Текст книги "Ц-41. Из записок разведчика"

Автор книги: Павел Голендухин

Соавторы: Павел Шарлапов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Досадное недоразумение

С документами демобилизованного по ранению солдата Ильина я прибыл в районный центр, где стоял батальон связи. Это был обычный районный городок с одноэтажными домиками, тонувшими в густой зелени садов. «Удобное место, – подумал я, – в любом саду можно поставить рацию – и выстукивай».

– Как с работой? Не определились? – равнодушно, по обязанности спросил военком.

– Благодарю вас, – ответил я. – У меня на руках направление на базу торга. Заместителем по снабжению.

Я стал торговым работником.

– Смотрите только, товарищ Ильин, – наставлял меня директор торга, – у нас работа важная, ответственная. Это не что-нибудь там такое… Го-су-дарственное дело! Будут вам разные, вроде лейтенанта Голованова, надоедать – просить, вымаливать… Ни-ни!

На следующий же день состоялось наше знакомство с Головановым. Он бесцеремонно ввалился в мой кабинет и опешил, увидев незнакомого человека.

– Кажется, ошибся?..

– Возможно и нет. Вам, собственно, кого?

– Да я шел к заместителю…

– К нему и попали, – поднялся я навстречу и представился: – Ильин.

Он пожал протянутую руку и, не спрашивая разрешения, по-хозяйски устроился в кресле, достал сигареты и пустился в расспросы – кто я и откуда. Я охотно отвечал, не забыл упомянуть, что в этих краях впервые, никого здесь не знаю и придется обживаться заново.

– О, Голованов будет вашим лучшим другом! – шутливо заметил он.

Я сказал, что не стоит загадывать наперед, хотя ждал этого знакомства – оно было моей целью.

Передо мной сидел здоровенный, широкоплечий детина лет двадцати пяти. На его бледной физиономии с крупным, крутым подбородком постоянно играла фальшивая улыбка. Она, эта улыбка, не сходила с лица и не давала возможности понять, о чем думает Голованов. Даже трудно было, как я узнал впоследствии, догадаться зол он или весел в данную минуту. Так же непроницаемы были его странно блестящие, какого-то неопределенного цвета глаза.

Мы долго еще беседовали обо всем, что приходило в голову. Я обратил внимание на его награды, бравый, боевой вид. Это, очевидно, польстило ему и он сообщил «по секрету», что скоро ему присвоят «капитана».

* * *

Время шло. Я стал заправским торговым работником. Почти каждый день виделся со своим новым знакомым.

– Тяпнем спиртику? – предложил он как-то, явившись ко мне на склад.

Я согласился и потихоньку наполнил его армейскую фляжку. Выпили.

– Это же нарушение, – наставительно, почти сердито, шепнул он мне на ухо, а на лице всегдашняя улыбка. – Воровство!

– Ерунда! – как можно спокойнее отвечал я. – Это всегда в наших руках.

Он фамильярно похлопал меня по плечу и подмигнул.

При следующей встрече, когда мы были наедине, он спросил у меня:

– Как это получилось, товарищ Ильин, что до войны вы были осуждены на десять лет за крупную растрату?

– Откуда вам известно? – изумился я, хотя собственной рукой написал об этом в личном деле при вступлении в должность.

– Да я подробно и не знаю… Так, слышал, – безразличным тоном протянул он и принялся прочищать мундштук, изредка бросая любопытные взгляды в мою сторону.

– Был такой грех, товарищ старший лейтенант, – «откровенно» признался я. – Но это – прошлое. Я свой грех кровью искупил, честно говорю…

– Верно, верно, товарищ Ильин, – шире обычного улыбнулся Голованов. – Только ведь грех грехом и остается. Он всего-навсего прощается.

Последнее слово он произнес раздельно, с ударением, вперив в меня свои странные, пугающие глаза – в них смех и ядовитая злоба одновременно.

