Текст книги "Алеф"

Автор книги: Пауло Коэльо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Далеко еще до Екатеринбурга? – спрашивает издатель у Яо.

– Прибудем туда после полуночи.

У присутствующих вырывается вздох облегчения. Может быть, имеет смысл прекратить эксперимент и повернуть назад? Нет никакой нужды карабкаться на гору, дабы убедиться, что она высокая; не обязательно добираться до самого Владивостока, чтобы иметь возможность сказать, что ты проехал по Транссибирской магистрали.

– Ладно, пойду попробую заснуть.

Я встаю. Хиляль устремляется за мной.

– А расписка? А фотография из моего телефона?

Расписка? Ах да, ей нужно разрешение посещать наш вагон. Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Яо стремительно набрасывает какой-то текст на русском языке и дает мне на подпись. Все пассажиры – включая меня – готовы его растерзать.

– Уточните, пожалуйста: не более одного раза в день.

Яо вносит соответствующее уточнение и уходит завизировать расписку у охраны.

– А фотография?

Я уже решительно на все согласен, лишь бы поскорее добраться до постели, однако раздражать попутчиков, которые к тому же оплатили эту поездку, мне совсем не хочется. Я предлагаю Хиляль пройтись до конца вагона. Мы открываем дверь и попадаем в тесный тамбур. К стуку колес прибавляется скрип вагонных сцеплений, и шум делается попросту невыносимым.

Хиляль показывает мне снимок, сделанный сразу после восхода солнца. Длинное облако в синем небе.

– Вот, видите?

Ну да, вижу. Облако как облако.

– Оно следует за нами.

Ну-ну, значит, нас преследует облако, которое к тому же успело совсем рассеяться. Я согласно киваю в надежде поскорее закончить разговор.

– Вы правы. Мы с вами обсудим это позже. А пока почему бы вам не пойти к себе?

– Не могу. Вы же дали мне разрешение приходить к вам один раз в день.

Должно быть, усталость затмила мой разум, и я породил чудовище. Поскольку ей можно приходить только один раз в день, это означает, что она будет здесь с утра до вечера. Что ж, эту ошибку надо исправить.

– Послушайте, я в этом поезде гость, такой же, как и вы. Я бы с удовольствием проводил с вами больше времени, ведь в вас столько энергии и вы не признаете слова «нет», но беда в том...

Ее глаза. Зеленые, совсем без косметики.

– Беда в том...

Кажется, я совсем обессилел. Суток без сна достаточно, чтобы человек сделался вялым и беззащитным. Именно в таком состоянии я и пребываю. Очертания тамбура начинают тускнеть и расплываться. Звуки стихают и отдаляются, сознание мутится, и я перестаю понимать, кто я и где нахожусь. Я точно знаю, что прошу Хиляль послушаться меня и вернуться в свой вагон, но слова, которые произношу, почти не имеют к этому никакого отношения.

Я смотрю на свет в священном месте, и волны этого света омывают меня, наполняя душу покоем и любовью, которые редко идут рука об руку. Я вижу себя со стороны, а еще вижу африканских слонов с воздетыми к небу хоботами, верблюдов в пустыне, завсегдатаев бара в Буэнос-Айресе, пса, перебегающего улицу, кисть, которой водит женская рука, рисующая розу, заснеженную вершину в Швейцарии, монахов, поющих диковинные гимны, пилигрима на пороге церкви в Сантьяго-де-Компостела, солдат, которые поднимаются с рассветом и готовятся к бою, пастуха, гонящего отару, рыб в океане, города и леса, – весь мир, огромный и сияющий, маленький и тихий.

Это Алеф, точка единения всего сущего, в которой совмещаются и время, и пространство.

Передо мной окно в мир, со всеми его тайными уголками, утраченной во времени поэзией и словами, застывшими в пространстве. Эти глаза говорят мне о вещах, о которых мы даже еще не знаем, но тем не менее они существуют, ожидая, когда их откроют и познают не физически, но духовно. Слышу высказывания столь понятные, что их нет смысла произносить. Предощущаю чувства, одновременно возвеличивающие и подавляющие.

