги, пошел целиною по направлению к нему, лавируя между кустиками терескена и верблюжьей колючки. Еще час пути, и открылась обширная впадина диаметром километров десять, искрившаяся белой солью. Кое-где по ней разгуливали легкие смерчи, поднимая в воздух белую пыль. Впадину пересекала казавшаяся на белом фоне черной узенькая полоска воды, окаймленная реденькими тростниками. При моем приближении с нее снялась стайка уток.
Ручей оказался соленым. Но вблизи его истока виднелось маленькое болотце, в центре которого из-под земли выбивались струйки почти пресной воды, более или менее сносной. У этого источника я и остановился.
Обширная площадь жидковатой грязи, прикрытая белым налетом, кое-где сверкала длинными и причудливыми кристаллами соли. Полнейшее безлюдье и тишина производили своеобразное впечатление.
Было очевидно, что весною эта впадина заливалась водою и становилась настоящим озером, но с наступлением жарких дней быстро высыхала.
Здесь оказалось много разнообразных насекомых, которые приспособились жить на солончаках и солянках, окружавших полосой всю впадину. Пресное болотце, судя по следам, посещалось многими жителями пустыни. Я увидел отпечатки лап барсука, лисицы и даже волков. Но пить сырую воду было невозможно: она сильно пахла сероводородом. По опыту я знал, что этот привкус легко исчезает при кипячении.
Остаток дня прошел незаметно. По берегам озера среди солянок оказалось много нор тарантулов, которыми я тогда особенно интересовался.
Наступил вечер. Высоко над землей стали быстро проноситься какие-то бабочки. При полном безветрии все они летели безостановочно в одном направлении, на запад. Каждая бабочка летела сама по себе, в отдалении от других. Ни одну из них поймать не удалось, и участницы переселения остались неизвестными. Массовые перелеты бабочек хорошо изучены в некоторых странах. Нередко бабочки летят осенью на юг, где зимуют, а весной, подобно птицам, возвращаются на родину. Но о бабочках пустыни, совершающих массовые перелеты, никто ничего не знал.
Потом стали раздаваться легкие пощелкивания о брезентовый верх спального мешка: что-то падало сверху почти отвесно, подобно дождю. Вот падения стали учащаться, и вокруг на земле закопошились маленькие жужелицы. Жуки, видимо, летели тоже на большой высоте.
Дождь из жужелиц продолжался недолго. Возможно, жуки тоже переселялись, и их рой, пролетая над пустыней, внезапно снизился. Подобное поведение нехарактерно для жужелиц, обычно не склонных ко всякого рода скоплениям.
Еще больше сгустились сумерки. Начала гаснуть вечерняя зорька и, как бывает на юге, быстро наступила ночь, и загорелись первые звезды. Теперь, когда день закончился, пора кипятить воду и вдоволь напиться чаю после жаркого дня и тяжелого путешествия.
Топлива было мало. Все же из мелких палочек и сухих стеблей разложил маленький костер и повесил над ним котелок с водой.
Стояла удивительная тишина, было слышно тиканье карманных часов. Иногда раздавалось гудение, отдаленно напоминавшее звук мотора самолета. Потом гудение стало громче, раздалось совсем рядом, мимо пролетело что-то большое черное и шлепнулось у костра. Это был самый крупный из наших жуков-навозников Gamalokopr, бронированный красавец с широкими передними ногами-лопатами, в блестящем черном костюме, отражавшем пламя крохотного костра. Вслед за ним, покружившись в воздухе, попал прямо в костер второй жук, разбросав горящие веточки. Третий стукнулся о дужку котелка и свалился в него. Потом воздух наполнился жужжанием крыльев, и высохшая трава пустыни зашевелилась от множества жуков.
Костер был потушен жуками, а красавцы навозники ползли и летели со всех сторон. О чае не приходилось и думать.
Попив тепловатой и пахнущей сероводородом воды, я залез в спальный мешок. Лёт жуков постепенно затих, а те, что приземлились возле меня, расползлись или улетели.
