Текст книги "В Курляндском котле"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

МЫ СЛЫШИМ ТЕБЯ, НАША РОДИНА!

То был необычайный, незабываемый вечер в курземском лесу – канун 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.

Все, кто были в этот вечер в лагере, собрались у командирской палатки. С высокой ели спускалась антенна. Мы старались обеспечить, хороший прием. Сегодня в Москве будет торжественное заседание.

…Шум аплодисментов, сквозь который прорывались громкие приветственные возгласы в честь руководителей Коммунистической партии и Советского правительства, вырвался из репродуктора. Партизаны теснились ближе.

– Это Москва!.. Товарищ Сталин будет – говорить!

Шум овации становился все громче. Вместе с теми, кто находился сейчас там, в залитом огнями зале, мы переживали большую радость.

В этот миг будто раздвинулась тесная лесная поляна. Мы смотрели друг другу в глаза. Выше поднимались груди. Большинство нас, бывших на поляне, родились после исторических залпов «Авроры». Нас миллионы таких простых молодых советских людей, готовых отдать все свои силы, свою жизнь за то, чтобы всегда сияло над миром знамя Великого Октября, великое знамя Ленина.

– Салютнуть бы теперь на весь лес так, чтобы в Кулдыге услыхали! – не стерпел кто-то.

– Салютнем! Будет и на нашей просеке праздник. Час победы нашей уже недалек!

Аплодисменты смолкли. Кажется, затих даже шум деревьев.

– Товарищи… – раздалось в репродукторе.

Голос товарища Сталина донесся к нам через линию фронта, сюда, в гнездовье фашистских дивизий, прижатых к морю советскими войсками.

Как чистую ключевую воду, которую жадно глотает измученный жаждой человек, воспринимали мы – советские люди, сражавшиеся в тылу врага, – слова товарища Сталина. Они – эти слова – входят в кровь, в сердце. В памяти моей вставал другой такой же вечер. Это было в Октябрьскую годовщину 1941 года.

…Наш краснофлотский патруль шел по Большому проспекту Васильевского острова. У остановки трамвая стояло несколько женщин. И вдруг почти одновременно с глухим выстрелом немецкого орудия взвился вверх столб дыма и резкий взрыв расколол холодный осенний день. Потом второй, третий… Дым рассеялся. На мостовую упали поднятые взрывом камни. Мы бросились к месту, где разорвались снаряды. Стонали раненые.

А вечером, после доклада товарища Сталина, дневальный по кубрику принес к столу, где сидели бойцы, мою шинель. Она была забрызгана кровью – это кровь мальчика, которого я относил на медицинский пункт. Кто-то из бойцов тихо сказал:

– Это кровь наших детей, женщин, стариков…

…Фашисты мешают приему радиопередачи, но напрасны их усилия. Мы слышим! Мы слышим тебя, наша Советская Родина! Мы слышим твой голос, Москва!..

– Теперь за Красной Армией остается ее последняя заключительная миссия… добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином Знамя Победы.

И снова вырывается из репродуктора буря аплодисментов.

Мы тоже аплодируем, и наши сердца вместе с теми товарищами, которые находятся сейчас в зале.

Репродуктор умолк. Но партизаны не расходятся. Каждому хочется поделиться своими мыслями.

– Фашисты изгнаны из пределов нашей Родины.

– Только один клочок советской земли топчут враги – Курляндию.

– Поможем, товарищи, нашей армии скорее доколотить гитлеровцев.

– Вот теперь будет о чем рассказать крестьянам! – говорит Порфильев. – В трудные дни верили мы в победу и победили.

Советская Родина свободна.

Родина…

Чистый закат солнца. Пыль вдоль села, поднятая возвращающимся стадом. Веселые крики детворы. Песни парней и девчат, несущиеся из края в край по селу, им вторит рокот тракторов, у руля которых сидят такие же хлопцы и девчата, как и те, что на улице. Прекрасная песня молодости отзывается далеким эхом в такой звездной ночи.

