Текст книги "Ц-41. Из записок разведчика"

Автор книги: Павел Голендухин

Соавторы: Павел Шарлапов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Скелет в подвале

Но вот однажды меня опять вызвали к Хельвигу. Он сообщил, что отныне я поступаю в распоряжение капитана Р.

Это был на редкость неразговорчивый человек. Две недели учил он меня искусству тайнописи, шифровки сведений и заставлял зубрить… уставы Красной Армии. Другой офицер показывал рацию, приемы работы на ней. Третий, лейтенант Курт, что называется, душу вкладывал в обучение приемам нападения и защиты. Особенно он был усерден, когда на уроках присутствовал Р. Добивался предельной отточенности приемов. Помнится, как-то он учил меня удару в солнечное сплетение. Удар не получался. Капитан нервно двигал уголками рта. Курт, как заводной автомат, снова и снова нападал на меня, заставлял повторять оборонительный прием. Мне стало противно смотреть на старания этого служаки, и я что есть силы ударил его в солнечное сплетение. Лейтенант без чувств грохнулся на жесткий коврик.

– Это уже хорошо! – удовлетворенно заметил капитан.

…И вот я снова стою перед Хельвигом.

– Отныне вы – капитан Тутунов, – откинувшись в кресле, сообщает полковник. – Ознакомьтесь, пожалуйста, с вашим удостоверением личности. А вот ваше личное дело… Запомните хорошенько все данные о себе, чтобы не ошибиться, когда придется заполнять…

Он тщательно проверил, насколько прочно я усвоил биографию Тутунова, и приступил к инструктажу. Мне поручалось прибыть в штаб армии, находящийся сейчас рядом с городом Н., под видом офицера-дирижера Тутунова.

– Не тревожьтесь: Тутунов едет в штаб этой армии впервые. Раньше он… то есть вы, никогда там не были. Правда, вы опаздываете с прибытием к месту службы, – предупредил полковник. – Но это не ваша вина, заболели в дороге воспалением легких лежали в сельской больнице. Вот справка. Не беспокойтесь, госпиталя в этом селе нет. Так что вы могли попасть только в сельскую больницу. Не умирать же офицеру на улице, хе-хе! Все учтено, милейший Тутунов.

Далее мне предлагалось «войти в доверие» начальства и сделать все, чтобы остаться при штабе армии, при случае вступить в партию. Задача – собирать сведения о наших частях и передавать в шпионскую ставку Хельвига через точку № 3.

И полковник показал мне на карте… дом лесника.

– Точка работает регулярно. Правда, – полковник недовольно поморщился, – она опаздывает несколько с передачей данных… Устаревших много… М-да… У нас даже сомнение закралось, не захвачена ли. Задали контрольный вопрос – ответ точный. А вот данные – не ахти какие. Вы этот пробел и должны будете восполнить.

Затем он сообщил мне подробно, как разыскать бухгалтера военторга, назвал устный и вручил вещественный пароль – томик стихов Лермонтова.

– О Голованове, – заключил беседу Хельвиг, – вы ничего не знаете. Забудьте его. По секрету, он у русских в почете, они ему «капитана» присвоили, – при этих словах полковник указал пальцем кверху, что должно было означать «пошел в гору».

Как раз в это время вошел адъютант полковника и передал какую-то шифровку. Хельвиг, прочитав ее, яростно стукнул по столу своим огромным кулаком, накричал сначала на адъютанта, потом на меня и в бешенстве заметался по кабинету.

Я понял, что произошло что-то страшное. «Неужели взяли Голованова? – подумал я холодея. – Зря поторопились. Как бы…»

Мой отъезд был приостановлен.

Снова проклятые розовые стены и беловолосая Эльза. Томительное ожидание… Как-то опять явился Рекс и снова удивился, почему я никуда не хожу. И, как и в тот раз, скосил ревнивый взгляд на Эльзу.

Я немедленно вышел на улицу, хотя отлично понимал, что за каждым моим шагом неотступно следят несколько пар глаз.

У газетного киоска какой-то толстяк в пенсне тихо шепнул мне на ухо:

– Будьте осторожны. За вами слежка.

Я сделал вид, что ничего не расслышал, купил газету и отошел в сторону. Но читать ее уже не мог… Направился к кинотеатру.

