Текст книги "Остановка"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Вы часто бываете у мамы?

– Каждую среду.

– Ах, да... Вы говорили. А мама у вас?

– Мама реже.

– Она больше занята?

– Она не любит Вадима.

Сказано было откровенно, но меня покоробило немного.

"Мама не любит... А дочка?.. А что знает мама о Сергее? Попал я с ними, как кур в ощип..."

– Не сложились отношения?

– Вы видели его? – спросила она вместо ответа.

– Имел честь был посредником.

– Кем? – переспросила она в недоумении.

– Посредник. Незаинтересованное лицо. Как в старину говорили, частный маклер.

– Ничего не понимаю.

– Значит, он не сказал вам. И правильно сделал. Я ведь не справился. Он сам добился.

Лена смотрела на меня, а я не знал, что говорить.

Прогрохотал за окнами обгоняющий нас поезд.

– О чем вы?

"Или я полный осел, или она говорит искренне".

– Я о квартире. Полина Антоновна согласилась сдать вам комнату.

Она как-то дернулась, то ли от толчка двинувшейся электрички, то ли возмутившись услышанным.

– Я не обращалась. Не просила.

– Обращался Вадим. Сначала попросил меня. Потом сам.

– И она согласилась?

– Мне отказала. А ему нет.

– Почему?

– Я не знаю.

И я без хитростей рассказал, что произошло.

– Простите, пожалуйста, Вадима. Если бы я знала, я бы ни за что не позволила ему вмешивать вас.

– Вы думаете, он бы послушался?

Ответила она достаточно нелогично:

– Он ничего не понимает.

Не столько по словам, сколько по виду и интонациям Лены можно было предположить, что она вовсе не рада уступчивости Полины Антоновны.

– Разве он действовал... самостоятельно?

– Он не должен был... действовать.

– Вадим показался мне трудным человеком.

– Какой смысл вы вкладываете в это слово? – спросила она живо. Негативный?

"Неужели она еще будет защищать его! Ну, это уж слишком по-женски".

– В основном да, – сказал я прямо. – Не подарок.

– Да какой же муж теперь подарок?

"Теперь?"

Я подумал, что не только пожилые склонны приукрашивать прошлое. Но она говорила не о прошлом вообще.

– Вот мой... Олег Филиппович, муж мамы. Он подарок. Причем в самом прямом смысле слова. Подарок судьбы. Они познакомились в поезде. И с тех пор вместе. Он семьянин по природе. Любит дочку, все умеет. Мужчина в доме. Маме остается одно – быть доброй, заботливой и ценить его. Что она, между прочим, всю жизнь и делает.

– Вы иронизируете?

– Ничуть. Какое я имею право! Мама всегда его чтила.

Я не мог понять, насколько убежденно и всерьез произносит она эти слова.

– Все-таки что-то вам не нравится.

– Ничего подобного. У мамы прекрасный муж. Он несет ответственность, как и подобает мужчине. А у меня... Вадим. Современный муж.

– И раньше не все несли ответственность.

Ее реакция никак не соответствовала моим банальным словам. Лена спросила:

– Неужели он все рассказал вам?

Не знаю, как повел бы себя профессионал. Может быть, сделал вид, что ему известно больше, чем на самом деле. Я в такие игры играть не берусь. Как говорится, честность – лучшая политика. Да и справлюсь я.

– Леночка! Я вас не совсем понимаю. С Вадимом мы не так уж тесно общались. Я по его просьбе говорил с Полиной Антоновной. Вы знаете. Потом она согласилась. Хотя, как мне кажется, не очень охотно. Но до подоплеки я не допытывался.

– Значит, догадывались.

– Я не любитель чужих секретов. Если меня в них не посвящают, я стараюсь сдерживать любопытство.

Она посмотрела на меня с сожалением, как смотрят на мелкого лгунишку. Приблизительно так же смотрел и Перепахин, когда услышал, что я не знал о любви Сергея к Наташе.

– Вы мне не верите?

Лена передернула плечами.

– Странно сдерживать любопытство и в то же время судить о людях так категорично. Вы осудили Вадима, а что вы о нем знаете?

Если бы я ответил ей словами философа, который уверял, что знает только то, что ничего не знает, я бы не погрешил против истины. Новая попытка вступиться за Вадима ставила меня в полнейший тупик.