– Давайте, товарищ Голованов, оставим этот разговор, – предложил я. – Пойдемте лучше в клуб, на молодежь посмотрим.

Он согласился. Народу в клубе было много. В тесном фойе под звуки какого-то вальса (какого – и не разберешь: настолько неумело выстукивала его на рояле молоденькая девочка с косичками), толкая друг друга, старательно кружились пары. И такое вдруг мною овладело желание отвести душу, пробежаться истосковавшимися пальцами по клавишам – передать трудно. «А не повредит это заданию?» – мелькнуло в голове. – «Нет, напротив! Голованов все время твердит, что любит веселье». Постоял в нерешительности, потом попросил разрешения сыграть.

Девочка виновато покраснела и уступила.

Я сел за рояль, и фойе наполнилось звуками Шопена, Листа…

Голованову будто десяток лет сбросили. Он весь сиял. А в глазах первый раз за все время горела неподдельная радость.

Лишь поздно ночью мы покинули клуб…

С этого вечера мы неожиданно сделались закадычными друзьями. Однако это не мешало ему еще нахальнее вымогать у меня различные продукты и материалы. А однажды он явился ко мне навеселе и почти потребовал, чтобы я достал ему бочку спирта.

– Понимаешь, октябрьские праздники на носу… Надо же уважить начальство. Глядишь, поскорее звездочку добавят.

Это было в моей власти, но я поупрямился для вида, а потом согласился.

– По рукам… Но только ради дружбы.

Не успел я в этот вечер лечь в постель, как в дверь постучали. Я открыл. На пороге стоял директор торга. Из-за его спины виднелась фуражка милиционера. Я недоуменно пожал плечами.

– Одевайся! Там узнаешь! – грубовато прикрикнул милиционер.

Пришлось подчиниться. Оказалось, что после моего ухода на складе возник пожар. Сгорела сторожка. Подозрение пало на меня. «Как доказать, что я тут ни при чем? – невесело размышлял я. – Или, на худой конец, дать знать Усову? Ведь может все сорваться…»

– А не виноваты, выясним, отпустим, – рубили на мои просьбы в угрозыске. – Помолчи, гражданин! Нашел товарищей! В отдельную камеру его.

«Уйдет, проклятый, ей-богу, уйдет», – не выходило у меня из головы.

Неделю продержали меня в милиции и освободили, когда выяснилось, что пожар возник из-за халатности сторожа. Я, наконец, вздохнул с облегчением.

Но впереди меня подстерегала новая неожиданность – исчез Голованов!

Пришлось срочно изобретать предлог для поездки в город, к Усову. И вот я у него. Докладываю:

– Понимаете, пожар приключился…

– Знаю, – спокойно перебил меня Усов. – Не хотели тебя разоблачать. Уж извини за отсидку…

– Но Голованов за это время исчез.

– Как? – забарабанил пальцами по столу Усов. – Когда?

– Как только взяли меня, он выехал в командировку. И до сих пор не вернулся, хотя все сроки истекли…

– Неужели упустили? – прошелся по комнате Усов.

Огни „Черной кошки“

Голованов как в воду канул.

Обшарили все части армии, запросили соответствующие отделы других, проверили все госпитали нашего участка фронта. Его не было.

Ломали головы, строили догадки. И вдруг Усову пришла мысль – мне необходимо немедленно вернуться к своей снабженческой деятельности.

«Вероятно, Голованов исчез, опасаясь разоблачения махинации со спиртом, – рассуждал Усов. – Но исчез, чтобы только переждать, ненадолго. Едва вернетесь, он снова появится в части: для шпиона трудно выбрать более выгодное место, чем армейское подразделение связи».

Меня опять несколько раз таскали в милицию. Управляющий торгом грозил отдать под суд. Наконец, отстали. Вполне возможно, что Усов кому-нибудь сказал нужное слово.

Но время шло, а Голованов не показывался.

И у нас закралось сомнение, что он улизнул на ту сторону.