У кассы молодая женщина протянула синюю бумажку:

– Купите билет, у меня лишний.

Я протянул руку за билетом. На билете по-русски было написано:

«За вами следят. Уходите».

Отказался от билета и встал в очередь.

Картина меня уже совершенно не интересовала. Сидел только потому, что уходить было нельзя.

Прямо из кинотеатра направился в бар. Занял место у стойки, пью пиво. Двое в гражданском тоже медленно прихлебывают из высоких немецких кружек и изредка лениво перебрасываются фразами.

– Налет завтра…

– Все как условлено…

– Комендатура заминирована…

– Наши начеку…

– Пароль…

И в это время, где-то за спиной прозвенел истошный крик:

– Партизаны! Хватай их!

Что произошло вслед за этим, я не помню. Очнулся в совершенно темном подвале, на холодном цементном полу.

В углу кто-то тихонько стонал.

– Кто здесь? – бросил я наугад в темноту.

– Такой же, как и вы несчастный смертник, – слабо прошелестело в ответ.

Кто-то полз ко мне.

– Откройте, товарищ, щелочку в двери… Там, внизу… Дышать нечем, проклятые!

Я не двинулся с места. Он повторил просьбу. Я оставался на месте. Тогда он сам подполз к двери и приоткрыл щель. При слабом свете я увидел вконец изможденного седого человека… На лице запеклась кровь.

– Видите, как разукрасили, гады, – простонал скелет. – И до вас доберутся.

Я ответил, что не жду его участи, так как попал сюда по недоразумению. Он помолчал, а потом страдальчески, со слезами в голосе, прошептал:

– По недоразумению сюда не попадают. И выходят отсюда только в могилу. Так-то, товарищ.

Я притворился спящим. И без него было тошно, все перепуталось в голове. Мне хотелось побыть одному, обдумать все происшедшее. Я ничего не понимал.

Действительно разоблачен Голованов? Схвачен? И его люди успели предупредить Хельвига?..

Или я попал сюда по недоразумению, из-за разговора в пивной? Что это были за люди? Скорее всего провокаторы…

Этот толстяк у киоска и молодая женщина с билетом…

Сейчас вот еще живой, говорящий скелет… Кто он? Свой? Может быть… А скорее всего подставное лицо…

Ничего не пойму…

Заныла скрипучая дверь и на цементный пол рухнул мой сосед по камере…

– Сволочи! – сплюнул он вслед удалявшимся шагам. – Все равно, гады, не скажу, не выдам… Неделю избивают, подумать только – неделю… И так изо дня в день, как по расписанию… Скажи им, где партизаны. Не на того напали, проклятые выродки.

Не успел он выговориться, как снова отворилась дверь и двое дюжих немцев молча схватили меня под руки, поволокли по коридору. Втолкнули в какую-то комнатушку и скрылись. Я огляделся по сторонам – пусто. Окно открыто настежь…

Постоял несколько минут, пытаясь собраться с мыслями. Вдруг из боковой двери показался здоровенный детина с железным крестом на груди в форме лейтенанта. Я подошел к нему.

– Какое вы имеете право задерживать меня? – бросил я ему в лицо. – Какое? Я прибыл в распоряжение полковника Хельвига. Прошу вас немедленно сообщить ему о моем задержании.

Детина, ни слова не говоря, наотмашь ударил меня по лицу. Стены дернулись и поплыли куда-то в сторону, комната медленно переворачивалась…

– Кто тебя подослал сюда? Ну? – будто сквозь сон расслышал я над собой.

– Я вам говорю, что прибыл к полковнику Хельвигу… Можете удостовериться…

– Хватит врать! Говори правду, это лучше, – снова ударил меня лейтенант. На этот раз по щеке.

Я повторил свое требование сообщить о случившемся Хельвигу… Лейтенант подозвал двоих солдат и велел избивать меня, пока не потеряю сознания. Они не спеша, – видно занятие это было им привычное, – не обращая внимания на мои протесты, раздели меня и уложили на кушетку. Я кричал и отбивался, как мог. Но вот замелькали резиновые дубинки, и на меня обрушился град, лавина ударов. Били все трое, не разбирая куда, лишь бы не промахнуться…

Сначала было адски, невыносимо больно. Потом боль притупилась, откуда-то издалека долетали лишь глухие звуки ударов. Вскоре и они смолкли. Будто уснул.

