Текст книги "Самозванец"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

«Опомнись и злостью своей не побуждай нас к большому гневу. Отдай нам наше…»

А мы отпустим вины.

Сколько гордой самоуверенности в почти миролюбивой по виду грамоте!

Разговор с позиции силы. Ибо нужно обладать силой, чтобы обещать милость. Но пока с ним лишь добровольцы, и неизвестно, как они себя поведут при первом серьезном столкновении с сильным войском сильного государства. Какие тут милости! Неужели просто блеф?

Нет, все-таки характер. Милости ему по душе. Он уже доказал это. Пощажен наиболее, пожалуй, опасный в тот момент разоблачитель.

Варлаам… Так и хочется назвать этот персонаж из первого действия трагедии, получившей в нашей истории название «Смута», вздорным стариком. Трагедия не исключает фарсовых персонажей. Варлаам таков. Когда вся рота двинулась в ногу и сотни последователей спешат под знамена «царевича», находится поручик, который выскакивает перед строем, размахивая руками.

Рискуя головой и вечно неутоленным животом, пробивается Варлаам в Краков, чтобы открыть глаза королю.

Но глаза Сигизмунда давно открыты, и на той картине, что рисуется перед королем, странствующему монаху нет места. Однако и избавиться от него одним махом трудно. Ведь реальный пока царь Борис Годунов, с которым Республика состоит в перемирии, требует казни «вора» Отрепьева. Король вынужден отвечать послу Бориса Огареву уклончиво. Самозванцу-де от правительства помощи нет, а что касается помощников добровольных, то Сигизмунд даже обещает их наказать. Что же тут делать с обличителем, свидетелем годуновской версии?

Но нашел же Борис, что сделать со Смирным! Не менее находчив и Сигизмунд, хотя и в другом роде. Раз он никакого самозванца не поддерживает, то стало быть, и дела с ним не имеет. А если имеет Мнишек, то путь в Самбор чист. Иди и обличай! Скатертью дорога.

Неугомонному монаху порадоваться бы везению, но вожжа попала под хвост крепко. Почему он так настойчив? Рассчитывает на большую милость и благодарность Бориса? Но нужно же понимать: Борис далеко, а Дмитрий рядом.

Или настолько глуп, что твердит за упокой там, где нужно о здравие? Не похоже. Монах с заметной хитрецой.

Русский, до предела противоречивый характер? Сегодня мошенничает, обирая доверчивых «на сооружение храма», а завтра готов пострадать за правду?

Какая смесь! Но именно противоречивостью, неординарностью, наверно, Варлаам и привлекает Дмитрия, самого противоречивого.

В результате, в отличие от другого разоблачителя, сына боярского Якова Пыхачева, который также явился в Самбор, вздорный старик остался жив. Пыхачев был казнен, а Варлаам лишь брошен в темницу. У Дмитрия не поднялась рука снести голову недавнему попутчику, вечно полупьяному жирному плуту. Хотя был он очень опасен. Ведь Варлаам мог доподлинно утверждать, что Дмитрий и Отрепьев – одно лицо, и не просто лицо, но духовное, следовательно, не имеющее права претендовать на трон, будь Григорий даже в самом деле царский сын! И оттого, что Григорий Отрепьев отрекся от сана, он не стал царевичем, а только расстригой!

Здесь одна из главных трудностей самозванца. Чего бы, казалось, проще, включить пребывание в Чудове в свою легенду. Да, и там скрываться пришлось, под именем Отрепьева. Но нет, духовный сан так просто не сбросишь. И вопреки очевидности и свидетелям до последнего часа «расстрига» будет отрицать тождество с Григорием. Для этого еще в Польше ему потребуется «минисамозванец», некий монах Леонид, который не бескорыстно, по всей видимости, возьмется называть себя Григорием Отрепьевым.

Так не лучше ли было снести Варлааму голову вместе с Пыхачевым? Но Дмитрий не казнил монаха. Больше того, вскоре Марина Мнишек выпустит Варлаама из застенка, и тот, как водится, не оценит доброты и двинется теперь уже прямо на Русь продолжать обличения.