Родина… Это поле, где родила меня мать, крик мой первый, вырвавшийся из маленькой груди, и воздух, согретый теплыми лучами июльского солнца, воздух, который я вдохнул впервые тогда – два десятка лет назад.

Это криница, где и жарким летом холодна и чиста вода, над которой шумят четыре высоких тополя, посаженных моим дядей в год моего рождения.

Это песня матери над моей колыбелью, школа, куда я – восьмилетний мальчуган – гордо шагал с перекинутой через плечо сумкой, на которой заботливая рука матери вышила пятиконечную звезду; школа, где мы уразумели простую и мудрую истину нашего времени – потребность быть достойными своих отцов, стремиться быть в жизни такими, как Ленин, как Сталин.

Это мои друзья по комсомолу, с которыми, обнявшись, ходил я улицей, это язык, на котором в восемнадцать лет своей жизни я впер-, вые сказал девдаике – «моя кохана»…

Родина – это все то, что в тяжелый час борьбы и великих испытаний рождает чувство гордости за свою страну. Это дружба русских и латышей, украинцев и грузин, дружба народов, для которых одинаково дорог кусочек советской земли, дружба, о про торой размозжит себе голову любой которая помогает нам, находящимся в тылу врага, громить его.

ГЛАЗА И УШИ АРМИИ

Нужно захватить «языка». Дело это усложнилось тем, что движение машин на дорогах в ночное время стало очень незначительным. Но нам надо знать, как поживают гитлеровцы в Курземе, что они замышляют? Вопрос о «языке» обсуждается сейчас в палатке Капустина.

Говорит Леонид Петрович. До войны в Лудзенском уезде Латвийской республики Леонида Петровича знали как лучшего портного. С началом войны он, как и Костя Озолс, ушел из Латвии с советскими войсками. Первое время он работал в дивизионной швейной мастерской, но ненависть к фашистам, поработившим родную землю, заставила Леонида Петровича оставить ножницы. С группой парашютистов он был сброшен в тыл врага. Но и здесь он не забыл о своей профессии. Теперь его ножницы рвали телеграфную и телефонную связь гитлеровцев. Он был очень осторожен и расчетлив. Глядя на его пышные белокурые усы, прищуренные глаза и неторопливые, будто ленивые движения, нельзя было подумать, что он способен успешно провести рискованную операцию. А между тем за такие операции он брался охотнее всего, и не было случая, чтобы он не выполнил задания.

– Мнение такое, – говорил он сейчас – выйти на шоссе днем, когда гитлеровцы не расчитывают встретиться с нами, думаю, что Леонид Петрович прав, – завая обсуждение, сказал Капустин. – проведем операцию. Пойду я, Зубровин, Колтунов, Толстых, Леонид Петрович, Капямир Большой и Журавель. Организуем на шоссе контрольно-пропускной пункт и будем проверять проходящие машины. Неплохо будет? А?.. – засмеялся Капустин.

Пасмурный день. Лес, луга, поля, небо кажутся серыми от закутавшего их густого тумана.

К хутору, расположенному у самого шоссе, приближаются вооруженные люди. В окнах видны лица жителей. Среди белого дня никто, конечно, не ожидал партизан здесь – в десяти километрах от Кулдыги.

Миновав хутор, группа вышла на шоссе и остановилась у переезда. Из-за холма показывается грузовая машина. Капустин выходит вперед и поднимает руку. Грузовик замедлил ход и остановился. Молча просмотрев документы, Капустин приказал, показывая на переезд:

– Сворачивай!

Еще машина! Эту остановили Колтунов и Толстых и также свернули на переезд.

– С Кулдыги легковая, товарищ командир! – доложил Капустину Казимир Большой.

На дороге Капустин и Зубровин. В кабине оказался жандарм. Он распахнул дверцу и, видимо, не понимая, в чем дело, сердито спросил:

– Вас ист дас?.[5]5
  Что такое? (нем.)


[Закрыть]

Но тут, увидев направленный на него автомат стоявшего рядом с машиной Кости Толстых, жандарм с изумленным, ничего не понимающим лицом поднял руки.

Машины, облитые бензином, запылали. Уводя пленных, партизаны отступили к лесу.