Я очнулся от озноба. Прямо в лицо солдат лил ледяную воду из ведра.

– Ну, теперь скажешь? – различаю лейтенанта.

– Я… прибыл… к Хельвигу, – с трудом пошевелил я губами.

– Добавить ему еще, – приказывает офицер.

И опять мелькают дубинки…

Опомнился уже в камере.

– Хорош, – шептал надо мною сосед. – И до вас добрались… Но вы, конечно, не сознались? Правильно сделали… Большевики не должны сдаваться.

Я снова попросил его замолчать.

– Мне не в чем сознаваться…

Так продолжалось три дня.

На четвертый меня привели к какому-то капитану.

Я сразу же, как только вошел к нему, потребовал свидания с Хельвигом.

– Сейчас исполним вашу просьбу, – ехидно улыбнулся он мне и отдернул портьеру, закрывающую дверь. На пороге стояла пожилая женщина. Все лицо ее было покрыто ссадинами, синяками, кровоподтеками. На седых висках ссохлись сгустки крови. В глазах нечеловеческая мука – злая, пугающая. Она взглянула на меня. Я чуть не вскрикнул от удивления. Передо мной была Марта. Та самая Марта, которую всего несколько недель назад мы с Усовым отправляли в тыл к врагу. «Все, значит немцы раскусили наш орешек», – подумал я про себя.

– Узнаете? – спросил ее капитан и ткнул пальцем в мою сторону.

– Нет! Впервые вижу, – спокойно ответила Марта.

Наступила длинная, томительная пауза.

Вдруг отворилась дверь и на пороге появился адъютант Хельвига.

– Господин Ильин! Как вы сюда попали? – подбежал он ко мне. – Полковник весь гарнизон поднял на ноги, ищет вас…

Капитан довольно хладнокровно принялся оправдываться перед адъютантом – недоразумение произошло.

– Недоразумение! – прямо в лицо выдохнул я ему, еле-еле сдерживаясь, чтобы не плюнуть. – Я с самого начала говорил об этом…

…Меня снова отдали в общество Эльзы.

Как-то ночью двое типов ввалились ко мне в комнату и приказали следовать за ними.

Через несколько минут я был у Хельвига.

– Погиб Голованов, – сразу начал полковник. – Нелепо погиб. Застрелил какой-то пьяный хулиган.

У меня отлегло. Как позднее я узнал, Голованова дольше оставлять на свободе стало невозможно, и на него инсценировали нападение хулиганов. В части официально объявили, что он убит в пьяной драке. Никто, конечно, зная о его пристрастии к спиртному, не удивился такому концу. А Голованов тем временем сидел у Усова на допросе…

– Эта потеря, – продолжал Хельвиг, – заставляет нас поторопиться с вашим отъездом. Сегодня ночью вы будете выброшены с парашютом… Хотели с Рексом направить. Он отличный проводник, но увы… Запил, бедняга. Приревновал вас к Эльзе, хе-хе! Вот полюбуйтесь. Когда только он успел? Никак не пойму.

И полковник бросил передо мной пачку фотографий. У меня на мгновение язык прилип к гортани. Смотрел и не верил глазам своим. На фотографиях были изображены я и Эльза в самых диких, невероятных положениях.

– И когда он только успел. Вы что, позировали? – удивлялся Хельвиг.

– Что вы! – вскочил я. – Никогда! Ничего подобного не было! Это ложь!

– Фотография – это, капитан Тутунов, документ. От нее не откажешься, – поднялся Хельвиг. – Впрочем, забудем об этом. Жаль, конечно, Рекса. Его бы талант на дело употребить… Русских офицеров подкарауливать, да такие вот снимочки, куда надо посылать… Хе-хе!

И, как ни в чем не бывало, Хельвиг продолжал:

– Получайте ваше удостоверение. Вот одежда. Прямо отсюда – на аэродром. Чтобы отвлечь внимание русских, город будут бомбить наши самолеты… Явка по старому паролю. Но скоро мы его сменим. После вашего подтверждения через точку № 3, что вы достигли цели, закрепились поблизости от штаба армии, я прибуду на ту сторону сам. Место встречи сообщу.

Полковник потребовал еще раз повторить биографию Тутунова. Оставшись довольным, он пожал мне руку и пожелал успеха.