– Конечно, вы знаете больше.

– Его плохо понимают. И много винят. Да, сейчас мужчины слабее женщин. Наверно, это историческая закономерность. Женщины добились самостоятельности. А остались сварливыми бабами. Постоянно ругают мужчин, "слабак" – самое мягкое слово. Наверно, когда заканчивался матриархат, мужчины так же говорили о женщинах: "Ну и бабы пошли! Хлюпики. Сели нам на шею. То ли дело раньше. Женщина женщиной была!.."

Лена улыбнулась.

И тут я увидел то, что видел Женька Перепахин. Я узнал в ней Наташу. До сих пор мне мешало ее выражение лица, то озабоченное, то огорченное, неприветливое. А Наташа, – теперь я хорошо вспомнил, – была ровной, спокойной.

– Вы похожи на маму.

– Да... по праздникам.

– Они... редко бывают?

– Как положено. В основном будни. А вы помните маму?

– Вспоминаю, глядя на вас. Много лет прошло. И уехала она неожиданно.

– У нее были причины.

Улыбка исчезла. Я не мог понять, действительно ли она постоянно нервничает или это мои домыслы, издержки не своего дела, в которое я втянулся.

– Да, я помню. Домашние обстоятельства.

– Не только домашние.

– Об этом я не знал.

Лена посмотрела уже знакомым мне взглядом.

– Простите. Вы же не любитель чужих секретов. Наверно, это хорошо. Своего рода защитная реакция...

"Сейчас про улитку в раковине вспомнит..." Но обошлось без расхожего сравнения.

– Вы удачно адаптировались к жизни. А вот Вадим не может. Что же ему делать?

"Да что это она? Зачем?"

– Боюсь, что это разные вещи – чужие секреты и адаптация к жизни.

– Для вас. А для меня и Вадима... – Она не закончила. – Нам трудно жить.

– Я вижу.

– Все видят. И хотят, чтобы я его бросила.

Я не стал уточнять, что значит – все.

– А вы нет?

– Нет. Хотя вы правы, конечно. Он трудный человек. Но лучше стерпеть, чем предать.

"Кто же из них терпит? И кто предает? Или предавал?"

– Может быть, он просто ревнует вас?

Лена отпустила ремень и сделала недоуменный жест.

– Ревнует? Меня? Откуда вы взяли? Какая ерунда!

"Что там сказал Лев Толстой? Кажется, кто сумасшедший – они или я?.."

– Извините.

– Но откуда вы взяли? Вы же не могли это сказать случайно.

– Мне показалось, что Вадим не очень... доброжелательно относился к Сергею Ильичу.

– Господи!

Она воскликнула и остановилась, видимо, не зная, как продолжить.

– Простите. Я думала, вы просто избегали. А вы и в самом деле... Вам никто не говорил? Ни Вадим? Ни Полина Антоновна? Ни... Сергей Ильич?

Мне оставалось в ответ только головой повести.

– Но вы же сказали: и раньше не все несли ответственность?

– Да. Это же общая фраза.

– А я думала...

– Скажите, пожалуйста, что вы думали?

Я не спросил, а попросил, готовый в случае отказа действительно сойти на ближайшей остановке.

Лена, однако, колебалась.

Но недолго.

– Ах!.. Может быть, это и к лучшему. Вы ведь к маме едете. Должна же она когда-нибудь узнать, что я знаю... А вы правда не...

– Правда, Лена, правда.

– Ну, так узнайте чужой секрет. От жизни не укроешься. Я же не укрылась. И не нужно. Они должны были сказать мне вовремя. В свое время. Когда я выросла. Неужели они думали, что я могу изменить отношение к Олегу Филипповичу? Странно. Почему люди не понимают друг друга?

Я не ответил. Я ждал ее ответа.

– Мой настоящий отец Сергей Ильич. Неужели вы не подозревали?

Подозревал я многое. Но такое?

– Вы мне ошеломили.

"Она спрашивала, не говорил ли мне сам Сергей? Да он и себе говорить такое не решался!"

Я вспомнил дневник: "Она согласилась встретиться".

Строчка без комментариев и продолжения. Так я думал. А вся прожитая жизнь Сергея была продолжением этой строчки. В одно мгновенье жизнь эта предстала передо мной в ином свете. То есть просто осветилась, потому что раньше я ее не видел, не понимал по-настоящему.

