Текст книги "Подвиг тридцатой батареи
(Второе, переработанное издание)"

Автор книги: Павел Мусьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

28 декабря ночью советские войска высадились на Керченском полуострове. Фашисты сразу же сняли одну дивизию с южного крыла Севастопольской обороны и вместе с резервной дивизией бросили под Керчь. А на Северной стороне атаки продолжались с неослабевающей силой. Мало того, они неожиданно усилились.

Манштейн в своей книге сообщает, что, когда общий штурм Севастополя не удался, Гитлер приказал во что бы то ни стало прорваться к Северной бухте с тем, чтобы, заняв этот берег, контролировать вход и выход из порта. Вот почему гитлеровское командование так упорно бросало в бой сильно поредевшие части своего 54-го корпуса.

Манштейн пишет, что 31 декабря командиры дивизий этого корпуса снова доложили об огромных потерях, и он вынужден был нарушить приказ Гитлера и прекратить наступление.

Но вернемся на несколько дней назад. Особенно тяжело было драться воинам батареи 29 и 30 декабря. В этот день немцы уже прорвались к Братскому кладбищу, надвинулась реальная угроза окружения. Батарея – стационарное сооружение, маневрировать не может, приказа об отступлении не было, значит, нужно было держаться во что бы то ни стало. Пусть кругом идет бой, по броне башен секут снарядные осколки и пули, пусть уже в казармах батареи засели вражеские автоматчики, все равно надо драться.

Генерал П. А. Моргунов несколько раз в день звонил Александеру для того, чтобы «прощупать» его настроение и настроение личного состава. Но ни разу не слышал жалоб, не уловил каких-либо признаков паники: был суровый и тревожный разговор двух командиров, понимающих сложность обстановки. Александер заверял, что все батарейцы готовы драться до последнего дыхания…

И они дрались именно так, используя все возможности для того, чтобы нанести врагу как можно больший урон.

Нередко политработники батареи участвовали в боях как строевые командиры. Так, секретарю комсомольской организации Устинову было поручено командовать отдельным огневым взводом, сформированным из одного «стволика», счетверенной зенитной пулеметной установки, которой командовал лихой сержант Колбин, двух станковых и двух ручных пулеметов. Это подразделение было подвижным и появлялось всегда там, где в нем была особая нужда. Огонь этого взвода давал возможность останавливать наступление врага на сравнительно большом участке фронта. Однажды огнем взвода было уничтожено более сотни гитлеровцев. Этот отдельный взвод направляли на самые тяжелые участки фронта, где врагу удавалось потеснить наши части. В последние дни обороны секретарь комсомольского бюро и политруки подразделений тоже дрались как командиры, возглавляя группы бойцов. В перерыве между боями политработники изучали уставы и наставления, а также тактику противника, его боевые средства.

На огневую позицию батареи матросы восьмой бригады морской пехоты притащили трофейное противотанковое орудие и два ящика снарядов к нему. Окунев с помощью этого орудия и двух «стволиков» организовал атаку на свои же казармы, выделив из батареи три десятка матросов. По условиям рельефа орудия главного калибра батареи по казармам бить не могли – фашисты оказались в мертвом пространстве. Это было очень опасно, потому что из казарменного городка простреливались подходы к батарее с тыла. Немцев поддерживали танки, выбить их из каменных домов было очень трудно. Но орудия, стреляя прямой наводкой по танкам и по домам, заставляли врагов прятаться за каменные стены. А в это время матросы подползали к казармам и швыряли в окна гранаты. Уцелевшие немцы пытались бежать, но их в упор расстреливали из автоматов. Один из танков попытался выползти из-за дома, в борт его угодил снаряд, и он загорелся. Два других уползли. Краснофлотцы батареи совместно с бойцами морской пехоты очистили казарменный городок от гитлеровцев.

Однако слухи о возможности окружения проникли и под массив. Комиссар батареи собрал партийных активистов и разъяснил задачу.

– Никакой паники, окружение может быть только временное. Связь с дивизионом восстановлена, с командованием района – тоже. Внушить всем и каждому, что помощь идет: морская пехота уже перешла в контрнаступление. Все немцы, проникшие сегодня утром в наш тыл, перебиты или взяты в плен. Пленные подтверждают, что их послали в бой без пополнения, что батальоны сведены в роты, а в некоторых ротах и отделения не наберется. Везде в балках и на холмах вокруг нашей батареи валяются сотни фашистских трупов. Мы устоим. Наши орудия способны действовать, боеприпасы имеются, потери среди личного состава даже в ротах, обороняющих батарею, сравнительно небольшие.