Совершенно неожиданно точка в доме лесника приняла с той стороны предупреждение: будьте осторожны – исчез агент; держите связь один раз в месяц.

– Стоп! – оживился Усов. – Значит Голованов где-то на нашей стороне притаился.

И вот однажды мне сообщили в конторе торга, что обо мне справлялась из Н. какая-то барышня.

– Вот те и одинокий! – смеялись надо мной в бухгалтерии. – Успел кому-то в области голову закружить.

Я отмахнулся шуткой и немедленно сообщил о звонке из города Усову. Не было никакого сомнения, что справляются по заданию Голованова его люди. Вскоре пришла открытка от самого Голованова.

«Здорово, дружище, – писал он. – Понимаешь, беда приключилась. Поехал на передний край и попал под обстрел. Лежу в госпитале в Саратове».

– Вот куда махнул! – удивился потом Усов. – Попробуй – найди.

Мы ожили, повеселели.

Минуло несколько томительных недель, и Голованов прибыл в часть. Но место оказалось уже занятым, и штаб армии послал его в стрелковый полк. Голованов протестовал, но служба – дело военное: куда приказали, туда и поезжай, не разговаривай.

И он поехал.

У Усова произошел крупный разговор с начальником штаба армии. Тот ему резонно ответил:

– Надо было предупредить. Я ведь не святой, не знаю о ваших замыслах.

Пришлось опять ломать голову: как быть.

Не тащить же вслед за Головановым, к его новому месту службы, и меня. Это, по меньшей мере, глупо и грозит полным провалом дела.

Подослать к нему нового человека и начинать все сначала – тоже рискованно, не говоря уже о потери времени.

И мы выбрали третий вариант. Я во всем отказывал новому заместителю командира подразделения связи по снабжению. На это я формально имел полное право: воинские части на своем, военном снабжении. А через некоторое время, после такой подготовки, явился к командиру связистов с просьбой дать машину для поездки за товарами.

– Как вы нам помогаете, так и мы вам поможем! – отрезал он мне. – Тоже ведь не обязаны.

– Товарищ командир, – начал я, довольный, что пока все получается именно так, как мы предполагали, – мы тут не виноваты. Был у вас Голованов, мы ни в чем ему не отказывали, давали. Он дока по этой снабженческой части был. А этот что – он и просить-то хорошо не умеет.

Двумя днями позже на столе начальника штаба армии лежал рапорт командира подразделения связистов о возвращении старшего лейтенанта Голованова в свою часть.

Его просьба была удовлетворена.

Голованов с радостью вернулся на старое место.

Вскоре он пригласил меня к себе и не без гордости сообщил «по секрету»:

– Плакал тут без меня командир.

Выпили по рюмочке. Он похлопал меня по плечу и, понизив голос, подтолкнул меня в бок:

– А не зря ты сидел – умеешь хапать. Здорово у тебя получается. Пожар устроил… Только рискованно это…

Я стыдливо опустил глаза, промолчав, что к пожару совсем не причастен. Что ж, раз Голованов цепляется за этот факт, связывает его с именем Ильина, тем лучше…

– Да, а за что же расстрелян твой отец? – заглянул он мне в глаза, а на лице эта проклятая, ставшая ненавистной мне, декоративная улыбка.

– Ну, знаете, товарищ Голованов! Вы что, допрос мне решили учинить? – вскочил я. – Следствие ведете? Есть власти, закон, перед которыми я отвечаю…

Он успокоил меня, и беседа приняла мирный характер. Незаметно он перевел ее на женщин и вдруг неожиданно спросил:

– Не поедешь в скором времени в область?

– Завтра, видимо, – ответил я и, сделав вид, что хмелею, сам предложил ему по рюмочке. – Завтра беру в кассе восемь тысяч и еду за товарами.

Он сообщил, что у него в городе есть хорошая знакомая – парикмахерша.

– Премилая! Уверен – сойдетесь. Хочешь, напишу ей письмо?