Ночью с холмов раздался заунывный и долгий вой волков. Хищники были явно недовольны мною, занявшим место водопоя. Потом что-то крупное стало разгуливать по спальному мешку. Пригляделся. На брезенте уселась большая фаланга. Попытался ее сбросить, двигая ногами в мешке, но она, такая наглая, помчалась к голове и, по пути хватив за палец челюстями, скрылась в темноте.
На озере я провел еще один день. Царапина от укуса фаланги в сухом и солнечном климате пустыни быстро подсохла. Впрочем, о ней я не беспокоился: фаланги не имеют ядовитых желез, и слухи об опасности этих паукообразных вымышлены.
На следующий вечер дружного полета больших навозников уже не было, жуки не мешали кипятить чай, не летали и бабочки, не падали сверху жужелицы и вечер казался обыденным. Видимо, большие навозники и жужелицы оказались готовыми к брачному полету в один и тот же день. А это немаловажное обстоятельство: попробуйте в громадной пустыне встретиться друг с другом.
Прошло двадцать лет, и так случилось, что я за это время ни разу не бывал на Сорбулаке.
Весна 1969 года была необычно дождливая и прохладная, пустыня покрылась обильной весенней травой и цветами. Асфальтовое шоссе прорезало холмы вместо проселочных дорог, по которым когда-то я путешествовал на велосипеде. По шоссе мчались автомашины. Велосипедом теперь на столь большое расстояние никто не пользовался. И сам я сидел за рулем легковой машины, загруженной массой вещей, обеспечивающих удобство экспедиционного быта и работы. Вокруг зеленели всходы пшеницы: сельскохозяйственные посевы заняли большие площади в этой, когда-то глухой и обширной, пустыне. Иногда по пути встречались поселки совхозов.
Сорбулак казался все таким же на просторах пустыни. Только на месте солончака блестело, отливая синевой неба, озеро. Снежная зима и весенние дожди заполнили водой почти до самых краев эту бессточную впадину. На кромке голого топкого берега виднелись влипшие в грязь погибшие большие навозники – потомки тех, кто когда-то разбросал мой крохотный костер. Только на вязком берегу уже не было видно ни следов барсуков, ни лисиц, ни волков. Не летали и утки. Лишь когда зашло солнце, сверкнув красным закатом по полоске воды, на Сорбулак прилетели осторожные утки-атайки и долго в темноте переговаривались гортанными голосами.
Что влекло к Сорбулаку этих жуков? Они – ночные жители, днем не активны. Ночью же, когда стихал ветер, от озера во все стороны тянуло густым запахом сероводорода. Этот газ образуется от гниения органических веществ, навоза и разлагающихся трупов. Не запах ли сероводорода привлекал к озеру больших навозников? Летом домашних животных перегоняли на горные пастбища, и бедные жуки явно голодали. К тому же, как я недавно выяснил, брачные дела навозники справляют совсем в другой обстановке. Самцы разыскивают самок в вырытой ими норе и с запасенным большим навозным шаром.
Глава пятая
Метеорологическая служба
Муравьи – предсказатели
Умение предугадывать заранее погоду – одна из удивительнейших способностей животных. Она до сих пор как следует не изучена и не объяснена. По всей видимости, эта способность обусловлена различными реакциями организма на множество физических аномалий, предшествующих изменению погоды: влажность, атмосферное давление, электромагнитные излучения и многое другое, еще нам не известное. Эволюция и жестокий естественный отбор отработали это жизненно важное свойство…
Издалека я заметил четыре черных пятна на низеньком кустике серой полыни. Они были хорошо видны на светлом фоне совершенно выгоревших от зноя лёссовых холмов предгорья Заилийского Алатау. Холмы безжизненны, на них – ни одной зверушки, птички, насекомого. Лишь кое-где мелькают как всегда неугомонные муравьи-бегунки, разыскивающие пропитание в царстве летнего покоя. Черные пятна обещали быть интересными. Впрочем, взбираясь по крутому склону к ним, я заранее решил, что это черные тли, обсевшие растение, может быть, вместе с муравьями. Хотя откуда сейчас быть тлям? Растения так сильно выгорели летом, чрезмерно жарким, бедным осадками.