Положение батареи было все же настолько тяжелым, что пришлось сформировать еще одну роту под командованием помощника командира батареи старшего лейтенанта В. И. Окунева, политруком в роту послали Рудакова, командиром первого взвода был назначен второй механик батареи воентехник 1 ранга Рева. Половина личного состава роты была из пятой боевой части. На обслуживание котлов и энергетики Андриенко оставил только одну смену. Рота тоже вошла в состав 8-й бригады морской пехоты и вскоре схватилась с врагом врукопашную. В ход пошли штыки, приклады. Рева заколол двух фашистов и упал раненный. Зажав рукой рану, он поднялся и побежал вперед, призывая бойцов следовать за собой.

Матрос Заика застрелил одного фашиста из винтовки и схватился с другим в штыковом бою. Немец хорошо парировал удары, но Заика продолжал теснить врага. Наконец фашист схватился за ствол винтовки и медленно стал оседать на землю.

Пулеметчики Медведев и Токаренко незаметно подползли к флангу фашистов, ударили длинной очередью по их неровной цепи. Враги заметались в поисках укрытия, а пулемет все бил и бил. С воплями и бранью уцелевшие фашисты откатились в лощину. Бой разгорелся по всей территории батареи. Немцы цеплялись за каждый бугорок, отсиживались в воронках, злобно и упорно принимали штыковые атаки. Вот на матроса Бригеля навалились двое. Одного он заколол быстро, а со вторым схватился в смертельной борьбе. Немец был очень сильным и уже стал душить Бригеля, когда кто-то из матросов подскочил сбоку и всадил фашисту нож между лопаток.

Пулеметчик сержант Ярыгин подпустил врагов на двести метров, а потом спокойно, как на учении, дал длинную очередь. Немцы залегли и поползли вспять, но им во фланг открыли меткий огонь бойцы роты Окунева. Враг медленно отступал, и, как только его цепи отошли на значительное расстояние, орудия батареи дали несколько залпов шрапнелью. Убитых у фашистов стало еще больше.

Роты Тридцатой и рота Десятой батареи были подчинены командирам батальонов 8-й бригады морской пехоты. Получив в свое распоряжение такую силу, командиры сильно поредевших батальонов Хотин и Головин контратаковали противника и освободили важные высоты. Бывший политрук роты Окунева В. Рудаков в своих воспоминаниях пишет: «Наступательный порыв батарейцев был настолько сильным, что, несмотря на ураганный минометный и автоматный огонь противника, роты (Матушенко и Окунева) заняли высоту с ходу, а за ней и вторую. Было уничтожено несколько десятков гитлеровцев, захвачены трофеи: четыре ручных пулемета, миномет, орудие малого калибра, до десятка немецких автоматов и лошадь».

Отделение комендора Пустовойта ползком между скал пробралось в тыл немцам и подняло панику, это очень помогло наступающим.

Батарейцы захватили высоты. Надо было бы окопаться, но лопат не оказалось. Когда краснофлотцы уходили из-под массива в бой, то их снабдили теплым бельем, ватниками, патронами. Но саперных лопат на батарее не было. Пришлось окапываться трофейными лопатками немцев, штыками и даже касками убитых фашистов. Немцы же, естественно, не ждали, пока моряки окопаются, и пустили на высоту авиацию, пробомбили раз, другой. Потом начался ураганный огонь артиллерии и минометов. Роты несли потери, но держались стойко и встретили следующие атаки фашистской пехоты метким организованным огнем. Вскоре стемнело, и атаки прекратились. Моряки продолжали окапываться. Ночью приехал на машине краснофлотец Бригель, его послал Александер, дав ротный миномет и десятка два мин к нему. Окунев обрадовался и отправил Бригеля в батальон за пищей, боеприпасами и лопатами. В кромешной темноте Бригель нашел штаб и тыл батальона, привез термосы с горячими щами и десяток лопат.