Из кабины самолета были видны огни взрывов, и немецкий летчик махнул рукой.

Я шагнул в темный люк и сразу же почувствовал вдруг огромное облегчение – подо мною была родная земля.

…Было уже одиннадцать часов дня, когда я, не скрывая волнения, в форме советского капитана Тутунова вошел в кабинет Усова. Он был рад моему возвращению и от души благодарил…

– Рано, рано! – остановил я его. – В наш тыл скоро пожалует сам Хельвиг.

И я подробно рассказал о своих наблюдениях за врагом и его замыслах.

Пташка и орел

– Отдыхай, голубчик, пока не прилетит орел, – Дружески похлопал меня по плечу на прощание Усов. – Ты не плохо поработал. Можно сделать передышку.

Я понял, что речь идет о Хельвиге.

Стоял декабрь, в воздухе уже кружились белые мухи, временами задувал колючий ветер. Целыми днями просиживал я в теплой комнате над книгами. Меня освободили от всех обязанностей.

Но вот однажды меня неожиданно вызвали в штаб.

– Что ж, Тутунов, – шутливо встретил меня один из офицеров, ведший разговор от имени Усова. – Предлагаем тебе стать майором медицинской службы Брусиловским. Не возражаешь? А что касается твоих обязанностей перед господином Хельвигом, то они выполняются аккуратно. Шеф дважды благодарил тебя за службу. Ты оправдал его надежды. Сообщил, что на твой текущий счет уже перечислено тридцать тысяч марок. Слышишь! И заверил, что фюрер не забудет твоих заслуг… Он тебе доверяет. Перестал даже контрольные вопросы задавать. Так вот! А пока – новое заданьице. Понимаешь, пташка одна залетела… Нужно расставить силок…

…Получив подробный инструктаж, я в тот же вечер отправился в сельский клуб. Сеанс еще не начался, и я без труда отыскал в кинозале девушку с золотистыми волосами. «Вот она, пташка-залеточка», – догадался я, пробираясь поближе к ней. Сидя между двух наших бойцов, она щебетала о красоте здешней природы… А солдаты молча пялили на нее глаза.

После сеанса они потянулись за нею, но «пташка», кокетливо кивнув в мою сторону, словно давнему знакомому, громко заявила, что предпочитает проводить время с офицерами:

– Они куда воспитаннее и остроумнее…

Я воспользовался этим прицельным замечанием «пташки» и жестом «предложил ей свое сердце». Она подставила мне полную, мягкую руку, я подхватил ее.

– Рад быть вашим слугой, – шутливо проговорил я.

– Все военные рады прислуживать молодым, – заученно отвечала она. – Как за семафор от жены отъехал, так и холостяк.

– А вот представьте себе, вы как раз с холостяком и имеете дело, – продолжал я. – Старым, закоренелым холостяком.

– Допустим, я не нахожу вас старым… Что касается, холостяк ли, то это надо выяснить, – и она повисла на моей руке.

Любовь стала темой нашей беседы. Мы долго сидели на скамейке. А в небе паслась чудесная луковка-луна. Таня, так звали мою знакомую, будто невзначай прижалась ко мне, шепча:

– Мне так хорошо… Ничего сейчас не понимаю… Кружится голова… как пьяная…

Я предложил ей закурить. Она сказала, что не курит, но ради знакомства попробует. От меня не ускользнуло, что она, для вида немножко покашляв, быстро стала затягиваться, как заправская курильщица. Постепенно «пташка» перевела разговор на другую тему, поинтересовалась давно ли я на фронте, кого знаю из штаба армии. Оказалось, что она знает многих наших офицеров и даже командующего.

Наша встреча затянулась до полуночи. Я выглядел совершенно влюбленным. Жаловался на одиночество и неприкаянность холостяцкой жизни, делал прозрачные намеки на женитьбу. Расстались, условившись о завтрашнем свидании. Она обещала меня познакомить со своим двоюродным братом, лейтенантом Анатолием:

– Он у нас настоящий герой. Вся грудь в орденах. Вот увидите.

Утром я доложил обо всем помощнику Усова. По наведенным справкам оказалось, что отец Татьяны, колхозный агроном, после прихода оккупантов исчез неизвестно куда. Вместе с ним исчезла из деревни и Таня и появилась, когда пришли наши войска. Двоюродный брат у нее действительно был, но вовсе не Анатолий.