– Он сам сказал вам?

– К сожалению, нет.

– И вы осуждаете его?

– Вы сами говорили об ответственности.

Мне захотелось вступиться.

– Я говорил не о Сергее. Это не такой человек. Бывает, что и женщины поступают своенравно, неразумно. Случайная вспышка, ссора. Они расстаются. Она уезжает, ничего не открыв. Возникают новые обстоятельства, другой человек. Он становится мужем, и говорить уже поздно и не нужно...

Звучало это довольно сумбурно, и Лена остановила меня короткими словами:

– Он знал.

"Конечно, знал, конечно". Но по инерции я спросил:

– Вы уверены?

– Еще бы! Вы бы видели, как он смотрел на меня. Как старался помочь. Он готов был написать за меня диссертацию. До последней строчки. Он смотрел... виноватыми глазами.

– Но сейчас... Неужели вы и сейчас осуждаете?

– Не знаю. Вы говорите о ссоре, о вспышке. О случайных обстоятельствах. Но ребенок для женщины – это самое главное. Я знаю маму. Если мама уехала, это не блажь. Наверно, он оскорбил ее. Мама очень самолюбивая, хотя и мягкая.

– Вы сказали – наверно. Значит, и мама не объяснила, почему они расстались?

– Мама ничего мне не сказала, как и Сергей Ильич. И этого я тоже не могу понять. Я говорила, она чтит Олега Филипповича... Но ведь правда есть правда. И я не все могу понять. Я давно не девочка. Лучше отца, чем Олег Филиппович, не может быть на свете. Не понимаю, почему они смалодушничали. По-моему, это умолчание только оскорбило нас всех.

Дважды она произнесла глагол "оскорблять". Она мучилась. Может быть, потому, что кто-то вторгся в душу с такой болезненно-личной тайной. Посторонний?

– Откуда же вы узнали?

Лена рывком раскрыла сумочку и выхватила оттуда паспорт.

– Это написано черным по белому. Посмотрите на дату моего рождения.

Я посмотрел, но, признаться, прямого вывода сделать не смог.

– Такая дата у каждого в паспорте.

– Вы же должны знать, что за полгода до этой даты мама еще училась вместе с вами и не была знакома с Олегом Филипповичем. Не помните?

Я мог и не помнить, когда уехала Наташа, но я помнил. Она уехала после смерти Михаила, а это число мы с Сергеем не забывали никогда, если даже он и допустил в волнении описку в дневнике, ошибся числом.

– Да, так.

Я хорошо запомнил Наташу на похоронах. Она держала на руках ребенка Михаила, когда жена его подходила к гробу прощаться.

– Вот вам и вся тайна.

Лена взяла у меня из рук паспорт и спрятала в сумку.

– Вы сопоставили даты.

Она подняла голову, мельком глянула в окно.

– Мы уже приехали!

Да, сельская местность давно закончилась. Теперь за окном был виден большой завод с целым частоколом высоких труб, старые кирпичные цехи соседствовали с новыми, бетонными, обильно остекленными. Между ними тянулись рельсы узкоколейки. Миновав завод, электропоезд прошел под путепроводом и остановился у вокзала, построенного в пятидесятых годах на месте разрушенного при отступлении немцами. Здание было типичным для своего времейи, с колоннадой и капителями. Под арками колоннады по-южному говорливый народ толпился у вынесенного на воздух буфета с мороженым.

– Девчонками мы бегали сюда покупать мороженое из города. На вокзал привозили, а в городе не было, – сказала Лена.

Разговор, который так взволновал меня, прервался. Я бы с удовольствием сел на скамейку под колоннадой и тоже съел мороженое, чтобы отдалить его продолжение. Ведь предстояла встреча с Наташей, и о чем бы мы ни заговорили, для меня главным останется то, что я только что услышал.

Лена понимала, наверное, мое состояние.

– Хотите, пойдем пешком? Это не так далеко, если по набережной.

– Да, да, конечно, – обрадовался я.