…А за два десятка километров к югу от пылающих машин Агеев и Порфильев осторожно подошли лесом к хутору у шоссе Салдус – Кулдыга. В хуторе живет крестьянин, знакомый Порфильеву.

Несколько минут разведчики наблюдали за домом. Выйти из лесу нельзя. На хуторе находятся гитлеровцы или полицейские. Об этом говорит сигнал – большая белая тряпка, болтающаяся на веревке.

Агеев и Порфильев обошли по опушке хутор. Порфильев, порывшись в дупле стоявшей тут старой осины, достал оттуда консервную банку, в которой вложена записка. На ней написаны карандашом в столбик три буквы «Т», «П», «К». Это значит – танки, пушки, кухни. Дальше против каждой буквы ряд палочек, которые указывают количество прошедших по шоссе машин. Ниже приписка: «У шоссе, за горкой, к Салдусу, на разветвлении дорог фашисты строят дзот».

– Молодец старик, – сказал Агеев, познакомившись с запиской. – То, что он написал, дает ясную картину движения по шоссе за день.

Порфильев улыбается.

– Если бы ты, Алексей, увидел деда Галабку, ты бы понял, какой он человек. Красивый, истинно партизанский дед! Хоть к награждению его представляй!

Вторые сутки в районе между Стендой и Талей находятся Тарас, Костя Озолс и Саша Гайлис. Они завязывают связи с населением, проверяют имеющиеся у нас данные о возводимых фашистами укреплениях, устанавливают места нахождения складов с боеприпасами и продовольствием.

В то время, когда группа Капустина, захватив «языка», возвращалась в лагерь, Тарас, Костя и Саша подошли к хутору. Тут жили две русские девушки с Псковщины – сестры Нюра и! Клава. Девушкам удалось бежать, когда партию таких, как они, «беженцев» фашисты конвоировали в концлагерь. Сестер приютили в этом доме. Дочь хозяина хутора работала на почте, с нею Тарас давно уже завязал знакомство.

Оставив на посту Сашу Гайлиса, Тарас и Озолс зашли в дом.

Озолс начал разговор с хозяевами на родном языке. Пока они говорили, Тарас встретился с Лизой, работавшей на почте. Беседу их прервали появившиеся Нюра и Клава.

– Опять будете проситься в отряд? – посмеялся Тарас, пожимая руки девушкам.

– Опять! – усмехнулась Нюра. – А почему нам нельзя быть там?

– Потому, что Курляндия не партизанская зона, какая была у вас на Псковщине, а «котел», набитый фашистскими солдатами. Живите пока здесь. Станет тяжело – тогда что-нибудь придумаем.

– Мы все, все делать будем. Всякую тяжелую работу, – поддержала сестру Клава. – Мы тоже партизанки.

– Ладно, придется поговорить с командиром, – пообещал Тарас. После он сказал Озолсу:

– Девчата боевые, а что делать с ними? Здесь их двое да на хуторе у Сорокина три… Надо куда-нибудь определить их. Принять в отряд командир не разрешит…

– Не разрешит.

– Здесь, по хуторам, столько есть наших людей, что можно бы организовать большой отряд. Вот бы заварили кашу, не хуже, как было в Смоленской области или в Белоруссии!

– Нет, Тарас, наши задачи другие. Мы – разведывательная группа. Нас командование предупреждало еще перед вылетом, чтобы не вздумали организовать партизанский отряд.

В комнате снова появилась Лиза. В руках у нее была гитара. Она перебрала струны и запела по-русски, с небольшим акцентом выговаривая слова:

 
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного —
Отдохнешь и ты…
 

– Хорошая песня, – похвалил Тарас, – да жаль – не нам она пока адресуется. Я не хочу отдыхать, хочу действовать, бороться… Но скоро придет время, сядем вот так, как сегодня, и споем хором… Да не вполголоса, как Лиза, а во весь голос…

Вошел Саша Гайлис.

– Пора уходить, – сказал он. – На соседнем хуторе появились какие-то подозрительные люди.

Тарас и Озолс простились с девушками. Пора!