По поводу этой двойной милости Соловьев недоумевает:

«Почему сделано было такое различие, что Пыхачева казнили, а Варлаама посадили только в тюрьму, и по какому побуждению невеста Дмитриева и ее мать освободили Варлаама, – неизвестно».

Конечно, исследователь не мог написать иначе. У него не было документа, мотивирующего поступки Дмитрия. (Можно предположить, что и свободу Варлаам получил по его распоряжению.) Но мы имеем право опереться на характер, который и в противоречивости часто бывает последовательнее документа.

Придет время, и поступок свой Дмитрий повторит, увы, на этот раз с необратимыми трагическими последствиями.

Будет прощен Шуйский…

Почему не щадил родную сестру и собственного сына царь Петр? Почему Дмитрий пощадил ничтожного, но опасного странствующего выпивоху и опаснейшего знатного интригана? Потому что не бывает двух одинаковых людей? Потому что Дмитрий был мягче, непоследовательнее, менее дальновидным, чем Петр? Но зачем такое сравнение? Разве самозванец и первый император сопоставимые фигуры? Преобразователь и авантюрист! Одному воздвигнут Медный всадник, прах другого развеян по ветру. Однако оба интересовали Пушкина… Пусть каждое сравнение хромает, люди постоянно сравнивают. Это право мысли. Иногда полезно сравнить и, на первый взгляд, несравнимое. Возможно, позже окажется, что это имеет смысл.

Юного Петра Россия встретила кровавым противодействием, Дмитрия иначе. Петр был сыном царя «тишайшего», Дмитрий назвал себя сыном Грозного. Но не очистительная гроза пронеслась над царством Ивана. Вот какой видит Соловьев нравственную атмосферу Руси после смерти убийцы на троне:

«Водворилась страшная привычка не уважать жизни, чести, имущества ближнего; сокрушение прав слабого пред сильным, при отсутствии просвещения, боязни общественного суда, боязни суда других народов, в общество которых еще не входили, ставило человека в безотрадное положение, делало его жертвою случайностей, заставляло сообразовываться с этими случайностями, но эта привычка сообразоваться со случайностями, разумеется, не могла способствовать развитию твердости гражданской, уважения к собственному достоинству, уменья выбирать средства для целей.

Преклонение перед случайностью не могло вести к сознанию постоянного, основного, к сознанию отношений человека к обществу, обязанности служения обществу, требующего подчинения частных стремлений и выгод общественным.

Внутреннее, духовное отношение человека к обществу было слабо, все держалось только формами, внешнею силой, и, где эта внешняя сила отсутствовала, там человек сильный забывал всякую связь с обществом и позволял себе все на счет слабого».

Цитата длинна, да и тяжела, но стоит ее перечитать, чтобы вдуматься в смысл. Потому что смысл глубок и точен: итог произвола власти, не знающей удержу в злодействе, – нравственная деформация, господство культа силы над духовными началами. Высохла кровь убитых, заросли могилы, остались властвующие и покоренные в собственной стране. К сожалению, это не единственный случай в нашей истории…

Что же ждет расшатанное в нравственной основе общество, какая жизнь?

Судьба страны – судьба народа. Что такое народ? Это люди, которые кормят страну. Их во много раз больше, чем тех, кого они содержат и обогащают, но, увы, на исторической сцене именно вторые теснятся и мелькают впереди. Лица и маски одновременно, низменные прагматики и увлеченные энтузиасты, романтики и разбойники, смельчаки и интриганы, рыцари и палачи – вот пестрый хоровод так называемых лиц исторических, успевших запечатлеть себя и расписаться в книге участников великой драмы, названной современниками-иностранцами «трагедиа московитика».

Народ же неграмотен. Он расписывается не в книге почетных гостей, а в кабальных записях, и не титлом, а корявым крестиком. Многие тысячи этих росписей, сливаясь воедино, образуют один мрачный крест, а тени которого и существуют те, что называются крестьянами.

Страшная тень с каждым днем ширится, закрывая свет. Ибо после двух с половиной веков ордынского ига на смену ему идет иго крепостное, и трудно сказать, какое обошлось русскому народу дороже.