С запиской и восемью тысячами в кармане я прошел в кабинет товарища Усова и отрапортовал по форме, что Голованов – действительно рыба хищная и начинает осторожный клев.

«Здравствуй, Мария, – писал Голованов парикмахерше. – Прошу познакомиться с моим другом Ильиным. Он мне во многом помог (дальше число цифрами). Я буду рад, если вы станете хорошими друзьями. Он, как и ты, большой любитель музыки и танцев. Передай моей жене, что я деньги растратил и в этом месяце ей не вышлю…»

Расшифровка письма показала, что в нем содержатся данные о наших частях для передачи немецкой разведке.

– Хорошо! – обрадовался Усов. – Это уже поличные… И сразу две птички. Значит, у Маруси – рация. Ясно!

Далее выражалась надежда, что податель этой записки может пригодиться разведке фюрера. Как раз «центр» требует музыканта. Лучше не придумаешь… Но это – дело будущего.

«Так вот почему он меня так усиленно обхаживает! Им нужен музыкант», – догадался я.

Мы долго думали над тем, как сделать, чтобы письмо было вручено Марии, но не было бы расшифровано и передано по рации.

– Идея! – хлопнул по столу Усов. – Иди и выполняй поручение Голованова. Все будет сделано…

Я направился в парикмахерскую, рассчитав время так, чтобы прийти к концу рабочего дня. Ее узнал сразу. Действительно, красивая. Ресницы кокетливо взлетают вверх и томно, многообещающе опускаются.

– Привет вам привез от Голованова, – тихонько проговорил я, усевшись в кресло.

Она поблагодарила меня за любезность одним лишь взглядом и принялась щебетать о вещах, не имеющих никакого отношения к Голованову – о скуке в этом городе, грубых военных и прочем в этом роде. Только на улице поблагодарила за письмо и предложила зайти в заводской клуб. В зале было много танцующих, и она прошла со мной в библиотеку. Небрежно пробежав глазами записку, Мария рассмеялась, внимательно взглянув на меня:

– Первого настоящего музыканта встречаю.

Я вдруг заметил мелкую сетку морщин на ее лице: «Нет, не так уж она молода, как кажется с первого взгляда».

– Идемте потанцуем, – предложила она.

Танцевали долго.

Было уже совсем темно, когда мы подходили к ее дому. Она извинилась, что не может пригласить к себе на квартиру.

– Хаос. Завтра приходите.

Я понял: ей надо сейчас побыть одной, расшифровать записку, передать по рации. И меня вдруг охватил ужас: а где же задуманное Усовым. Ведь уходит записка из наших рук? Уходит!

– Мне так приятно с вами, – тянул я время, а она шаг за шагом пятилась к двери, уговаривая зайти завтра.

– Итак, до свидания! – пожала она, наконец, мою руку.

И в это время у крыльца вдруг вспыхнули карманные фонарики, лучи света скрестились на мгновение, ослепив нас.

– Спокойно, милые супруги! Спокойно! Убивать мы вас не станем. Всего-навсего разденем. Тут – рядом, в белье добежите. Будете помнить «Черную кошку»…

Двое держали перед нашими испуганными лицами револьверы, третий раздевал. Через две минуты мы были в одном нательном белье.

– Больше мы вас не потревожим, – издевательски нежно проговорил один из «грабителей», и все трое удалились.

Она, дрожа всем телом, схватила меня за руку и потащила на второй этаж. Там начались «ахи» и «охи», к которым присоединился и я, сообщив, что у меня в кармане было восемь тысяч рублей казенных денег. Мария принялась участливо успокаивать. Она настойчиво предлагала даже не ходить в милицию.

– Вы-то уедете. Вам это просто. А мне каково, слухи пойдут… Как-нибудь перебьемся, достанем вам денег. Голованов поможет. Я напишу ему.

Мне было ясно, что боялась она не за свою женскую репутацию, а за записку: как бы не попала куда не следует.