К утру батарейцы уже были в окопах, пусть неглубоких, но все же защищающих от пуль и осколков. Немцы рано утром сделали короткий огневой налет, а затем пошли в атаку при поддержке трех танков. Шел мокрый снег, залепляя глаза. Сквозь его пелену то там, то здесь появлялись фашистские автоматчики. Их уничтожали, не подпуская на гранатный бросок. Три атаки фашистов были отбиты. Много неприятностей причиняли танки. Они палили с почтительного расстояния, и хотя в окопах были такие богатыри-комендоры, которые швыряли гранату на 40–50 метров, танки были недосягаемы. Танки давали несколько выстрелов по огневым точкам и быстро сползали вниз.

Окунев и Рудаков решили послать в засаду гранатометчиков. Желающих нашлось много, пришлось выбирать самых сильных, находчивых и ловких. На правый фланг, где действовали танки, перебросили два станковых пулемета, чтобы отсечь пехоту.

Пулеметчики быстро справились с задачей. Вскоре один танк, поврежденный снарядом, немцы взяли на буксир и увели в лощину. Пехота тоже не прошла. Четвертая атака немцев закончилась для них безуспешно. Потери же они понесли очень большие. Правда, батарейцам тоже недешево обошелся этот день. Почти половина роты Окунева и большая часть роты Матушенко выбыли из строя. Раненого Матушенко унесли в лазарет Тридцатой.

Позже моряки получили приказ отступить и занять новые рубежи, с тем чтобы прикрыть отход наших частей. Роты отошли в полном порядке, немцы не сразу заметили это. Они показались только часа через два после отхода наших частей и попали под обстрел пулеметчиков Окунева. Фашисты залегли, потом раза три пытались атаковать, но безуспешно. Шесть пулеметов и десятка два автоматов, в числе которых были и трофейные, прижимали врага к земле. Так продолжалось пять суток. Постепенно выбывали из строя командиры взводов, вместо них становились новые. Гибли краснофлотцы, старшины, но позицию держали крепко. Оставшиеся в живых – горстка воинов Тридцатой, прижатая немцами к морю, – все же пробились в район батареи и заняли оборону уже на ее огневой позиции. Командир батальона морской пехоты Головин, ныне полковник запаса, дает очень высокую оценку боевой активности моряков батареи, воевавших в составе его батальона и батальона капитана Хотина, погибшего в боях на подступах к Тридцатой батарее.

Боевая дружба хорошо помогала использовать огневые средства не только Тридцатой, но и других батарей.

Бывший начальник штаба Первого гвардейского зенитного полка И. К. Семенов, ныне генерал-майор в отставке, вспоминает:

– На КП Тридцатой был наш пост ВНОС. Тридцать первого декабря позвонил туда. К телефону подошел Окунев. Я спросил: «Как дела?» Он ответил: «В казарме и в доме командного состава опять сидят немцы. Вчера их вышибли, а сегодня на рассвете они снова заняли весь казарменный городок. Из наших орудий туда не стрельнешь: мертвая зона. Дай огоньку по домам, я скорректирую».

Через несколько минут пять зенитных батарей открыли беглый огонь по казарменному городку. Дома загорелись, немцы забегали в поисках укрытий. Слышу, как Окунев бранится и кричит: «Так их перетак, шрапнель давайте, фашисты на улицу высыпали!» Мы, конечно, дали и шрапнель. После десятиминутного огневого налета Окунев дал «дробь», а потом рассказал, как фашисты выскакивали из окон его квартиры и падали под градом пуль и осколков.

«Хороший новогодний подарок сделали им твои зенитки, Иосиф Кузьмич», – позвонил Семенову Окунев и поблагодарил зенитчиков от имени всего личного состава батареи.

Казарменный городок был снова очищен от врагов, а его развалины заняла морская пехота и держала до середины июня 1942 года.

Борьба на поверхности в эти дни шла почти непрерывно. Внутри массива положение тоже было напряженным. Бетон и сталь отгораживали людей от внешнего мира. Стреляли в этот период значительно реже: пушки износились и снарядов было мало. Бойцы, старшины и командиры стояли на боевых постах. С поверхности глухо доносились отголоски боя, а тут, под бетоном, стояла напряженная тишина и неизвестность, поэтому нервы людей были натянуты. В хозяйство лейтенанта Репкова, скрытое в толще горы на большой глубине, с поверхности не доносилось почти никаких звуков. Мягкий матовый свет озарял многочисленные приборы, у которых в напряженных позах стояли краснофлотцы, готовые выполнить команду. Хмурый, невыспавшийся Репков время от времени спрашивал у Александера по телефону, как дела. Тот лаконично отвечал, и снова наступала гнетущая тишина.