Естественно, что крестьянство на Руси, как и везде, находилось в зависимости – и в экономической, и навязанной силой. Но закона, ставившего земледельца в рабское положение, еще не было. Он еще был человеком, не был приравнен к скоту, который продают и покупают, еще имел юридическое лицо и права, вплоть до права судиться с землевладельцем. Гарантией права был Юрьев день. Именно за неделю до и неделю после этого дня – двадцать шестого ноября ежегодно крестьянин имел законное, утвержденное Судебником 1497 года, право распорядиться своей судьбой, покинуть владельца.

Право это продержалось почти столетие, пока Грозный, разоривший страну, не начал на него наступление, введя первые «заповедные годы», в которые закон Юрьева дня терял силу. Так началось. За «заповедными годами» Грозного пришли «урочные лета» Годунова, сроки розыска тех, кто не покорился произволу и ушел «незаконно».

Печальный парадокс заключается в том, что закрепощение народа началось именно тогда, когда возникли объективные условия для коренного улучшения его жизни. Русь неудержимо расширяла границы на востоке и настойчиво на юге. Появилась реальная возможность дать землю всем, кто может ее обрабатывать. Но возможность объективная пришла в прямое противоречие с субъективной алчностью «начальных» людей. Им нужен был крестьянин не свободный, но, напротив, прикрепленный к земле, плененный в своем отечестве, в вотчине, позднее в имении и усадьбе.

Как жестоко поплатятся потомки ненасытных! Можно понять Блока, оплакивающего шахматовское пепелище, но прежде необходимо понять тех, для кого усадьба была не очагом духа, а символом рабства, своего рода Бастилией. Лишая народ прав, невозможно лишить его права на гнев. Но это еще через столетия. А пока судьба столетий не решена. Еще есть надежда. Народ, понятно, не единодушен. Одни уходят искать счастья на новые земли, другие берутся за оружие, как Хлопко и его повстанцы, третьи ждут по исконной нашей надежде доброго царя, который принесет справедливость. Никто не знает, что таких царей не бывает. А вдруг?

И вдруг он появился. Истинный сын настоящего царя, да еще какой! Пострадавший от злых людей. Волей божьей чудесно спасенный из рук и от ножей убийц. А убийцы, яснее ясного, посланы Годуновым, тем самым Годуновым, что ввел проклятые урочные лета. Правда, царем и в дни убийства в Угличе, и в год указа о розыске был Федор. Но не блаженный же богомолец совершал такие злые дела! Совершал злодей, чтобы занять чужой трон. И господь не стерпел, поднял карающую десницу. Терпелив господь наш и нам велел терпеть. Но разве не он сказал: не мир, но меч?.. Вот и кончилось терпение, хватит!

– Здравствуй, законный государь Димитрий Иоаннович!

Так невероятно, как бывает только в жизни, переплелись интересы боярских заговорщиков с коренными потребностями земли. Переплелись, конечно, а не совпали.

Разные люди спешат под знамена.

Среди них казачество, воинственное сообщество непокорных, ушедших завоевывать земли, чтобы жить на них без бояр и дворян, а еще бы лучше – без царя. Но раз уже он есть, пусть будет «белый царь в Москве, а казаки на тихом Дону».

Все это хорошо понимал Годунов. Он вел против казаков не прямую, но целенаправленную борьбу, строил на юге линию укрепленных городков, которая отделила бы царские владения от ордынцев и блокировала неуправляемую опасную силу казачества. Но и казаки видели, что движет Борисом. Так как же им было не отозваться на призыв «сына» Грозного, царя, который, еще не оценив в казачестве угрозы, пытался использовать его как защиту от степняков и слал на Дон припасы и довольствие?

И все-таки Борис пытается склонить казаков на свою сторону в борьбе с самозванцем. На Дон послан дворянин Хрущов. Мы бы сказали, для контрпропаганды.

Поздно.