Но я увидал неожиданное. На веточках полыни сидели четыре кучки муравьев ( Tapinoma erraticum). Они тесно прижались друг к другу и даже сцепились ногами. Между ними виднелись светлые личинки. На земле, от скопления к скоплению торопливо носились другие муравьи, кое-кто из запоздавших мчался из-под кустика полыни с личинкой, торопливо взбирался вверх и присоединялся к общей компании застывших в неподвижности собратьев.
Муравьи – завзятые непоседы. Они часто снимаются всей семьей и переселяются на новые места, чаще всего на небольшие расстояния, заканчивая процедуру смены мест через несколько часов. Иногда переселение может тянуться с перерывами несколько дней, и кочевники уходят далеко от прежнего места обитания. Пристрастием к частой смене жилищ они в какой-то мере похожи на знаменитых, обитающих в тропиках странствующих муравьев-ацетонов.
Чем вызвана такая странная особенность образа жизни муравьев, сказать трудно. Но как бы там ни было, эти маленькие черные муравьи периодически кочуют, за что и получили название блуждающих.
Все это я хорошо знал. Но зачем сейчас забираться на кустики? Я отменил намеченный заранее поход по выгоревшим холмам и уселся рядом на сухую пыльную землю. Впрочем, думалось, стоило ли возле них задерживаться: муравьи забрались на кустики, чтобы переждать жару и не перегреть своих нежных личинок и куколок. Но ради этого они могли спрятаться под кустиками полыни, в щелках и старых норках, да и сегодня не особенно жарко, земля еще не успела нагреться от солнечных лучей, по небу плывут с запада высокие и легкие перистые облака, а над дальними горами повисли серые тучи.
Просидел возле муравьев почти час, пока терпение не истощилось, и побрел к биваку. Муравьи не желали покидать свои скопления.
Вскоре солнце закрылось перистыми облаками, а серая громада туч передвинулась с гор поближе к холмам. Стало прохладнее. Я проведал муравьев. Они не сдвинулись с места. Нет, не из-за жары они собрались сюда на полянку, а из-за чего-то другого!
Загадка не давала мне покоя. Решил их проведать еще вечером. Но на бивак налетели порывы ветра, тучи пыли закрутились над холмами, солнце погасло, упали первые капли дождя, потом разразился проливной дождь, и потекли по голым холмам ручьи грязной желтой воды. Собираясь в ложбинках в общий поток, вода низвергалась в овраги.
Вот и нашлась разгадка странного поведения муравьев. Но ее еще надо было проверить. Пришлось тащиться по скользкой глине к месту находки.
Я застал муравьев на старом месте почти в том же положении. Но оцепенение малышек будто прошло. Муравьи стали сползать вниз потом спустились на землю, объединились в одну процессию и отправились в путь. Их временной остановке пришел конец. Не зря они собрались на растениях. На земле потоки воды разметали бы и погубили все их семейство. За четыре часа, а возможно и более, муравьи предугадали ливень, и инстинкт, унаследованный от предков и отработанный миллионами лет эволюции, подсказал, что следует предпринять.
С уважением я смотрел на маленьких тружеников, на все их великое переселение, на то, как они быстро и старательно несли свое потомство, как от кустика к кустику в обоих направлениях бежали муравьи-распорядители.
Доброго пути, муравьи!
Странное бездействие
Свирепый и прохладный восточный ветер дул беспрестанно весь день, и вершина Поющего бархана курилась длинными космами песка. Ветер замел все следы, нагромоздил валы песка возле кустов белого саксаула, песчаной акации и дзужгуна, а когда к вечеру прекратился, сразу потеплело, и солнечные лучи согрели остывший песок.
На Поющем бархане, на почти голых песках, да и во многих других местах песчаных пустынь Средней Азии живет замечательный муравей – бледный бегунок ( Cataglyphis pallidus). Необыкновенно быстрый, поразительно энергичный, он носится с невероятной быстротой по песку в поисках добычи. Светлый, с едва заметными черными точечками глаз, он совершенно не различим на песке. В солнечную погоду его выдает только тень, по ней и можно обнаружить этого жителя пустыни. В пасмурную погоду его разглядеть почти невозможно.