Я стою перед дверьми, которые на долю секунды приоткрываются, и я успеваю увидеть то, что за ними сокрыто: сокровища и ловушки, нехоженые пути и невообразимые путешествия.

– Почему ты так смотришь на меня? Зачем я все это вижу в твоих глазах?

Это говорю не я, а женщина, стоящая передо мной. Наши глаза стали зеркалами наших душ, а может быть, не только наших, но душ всех людей на земле, всех, кто в эту минуту странствует, любит, рождается, умирает, страдает и грезит.

– Это не я... Это просто...

Я не успеваю договорить, потому что двери приоткрываются вновь. Я вижу правду и ложь, ритуальные танцы у статуи богини, моряков в бушующем море и влюбленных на пляже, смотрящих в то же самое море, ласковое и безмятежное. Двери все продолжают открываться, эти двери в глазах Хиляль, и там наконец я вижу себя, и мне кажется, будто мы знаем друг друга очень-очень давно...

– Что с вами? – спрашивает она.

– Алеф...

Из этих женских глаз, сквозь приоткрытые двери, вот-вот готовы прорваться слезы. Кто-то назвал однажды слезы кровью души, и теперь я понимаю, что это так, потому что я шагнул в туннель, ведущий в прошлое, и она ждет меня там, сжав руки в мольбе, словно повторяя самую священную из молитв, когда-либо данных людям Господом. Да, она там, передо мной, она стоит на коленях и с улыбкой на устах повторяет, что любовь может все превозмочь, но я смотрю на мою одежду, на мою руку, сжимающую перо...

– Довольно! – кричу я.

Хиляль закрывает глаза.

Мы снова в вагоне поезда, который несется по Сибири к Тихому океану. Я чувствую себя еще более опустошенным, чем прежде, и хотя отчетливо понимаю, что произошло, не в состоянии это объяснить.

Хиляль обнимает меня. Я прижимаю ее к себе и глажу ее волосы.

– Я знала, – говорит девушка. – Знала, что мы встречались прежде. Я поняла это, когда впервые увидела вашу фотографию. И что мы обязательно должны где-то встретиться и в этой жизни. Друзья мне говорили, что я спятила, что тысячи людей на земле наверняка говорят так о тысячах других людей. Я даже была готова с ними согласиться, но жизнь... жизнь привела тебя ко мне. Ты ведь пришел за мной, правда?

Я постепенно прихожу в себя. Я понимаю, о чем говорит Хиляль: много веков назад я прошел в одну из тех дверей, что только что открылись мне в ее глазах. Хиляль была там, и не только она. Я осторожно интересуюсь, что она видела.

– Все. Вряд ли я когда-нибудь смогу об этом рассказать, но в то мгновение, когда я прикрыла глаза, мне было так хорошо, спокойно, совсем как... дома.

Хиляль не знает, о чем говорит. Пока не знает. А я знаю. Я беру ее сумки и направляюсь обратно в вагон.

– Сейчас у меня просто нет сил ни думать, ни разговаривать. Посидите пока у нас, почитайте что-нибудь, дайте мне немного отдохнуть и прийти в себя. Если вас станут отсылать обратно, скажите, это я попросил, чтобы вы остались.

Хиляль послушно идет за мной. Добравшись до своего купе, я прямо в одежде падаю на кровать и тут же проваливаюсь в глубокий сон.

Кто-то стучит в мою дверь.

– Через десять минут прибываем.

Открыв глаза, я обнаруживаю, что за окном темно. Уже перевалило за полночь. Я проспал целый день и теперь уже не засну.

– Вагон отцепят, и он будет стоять на запасном пути, так что берите с собой только самое необходимое на два дня, – продолжает тот же голос, который меня разбудил.

Я поднимаю жалюзи. Впереди мелькают вокзальные огни, поезд замедляет ход, мы действительно прибываем на станцию. Умывшись, я на скорую руку собираю вещи. Постепенно ко мне возвращаются воспоминания о пережитом в это утро.

Выйдя из купе, я обнаруживаю, что все стоят в коридоре за исключением Хиляль, которая продолжает сидеть на том же месте, где я ее оставил. Она не улыбается мне, как обычно, и тут же протягивает листок бумаги.

– Яо дал мне разрешение.