Мы молча прошли пару привокзальных кварталов и вышли к реке. Когда-то она несла воды у самой каменной стенки, и тогда набережная называлась набережной по праву, то есть находилась на берегу. Теперь положение изменилось. Река ушла, обмелела или сменила русло, оставив у стенки обширное песчаное пространство, недавно засаженное молодыми деревцами. В осенний день они смотрелись приятно, с золотым отливом. "Когда они подрастут, здесь будет обыкновенная парковая аллея, которую по привычке еще долго будут величать набережной", – думал я, отвлекаясь от мыслей о предстоящей встрече. Отвлекался, конечно, неправомерно, потому что следовало посоветоваться, как себя вести, распределить роли, ведь она просила меня сказать о смерти Сергея. Тогда просьба не показалась мне сложной, теперь дело выглядело иначе.

– Вы по-прежнему хотите, чтобы именно я сообщил о смерти Сергея Ильича?

– Я хочу больше, – сказала Лена и остановилась.

Мне тоже пришлось остановиться. Вдали между деревьями поблескивала полоска ушедшей от нас сузившейся реки.

– Да, пожалуйста, – отозвался я, вспоминаю поговорку о грузде, попавшем в кузов.

– Если можете... Я прошу вас. Зайдите один.

– А вы?

– Тут рядом автовокзал. Я уеду. Назад.

Невольно я улыбнулся. Мы, кажется, поменялись ролями. Недавно я собирался покинуть ее приблизительно таким же образом.

Однако ее решение показалось мне более разумным. Во всяком случае, меня оно устраивало. Прийти и говорить вместе было бы тяжелее для обоих.

– Я уеду, – повторила Лена, сламывая с дерева засохшую веточку. – А вас я прошу... Скажите матери, что я все знаю.

До этого она говорила только "мама".

"Ну, совсем хорошо!.."

– Сама я не набралась смелости. Поэтому и прошу вас. Пусть знает, что я знаю. Может быть, она станет терпимее к Вадиму.

Я колебался.

– Но если вам трудно...

– Ничего. Я попытаюсь.

– Спасибо.

– Я провожу вас до автовокзала.

Лена не возразила, и мы опять пошли молча. На площади, откуда отправлялись автобусы, женщины продавали цветы. Я взял несколько белых астр, половину протянул Лене.

– Спасибо. Скажите маме, что у меня все в порядке. И вот еще передайте, пожалуйста.

Это были какие-то бумаги, завернутые в газету.

– Передам.

– Вы найдете дорогу?

– Найду.

– Счастливо. Я позвоню вам.

– Хорошо, – кивнул я, позабыв, что перебрался к Мазину.

К дому Наташи я шел тихой улицей, где старые деревья выстроились рядами вдоль еще более старых, поблекших особняков, когда-то принадлежавших зажиточным владельцам, а потом превращенных в общий городской жилфонд. Фонд этот порядком обветшал и понемногу сносился. На его месте возникали панельные дома, почему-то выходившие на улицу торцом, а не фасадом. В одном из них и жила Наташа. Все было, как положено: овощной магазин в первом этаже и детская площадка во дворе. На площадке здоровые мужики забивали "козла".

В подъезде я справился со списком жильцов и поднялся на пятый этаж. Дверь отворили сразу, не спрашивая.

"Дочку ждала", – подумал я, разглядывая Наташу.

Конечно, я не узнал бы ее, встретив случайно на улице. Но я был достаточно подготовлен к встрече.

– Здравствуй, Наташа.

Полная женщина в фартуке держала, разведя в стороны, руки, покрытые мукой, и с недоумением смотрела на меня. Она-то подготовлена не была.

– Не узнаешь?

Я взглянул на себя ее глазами, увидел грузного немолодого человека с почти белой головой, и стало грустно.

– Коля?..

Сразу полегчало. Раз узнала, значит, в памяти ее я не чужой, значит, и говорить будет легче.

– Он самый.

И я протянул через порог цветы.

– Что ты! Вот чудак. Да ты войди сначала.

Я вошел.

В квартире было, как во многих современных квартирах – полированная мебель, немецкие обои, но и отличалась она чем-то, какой-то заметной добротностью и порядком. Видно было, что многое здесь сделано своими руками. "Мужчина в доме", – вспомнил я. Однако рассматривать подробно было некогда.

– Не ожидала?

– Нет. Как это ты собрался?

– Так уж получилось. Заехал родные места навестить, а тут такое разное...

– Да ты будто оправдываешься. Молодец, что тряхнул стариной. Я тебя с дочкой познакомлю.

Наташа глянула на часы с некоторым беспокойством.

– Сколько сейчас? Ты электричкой?