Казачий отряд держит путь под Киев, чтобы соединиться, примкнуть к собирающему силы Дмитрию. Возглавляет отряд атаман Карела, впоследствии прославивший себя обороной Кром, в обозе Хрущов. В оковах.

Вот как представил Пушкин встречу казаков с Дмитрием.

Самозванец.

 
Ты кто?
 

Карела.

 
Казак. К тебе я с Дона послан
От вольных войск, от храбрых атаманов,
От казаков верховых и низовых,
Узреть твои царевы ясны очи
И кланяться тебе их головами.
 

Самозванец.

 
Я знал донцов. Не сомневался видеть
В своих рядах казачьи бунчуки.
Благодарим Донское наше войско.
Мы ведаем, что ныне казаки
Неправедно притеснены, гонимы;
Но если бог поможет нам вступить
На трон отцов, то мы по старине
Пожалуем наш верный вольный Дон.
 

После сцены патетической следует забавная.

Дмитрию представлен закованный Хрущов.

Как пишут очевидцы, Хрущов пал на колени, залился слезами и воскликнул:

– Вижу Иоанна в лице твоем. Я твой слуга навеки!

Чего не сделаешь для спасения шкуры, увидав сына Грозного! А вдруг он в отца?

К счастью для Борисова посланца, сын оказался не тем яблочком, что недалеко от яблони.

Дмитрий велит снять оковы.

Нетрудно представить состояние «пропагандиста»!

От радости тот безудержно болтает, перемешивая факты, слухи и собственные домыслы.

– Народ в Русском государстве ждет царевича, изъявляя свою любовь к нему! – заверяет Хрущов в эйфории.

Сообщает он и вполне реальные военные и политические сведения.

Не смея явно ополчиться против Дмитрия, Борис сводит полки в Ливнах, будто бы на случай ханского нападения, но главные воеводы Петр Шереметев и Михайло Салтыков в искренней беседе доверились ему, Хрущову, и сказали:

– Нас ожидает не крымская, а совсем иная война, но трудно поднять руку на государя природного.

Это важно.

Во-первых, царское войско, маскируя истинные цели, стремится обойти отряды самозванца с юго-востока. Во-вторых, командование войска колеблется, и есть надежда привлечь воевод на свою сторону, по крайней мере, не опасаться их боевой активности.

Это важно, ибо так впоследствии и случилось.

Дмитрий рад известиям.

– А что же сам царь?

– Борис нездоров, едва ходит от слабости на ногах.

И это подтвердится.

Остальная масса известий, которую выложил, по характеристике Карамзина, «сей первый чиновный изменник, ослепленный страхом или корыстью», – а скорее, и тем и другим, – оказалась настолько разношерстной и противоречивой, что мало заслуживала доверия. А выдумка о том, что Борис и сестру Ирину, вдову Федора, умертвил за приверженность к Дмитрию, ибо та видела в брате «монарха беззаконного», шла в дело, конечно, уже по принципу – каши маслом не испортишь. И не портила, как и слух о намерении Годунова укрыться с казной в Персии.

В целом же полученные сведения ободряли и воодушевляли.

Вторжение началось.

Шестнадцатое октября 1604 – двадцатое июня 1605.

Восемь месяцев от перехода границы до торжественного вступления в Москву.

Странно, но этот период Смуты часто изображается, как своего рода триумфальное шествие самозванца во главе иноземных наемников на столицу, не оценивается по подлинному значению и содержанию. Результат заслоняет процесс. Процесс сложный, во многом неожиданный. Суть его – затеянный за границей поход искателей приключений перерастает во внутреннее дело державы, в гражданскую войну.

Более полугода на юге России бушует самая настоящая война, с кровопролитными сражениями, штурмами и осадами, передвижением многочисленных армий и летучих боевых отрядов на сотни километров. Фронт военных действий растянулся от Чернигова до Воронежа. Цель и направление главного удара – Москва.

И если на первом этапе в рядах сражавшихся действительно заметны иностранцы – поляки у Дмитрия, немцы у Годунова, то с каждым днем в ряды становится все больше русских, а в событиях решающих иноземцы вообще не видны. Сотни и тысячи людей непрерывно пополняют войска самозванца, одерживая победы, когда сам предводитель терпит поражения. Под Кромами, где, собственно, и достигнут переломный успех, его вообще не было.