Изредка забегал Соловьев и рассказывал о положении наверху.

– Товарищ командир, почему стреляем мало, ведь бой же идет за наш городок? – спрашивали Репкова подчиненные.

Репков виновато смотрел на бойца и недовольно отвечал:

– Не знаю, командованию виднее, когда и как стрелять. Может быть, сейчас сподручнее бить врага пулей, чем снарядом.

– Тогда зачем же нам тут сидеть? Честно говоря, шибко подраться хочется, должок фрицу отплатить.

Разговор прерывает телефонный звонок из командного поста.

– Есть, послать четверых с боеприпасами, товарищ капитан, – отвечает Репков. Положив трубку, он с минуту думает, потом называет четыре фамилии, в том числе и фамилию того бойца, который считал себя «должником» фашистов.

– Патронов взять по сотне штук, одеться потеплее. И драться так, чтобы наш Центральный пост за вас не краснел, понятно?

– Не подкачаем, товарищ командир.

В башни шум боя доносился явственнее, и бойцы нервничали. В орудийных расчетах людей осталось немного, так как большая часть бойцов и младших командиров башен дралась в составе тех трех рот, которые защищали батарею на поверхности холма. В башни сведения извне доходили быстрее, чем в Центральный пост, личный состав башен с тревогой прислушивался к шуму боя.

– Товарищ старшина, Иван Сергеевич, почему меня не взяли в роту, разве я недостоин драться с врагом лицом к лицу? – спрашивал командир орудия старшину Лысенко, заменявшего командира башни.

– А ты, Федор, и дерешься лицом к лицу. Только твое лицо не такое, как у тех, кто в ротах. Вот твое лицо, – указал Лысенко на четырехсоткилограммовый снаряд. – Плюнешь таким фашисту в рожу – от него мокрое место останется. Не можем все выйти из-под бетона и драться с винтовками.

ДРАЛИСЬ КОКИ И ХЛЕБОПЕКИ…

Понятия о строевой и нестроевой службах совсем смешались в дни тяжелых боев за Севастополь. Дрались все, даже коки и хлебопеки. Единственный парикмахер батареи и тот в особенно тяжелые минуты брал винтовку и уходил в одну из рот. Заместитель командира по хозяйственной части техник-интендант Иван Подорожный командовал отдельным взводом, в который входили шоферы, кладовщики, ездовые, писаря. Подразделение Подорожного мужественно обороняло отведенный ему сектор. Подполковник запаса Подорожный, вспоминая об этих днях, особенно тепло отзывается о начальнике гаража главном старшине коммунисте Иване Данилове. Это был не только меткий стрелок и искусный маскировщик, но и находчивый разведчик. Вместе с разведчиками пехотной части Данилов ходил в тыл врага за «языками». Однажды он привел молодого немца, тот был страшно перепуган и долго не мог говорить. С помощью словаря Подорожный и Данилов задали ему вопрос: «За кого и за что воюешь?» Немец ответил, что за благополучие родителей: они ждут от фюрера обещанной земли, которой у них сейчас очень мало.

Во время допроса в землянку вошел комиссар батареи. Услышав слово «комиссар», немец затрясся, изменился в лице и стал плакать. Когда Соловьев заговорил с солдатом, тот был удивлен тем, что матросский комиссар знает немецкий язык.

На наивный вопрос пленного, разрешается ли в плену молиться богу, Соловьев ответил, что это личное дело каждого, что пленный должен подчиняться дисциплине, честно работать и что по отношению к нему будут соблюдены все международные нормы, касающиеся обращения с пленными.

После этого пленный рассказал много интересного. Потом спросил Подорожного, все ли такие комиссары у русских. Подорожный успокоил его: все такие, иными и быть не могут.

Пленный, слышавший ранее о комиссарах совсем другое, задумался и замолчал.

Техник-интендант 1 ранга И. Т. Подорожный (1942 год).

Во время декабрьских боев фашисты заняли высотку вблизи рубки командного пункта и стали оттуда вести наблюдение. Выбить их было очень трудно: подступы простреливались многослойным пулеметным огнем. Стрелять из башенных орудий было невозможно: высотка находилась в мертвом пространстве. Немцы же окопались и стали рыть ходы сообщения. Потом притащили противотанковую пушку и начали бить по командному пункту. Снаряды не могли пробить броню КП, но беспокойства доставляли много. То оптика сквозь амбразуры и смотровые щели засорится песком, то осколки залетят.