…Утром, когда мы выходили из дома, вдруг неожиданно нашлось шелковое Мариино платье. Видно, грабители впопыхах обронили его…

– Хорош! Ей-богу, хорош! – смеялся Усов, рассматривая мой костюм, который где-то достала для меня Мария.

Из его рук я получил свои восемь тысяч. В сумочке парикмахерши ничего, кроме записки, подозрительного не оказалось, а письмо Голованова было подшито к делу.

Голованов сбрасывает маску

По прибытии в районный городок я немедленно зашел к Голованову и в ответ на его удивленный вопрос по поводу моего костюма сообщил:

– Нет, милейший, это не маскарад… Тут не до смеха. Нас с Марией раздела «Черная кошка». Пришла очередь вам выручать меня из беды… У меня украли восемь тысяч рублей казенных денег. Теперь опять тюрьма. Да и проклятый пожар еще припаяют. Пойдет крутиться колесо… еще тебя втянут, чего доброго, – и я подал ему записку от парикмахерши.

Он долго и внимательно читал ее, потом зло разорвал в клочья и сунул обрывки в карман. Я понял, что он хорошо, на память знает шифр. В записке, которая нами была уже расшифрована, Мария сообщила, что действительно нас раздели бандиты, и сведения она не успела передать. А их постоянно требуют…

«Ильин, – писала она, – кажется, неплохой малый, похоже глуповат немного и, вероятно, целит на меня. Не жалейте денег, запугайте его. Ваш Ю-16».

– А ты Марии понравился, закрутил голову, – артистически удивился Голованов. – Даже больше, чем я ожидал.

– Преувеличиваешь, – смутился я.

Он строго-настрого наказал мне молчать обо всем и добавил:

– А вечерком прошу ко мне… Обмозгуем.

Едва начало смеркаться, я уже был у него. Он протянул мне лист чистой бумаги и предложил написать расписку на десять тысяч рублей.

– Что ты, – воскликнул я. – Мне нужно только восемь…

– Пиши! – тоном приказа возразил он. – Я тебе тоже кое-чем обязан.

Я уступил и написал такую расписку.

Он прочитал ее внимательно, все с той же отвратительной улыбкой посмотрел на меня, спрятал расписку под обложку партбилета и положил в нагрудный карман. Потом достал жбанчик спирта, нарезал колбасы и пригласил за стол. Стопка, за ней другая, третья… Я с ужасом чувствую, как в моих глазах начинает расплываться его противная улыбка…

– Так, значит… А ведь тебя, Ильин, расстреляли бы, не меньше… Судим, отец – враг советской власти… Сам – вредитель, диверсант… Склад поджег… – слышал я, как сквозь сон. – И мне сейчас достаточно позвонить любому комиссару… арестуют тебя и без суда шлепнут… Да, да!

– Это ты… того… слишком, – слабо отбивался я.

– Не того… А как раз этого…

Так продолжалось несколько минут.

– А мне жаль тебя, Ильин, ей-богу, – обнял он меня. – Славный ты парень. Тебе бы жить да жить, так нет, не хочешь… Все норовишь хапнуть, навредить… Ей-богу, жаль…

– Неужели опять сидеть?

– Не хнычь! – встряхивает он меня за плечо. – Помогу.

– Как? – с пьяной мольбой хватаю я его за руку.

– Тебе надо бежать.

– Куда?

– Туда, – и он махнул рукой на запад.

– Как? – делаю я удивленные глаза. – Стать изменником?

– Ты давно им стал. Давно!

Я уронил голову на колени, запустил пальцы в растрепанную шевелюру и «забился в судорогах». Через пять минут я уже громко «храпел» на полу.

Он не тревожил меня часа два. Потом разбудил, спросил, хорошо ли я помню наш разговор. Я подтвердил, что помню и добавил:

– Я в вашей власти… Что хотите…

Он предложил мне немедленно, в эту же ночь, уходить, пока не поздно, на ту сторону. Обещал доставить лично на своей машине к переднему краю. А там через Донец – на лодке. С запиской Голованова я должен явиться к полковнику Хельвигу – руководителю немецкой разведки на юге.