Яо шепчет мне на ухо:

– Вы читали «Дао Дэ Цзин»?

Разумеется, читал, как практически все люди моего поколения.

– Тогда вам должно быть знакомо изречение: «Отдавая энергию, ты никогда не состаришься».

Он едва заметно кивает в сторону девушки. Я нахожу его замечание бестактным.

– Если вы намекаете...

– Ни на что я не намекаю. Если вы неверно меня поняли, то лишь оттого, что это понимание сидит в вас самих. Я имел в виду, коли вы не поняли слова Лао-цзы: делясь с окружающим миром своими чувствами, ты будешь вознагражден. Насколько я понимаю, она как раз тот человек, который способен вам помочь.

Неужели Хиляль ему обо всем рассказала? Или Яо случайно видел нас там, в тамбуре? И неужели он понял, что тогда случилось?

– Вы верите в существование духовного мира? В параллельную вселенную, где пространство и время всегда пребывают в настоящем? – спрашиваю я.

Слышится скрип тормозов. Яо кивает, и я вижу, как он тщательно взвешивает слова, прежде чем ответить:

– Я не верю в Бога в общепринятом понимании. Зато я верю во множество вещей, которых вы себе даже не представляете. Если завтра вечером у вас найдется свободное время, мы могли бы прогуляться и побеседовать.

Поезд останавливается. Хиляль наконец встает и подходит к нам. Яо улыбается и сердечно ее обнимает. Мы надеваем куртки и ровно в час четыре минуты ступаем на землю Екатеринбурга.

ИПАТЬЕВСКИЙ ДОМ

Вездесущая Хиляль куда-то запропастилась. Я думал найти ее в лобби гостиницы, но девушки там не оказалось. Несмотря на то что я проспал почти весь предыдущий день, в первую ночь «на твердой земле» мне тоже удалось поспать. Я звоню Яо, и мы отправляемся на прогулку по городу. Это как раз то, что мне сейчас нужно: ходить, ходить и ходить, дышать свежим воздухом, смотреть на город, в котором никогда не был, и наслаждаться мыслью, что в этот момент он мой.

По пути Яо сообщает мне факты, видимо, позаимствованные им из путеводителя, – Екатеринбург третий по величине город России, его окрестности богаты полезными ископаемыми, и все в таком роде – но я слушаю вполуха. Наконец мы останавливаемся у величавого православного собора.

– Это Храм-на-Крови, его построили на месте дома Николая Ипатьева. Давайте зайдем.

Я соглашаюсь, тем более что на улице холодно. Внутри располагается небольшой музей, экспонаты снабжены табличками на русском языке.

Яо смотрит на меня так, словно я должен о чем-то догадаться.

– Вы ничего не чувствуете?

Ровным счетом ничего. Мой спутник выглядит разочарованным:

– То есть у вас, человека, который верит в параллельные миры и в то, что настоящее вечно, это место не вызывает никаких эмоций?

На это я мог бы ответить, что именно потому я и оказался в России после разговора с Ж., в котором мы говорили о моей неспособности соотноситься с духовным миром. Хотя теперь это, по сути, не совсем так. С тех пор как покинул Лондон, я стал другим человеком, я чувствую покой и радость оттого, что предпринял это путешествие – чтобы вернуть себе свое царство и свою душу. На долю секунды в моей памяти всплывает эпизод в тамбуре и глаза Хиляль, но я спешу прогнать непрошенное воспоминание.

– Если я ничего не чувствую, это вовсе не значит, что я вообще не в состоянии что-то чувствовать. Возможно, моя энергия направлена на нечто иное. Мы с вами находимся в недавно построенном храме. И что же здесь произошло?

– В Ипатьевском доме закончила свои дни Российская империя. В ночь с 16-го на 17 июля 1918 года в этих стенах был расстрелян последний русский царь Николай Второй вместе со всей семьей, доктором и тремя слугами. Первым убили царя, несколькими выстрелами, в голову и грудь. Последними погибли великие княжны Анастасия, Татьяна, Ольга и Мария, их добивали штыками. Рассказывают, что их призраки появляются в этом месте, они как будто ищут здесь свои драгоценности. Когда Борис Ельцин был первым лицом в Екатеринбурге, по его приказу дом Ипатьева был снесен. Зато потом, став президентом, он приказал построить на этом месте храм, чтобы упокоить души убитых и чтобы Россия могла вернуть себе прежнее величие.