Павел Ершов, Ян Залатис и Сорокин стоят в густом лесу неподалеку от Кабиле. Они разговаривают с женой Залатиса – Анной.

Анна сообщила последние новости. В Кабиле находится воинская часть. Школа занята гитлеровцами под казарму. На недавно оборудованном аэродроме семь самолетов.

Закончив свое сообщение, Анна отошла немного в сторону и остановилась, поглядывая то на своего Яна, то на Ершова.

– Мы пойдем, Ян, – усмехнулся Ершов. – Мы тебя подождем за просекой.

Ершов и Сорокин ушли, дав возможность Яну наедине проститься с женой.

– Хорошая женщина Анна, – с грустью, негромко вымолвил Ершов. – И любят они друг друга. Не хочешь, а позавидуешь их счастью.

– Разве у тебя нет любимой девушки?

– Была. Познакомился я с нею в партизанском отряде под Себежем. Ее убили фашисты.

Сорокин посмотрел на него. Он хотел что-то сказать, выразить свое сочувствие горю товарища, но вместо этого произнес:

– Подождем здесь…

Они сели у вывороченного корневища поваленной бурей ели. Под корневищем, в образовавшейся яме, блестела вода. Ершов, нагнувшись, молча посмотрел в ее зеркало, потом достал платок и принялся смахивать с плеч прилипшие сухие иглы. Сорокин свернул папироску и закурил. Как и Порфильев, он уже не молод. Несмотря на русскую фамилию, по национальности он латыш. До войны работал на заводе в Риге. С первых же дней, как немецко-фашистские захватчики оккупировали Латвию, Сорокин ушел в лес, вступил в партизанский отряд и с тех пор с оружием в руках боролся за освобождение Латвии. В июле 1944 года произошел взрыв на Рижском вокзале. Немецкие, газеты сообщали об этом, правда, не упоминая о том, что от взрыва на вокзале пострадала находившаяся там воинская часть. Взрыв этот был делом рук Сорокина. Работая в городе, Сорокин помогал бежавшим советским военнопленным добираться к партизанам. В начале августа Сорокин по поручению подпольного комитета должен был сделать рейд из Латгалии в Курземе и возвратиться через месяц-полтора обратно. Но началось наступление советских войск. Латвия быстро освобождалась от немецких захватчиков. Вскоре советские войска замкнули кольцо окружения вокруг Курземе. Сорокину, задержавшемуся здесь, удалось установить связь с группой Капустина, и он перешел в отряд.

Подошел Ян. Он доволен сегодняшним днем, своей встречей с Анной. Увидев поджидавших его друзей, он широко улыбнулся:

– Пойдемте, товарищи!

Вот уже третий час я вырезываю шахматы. На пальцах появились волдыри. Товарищи сначала смеялись над моей затеей. Первый конь, которого я вырезал, был похож не то на собаку, не то на утку. Но постепенно я наловчился, и мои фигуры вызвали одобрение. Готовя шахматы, я мечтал сразиться «у костра» с Тарасом. Тот, как и я, в юности был чемпионом своей школы по шахматам.

Вечереет. Мелкий, словно сеяный, дождь без устали шуршит по натянутой плащ-палатке. Повар Михаил возится у костра. В лагерь возвращаются товарищи с боевых заданий. Слышен голос Капустина:

– Миша, готовь свою батарею! Обед.

ПОПОЛНЕНИЕ

Тарас, Агеев и я возвращались в лагерь. Неподалеку от хутора деда Галабки нас окликнули:

– Стойте, товарищи!

Мы остановились. К нам приближались незнакомые люди в самой разнообразной одежде. На спинах у некоторых из них было клеймо «SU», которым враги помечали советских военнопленных.

– Мы ваши соседи, – размахивая руками, оживленно, как старый знакомый, говорил совсем еще юный солдат.

– Примите нас к себе, – перебил его широкогрудый детина в морских брюках и мичманке.

– Мы готовы выполнить любое задание, – говорил третий – рыжеволосый парень с рябоватым лицом.

– А где же вы раньше были, молодцы? – спросил Тарас, строго уставившись на них взглядом.