– Все говорит за то, что люди они подозрительные, – заключил офицер.

– И не наши, – убежденно добавил я.

К вечеру с точки № 3, продолжавшей регулярно держать связь со ставкой Хельвига, сообщили, что около семи утра в крайнем домике соседней деревушки я должен встретить Хельвига.

– Как быть? – спрашивал я у Усова, – Сразу две встречи…

– Сейчас иди к Тане. Если будут «клевать» они с «братом» – возьмем по твоему сигналу… Только не задерживайся. А утром покатим к Хельвигу. Ну, а если не будет подходящего предлога уйти, мы пошлем в дом наших патрулей под видом проверки и выкурим тебя.

Вечером мы опять встретились с Таней. После торопливого поцелуя она пригласила меня в дом. В просторной хате я увидел рослого танкиста.

– Лейтенант Петров, – представился он.

Итак, Петров обнаружился! Мы с ног сбились в поисках его. Потеряли всякую надежду… И вот он – передо мной.

– Вот мои документы, товарищ майор, – торопливо достал он удостоверение.

– Это в мои медицинские обязанности не входит, – шутливо ответил я, а сам напряг зрение, чтобы прочесть отчество Петрова – «Сергеевич».

Он сообщил, что прибыл с передовой получать материальную часть. Завтра поедет на армейский склад. К вечеру вернется.

На столе появились соленые огурцы, дорогие консервы и вонючая самогонка…

Я на глазах «пьянел» и уже довольно явственно начал клевать носом.

Вскоре Петров посмотрел на часы и, сообщив, что ему завтра рано вставать, ушел в другую комнату. Мы остались вдвоем. Таня уговаривала остаться ночевать. Не ожидая согласия, она вскочила из-за стола, крепко поцеловала меня и стала раздеваться.

Я придвинул к кровати стул, выложил на него папиросы, спички, погасил лампу и тоже разделся. Пистолет опустил в сапог и моментально «захрапел».

– Как не стыдно! – шептала она на ухо. – Срам! Раскис…

Храп продолжался. Тогда она толкнула меня ногой, словно нечаянно, и даже извинилась, мол, прости милый. Я продолжал «храпеть». Тогда она неслышно сползла с кровати и скользнула за дверь. Через минуту скрипнули половицы, я почувствовал – вошли двое: второй, очевидно, Петров.

Приближаются ко мне… Сердце отчаянно колотится.

«Что они задумали? Убить? Вполне возможно… Одна надежда: они должны понимать, что офицер штаба армии – личность известная, и мое исчезновение сразу заметят, будут искать. Найдутся люди, видевшие меня с нею… А впрочем… Эх, жаль далеко положил пистолет! Лучше бы все-таки под подушку…»

Петров приблизился ко мне, прислушался к моему дыханию и стал шарить по карманам гимнастерки.

Я едва сдерживал желание ударить его в харю, повалить, зубами перегрызть горло.

А тут лежи и жди…

– Все в порядке, – шепнул он «пташке» и удалился.

У меня на лбу выступила испарина.

Таня снова забралась под одеяло. За стенкой стукнуло, видно Петров в темноте наткнулся на что-то. Таня испуганно вздрогнула и нечаянно толкнула меня. Я, будто спросонья, невнятно забормотал и, проснувшись, стал шарить рукой по стулу.

Спустив ноги с кровати, взял папиросу и с силой чиркнул спичкой. Она сломалась. Чиркнул еще раз. Прикурил. И три раза подряд затянулся.

Это был сигнал.

Через мгновение в дом ворвались патрули. Я прижал свою «возлюбленную» к кровати. Петров пытался бежать, но был схвачен.

Как показало дальнейшее, мы поступили правильно, хотя и поспешили с арестом. Другого пути не было: вместе со мной на свидание с Хельвигом должен был прибыть… лейтенант Петров.

Догорала утренняя заря. В форме капитана Тутунова я вместе с Усовым катил на «газике» на встречу с «моим шефом». Остановили машину в условленном месте, и я поспешил к крайнему домику. Легонько постучал в дверь. Меня встретил здоровенный мужчина лет пятидесяти. Предъявил ему пароль и получил отзыв. Он осмотрелся кругом, выглянул на улицу и предложил пройти в дом. Я шагнул вперед и едва открыл дверь в комнату, как страшный удар обрушился на мою голову. Я потерял сознание…

Очнувшись, я увидел склонившихся надо мной Усова и несколько человек в белых халатах. Догадался – госпиталь.