– Да.

– И она должна. Видно, в магазин забежала.

Вот так, без раскачки, и пришлось говорить.

– Лена не приедет, Наташа.

– Что? Откуда ты знаешь? Ты знаешь Лену?

– Да, у Полины Антоновны познакомились.

Она не обратила внимания на то, что я не назвал Сергея.

– Почему же не приедет?

Собственно, об ответе на этот естественный вопрос мы с Леной договориться не сообразили. И я сказал то, о чем, может быть, следовало сказать чуть позже.

– Там неприятности, Наташа.

– У Лены?

– Не волнуйся. Нет.

А сам волновался и выражал свои мысли не лучшим образом.

– Видишь ли, Сергей умер, Наташа.

Она еще стояла посреди комнаты с цветами. Я сказал и повернулся к окну, чтобы не наблюдать за ней в эту минуту. Но ничего необычного не произошло.

– Как это случилось?

– Сердце. Неожиданно.

– Как жаль! Так рано.

И все. Обычная, в сущности, реакция на неприятное, но не поражающее болью известие. Так она могла отозваться и на мою смерть.

"Все проходит, – подумал я, несколько обиженный за Сергея. – Прав он был в дневнике. Она его не любила. А Лена?.."

Хотелось, как говорится, закрыть тему. Не углубляться. Но Лена просила сказать... И Мазин просил слушать. И куда девался алкоголик Перепахин?

– Для меня это был удар.

– Еще бы. Вы так дружили.

– И Лена переживала.

– Понимаю. Она к нему так относилась... с трепетом.

– Да. Именно так.

Я произнес эти слова со значением, хотя и считал, что отношение Лены к Сергею более противоречиво. Но я хотел оттолкнуться от них.

– И с диссертацией, наверно, усложнится, – добавила Наташа, снова покоробив меня будничностью слов.

– С работой утрясется. После Сергея осталось много материалов. Она сможет их использовать.

– Как использовать? Разве это этично?

Это был вопрос учительницы, человека, который десятилетиями учит не только предмету, но и честности, добру.

– Он был бы рад передать ей все это.

– Ты уверен?

Наконец-то в ее тоне определилось отношение к Сергею. Сомнение в его чувстве.

– Да, я уверен. И Полина Антоновна. И Лена тоже.

– О!.. Сколько вас. Я поставлю цветы.

Наташа вышла с вазой и цветами, чтобы набрать воды. Я ждал. Она вернулась.

– Ты в последнее время редко видела Сергея?

– Очень. Жизнь заматывает. Дела, суета. Да и жили в разных городах, хоть и неподалеку. Но я его помню, хорошо помню. Эта смерть ужасна. Кто бы мог подумать, что в нашей группе он будет один из первых...

Пакет, переданный Леной, я все же держал в руке.

– Что там у тебя? Положи куда-нибудь.

– Это Лена... Передала тебе.

Я не знал, что в пакете, но, судя по форме и размерам, предположил, что там фотография, та самая, что Лена взяла у Полины Антоновны.

– Она еще просила сказать...

Я протянул пакет.

– Что?

Наташа держала пакет, но не спешила развернуть газету.

– Она все знает.

"Ну, вот. Рубикон позади".

– О чем ты?

– О Лене.

– Да погоди с Леной. Сам-то ты как? Где? Что? Кто? Я ведь о тебе не знаю.

Но Рубикон уже был позади.

– Обо мне потом. Я хочу выполнить ее просьбу. Сначала. Это деликатный вопрос, и лучше покончить с ним поскорее. Она просила. А я своим случайным приездом попал в целую историю, втесался не по своей вине в сложные отношения. Но что поделаешь? Семь бед – один ответ.

– О чем тебя просила Лена? Что она знает?

– Присядь, пожалуйста.

– У меня пирог подгорит.

– Ничего. Это важнее. Она знает, Наташа.

– Поясни, что она знает.

Сказано было внешне спокойно, но тревога уже возникла. Я видел это. Нужно было найти подходящие слова, но я не нашел и ляпнул несуразно:

– Она знает, что родилась после того, как ты вышла замуж.

Тут же я осознал, что сморозил чушь, и готов был рассмеяться, чтобы разрядить обстановку, но Наташа поняла суть.

– Ну, что ж... В жизни и так бывает. А сейчас сплошь и рядом.