– Зачем вы привели меня сюда?

Впервые со дня нашего знакомства Яо кажется смущенным.

– Потому что вчера вы спросили, верю ли я в Бога. Верил, пока Он не отнял у меня самое дорогое – мою жену. Я привык думать, что уйду раньше, но вышло инача. Когда мы встретились, мне показалось, я знаю ее всю жизнь. В тот день был сильный дождь, и она решительно отклонила мое предложение переждать его у меня за чашкой чая, но я уже знал, что мы облака на небе, про которые невозможно сказать, где кончается одно и начинается другое. Через год мы поженились, и это было самым естественным делом. У нас родились дети, мы молились Богу и свято чтили семейные узы... Но однажды подул ветер, и облака рассеялись.

Я терпеливо жду, пока Яо выговорится.

– Это нечестно. Нечестно. Возможно, это звучит чудовищно, но я предпочел бы, чтобы мы умерли вместе, вместе перешли в иную жизнь, как царь и его семья.

Я чувствую, что мой переводчик сказал не все, что хотел. Он ждет моего ответа, но я по-прежнему молчу. В этот миг мне кажется, что призраки убитых и в самом деле нас окружают.

– Когда я увидел вас с той девушкой в тамбуре, увидел, как вы смотрите друг на друга, я вспомнил свою жену, вспомнил, как прежде чем нарушить тишину, мы обменивались мгновенным взглядом, словно без слов говоря друг другу: «Мы снова вместе». Поэтому я решил привести вас сюда. Я хотел узнать, способны ли вы видеть мир иной, хотел спросить, где сейчас моя жена.

Значит, Яо и в самом деле видел нас в тот момент, когда нам с Хиляль открылся Алеф.

Я в последний раз оглядываюсь по сторонам, благодарю китайца за то, что он показал мне это место, и предлагаю идти дальше.

– Не заставляйте ее страдать. Всякий раз, когда она на вас смотрит, мне кажется, будто вы очень давно знкомы.

Про себя я точно знаю, что мне незачем даже думать об этом.

– В поезде вы спросили, не хочу ли я провести с вами вечер. Ваше предложение в силе? Мы могли бы поговорить обо всем этом позже. Если бы вы хоть раз видели, как я любуюсь своей женой, пока она спит, вы смогли бы прочесть по моим глазам, почему мы прожили вместе почти тридцать лет.

* * *

Пешие прогулки идут на пользу и телу, и душе. Мне наконец удается целиком сосредоточиться на настоящем, где присутствуют все знаки, все параллельные миры и все чудеса, какие только можно встретить. Времени в самом деле не существует. Яо может говорить о расстреле царской семьи, будто это случилось вчера, и демонстрировать свои душевные раны, полученные словно несколько минут назад, зато платформа московского вокзала мне вспоминается так, словно принадлежит далекому прошлому.

Мы сидим на скамейке в парке и смотрим, как мимо нас проходят люди. Женщины с детьми, куда-то спешащие мужчины, стайки молодежи. Мальчишки слушают музыку из включенного на полную мощность радио, а девочки напротив них оживленно болтают какой-то ерунде. Пожилые люди одеты в долгополые зимние пальто, хотя на улице уже весна. Яо покупает два хот-дога и возвращается ко мне.

– Писать книги трудно? – спрашивает он.

– Нет. А изучать иностранные языки?

– Тоже нет. Нужно лишь внимание и усидчивость.

– Не знаю, я всю мою жизнь проявлял эти качества, но ничему не научился помимо того, что усвоил в юности.

– А я никогда даже не пытался писать, поскольку мне еще в детстве внушили, что для этого следует очень много заниматься, читать скучные книжки и общаться с интеллектуалами. Терпеть не могу интеллектуалов.