– В плену.

Они начали рассказывать, кто из них и при каких обстоятельствах попал в плен.

Моряк Коржан был контужен при форсировании реки Наровы и схвачен немцами, Панаса Касьяненко – щуплого паренька – придавило обломками подорванного им же вражеского дзота под Старой Руссой, рябой Федор был в ночной разведке и, заплутавшись, попал во вражеский окоп.

– Мы поговорим с командиром. Но могу сказать заранее – такими, как сейчас, вас не примут в отряд, – говорит Тарас.

– Почему не примут? – удивленно поднял брови матрос.

– В отряд надо идти с оружием, а ваше где?

– Но мы же…

– Ушли из плена, – перебил Агеев. – Конечно, плен – несчастье! Но для советского воина – это позор. Как же иначе? Давала вам Родина оружие? Давала. Потеряли его? Так точно. Теперь вы сумели вырваться из-за проволоки, ну так сумейте и оружие добыть.

Парни молча виновато переглянулись.

– Показать надо сначала себя, – продолжал Дгеев. – В доверие войти, а потом будем говорить о приеме. Но, если затеете какое дело, то постарайтесь выполнить его не у нас под носом, а подальше от лагеря.

– Ясно!

Когда мы доложили в лагере о нашем знакомстве, Зубровин и Капустин, посовещавшись, решили принять новичков в отряд, если те выдержат испытание.

Дней десять новые знакомые не появлялись в нашем районе. Но вот из Талей дошли слухи, что там какие-то неизвестные напали на часового и отобрали у него оружие, а на одном из хуторов среди бела дня убит полицейский. Эти же неизвестные партизаны остановили на шоссе машину с гитлеровскими офицерами и разбили ее.

Вскоре после этих событий наши знакомцы были приняты в отряд. Теперь это были не безоружные парни, бежавшие из немецко-фашистского плена, а вооруженные винтовками и пистолетами бойцы.

Так в наш отряд прибыло пополнение. Готовя обед, повар Михаил вешал над костром третье ведро.

С каждым днем в лесу все больше и больше встречалось латышей и русских, бежавших из фашистского плена. Все они просили принять их в нашу семью.

Мы просили командование фронта включить в груз, готовящийся для нас, десяток автоматов и пулемет. Но в этом нам было отказано, – Нам напомнили, что наше дело – разведка и разведка прежде всего.

– А мы хотели гарнизон организовать в лесу, – пошутил Костя Озолс. – Наше дело – разведка. Правильно. Но если по совести сказать, товарищи, чешутся руки. Трудно сдержать себя.

В окрестностях лагеря стихийно возникали группы партизан. Мы то и дело получали сведения о боевых действиях партизан, порой в нежелательных для нас местах. Организованного странным, что и дома, на Украине, и в Ленинграде, и здесь, в Курземе, за линией фронта, было одно и то же небо, светили те же, знакомые с детства звезды.

Я любил летом спать во дворе или на сеновале, смотреть на звезды и мечтать о том, что будешь делать через пять-шесть лет.

«Кем ты будешь?» – Как-то на эту тему мы писали контрольные работы в школе.

Мой товарищ Борис Ампилов готовился расщеплять атом, – он даже повесть фантастическую написал об этом в школьный литературный журнал. Желание его было – отеплить весь север. Петр Долгодуш, Виктор Щутенко, Александр Яременко писали, что будут командирами Красной Армии. Я писал о том, что интересовало меня, и поставил над работой эпиграф: «Борьба – это счастье».

На ближнем хуторе залаяла собака.

– На месяц брешет, – пояснил Порфильев. Но вот послышался шум…

– Не наш. Это «костыль», – определяет Тарас.

Мы лежим и продолжаем тихо беседовать.

Прошел час. Месяц закрылся тучкой, и тени в лесу исчезли. Скоро облака заволокли все небо. Обычная прибалтийская погода.

– Не придет, погода нелетная, – сетовали бойцы.

И когда уже казалось, что самолет действительно не придет, далеко на севере послышался нарастающий гул. Он все ближе, ближе…

– Самолет! Наш!