Песчаный бегунок находит дорогу к своему жилищу, не пользуясь пахучими следами, и сам их никогда не оставляет. На подвижном песке, текущем при дуновении ветра, пахучие следы бесполезны. И все же бегунок обладает удивительными способностями ориентироваться среди однообразия сыпучих барханов.
Жилище песчаного бегунка не сложно, ходы идут на глубину до полутора метров, до слоя плотного и слегка влажного песка. Под землей муравьи отлично угадывают, когда кончился ветер и можно выбираться наверх, приниматься за раскопку своих хором. Вот и сейчас, едва космы песка улеглись, как на вершине Поющего бархана, появилось сразу четыре команды бегунков. Усиленно работая, они уже наскребли по порядочному холмику вокруг ходов, и, судя по ним, заносы их жилища были немалые.
Невольно засмотришься на работу неутомимых тружеников. Каждый из них, широко расставив вторую и третью пару ног и слегла приподнявшись, быстро-быстро отбрасывает песок передними ногами, подобно тому, как собаки роют землю. У каждого сзади летят струйки песка. Зрелище команды муравьев, бросающих струйки песка, необыкновенно.
Но вот муравьи выстроились цепочкой и стали перебрасывать песок друг другу. Живой конвейер казался еще более интересным. Он, видимо, предназначался для освобождения хода от глубокого завала, так как песок летел из темного отверстия, ведущего в подземные лабиринты.
Иногда конвейер распадался, и вместо одной длинной цепочки оказывалось две или три коротких, но быстро восстанавливался в одну длинную. Когда один из участников этой «живой машины» исчезал, отправляясь по другим делам, его место мгновенно занимал другой. Но что поразительно! Выбывший из конвейера не отдыхал. С неменьшей энергией он принимался за другие дела. Очевидно, смена деятельности утомляла меньше. Это создание казалось источником неиссякаемой и кипучей энергии.
Обычно песчаные бегунки живут изолированными муравейниками, каждый из которых состоит из одной-двух сотен рабочих и единственной самочки. Но тут, недалеко друг от друга, расположилась целая колония из четырех дружественных семей, свидетельствуя о мире, царящем в этом обществе. Один из бегунков тащил к себе от соседей небольшой пакетик яичек. Такой добровольный обмен или заимствование укрепляет дружественные отношения и препятствует враждебности.
В то время как возле каждого муравейника трудилась аварийная команда, ликвидировавшая последствия песчаной бури, другие члены общества успели обежать песчаные холмы, и кое-кто уже возвращался с добычей: маленькой мушкой, нежной незрелой кобылкой, крохотной гусеничкой, невесть где добытой среди царства голого песка. Глядя на эти тельца, до предела переполненные энергией, я думал о том, что, очевидно, бегункам свойственны только два состояния: или безмятежный отдых в подземном царстве, или кипучая деятельность наверху в мире света и тепла.
На следующий день утром, когда солнце поднялось из-за скалистых гор и обогрело пустыню, над редкими цветами пустыни зажужжали пчелы и мимо нас прошуршали крыльями дальние путешественницы – стрекозы, я поспешил проведать компанию песчаных бегунков. Думалось, что там сейчас кипит работа. Но к удивлению входы в муравейнички были пусты. Лишь несколько светлых головок с черными точечками глаз выглядывало из темноты подземелья, да высунувшиеся наружу шустрые усики размахивали во все стороны.
Странное поведение бегунков меня озадачило. Что бы оно могло означать? Уселся на походный стульчик и стал приводить в порядок записи, поглядывая на холмики, окружающие входы в жилища муравьев.
Прошло около часа. Солнце еще больше пригрело пески. По ним, сигнализируя пестрыми хвостиками, стали носиться забавные песчаные ящерицы-круглоголовки. Быстро прополз обычно медлительный степной удавчик. Большая муха со звоном стала крутиться возле кустика саксаула. Бегунки, такие любители жары, не показывались.