Не могу понять, стоит ли принимать последние слова на свой счет. К счастью, хот-дог избавляет меня от необходимости отвечать. Мысли мои возвращаются к Хиляль и Алефу. Что если девушку напугал этот опыт, и она решила вернуться домой и не продолжать путешествие? Несколько месяцев назад я был бы доведен до исступления, полагая, что мое ученичество зависит от подобного действа и вдруг обнаружив, что не могу довести его до конца. Но сегодня солнечный день, и если мир пребывает в состоянии покоя, то именно поэтому.

– А что нужно для того, чтобы написать книгу? – спрашивает Яо.

– Любить. Как вы любили свою жену, точнее, как вы ее любите.

– И все?

– Посмотрите на этот парк. Здесь можно найти множество самых разных историй, и хотя большинство из них рассказано уже не раз, они заслуживают того, чтобы их рассказали вновь. Писатель, певец, садовник, переводчик – все мы – зеркало, в котором отражается наша эпоха. Все мы привносим в то, что делаем, нашу любовь. В моем случае, естественно, важно много читать, однако всякий, кто излишне полагается на академические издания и курсы, на которых учат писать, упускает главное: слова – это жизнь, перенесенная на бумагу. Если вам нужны истории, ищите их у других людей.

– Литературные курсы в нашем университете всегда казались мне такими...

– ...искусственными, – договариваю я за него. – Еще никто не научился любить по учебнику и никто не сделался писателем, прослушав такой курс. Учиться надо не у писателей, а у других людей, занятых непохожим на ваш трудом, потому что писательство нисколько не отличается от другого рода деятельности, которой люди предаются с радостью и воодушевлением.

– Вы могли бы написать о последних днях Николая Второго?

– Сказать по правде, это не та тема, которая может меня увлечь. История волнующая, не спорю, но для меня писать – значит прежде всего открывать нечто новое в себе самом. Если вы позволите дать вам совет, я скажу: не робейте перед чужими мнениями. Только посредственность всегда в себе уверена, так что рискните и делайте то, чего вам на самом деле хочется. Ищите людей, которые не боятся ошибаться и которые, конечно, ошибаются. Из-за этого их деятельность часто не находит признания, но именно такие люди, совершив немало ошибок, в конце концов создают что-то такое, что совершенно меняет жизнь их современников – а следовательно, меняет мир.

– Как Хиляль.

– Да, как Хиляль. Но я должен сказать вам одну вещь: моя жена значит для меня не меньше, чем для вас ваша. Я не святой, и передо мной не стоит такой цели – обрести святость, однако, пользуясь вашей метафорой, мы с ней – два облака на небе, и сейчас эти облака слились в одно. Мы были двумя глыбами льда, но солнце растопило лед, и обе глыбы превратились в один живой ручей.

– И все же, когда в тамбуре я увидел, как вы с Хиляль смотрите друг на друга...

Я не отвечаю, и он наконец умолкает.

Парни и девушки все еще сохраняют дистанцию и упорно не смотрят друг на друга, хотя по всему видно, что и те и другие питают друг к другу неподдельный интерес. Старики, глядя на них, предаются воспоминаниям о собственной юности. Матери улыбаются своим детям, своим будущим художникам, миллионерам и президентам. Наглядная картинка живой жизни.

– Я жил в разных странах, – говорит Яо. – Я знавал тяжелые времена, видел немало несправедливости, мне приходилось ударять в грязь лицом и разочаровывать тех, кто в меня верил. Но теперь все это представляется мне несущественным. Зато в памяти остаются песни, истории, всевозможные радости жизни. Моя жена умерла двадцать лет назад, а мне все кажется, что это было вчера. Она и сейчас здесь, сидит на скамейке рядом с нами и вспоминает о счастливых днях, что мы прожили вместе.

Да, она здесь, я и сам готов был убеждать в этом Яо, если бы сумел найти слова.

Мои чувства обострены до предела, почти так же, как когда я узрел Алеф и понял, о чем говорил Ж. Я пока не знаю, что с этим делать, но, по крайней мере, отдаю себе в этом отчет.

– Если у вас есть история, ее непременно стоит рассказать. Хотя бы своим близким. Сколько у вас детей?

– Двое сыновей и две дочери. Только детей мои истории не интересуют, да они уже не раз их слышали. Вы напишете книгу о путешествии по Транссибирской магистрали?