– Но по-разному можно относиться...

– Она такая моралистка?

– Нет, что ты!

– Но не одобрила?

Наташа усмехнулась с горечью.

– Речь о другом. Она знает, что твой муж не отец ей.

У нее так напряглись руки, сжатые на груди, что мне показалось, сейчас костяшки пальцев прорвут побелевшую кожу.

– Вот оно что...

– Прости. Тебе плохо?

– Куда уж хуже. Если Олег узнает...

– При нем я бы не стал говорить.

– Какая разница! Раз уж стало известно. Не ждала от нее. За что? Ты представить себе не можешь, как это гадко. Плюнуть в душу человеку, который ночи не спал, носил на руках, когда она болела. Откуда это зло?..

– Погоди, Наташа, погоди! Лена совсем не злая. Для нее твой муж подлинный отец. Она говорила. Но есть и другой человек...

– Нет другого человека!

– Да, уже нет. Тем более. Почему бы не знать о нем правду?

– Потому что он подлец.

"Как же он обидел ее! А так любил..."

– Наташа! Я много лет дружил с Сергеем.

– Что из того, что ты дружил с Сергеем?

Мне вопрос показался риторическим.

– Мне трудно представить его подлецом.

Она довольно долго молча смотрела на меня.

– Что ты сказал?

– Наташа, поверь, я все понимаю. Лена не зря мне доверилась.

– Что она тебе сказала?

– Так, как есть. Как было. Ее отцом был Сергей. Зачем нам скрывать правду?

И я снова повернулся к окну. Оттуда доносились звонкие удары игроков в домино.

– Откуда же она все это... узнала?

– Я не расспрашивал. Кажется, началось с даты рождения и сопоставления...

– Чего?

– Со временем твоего отъезда.

"Козлы!" – заорали под окном.

А в комнате зашуршала бумага. Наташа наконец развернула газету.

– Что это?

Я думал, что в пакете фотография, взятая у Полины Антоновны, и не ошибся. Но завернуты были не одна, а две фотографии. Наташа посмотрела обе и повторила вопрос.

– Что это? Откуда?

– Вот эту Лена попросила у Полины Антоновны, а другую... позволь, я посмотрю.

Второй снимок – любительский, старый, пожелтевший – я видел впервые, ему было много лет, но запечатленная картина совсем недавно восстанавливалась в моей памяти, и узнать событие было нетрудно, сфотографированы были похороны Михаила. Наташа стояла чуть в стороне с ребенком на руках.

Я перевернул снимок. На обратной стороне были две надписи. Одна едва просматривалась – дата похорон, нанесенная, видимо, в то время, когда снималось фото. Вторая вполне современная, тонким фломастером. "Похороны М. До рождения Л. – шесть с пол. месяцев".

"Вот и доказательство". Она собиралась говорить с матерью, а тут я попался".

– Взгляни, – сказал я Наташе.

Она прочитала короткие записи, на которые сначала не обратила внимания.

– Понятно. Обличительный документ. Никогда не думала, что такой снимок существует. Кто это снимал?

Я тоже не знал. До того ли тогда было! А вот нашелся кто-то, щелкнул "лейкой", не предполагая наверняка, какую роль придется сыграть этому проявленному и отпечатанному изображению скорбного момента.

– Понятия не имею. Во всяком случае, не я и не Сергей. Оба мы здесь. А какое значение это имеет?

– По делу – никакого. Но интересно все-таки...

И я вдруг понял, что действительно интересно. Случайно попал снимок к Лене или с целью? Кто написал на обороте главное? Не сама же она, раз о ней говорится в третьем лице.

– Может быть, снимок был у Сергея? – предположил я.

– И надпись его? Зачем?

"В самом деле! Зачем Сергею такие доказательства..."

– На его почерк это не похоже.

– А написано точно. И в точку. Мы не раз рассказывали Лене, как познакомились с Олегом, когда меня вызвала больная мама. Кто бы мог подумать, что ей придет в голову сравнивать все эти числа!..

– Что поделаешь. Но стоит ли драматизировать? Главное, отнеситесь спокойно. Жизнь идет. Все образуется. Неплохо, что с жильем легче станет.

– Каким жильем?