Однако по порядку.

Первым пал пограничный городок Моравск. Сдался без боя в основном из страха перед превосходящей силой, в городке полагали, что идет большое польское войско.

На самом деле силы претендента пока еще крайне малочисленны.

Цитата из Карамзина:

«Сие грозное ополчение, которое шло низвергнуть Годунова, состояло едва ли из 1500 воинов исправных, всадников и пеших, кроме сволочи, без устройства и почти без оружия».

Оставим и иронию – «грозное ополчение», и оскорбительный тон – «кроме сволочи» на монархической совести Николая Михайловича. Другой наш великий историк и об «исправных» воинах отзывается не лучше. «Мнишек собрал для будущего зятя 1600 человек всякого сброда в польских владениях». Как видим, для Соловьева и отряд Мнишека сброд.

Итак, полторы тысячи «сброда» и «сволочь». «Сволочь»– это две тысячи донских казаков во главе с Андреем Карелой и еще «толпа вольницы», в которой отмечены, между прочим, «сподвижники Хлопковы». Всего тысячи четыре слабовооруженных и малодисциплинированных людей.

Не густо!

Однако «сброд» и «сволочь» имеют два важных преимущества перед войском Годунова – они готовы сражаться, они знают, что ряды их будут постоянно пополняться, ибо «не только сподвижники Хлопковы и слуги опальных бояр, ненавистники Годунова – не только низкая чернь, но и многие люди воинские поверили самозванцу…»

Вот она, социальная база начавшейся войны, гражданской по сути – «ненавистники Годунова», так рискнем обобщить. Есть смысл эту первую войну смутного времени назвать общенародной против правительства.

Потом будет народная война Болотникова против царя и бояр.

Потом всенародная против иноземцев…

Проследим же за ходом военных действий.

Учитывая опасность со стороны царских войск, собранных в Ливнах, Дмитрий посылает часть сил на восток, а с главными движется магистральным направлением вдоль Десны на север.

Первый серьезный опорный пункт на русской территории, столица некогда прославленного владения Рюриковичей – Чернигов. Не укрепившись здесь, уже на русской земле, но одновременно и в пограничье, на случай отступления, нельзя идти вперед. Такое решение делает честь Дмитрию как военачальнику.

Он готовится к серьезному бою за город, казаки уже ворвались в посад, но штурма не потребовалось. Горожане выходят навстречу с хлебом и солью.

Двадцать шестое октября, десять суток с часа вторжения…

– Да здравствует государь наш Дмитрий! – восклицает народ, заглушая радостный звон колоколов.

Победа бескровная крайне важна как в политическом, так и в военном отношении, триста стрельцов черниговских примыкают к войску, захвачены первые двенадцать пушек, взята и роздана сподвижникам значительная казна.

Да здравствует государь Димитрий!

Вперед!

В глубь России по очарованной Десне. Уже видятся Брянск, Калуга, Москва, победный въезд молодого царя в отчую столицу.

На очереди Новгород-Северский, некогда гостеприимно принявший странствующих монахов. Здесь оставлена первая грамота: «Я, царевич Дмитрий, сын Иоаннов…»

Можно предположить, что Дмитрий приближался с особым радостным волнением к городу, где в первый раз гордо провозгласил свои права. Правда, потом он скрылся в лесах, но вот возвращается, окруженный войском и преданными соратниками.

Так не этому ли городу распахнуть с колокольным звоном ворота вслед за Черниговым? Не здесь ли прозвучать:

– Ура, государь!..

Нет.

Вместо приветствий матерная ругань:

– А… дети! Приехали на наши деньги с вором!

Вот как! Не государь, а вор.

Так кричит одиннадцатого ноября с крепостного вала человек, который через полтора года умрет за Дмитрия, и трупы их будут лежать рядом на Красной площади.

Петр Басманов.