Однажды ночью старший лейтенант Окунев собрал небольшую группу матросов и повел штурмовать высотку. Было ветрено, штормовое море гудело, низкие тучи отражали ракетные сполохи, после которых становилось еще темнее. Немцы заметили группу Окунева поздно. Метко брошенная граната разбила пулемет врага. Короткая схватка закончилась истреблением фашистов. Подорвав дзот и сравняв окопы, разведчики вернулись к себе, захватив трофеи и одного раненого немца.

Командир и комиссар батареи, обходя боевые посты, зашли на участок Подорожного. Они поговорили с бойцами о том, как лучше держать оборону, а затем комиссар дал Подорожному листок бумаги, где было написано по-немецки: «Смерть Гитлеру!»

– Выложите ночью лозунг из камней на склоне горы, обращенном к немцам, – сказал он.

Подорожный выбрал подходящее место и послал туда Ивана Данилова с группой хозяйственников. Ночью они выложили эти слова из белых камней. Каждая буква, в рост человека, была окрашена известью. Утром немцы начали палить по лозунгу. Они выпустили двести пятьдесят шесть снарядов, прежде чем повредили лозунг. Матросы долго смеялись над одураченным врагом. После этого почти ежедневно выкладывали саженными буквами антифашистские лозунги, и немцы каждый раз тратили много снарядов.

– Это нам на пользу, – говорил комиссар. – У врагов снаряды убывают, а кроме того, пусть фашисты видят, что имеют дело с упорными людьми. Это, поверьте мне, действует на психику гитлеровцев.

В конце декабря фашисты, прорвавшиеся к казарменному городку, попытались сравнительно небольшими силами атаковать укрепления батареи. Одна группа немцев, засевшая в разрушенных домах, была окружена подразделением Подорожного, и после короткой схватки семнадцать пехотинцев сдались хозяйственникам. Баталеры и ездовые обрадовались удаче и повели пленных на сборный пункт. Тем временем другая группа фашистов, побольше, атаковала окопы, ослабленные уходом конвоиров. В окопах было тридцать два бойца под командованием баталера вещевой части главного старшины Сандулы. Немцев было больше сотни. Сандула, умело распределив силы, дал такой плотный огонь, что половина фашистов была перебита, остальные уползли обратно. В этой короткой схватке особенно отличился писарь Павлов, в совершенстве овладевший искусством меткой стрельбы и маскировки. Павлов сразил не менее десяти фашистов. Позже он не раз отличался и как лихой разведчик.

Командиры и комиссары секторов (вся дуга Севастопольского фронта была разбита на четыре сектора, Тридцатая батарея территориально входила в четвертый сектор) обменивались боевым опытом.

Однажды на батарею пришли бойцы Приморской армии, не раз видевшие боевую работу Тридцатой. В их понимании «батарея» – это четыре орудия, четыре гусеничных тягача, несколько машин-вездеходов и, самое большее, сотня людей. Красноармейцы походили по башням, погребам, поглядели на силовые агрегаты, центральный пост, на химзащиту, средства связи, помещения бытового обслуживания и говорят:

– Теперь нам понятно, почему немцы вас так боятся. Да тут не просто батарея, а целый подземный завод.

Один из сержантов, смерив толщу брони в боевой рубке, удивленно сообщил товарищам о результатах измерения.

– Такую рубку не пробьет даже самый большой снаряд, – сказал он.

Фашистской артиллерии и в самом деле не удалось пробить броню КП батареи, хотя прямых попаданий в него было много. Для КП была использована боевая рубка недостроенного линейного крейсера «Измаил», разобранного в середине двадцатых годов. А русская сталь исстари отличалась невиданной крепостью. Год спустя немцы в одной служебной бумаге, предназначенной для офицеров, вынуждены были признать исключительную прочность брони батареи, особенно ее боевой рубки.

Когда армейцы уходили, стихийно возник небольшой митинг. Воины Приморской армии поблагодарили моряков за меткий и сокрушительный «флотский огонек». Комендор Андросов ответил:

– Еще метче будем стрелять, дорогие товарищи армейцы. Наша сила и крепость – в боевой дружбе.