– А где Хельвиг?.. Сорвалось? – спохватился я.

– Успокойтесь! – весело проговорил Усов и сжал кулак. – Вот он где, орел, у нас. Взяли.

Врачи не дали нам больше разговаривать.

При допросе оказалось, что люди Хельвига, а точнее хозяин квартиры, где жили Петров и Таня (все втроем они составляли точку № 1), обратил внимание на мои частые посещения штаба армии, видел меня с офицерами разведки. И у него закралось подозрение. Он не одобрял и знакомства Тани со мной. О подозрениях было сообщено хозяину главной явки группы – в крайний домик деревни, куда и прибыл Хельвиг.

– Я пришел к мысли, что убийство Голованова – дело Ильина-Тутунова, – откровенно признался на допросе Хельвиг. – И решил убрать его тихим способом… Наша ошибка, что стукнули его здесь, в домике, а не раньше. Тут было уже поздно…

Шпионская группа «Ц-41» была полностью ликвидирована.

Бумажный шарик в мусорной урне

Хельвиг хватил меня здорово. Больше месяца провалялся я на койке.

А за Днепром при выполнении одной операции снова не повезло – ранили и опять угодил в госпиталь, в тот же самый, где и лежал. На следующий день приехал навестить Усов и сказал, что меня переводят в полевой госпиталь 2093.

– Зачем? – удивился я.

– Так надо, дорогой, – по-отечески нежно улыбнулся Усов. – Дело одно есть.

А дело было вот в чем. На участке одной дивизии пешие разведчики вышли на поиски языка. Устроили засаду у немецкого блиндажа и совершенно случайно стали свидетелями необычной сцены. В блиндаже кто-то истошно кричал:

– Не хочу! Не хочу!

– Это как так? На попятную? – раздался другой голос.

– Не хочу! – ревел первый.

Вдруг раздался выстрел.

И опять крик.

– Пристрелю совсем! – снова прогремел второй голос.

В блиндаже стало тихо.

– Помни, полевой госпиталь 2093. В другом и рта не разевай… Сразу схватят, – продолжал второй голос.

Вскоре двое в офицерской форме выволокли третьего из блиндажа и оттащили в нашу сторону метров на сто. Через несколько минут они вернулись. Но не успели скрыться, как разведчики закидали их гранатами и ворвались в блиндаж, Двое в офицерских шинелях лежали мертвыми, еще один – насмерть перепуганный ефрейтор – бросил автомат и задрал кверху руки.

Разведчики обыскали убитых, приказали ефрейтору подниматься наверх и направились к своему переднему краю. Шагах в ста от блиндажа наткнулись на того, которого несколько минут назад выволокли двое. Он оказался, как и два других убитых, офицером-эсесовцем. Из голени правой ноги сочилась кровь. Его наскоро перевязали и захватили с собой.

А когда обоих доставили в штаб армии, все выяснилось до конца. Капитан Герке, так звали захваченного офицера, был специально ранен и оставлен в нейтральной полосе. Немецкая разведка рассчитывала, что он непременно будет подобран нашими разведчиками. У нас его поместили в госпиталь, и ни в какой-нибудь, а именно в полевой госпиталь 2093. Им, оказывается, удалось пронюхать, что всех раненых гитлеровцев мы помещаем в этот госпиталь, он – рядом со штабом армии, где есть врач, в совершенстве владеющий немецким языком.

– Фамилия ее Шевкун, – продолжал показания капитан Герке. – Она наша разведчица. Да, да, не удивляйтесь. Ее группа лишилась связи – вышла из строя рация. А командованию армейской группы Роммеля срочно нужны данные о ваших войсках. В мою задачу входило передать ей указание: срочно переслать собранные сведения через линию фронта… Я, как чувствовал, не хотел идти к вам… Сразу попался.

Капитан Герке готов был все выложить, лишь бы ему сохранили жизнь.

…И вот меня, одетого в эсесовскую форму, доставили в госпиталь 2093. Посмотреть на «диковинку» сбежались все раненые и обслуживающий персонал.