– Нет.

Даже если бы я хотел, где мне найти слова, чтобы описать Алеф?

АЛЕФ

Вездесущая Хиляль так и не объявилась. Во время ужина я не выказал своих чувств, только заметил, что автограф-сессия прошла прекрасно, и поблагодарил устроителей поездки за русскую музыку и танцы на вечеринке после встречи с читателями (ведь джаз-банды, как в Москве, так и в других городах и странах, предпочитают проверенный интернациональный репертуар), и только в конце поинтересовался, сообщил ли кто-нибудь Хиляль адрес ресторана.

Все с недоумением уставились на меня. Ну разумеется, нет! Они-то думали, что я мечтаю поскорее избавиться от нее как от чумной. И всем нам очень повезло, что она не явилась на автограф-сессию.

– С нее станется снова устроить скрипичный концерт, чтобы напроситься на ужин, – едко замечает редакторша.

Яо сидит на другом конце стола. Он-то знает, что я думаю на самом деле. Вот бы она была здесь. Только зачем? Чтобы снова видеть Алеф и пройти в двери, за которыми нет ничего, кроме тягостных воспоминаний? Я имею представление, куда ведут эти двери, я четырежды переступал этот порог, но так и не нашел ответа, который был мне необходим. И не за этим я отправился в столь долгий путь.

Ужин подходит к концу. Двое выбранных наугад читателей фотографируются со мной и спрашивают, не хочу ли я, чтобы они показали мне город. Конечно хочу.

– Только на сегодня у нас свои планы, – говорит Яо.

Раздражение издателей, адресованное прежде Хиляль, которая так настойчиво претендовала на то, чтобы быть все время рядом со мной, мгновенно обращается на переводчика: они его наняли, а у него, видите ли, на меня какие-то планы.

– Пауло устал, – говорит мой издатель. – У него был очень длинный день.

– Но он вовсе не устал. Энергия в Пауло бьет ключом после встречи с той любовью, которую испытывают к нему читатели.

Издатели насторожились не зря. Несмотря на возраст, Яо претендует на высокую должность в «моем царстве» и даже не думает это скрывать. Я разделяю печаль этого человека, потерявшего любимую женщину, и однажды найду для него слова утешения. Боюсь только, что у него припасена для меня «удивительная история, из которой получится прекрасная книга». Эти слова я слышал бессчетное число раз, преимущественно от тех, кто пережил потерю близких.

Я решаю сделать так, чтобы все остались довольны:

– Мы сейчас отправимся с Яо в гостиницу. А потом мне хотелось бы немного побыть одному.

С начала путешествия это будет мой первый одинокий вечер.

* * *

На улице сильно похолодало, и ветер дует действительно ледяной. Мы идем по многолюдному проспекту, и все, кого встречаем по пути, так же, как и мы, торопятся поскорее оказаться в тепле. Магазины закрываются, неоновые вывески гаснут, стулья перевернуты на столы. И все же после полутора суток, проведенных в вагоне, зная, как много тысяч километров нам еще остается проехать, мне необходимо пользоваться любой возможностью совершить моцион.

Яо подходит к ларьку с напитками и покупает апельсиновый сок. Пить мне совсем не хочется, но немного витамина C в такой холод, пожалуй, не помешает.

– Держите стакан.

Я не знаю его планов, но послушно выполняю то, что он велит. Наш путь лежит к центру, а улица, по которой идем, должно быть, главная в Екатеринбурге. Пройдя немного, мы останавливаемся у входа в кинотеатр.

– Отлично. В этом капюшоне вас точно никто не узнает. Давайте начнем побираться здесь.

– Побираться? Послушайте, я ничего подобного не делал с тех пор, как хипповал в юности, и кроме того, это оскорбительно по отношению к тем, кто и вправду нуждается.

– Но вы и вправду нуждаетесь. В Ипатьевском доме были моменты, когда вас вообще не было рядом; вы казались мне очень далеким, в плену у прошлого; крепко вцепившись в то, чего достигли, вы никак не желали со всем этим расставаться. Я беспокоюсь за вас, и за девочку тоже. И если вы действительно хотите измениться, попрошайничество поможет вам стать более чистым и открытым.