Известно, что гражданские войны особенно часто выдвигают молодых, одаренных воителей. И Смута выдвинула таких. По крайней мере, троих. Все они погибли: сам Дмитрий, Скопин-Шуйский, Петр Басманов.

Он из боярского рода Плещеевых. При Грозном дед Петра характеризовался так: «Плещеев – известный государственный боярин родов за тридцать и больше…»

Двое Басмановых, Алексей Данилович и сын его Федор, прославились в царство Грозного, увы, страшной славой. Алексея называли в числе инициаторов опричнины, о сыне говорили, что он сам умертвил отца, когда пришла опала, перед казнью. Но по приказу ли безумца Ивана или чтобы сократить, предотвратить пытки – неизвестно. Зато известно, что отец и сын насмерть стояли в осажденной крымцами Рязани, участвовали в боях и походах от Казани до Балтики.

Двое сыновей остались после казненного Федора – Иван и Петр. Иван командовал войсками Годунова в решающей битве с Хлопкой. Смертельное ранение воеводы стало переломной минутой в сражении, его любили в войске и не простили повстанцам…

Петра Годунов тоже жаловал, дал сан окольничего, и когда пришла беда, по обычаю вместе со старшим, князем Никитой Романовичем Трубецким, поставил во главе отрядов, двигавшихся из Москвы к Чернигову, чтобы преградить путь самозванцу. Однако, не дойдя пятнадцати верст до города, военачальники узнали, что Чернигов пал, и решили отойти и укрепиться в Новгороде-Северском. Здесь престарелый князь уступил первенство молодому сподвижнику.

Басманов действовал быстро и решительно. Сжег посад, заперся с пятью сотнями стрельцов в крепости и встретил мятежников разящим огнем и крепкой руганью.

Поляки не выдержали боя, ворваться в острог не смогли и отступили.

Первая и такая неожиданная неудача.

– Я думал больше о поляках! – бросил гневно Дмитрий, затрагивая болезненную гордость «рыцарства».

Те оправдывались в раздражении:

– Мы не имеем обязанности брать городов приступом, однако не отказываемся. Пробей только отверстие в стене!

На стене с зажженным фитилем Басманов.

Готовый и биться, и себя взорвать вместе с врагом, ведет он переговоры со шляхтичем Бучинским, парламентером Дмитрия.

Позже они будут в одном лагере, но сейчас представляют две непримиримые силы.

Бучинский объявляет:

– Царь и великий князь Димитрий готов быть отцом воинов и жителей, если ему сдадутся, но, если не сдадутся, не оставит в живых ни грудного младенца.

Насчет младенцев, конечно, прибавлено, это не Дмитриев стиль и не его характер.

Однако слово сказано, угроза произнесена.

Но мы уже знаем: Басманов не из пугливых.

– Царь в Москве, а ваш Дмитрий – разбойник, сядет на кол вместе с вами, – твердо отвечает Басманов, не подозревая, что погибнет с Дмитрием в один день, грудью прикрывая царя.

Отпор словесный, не менее твердый, чем боевой, вызвал «уныние в стане».

Кажется, что новгородский тупик – начало конца шаткого предприятия, что едва занявшееся пламя погаснет, не успев вспыхнуть пожаром желанным. Но нет! Сбитое ветром новгородских крепостных пушек, оно вдруг пробивается факелом в тылу Дмитрия. Восстает древний Путивль, самый важный город Северской земли, и восемнадцатого ноября во главе с князем Василием Рубцом-Мосальским переходит на сторону самозванца.

Так случится не раз в этой войне. Военные неудачи Дмитрия будут постоянно восполняться притоком свежих сил. Можно даже предположить, что неудачи подталкивали недовольных московским царем, как бы подстегивали еще не решившихся взяться за оружие. Поставленные перед выбором – бороться или продолжать терпеть Годунова, они решались.

Вслед за Путивлем не менее важная пограничная крепость Рыльск поднимает знамя мятежа. За ней один за другим сдаются города Борисов, Белгород, Воронеж. В одних городах воеводы сдаются сами, в других их вяжет народ и отправляет к Дмитрию. Все, как правило, получают милость и тут же присягают «истинному царю», теперь уже владеющему территорией протяженностью около шестисот верст в глубь Руси и от Оскола до Ельца с юга на север.