– Хорошего «языка» протаранили, – улыбался в прокуренные усы сержант на костылях.

– Глазищи-то, глянь, как у зверя дикого, – вторил ему сосед.

Но вот появилась высокая, лет тридцати пяти женщина в погонах майора и властно приказала:

– Разойдитесь! Чего сбежались? Подумаешь – невидаль!

Меня положили в отдельную, хорошо оборудованную землянку, в зарослях кустарника. Наконец, у моей постели остались только двое – майор и медсестра.

– Гаупштуфер[1]1
  Чин капитана эсесовских войск.


[Закрыть] Герке, ведите себя спокойно, – обратилась ко мне майор. – Для нас в данный момент вы просто больной.

И принялась осматривать мои раны.

– Не беспокойтесь, господин Герке, дней через двадцать вы будете в полном здоровье, – говорила она мне в следующий раз, когда мы были уже совсем вдвоем.

Я сделал страдальческое лицо:

– Мне от этого не легче – «конец» ближе… Я готов всю жизнь лежать здесь…

Она промолчала.

– Таких, как я, у вас ведь расстреливают, – продолжал я.

– Это очередная утка господина Геббельса, – спокойно ответила она. – Вам наверняка сохранят жизнь, если проявите благоразумие, не будете запираться на допросе…

– И на это я даже не могу рассчитывать, – безнадежно закрыл я глаза. – Я только что прибыл из Франции и даже не знаю, какие части стоят на фронте.

Она заинтересовалась: неужели я прибыл с Западного фронта? Значит дела у немцев идут неважно? Я ответил, что действительно хвалиться нечем.

– Как вы попали в плен?

– Раненый два дня валялся на нейтральной полосе… И вдруг, надо же случиться такой беде, русские разведчики наткнулись…

Она вновь выразила надежду, что я могу рассчитывать на жизнь, если буду вести себя благоразумно. Я задумался: что бы могли значить эти слова, и спросил, откуда она так прекрасно знает немецкий язык.

– Сейчас надо знать немецкий – язык врага, – уклончиво ответила она.

Советский капитан только что окончил снимать с меня допрос, как в землянку вошла майор Шевкун.

– Что, развязали Герке язык? – спросила она, стряхивая с плаща дождевую пыль.

– Да, так… – уклончиво ответил он. – Что-то путает много… Видно не хочет всего выкладывать.

– Смотрите-ка! – удивилась Шевкун. – Значит не пошли впрок мои уговоры… Я, знаете, пыталась ему внушить, что от его откровенности зависит все его будущее. Конечно, это наивно.

Капитан улыбнулся и вышел.

Мы остались вдвоем. Шевкун поинтересовалась моим самочувствием и слегка пожурила за неразговорчивость на допросе.

– Все, что знал, рассказал, – сказал я и, пристально глядя ей в глаза, тихонько добавил: – Знаете, курить хочу… Не найдете парочку папирос. Я их с наслаждением и благодарностью выкурю.

Майор Шевкун встрепенулась и насторожилась.

Слова: «…с наслаждением и благодарностью выкурю» были кодированы. Смысл их был известен только сотрудникам АБВЕР – военной разведки вермахта. Они означали: «Могу ли я рассчитывать на помощь?»

Я еще раз повторил свою просьбу, ожидая ответа. Но она вдруг поднялась и вышла…

Однако вскоре вернулась, но уже не одна, а в сопровождении высокого старшины.

– Товарищ Алексеев, – обратилась она к нему, – больной просит закурить, не одолжите?

Тот, которого назвали Алексеевым, снисходительно ухмыльнулся и достал кисет:

– Только у нас ведь крепкий табачок, а они, – он с сомнением взглянул на меня, – к легоньким, пахучим сигареткам привыкли.

Старшина отсыпал на газету кучку махорки. Я поблагодарил его. Шевкун перевела благодарность и, обращаясь ко мне, добавила:

– У вас и спичек, наверное, нет? – и, достав из кармана широкого халата спичечный коробок, раскрыла его. – Правда, тут всего пять спичек, но вам будет достаточно…

На этот раз уже во мне все встрепенулось, хотя я не подал вида. Слова «…всего пять спичек, но вам будет достаточно» у разведчиков вермахта означали: «Здесь есть свой человек».