Я «тяжело переживал» свое падение, делал страдальческое лицо, хрустел пальцами.

– Хельвиг обеспечит вам жизнь не такую, как здесь, – успокаивал меня Голованов, перейдя на официальный тон. – Тут вы пресмыкаетесь, как червяк. Каждый шаг делаете с оглядкой, как бы не узнали, не разоблачили… А там – слава, почет, деньги…

Сделка была заключена.

В ту же ночь Голованов вызвал «виллис».

Я спросил его, доверяет ли он мне отлучиться на квартиру, чтобы уничтожить документы.

– Вместе, а то еще схватят, – неожиданно бросил он и направился к выходу. – Идем… быстро.

Я, признаться, от неожиданности опешил. Сам не рад, что напросился. Ведь на квартире у меня… человек от Усова. Но дать «задний ход» было уже поздно. Идем вместе. Открываю квартиру, а сам громко говорю ему:

– Не оступись!

– Тсс! – зашикал он в темноте.

Мне важно было предупредить товарища по работе, что иду не один. Он услышал нас, притаился.

Для вида я сжег несколько бумажек. Спросил у Голованова, стоявшего у двери, далеко ли до фронта, где будем переправляться, не случится ли чего при переходе переднего края… Он отвечал неохотно, а я все уточнял. Хотел, чтобы товарищ подробнее проинформировал Усова. Мы с ним предполагали такой оборот дела. Но не могли знать, когда это случится.

У квартиры Голованова нас уже ждал «виллис». Старший лейтенант заставил меня переодеться в солдатскую форму, и мы покатили к передовой.

Несколько раз нас останавливали регулировщики и часовые. Голованов показывал им свое удостоверение личности и они пропускали машину: связисты подразделения, в котором он «служил», обслуживали именно этот участок фронта.

…Все шло так, как обещал Голованов. Наши также приняли меры, и мы беспрепятственно подъехали с выключенными фарами почти к самой реке. «Значит успел товарищ предупредить Усова!» – с облегчением думал я.

Мне даже показалось, что рядом с последним часовым, остановившим нашу машину, стоял одетый в сержантскую форму один из наших сотрудников. Вполне возможно…

…Дальше лодка… Потом по-немецки пароль, короткий допрос, требование доставить в штаб…

Ревность Рекса

Я доложил полковнику Хельвигу, что прибыл от Голованова, и передал записку.

Хельвиг, высокий, стройный, с крупными выразительными чертами на смугловатом лице, широкими шагами мерил просторный кабинет. Когда я закончил говорить, он остановился, ощупал меня острым, цепким взглядом (мне стало даже не по себе), потом медленно протянул руку. Все суставы мои захрустели в его огромной заросшей волосами ладони.

Полковник приказал немедленно расшифровать записку.

– Прошу, – жестом указал он мне на кресло. – Кто вы, откуда? Слушаю.

Я подробно рассказал «о себе». Сообщил, что мой отец, бывший белый офицер, расстрелян большевиками. И сам я немного виноват перед советской властью. Сидел в тюрьме. Тут вот, опять неприятность… Пришлось бежать…

Он слушал как будто внимательно и что-то рисовал на бумаге.

Но нашу беседу нарушили – принесли текст расшифрованной записки. Хельвиг строго взглянул на подтянутого лейтенанта, подобострастно державшего в вытянутой руке листок гербовой бумаги. Видно было, что он недоволен неожиданным нарушением беседы. Принял из его рук записку, небрежно бросил на стол и опять уставился на меня. Я продолжал рассказ. Хельвиг внимательно слушал. Вскоре рассказ, видимо, наскучил ему, и он скосил взгляд на записку. Внезапно сумрачное лицо Хельвига озарила улыбка, мгновенно сменившаяся маской безразличия.

– Вы музыкант? – прервал меня полковник.

– Так точно, музыкант.