Рев мощных моторов раздается над лесом.

– Зажигай, Алексей! Зажигай!

Костры вспыхивают. Самолет включил огни, делает разворот и летит прямо на нас.

– Эх, хотя бы на хвост взял! Ведь я три года России не видел! – восклицает Федор Куйбышевский, новичок.

– Хвост, хвост! За мешками смотри. Черные точки отделились от самолета и, повиснув на парашютах, приближались к земле.

– Разве не говорил я, что сбросят! – радостно шумел Кондратьев.

– Тише! – предупредил Зубровин. Вместе с группой Агеева, принимавшей груз, к нам подошел только что приземлившийся новый радист, посланный командованием фронта для отряда «Красная стрела».

Агеев, смеясь, рассказывал о подробностях приземления.

– Вижу, спускается парень, бегу помочь, а сам думаю: сейчас табачку отечественного закурю. Трофейные эрзацы надоели до тошноты. Здороваемся. Справляюсь о табаке, а парень говорит: «Не курю». Присматриваюсь, а парашютист-то девушка…

– Зина, – громко назвалась гостья. – Привет с Большой земли вам и вам – всем, – улыбнулась она окружившим ее ребятам.

– Спасибо!

– Не забывают, значит, о нас.

– Не забывают, помнят и заботятся, – сказала Зина. – Там, – она показала на доставленные с места приземления мешки, – письма вам есть.

– Вот это посылка! – воскликнул Колтунов. – Прямо с неба явилась почтальонша. Вас, Зина, мы, пожалуй, теперь не отдадим «Красной стреле».

Зина взглянула на Колтунова, улыбнулась, но ничего не ответила.

Просматриваем содержание «посылки».

Новенькие автоматы, пачки патронов, мины, гранаты, табак, бинты, теплые куртки, брюки; сапоги. Все наше, советское…

В одной из «посылок» оказались радиобатареи, мешочки с сахаром, консервы…

– Письма, письма давайте!

– Вот они, – Агеев поднял плотно перевязанную пачку писем.

– Мне есть?

– А мне?

– Разбирайте скорее!

Я получил несколько штук. Письма от матери, от брата.

Сажусь ближе к костру. Разорвав конверт, я смотрю на исписанные страницы. Узнаю почерк матери и вижу ее лицо, ее озабоченный взгляд; читаю, мне кажется, что я слышу ее встревоженный голос. Она пишет, что никак не может понять, где я нахожусь, ее тревожит то, почему я не пишу… Ясно вижу пятна расплывшихся строчек. Не выдержав, я отворачиваюсь от костра и смотрю вдаль. (Как хочется сказать матери ласковое слово… Вокруг костра взволнованные лица товарищей. Не знаю, у меня нет слов для того, чтобы передать те чувства, которые испытывали мы, сидя в глубоком тылу врага, получив письма с родины.

Брат Евгений пишет, что он вместе с Борисом варит сахар для фронта. Работают они у одного аппарата, оба стахановцы. Пишет, что их (Конгессовский завод получил переходящее знамя Государственного Комитета Обороны. В конце другого письма стихи:

 
Пiд час блокади був у Ленинград!
Великий голод пережив,
Був на Mopi, плавав на
Линкори в oкoпi кров свою пролив.
А коли блокаду вже прорвали
I наша армия рвонулася вперед,
Тода тебе у тил до ворога послали,
Слiпому Гiтлеру на вред…
 

«…Это я о тебе сочинил, дорогой наш братишка, – объяснил Борис. – Мы видели кино „Ленинград в борьбе“, и, когда смотрели, мама плакала, вспоминая тебя.

Был у нас летом в отпуске Иван Винник, он спрашивал твой адрес. Мы с Женей догадываемся, где ты находишься, и успокаиваем маму…»

Мне стало душно. Я расстегнул ворот фуфайки, отодвинул со лба шапку. В грусть, навеянную письмами от родных, ворвалось чувство радости и гордости за своих братьев-близнецов. Они – пятнадцатилетние хлопчики – варят сахар. Батько! Жил бы ты сейчас, так же, как и я, гордился бы тем, что твои хлопчики настоящие люди. Может, тот сахар, что мы получили сегодня, варили мои братья. И сердце наполняется гордостью за наш советский строй, за наших рабочих, колхозников, которые куют меч для победы, одевают, кормят свою славную, могучую армию.