Я подумал, что сказал лишнее. Хоть этого-то можно же было избежать! Но, с другой стороны, я приехал слушать. Все. В том числе и по этому поводу. Хотя какой уж теперь повод! Почти все ясно. Если бы не этот дурень Женька, который скорее всего благополучно нашелся и страдает дома с похмелья. А если не нашелся?

– Лену и Вадима согласилась пустить на квартиру Полина Антоновна.

Из кухни аппетитно тянуло поджаривающимся пирогом. Но, боюсь, он мог и пережариться, потому что Наташа все реже оборачивалась к кухонной двери.

– Ничего не знаю.

Я рассказал, по возможности смягчая напористость Вадима. Можно сказать, мне редко случалось иметь такого внимательного слушателя.

– Вот видишь, как дела повернулись. А пирог у тебя не сгорит?

– И эта... тетка Сергея признала Лену родственницей?

Вопрос о пироге она пропустила мимо ушей. Я понимал ее, хотя испытывал уже некоторый аппетит.

– По всей вероятности. Раз согласилась.

Наташа потерла пальцами виски.

– Ты, однако, наговорил мне.

– Зато теперь ты знаешь все.

– Невероятно.

– Посмотри пирог.

– Что? А... Сейчас.

Она вернулась из кухни и задала вопрос, на который я предпочел бы не отвечать.

– Они будут жить там все втроем?

Я вынужден был сказать правду.

– Полина Антоновна собирается в дом престарелых.

– Значит, внучка ее не устраивает?

Наташа спросила спокойно, даже, я бы сказал, иронично, но я счел нужным защитить Полину Антоновну.

– Ты не знаешь этого человека. У нее своеобразный характер.

– И, судя по твоим словам, разумная голова?

– Дай Бог нам с тобой.

– И она не знала, что Лена... не чужой человек Сергею?

– Получается, так. Если он не сказал.

– Он не сказал.

– Ты уверена?

– Да, я уверена.

– Не можешь простить?

– Ах, Коля... Пора пирог вынимать.

Но она не ушла, а подумав, сказала:

– Как же он ее убедил?

– Вадим?

– Да. Зять.

Слово "зять" она сказала так, как другие произносят "негодяй" или "мерзавец".

– Лена говорила, что ты не жалуешь его.

– А ты в восторге?

О своих "восторгах" я распространяться не хотел.

– Нужно считаться с ее отношением.

– Эх, Коля! Тебе этого не понять. Это мое разбитое сердце.

– Ты, прости, рассуждаешь как теща.

– Как мать я рассуждаю. Не хочу, чтобы никчемный человек Ленке всю жизнь испортил.

– Она считает, что он трудно адаптируется...

– К чему? – перебила Наташа, и было видно, что вопрос для нее больной. – К жизни? Да он совсем не адаптируется, потому что жизнь идет сама по себе, а он сам. Ты его видел раз, а я почти столько, сколько он живет на свете. Он еще мальчишкой был у нас свой, они ж выросли вместе, учились вместе. Было время, я лучшего для Ленки не желала...

– Что же случилось?

– Гниль завелась.

– Откуда?

– А откуда все зло берется? Из рюмки.

– Ну, алкоголиком я бы его не назвал. На пути, может быть.

– На пути с односторонним движением. Да, на улицах его пока не подбирали, милиция не задерживала. Язык тоже вроде не заплетается, а без рюмки дня нет. Она для него не выпивка, не праздник, она – горючее, на котором он существует, которое мозги его питает, а на таком поливе что вырасти может?

"Имею право", – вспомнилось мне.

– На таком поливе, Коля, сорняк вырастает, паразит. Современный, конечно, нового типа, с философией. Он, видишь ли, себя личностью мнит, работягу презирает и работу вообще, о свободе и независимости может часами распространяться, а сам кто? Захребетник!

– А Лена...

– Лена, видишь ли, не может допустить, чтобы он погиб по ее вине. А погибать он будет всю ее и свою жизнь.

– Да, на погибающего он пока не похож.

– Потому что погиб уже. И это не игра слов. Вот такие мертвые и кусают живых.

"Зря Лена надеялась, что Наташа смягчится к зятю", – отметил я, но и желания переубеждать ее не нашел. Сказал только:

– В таких случаях компания много значит.

– У него компания? Да он плевал на всех, кроме этого подонка старого... Ты, наверно, помнишь Перепахина?

"Вот тебе и раз! Откуда эта взаимность?"