Старшина опять снисходительно улыбнулся и отсыпал прямо на табачную кучку полкоробка спичек.

– Курите на здоровье, господин капитан, – смешно козырнул он мне и направился к выходу.

Вместе с ним вышла и Шевкун.

«Значит, Усов прав!» – готов был кричать я от радости.

Тут же на клочке бумажки написал записку, скатал ее в комочек, бросил в мусорную урну.

…Утром, как и в прошлые дни, пришел боец-санитар. Он поставил у моей кровати чай и стал убирать в землянке. Подошел к урне, достал из нее маленький комочек, положил его в ведро и удалился…

Я знал, что мою записку немедленно передадут Усову…

* * *

Вскоре я был уже совершенно здоров, но Шевкун почти не появлялась. Она предупредила, что для безопасности вынуждена была отказаться от моего лечения, а я требовал от нее помощи в побеге.

– Ждите, помогу, – обещала она.

Но дни шли, а она не появлялась.

И вот однажды в землянку вошли сразу несколько врачей. Среди них я заметил знакомую высокую фигуру. Они осмотрели меня, обменялись мнениями и все сошлись на том, что через неделю меня можно будет отправить в лагерь. При осмотре Шевкун зачем-то приподняла одеяло и ощупала мои ноги.

– Смотрите, он, видно, догадывается, что скоро поедет в лагерь, – рассмеялась она. – Даже ноги похолодели. Видно не храброго десятка этот выкормыш фюрера.

Все улыбнулись.

А когда ушли, я нашел под одеялом две папиросы. Нетерпеливо разорвал одну, другую и обнаружил записку:

«Уходите сегодня ночью. Дверь будет открыта. Когда выйдете из землянки, ищите силуэт старой часовенки направо… За нею, у пруда, в кустах, вас будут ждать. Три раза подряд квакните…»

Тут же бросил в урну новую записку. В ней не было ни одного слова.

На клочке бумаги был нарисован бегущий человек, а рядом стоял восклицательный знак. Если эта «записка» попала бы в руки Шевкун, она все равно ни о чем бы не догадалась.

…Ночью я сидел у дверей и прислушивался к звуку шагов часового на улице. Томительно тянулись часы ожидания. Он проходил мимо через каждые десять минут. Вот он удалился, я выглянул наружу – никого. Юркнул направо. Рядом кусты, часовенка…

Вот и пруд.

Тянет сыростью. Громко кричат лягушки. Тихо квакнул трижды. И тут кто-то крепко схватил меня за руку и, как мне показалось, накрыл каким-то мешком. Моя голова просунулась в отверстие… Я сразу сообразил – гимнастерка. Быстро натянул брюки, сапоги.

Мой «спаситель» увлек меня к берегу. Переправились на спрятанной в кустах лодке через пруд и направились к железнодорожному разъезду. Как раз минут через десять подошел порожний товарняк, мы вскочили на платформу.

Загрохотали колеса на стрелках, методично отсчитывая стыки. Километров через десять начался большой подъем. Поезд замедлил ход.

– Прыгай! – крикнул мне попутчик и пустился под откос.

Я последовал за ним.

К рассвету мы были в небольшом украинском городке. По дороге познакомились. Он назвался Лубянцевым и не удивился моему знанию русского языка. Я сообщил, что я профессиональный разведчик и только нелепый случай чуть-чуть не оборвал мою карьеру. В городе мы зашли на явку. Лубянцев познакомил меня с хозяином. Оказалось, что он уже ждал нас.

– Завтра вы отбудете к своим, – сообщил хозяин явки. – В Петровке, вот здесь, – и он указал на крохотную карту, вычерченную тушью на шелке, – вас встретит Горбин, проведет на ту сторону. Ну, а дальше… Дальше сами знаете дорогу… До Петровки десять верст, пустяки… Но будьте осторожны, там три русских полка…

И он подробно рассказал, как лучше можно пройти до Петровки, где найти Горбина.

Едва я добрался до Петровки, немедленно явился в первый попавшийся штаб полка.

Через полчаса из штаба дивизии, куда я срочно был доставлен, к Усову полетела радиограмма. На двух «газиках» мы мчались на явку в маленький городок, спеша успеть захватить там и Лубянцева. А у домика Горбина сидела засада, ждала условленного часа. Всех троих было решено взять вместе.