На следующий день, с утра, группа партизан готовилась к выходу. Они идут сопровождать Зину Якушину в отряд «Красная стрела». С этой группой уходит Зубровин. Он с командиром «Красной стрелы» должен согласовать планы нашей оперативной работы и договориться о совместных действиях в приближающуюся зиму.

Зина готова к походу. За спиной у нее мешок. Правая пола пальто заметно оттопыривается: под пальто Зины – кобура с пистолетом «ТТ». Зина прощается с остающимися в лагере.

– До свиданья!

– Осталась бы у нас, Зина! – не то в шутку, не то всерьез, улыбаясь и щуря свои синие глаза, говорил ей Колтунов. – Разве плохие у нас ребята? Посмотри только – один лучше другого!

– Славные ребята! – согласилась девушка, пожимая ему руку.

– Оставайтесь, право! – повторил он свою просьбу.

– Осталась бы, – снова улыбнулась Зина, – да… приказ.

– Лучше бы тебе лететь к нам без приказа! Прощаясь со мной, Зина сказала:

– Если сломается мой радиоприемник, я обращусь к тебе, Виктор…

– Конечно, – утвердительно ответил я. – Радиомастерских у нас нет, ремонтировать приходится самим.

Вскоре после ухода группы со связи от Трауздунских хуторов, близ Кулдыги, пришел Леонид Петрович. Он рассказал, что на тропах, по которым мы ходим на хутор, кое-где брошены свежие еловые ветки. Это работа межакети,[6]6
  «Лесные коты» (лат.)


[Закрыть] которым фашисты поручили выследить нас.

Кроме местных межакети и айзсаргов, в Курляндии находились «полицаи», бежавшие иэ западных областей России, из Белоруссии, Эстонии. В годы немецко-фашистской оккупации эти люди служили гитлеровцам, убивали и грабили своих земляков; теперь они, спасаясь бегством от наступающей Советской Армии, вместе с двумя гитлеровскими армиями оказались в курляндском «котле». Эти предатели-Родины с холопским усердием старались показать, что не зря жрут фашистский паек. Неделю назад наши патрули захватили в лесу двоих «полицаев-беженцев». Сначала они выдавали себя за охотников на коз, но после сознались в своих преступлениях и рассказали, что в кулдыгской комендатуре имеется сообщение, будто фашистское командование ликвидирует партизан до наступления зимы. За каждого живого или мертвого партизана учреждены денежные награды и премии в виде водки и сигарет.

Леонид Петрович принес также последний номер газеты, издающейся в Кулдыге. На второй полосе этой газеты были рисунки, посвященные нам, партизанам. Фашистский листок; рисовал нас обросшими бородами, с ножами в зубах. Один из рисунков изображал, как «партизаны» подкрадываются к крестьянину, видимо, с намерением его убить. В газетке было напечатано обращение к партизанам, в котором предлагалось до 14 декабря выйти добровольно из леса. Всем вышедшим обещалось помилование, в противном случае гитлеровское командование в Курляндии угрожало ликвидировать «банды» в течение трех дней. В одной из заметок говорилось о том, что скоро «фюрер» даст своей армии новое оружие и Советская Армия покатится к Москве. Прочитав фашистский листок, мы поняли одно, что население Курземы активно поддерживает партизан и это бесит фашистов. Все угрозы их обречены на провал.

Темнеет. В палатках зажгли жировые лампочки. Свободные от боевых заданий люди отдыхают. Одни играют в самодельные шахматы, другие разговаривают. Агеев читает принесенную им откуда-то с хуторов повесть Толстого «Хаджи-Мурат». Его внимательно слушают Порфильев и Юрий. Утихший лагерь в эти минуты почти ничем не напоминает лагеря народных мстителей. Он кажется мирным, похожим на ночное пристанище лесорубов или задержавшихся в лесу охотников.