Вдруг по склону дальнего бархана промчалось что-то серое и кругленькое, похожее на зверушку. Я не сразу догадался, что это сухой кустик перекати-поля. Затем мимо меня быстро прокатились, будто живые, пушистые шарики семян дзужгуна. Шевельнулись ветки песчаной акации, засвистел ветер в безлистных ветвях саксаула, вершина Поющего бархана закрутилась желтыми космами несущегося песка, всюду песок стронулся с места и побежал струйками.
Началась песчаная буря. За несколько минут исчезли крошечные холмики муравейничков песчаного бегунка и ничего от них не осталось. Так вот почему неугомонные бегунки не вышли сегодня на охоту! Они заранее знали о приближении бури. Их, крошек, могло легко разметать ветром. Но как они угадали предстоящее изменение погоды? Какие органы чувств с такой точностью подсказали, что надо сидеть в жилище и никуда не отлучаться?
Когда-нибудь ученые узнают про таинственный живой приборчик, спрятанный в крошечном тельце бегунка, и смогут построить что-либо подобное для своих целей.
Муравьиная гидрометеослужба
По кромке низкого песчаного берега реки Или бегают желтые и белые трясогузки. Семеня тонкими ножками, они высматривают зоркими черными глазками добычу. Сюда же прилетают осы и мухи, мелкие жучки ползают по песку. Иногда волны выбрасывают на берег тонущее насекомое. Всеми ими лакомятся трясогузки. Сюда же беспрерывно и, как всегда, деловито наведываются береговые муравьи ( Formica subpilosa), возвращаясь с какой-либо добычей.
Два прошедших жарких дня растопили снега и льды высоко в горах, откуда берет начало река, и теперь в ней стал подниматься уровень воды. Она постепенно стала наступать на берег, залила часть косы, постепенно скрыла и коряги, лежавшие на берегу, добралась и до того места, где земля покрылась глубокими трещинами, стала из них выгонять множество черных с металлическим отливом жуков-жужелиц. Целые легионы их, спасаясь, побежали к высокому берегу, к зарослям лоха и каратуранги. За ними мчались синие жужелицы, задрав кверху брюшко, спешили жуки-стафилины ( Staphylinidae).
А вода продолжала прибывать. Мусор несло по фарватеру почти точно по знакам бакенщиков. Иногда медленно, будто нехотя перевертываясь с боку на бок, проплывали стволы деревьев. С шумом обваливались подмываемые берега. Кое-где вода побежала по старым протокам, давно высохшим и заросшим травами и кустарниками. Еще двадцать-тридцать сантиметров и будут затоплены низкие берега.
Береговой муравей хорошо знаком с капризами реки. Быть может, вода и не зальет низкие берега и завтра пойдет на убыль, но уже началась эвакуация в старые зимовочные помещения на песчаных буграх. Там надежней!
Как же муравьи почувствовали заранее угрозу затопления? Ведь не могли же они следить за колебанием уровня воды в реке или руководствоваться паникой спасающихся от наводнения насекомых? Мало вероятно и то, что в глубоких подземных ходах появилась вода, предупредив о предстоящем наводнении, уж слишком быстро поднимался уровень воды в реке. Как бы там ни было, муравьиная гидрометеослужба сработала отлично.
На следующий день, когда вода пошла на убыль, переселение муравьев прекратилось. Угроза затопления миновала. Летние жилища вновь стали безопасными.
Бабочки-паникерши
Близ села Подгорное горы Киргизского хребта показались нам особенно красивыми. Увидали мы их издалека, и все сразу захотели побывать там, хотя бы вблизи. Громадные, сизо-голубые, гранитные, почти отвесные скалы, увенчанные белыми полосками ледников, казались загадочными и какими-то нереальными. А внизу расстилались зеленые предгорья и округлые лёссовые холмы, покрытые степными травами. Над горами – густо-синее небо и на нем едва различимая стая черных птиц взвивается штопором все выше и выше.
Дорога к горам оказалась плохой. Мелкая светлая пыль неотступно ползла вслед за машиной. Иногда путь преграждали гранитные валуны. Кое-где на холмах проглядывали отвесные глинистые обрывы, изрешеченные многочисленными норами птиц, зверей и диких пчел. Здесь интересно, есть что посмотреть.