Чтобы спасти положение, Борис направляет на юг тайно денежное довольствие. Казну прячут в бочки с медом. Во времена, когда почти каждый крестьянский двор имел пчел, такого рода груз не должен был привлекать внимания. Но привлек. Казна попадает в руки повстанцев.

Между тем сам Дмитрий все еще под Новгородом-Северским. Гордость не позволяет ему снять осаду. Гремят подвезенные пушки, ломая стены, но город не взят. Басманов стоит твердо…

Тем временем в лесах по Десне гаснут осенние краски, золотые пески покрываются первым, неустойчивым еще снегом.

Начало декабря, но «зимних квартир» не предвидится.

Потерпев неудачу в попытке нанести удар с востока, Годунов стягивает отряды и полки на главном направлении, через Калугу к Брянску.

Это не просто служилые полки. Видя приближение решающего часа, Борис объявляет, как мы бы сказали, мобилизацию. По царскому указу с каждых двухсот четвертей обрабатываемой земли должен быть призван ратник с конем, доспехами и запасом.

Много написано о растерянности Годунова, о его непростительной медлительности, однако в течение шести недель царю удается собрать в Брянске пятидесятитысячное войско. Это немало, если учесть, что у Дмитрия под Новгородом-Северским не больше пятнадцати. Во главе Борисовых ратей поставлен князь Федор Мстиславский, которому негласно обещана «высшая награда»– царская дочь Ксения.

Но будущий жених не очень решителен и расторопен. Собирая подкрепления, он медленно продвигается на юг. Когда наконец Мстиславский миновал Трубчевск, Дмитрий оставил новгородский лагерь и выступил ему навстречу.

Восемнадцатого декабря на берегах Десны встретились передовые отряды. В сухом морозном воздухе гулко прозвучали первые выстрелы. Определились позиции сторон, но два дня еще продолжалось затишье. Скорее всего Дмитрий ждал, что царское войско повернет оружие против бояр, а те надеялись, что, оказавшись в малочисленности и невыгодном положении между Мстиславским с фронта и Басмановым в тылу, в Новгороде-Северском, самозванец уступит без боя и принесет им бескровную победу.

Но Мстиславский плохо знал Дмитрия, витязя ловкого, искусного владеть мечом и конем, военачальника бодрого и бесстрашного, как вынужден признать даже Карамзин, так много клеймивший «вора». «Лжедмитрий был всегда впереди, презирал опасность и взором спокойным искал, казалось, не врагов, а друзей в России».

В тот день друзей он не нашел, к нему перебежало лишь трое детей боярских…

Нужно было сражаться, и он больше не колеблется.

Двадцать первое декабря 1604 года.

Отряды Дмитрия, выстроившиеся и готовые к битве, видят бодрого и бесстрашного военачальника.

Вот он останавливается перед рядами, поднимает руку.

Тишина.

На лице Дмитрия нет обычной угрюмости, голос звучит уверенно и громко:

«Любезные и верные сподвижники!

Настал час, в который господь решит мой спор (прю) с Борисом!

Будем спокойны, ибо всевышний правосуден. Он чудесно спас меня, чтобы казнить злодея…

Не бойтесь многочисленности врагов. Побеждают мужеством и добродетелью, а не числом, как то свидетельствует история…

Мне будет царство, а вам слава, лучшая награда добродетели в здешней краткой жизни…»

Итак, жизнь кратка, а всевышний правосуден. Чего же ждать? Вперед!

– Да здравствует царь Дмитрий!

– Виват!

Польская конница первой врезалась в правое крыло московской рати. При абсолютном численном преимуществе противника фланговый удар был, видимо, наиболее верным решением.

И действительно, кавалерия выигрывает жаркую схватку, неповоротливые Борисовы призывники побежали, опрокидывая центр. В этот момент Мстиславский, кажется, вспоминает, что он воин и военачальник и даже почти жених царской дочери. Мечом в самой гуще битвы он бьет врагов, отбиваясь от натиска, и своих, чтобы остановить бегство.