– Я знаю, что они знакомы. А ты-то его как знаешь?

Тут я вспомнил, что Наташа жила с Женькой по соседству, но ведь это когда было...

– Имею счастье. Между прочим, не от него ли ветер дует? Не понравилась мне эта квартирная история. Очень на Вадима похожа. Нетрудовую пользу извлекать. А ну-ка взгляну я еще раз на эту фотографию. Честное слово, на его почерк смахивает. Неужели он воду замутил?

"Все-таки она очень пристрастна, – думал я. – Пусть даже мысль о Сергеевом отцовстве возникла у Вадима. Что из этого? Лена имеет право знать истину".

– О ком ты? О Вадиме или о Перепахине? Кто воду замутил?

– Не знаю. Но вижу, своим открытием мой зять уже пользуется, как говорится, на всю катушку.

Я понимал ее. Конечно, "открытие" тревожило Наташу, грозило смутой в доме. Признание Сергея отцом, косвенное вступление Лены в какие-то права, да еще вместе с мужем, от которого она не ждала для дочери ничего хорошего, – все это Наташу расстроило, и я мог только сожалеть о своей миссии вестника печалей. А "сверхзадача", с которой я, собственно, и предпринял свою поездку, представлялась в этой атмосфере чисто семейных проблем вообще надуманной.

"Детективщина..." Это слово снова раздражающе возникло у меня в голове. И надо же, чтобы опять повторился круг нелепых совпадений. Как в истории, где фарс нередко пародирует недавнюю трагедию. Так считают мыслители. Но одно дело – история, а совсем другое – запутавшиеся личные дела. Тут священного трепета не ощутишь. Мысли об истории вызвали в голове еще одну аналогию.

– Знаешь, Наташа, в древности гонцов, принесших дурные вести, нередко казнили.

– Ну, тебе это не угрожает.

– Как знать. Может быть, и я буду наказан.

– Чем?

– Не придется попробовать твоего вкусного пирога.

– Ты что?..

– Лучше мне уехать, не дожидаясь твоего супруга. Боюсь, что разговор натянутый получится.

– Но я же тебя не расспросила ни о чем.

Однако в душе она была согласна со мной. Сошлись на компромиссе – я взял кусок пирога в дорогу и оставил на всякий случай телефон Мазина. Может быть, она завтра будет в городе и мы еще повидаемся, во что я, признаться, не очень верил...

Обратный путь показался длиннее и скучнее. Я отламывал кусочки пирога и жевал понемногу, чтобы заморить червяка. Пирог был действительно вкусный, но пришелся не вовремя. Не проходил скверный осадок, состояние, которое я до конца объяснить не мог. С одной стороны, сам себе казался дураком, вообразившим таинственные джунгли на месте простых трех сосен. Но с другой – было же что-то происходившее помимо всего прояснившегося! Был отключен телефон в квартире Сергея, да так, что к нему никто не прикасался, были вырванные зачем-то страницы из дневника, были темные намеки и недомолвки, было, наконец, пальто Перепахина на набережной с дурацкой записью в членской карточке. Ну, положим, я профан, человек, склонный к избыточному воображению и так далее, а Мазин? Почему его заинтересовали все эти мелочи? Впрочем, возможное самоубийство Женьки, конечно, не мелочь. И тут я принял мудрое решение – отогнать пока все эти мысли. Ясно, что, если Перепахин жив, я осел, зря потерявший золотые дни бархатного сезона. А если нет? Тоже, наверно, осел, упершийся посреди незнакомой дороги вместо того, чтобы двигаться, куда следует. Вот приеду и узнаю, из той ли я породы ослов или из другой. Узнаю и уеду наконец.

Приняв соломоново решение, я достал из свертка остаток пирога и съел его решительно. "Сто против одного, что Женька нашелся!"

Жаль, что со мной никто не поспорил. Я бы выиграл.

Об этом я узнал поздно вечером от Мазина. Я придремал уже на тахте, дожидаясь его, когда услыхал сквозь полусон шаги в прихожей.

– Ты, Игорь?

Он вошел в комнату с целлофановым пакетом в руке.

– Спишь?

– Нет, жду тебя.

– Съездил?

– Да, конечно.

Я ожидал вопроса о результатах, но он спросил другое:

– Есть хочешь?

Я спустил ноги с тахты.