– Хорошо. Можете быть свободны, – неожиданно поднялся Хельвиг.

Через полчаса какой-то субъект в штатском, назвавшийся Рексом, открыл передо мной двери особняка. Пройдя несколько шагов по коридору, указал на застекленную дверь:

– Эта комната принадлежит вам. Располагайтесь. Не пройдет и пяти минут, к вашим услугам появится Эльза. Экономка, служанка, если пожелаете, – подруга. Словом, не стесняйтесь. Будьте, как дома.

Рекс удалился. Я осмотрел свою новую «квартиру». Это была просторная комната. Широкое венское окно наполовину прикрыто тяжелой шторой. Направо, за легкой передвижной ширмой, затянутой розоватым шелком, стояла отделанная под орех кровать. У левой стены такого же дерева буфет. Рядом – старенькое пианино фабрики «Красный Октябрь». Над круглым столом, окруженным четырьмя креслами, свисает розовый абажур. И только тут я заметил, что и стены комнаты оклеены розовыми шпалерами.

Неожиданно позади меня раздался треск. Массивная штора тотчас упала и закрыла окно. Вспыхнул свет. Я быстро обернулся. Передо мной стояла молодая женщина с белыми волосами.

– Будем знакомы – Эльза. Вас как будто зовут Максом? Как вам нравится здесь? – быстро проговорила она и протянула мне суховатую ручку.

Я хотел было возразить, что меня зовут совсем не Максом. Но вовремя догадался, что отныне мне присвоена кличка. Достаточно было возразить, и я получил бы минус за недогадливость. «Началось, – подумал я про себя. – Держи, Макс, ухо востро!»

Мне уже до крайности надоели четыре стены моей розовой тюрьмы и постоянное, безотлучное общество Эльзы, когда вечером пришел пьяный Рекс. Он вошел без стука и замер на пороге, внимательно оглядывая комнату. Презрительная улыбка пробежала по его губам. Еще не понимая в чем дело, я невольно проследил его взгляд и удивился: моя кровать, тщательно заправленная утром, была беспорядочно измята…

Эльза виновато опустила глаза и вышла.

– Сыграй мне, Макс, что-нибудь, – тяжело опустился он в кресло.

Я исполнил просьбу. Рекс уронил на колени голову и сидел молча. Потом схватил откупоренную бутылку шнапса, отпил из горлышка и с силой ударил об пол. Осколки со звоном брызнули во все стороны.

Он вскочил, обнял меня за плечи.

– Гадко на душе, Макс. Пройдемся…

Это была первая возможность выйти из дома, и я с радостью принял предложение.

…Гуляли долго. Несколько раз заходили в немецкие кабачки. Рекс все время слезно сетовал на свою судьбу:

– Пойми, Макс, разве я этого хотел, когда уходил от русских с Эльзой… Она ведь моя невеста. А здесь ее заставили прислуживать, разлучили нас. Эх! Иногда даже жалеешь, каешься… Да поздно, ходу назад нет!

После свидания с Рексом опять несколько дней сидел в своей комнате, окруженный розовыми стенами. Эльза не переставала болтать, интересовалась, как сейчас живут в русском тылу, выспрашивала о моем прошлом, а иногда вдруг прерывала меня, молча пристально буравила глазами, будто спрашивая: правда это?

Вечерами в коридоре раздавались шаги. Эльза тотчас скрывалась за дверью. А потом возвращалась и, будто извиняясь за то, что оставила одного, откровенно заигрывала.

Я догадывался, что обо мне наводят справки, испытывают через Эльзу.

И всякий раз при звуке шагов казалось, что идут за мной.

Как-то вечером опять пришел Рекс и спросил, почему я никуда не хожу, сижу дома.

Я пожал плечами.

– Вам никто не запрещал, – сделал удивленные глаза Рекс. – Напрасно, совсем напрасно, будто в тюрьме… А я, по-честному признаюсь, за Эльзу болею… Как бы чего…