Но один все-таки в поле не воин, если пятьдесят тысяч вокруг него охвачены паникой. Потом они придумают, что кони испугались поляков, одетых в вывернутые медвежьи шубы. На князя обрушиваются удары сабель, он ранен в голову, весь в крови, падает с коня. Стрельцам с трудом удается вынести командующего из битвы…

А сама битва?

Вот-вот и она будет выиграна. Смяты уже и фланг, и вражеский центр, но… На пути атакующих встает железная стена. В прямом и переносном смысле…

Принимая этих людей на службу, Борис надеялся на них и щедро одаривал деньгами и прочими милостями. Ведя войну с пьянством, не жалел для них бочонков с вином – серебряных, с дорогим вином! – из царских погребов, называл «милые моему сердцу немцы!»

И милые сердцу ландскнехты не подвели.

Закованные в железо, железной выучки и духа семьсот воинов встречают конную лаву прицельным огнем…

Загремели вдруг выстрелы и позади атакующих. Это осажденный Басманов бесстрашно вышел из крепости, чтобы, разгромив оставленный лагерь, ударить Дмитрию в тыл. Однако, убедившись, что рати Мстиславского повсюду отступают под прикрытием немецкого огня, Басманов со своим маленьким отрядом был вынужден вернуться в Новгород.

Битва затихла.

Поле боя осталось за Дмитрием.

Четыре тысячи русских трупов лежали на берегах Десны.

Говорят, что Дмитрий плакал, объезжая это поле…

На другой день на помощь самозванцу прибыли четыре тысячи запорожцев, и Борисовы воеводы отошли окончательно, к Стародубу.

Однако и Дмитрию пришлось отступить. Немцы вырвали у него полную победу, а полупобеда и кровопролитная битва напугали польских союзников. Мнишек, выбранный ими гетманом еще в начале похода, вдруг решил возвращаться в Польшу под предлогом близкого сейма.

«Рыцарство» грубо потребовало денег за проявленную храбрость и пролитую кровь.

Кто-то даже нагло крикнул Дмитрию:

– Дай бог, чтоб посадили тебя на кол!

Оскорбитель получил от царевича по зубам, но почти все поляки ушли.

Война становится русской.

Предав с почестями земле останки погибших на поле сражения соратников и неприятелей, Дмитрий отводит войска на восток к укрепленному Севскому острогу. Здесь он «спешил вооружать, кого мог: граждан и земледельцев». Пополнение взамен павших и ушедших – его главная задача.

Войско Бориса засело тем временем в зимних дебрях вблизи Стародуба, где некогда пробирался к границе лесными тропами Григорий Отрепьев.

В войне наступила месячная пауза.

Однако это не традиционное зимнее затишье, характерное для межгосударственных войн. Гражданская имеет свои законы. Обе стороны не может удовлетворить шаткое равновесие сил. Если для Дмитрия полупобеда привела к отступлению, то Борис тем более не может удовлетвориться полупоражением. И хотя, воспользовавшись тяжелым ранением главного воеводы, его «сотоварищи» не спешили оповестить царя о реальном положении вещей, умный Годунов все понял. Однако он решает сдержать гнев и велит передать Мстиславскому:

«Когда ты, совершив знаменитую службу, увидишь образ Спасов, Богоматери, чудотворцев Московских и наши царские очи, тогда пожалуем тебя свыше твоего чаяния. Ныне шлем тебе искусного врача, да будешь здрав и снова на коне ратном».

К страдающему от ран военачальнику царь шлет врача, к потрепанному войску нового воеводу.

Казалось бы, выбор полководца не труден. Ведь есть же Петр Басманов, доказавший способность уверенно биться с самозванцем даже малыми силами. И его действительно отзывают из Новгорода-Северского в Москву, где встречают, как и положено встречать героя. Для торжественного въезда в столицу Басманову посланы собственные царские сани, ему даровано боярство, своими руками протягивает Годунов герою золотое блюдо, наполненное червонцами, сыплются и другие дары.