Я и сам беспокоюсь о девочке, но отвечаю Яо – прекрасно понимая, о чем он говорит, – что одним из многих поводов, побудивших меня предпринять эту поездку, было желание вернуться в прошлое, к тому, что лежит под спудом, – к моим корням.

Я даже собираюсь рассказать Яо о китайском бамбуке, но в последний момент передумываю.

– По-моему, это вы заблудились во времени. Вы не можете смириться с уходом жены, не желаете ее отпустить. Вот почему она всегда рядом с вами, утешает вас вместо того, чтобы устремиться к Божественному Свету и обрести покой. Никто никого не теряет. Все мы частички мировой души, и для того чтобы мир существовал, а мы могли снова встретиться однажды, ей необходимо постоянно расти и развиваться. Скорбеть бессмысленно.

Немного подумав, Яо произносит:

– Но это неполный ответ.

– Да, неполный, – соглашаюсь я. – Когда настанет время, я вам все объясню. А сейчас пойдемте в отель.

Яо, протягивая свой стаканчик, начинает просить милостыню у прохожих. Он явно ждет, что я к нему присоединюсь.

– Дзен-буддистские монахи в Японии рассказали мне отакухатцу, паломничестве нищих. Кроме сбора пожертвований для монастыря, живущего на подношения, такая практика учит послушников смирению. Но есть у этого и другая цель – очистить город, в котором живет монах. Согласно философии Дзен, просящий милостыню, дающий ее, а также само пожертвование – важные звенья в цепи равновесия. Не только просящий получает то, в чем нуждается, но и дающий. Пожертвование связует требы одного и другого, и это улучшает атмосферу в городе, ведь каждый в любом качестве может принять участие в этом обмене. Вы совершаете паломничество, и теперь настало время сделать что-то для городов, через которые вы проезжаете.

Я поражен настолько, что не нахожу слов. Заметив мое смущение, Яо решает, что зашел слишком далеко, и убирает стаканчик в карман.

– Не надо, – говорю я. – Это действительно отличная идея!

Следующие десять минут мы проводим, стоя через дорогу друг от друга, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть, и протягивая прохожим свои пластиковые стаканчики. Я поначалу робею и молчу, но вскоре набираюсь смелости и начинаю просить по-настоящему: помогите заплутавшему чужеземцу.

Не то чтобы мне было трудно просить. Я знаю немало истинно щедрых и великодушных людей, которые охотно помогают ближним и искренне радуются, когда к ним обращаются за советом или поддержкой. И это прекрасно; воистину, что может быть лучше – помогать ближнему? И в то же время мне почти не доводилось встречать таких, кто умеет принимать дары – даже принесенные с любовью и открытым сердцем. Люди, принимая помощь, чувствуют себя униженными, словно зависимость от кого-то – свидетельство их недостоинства. Они думают: «Если нам предлагают помощь, значит, считают, что мы неспособны добиться этого сами». Или: «Сегодня он мне помог, а потом потребует долг с процентами». Или того хуже: «Я не заслуживаю такого доброго отношения».

Мне хватает десяти минут, чтобы вспомнить, кто я такой, усвоить урок и освободиться. Когда я перехожу улицу и присоединяюсь к Яо, в моем стаканчике содержится сумма, равная одиннадцати долларам. У Яо примерно столько же. Что бы он ни говорил, мне доставило удовольствие возвращение в прошлое. Я заново пережил то, чего со мной не случалось уже много лет, и через этот опыт очистился не только город, но и я сам.

– Что будем делать с деньгами? – спрашиваю я.

Китаец в который раз предстает передо мной в совершенно новом свете. Что-то знает он, что-то я, и мы вполне можем продолжить наш обмен знаниями.

– Теоретически эти деньги наши, потому что их дали нам, но я думаю, их лучше держать отдельно и потратить на что-то такое, что покажется нам важным.

Я решаю, что так тому и быть, и прячу монеты в левый карман. В отель мы направляемся бодрым шагом, потому что за время, проведенное на холоде, все полученные за ужином калории мы израсходовали без остатка.

* * *

Войдя в лобби, мы видим вездесущую Хиляль. С ней очень красивая дама и джентльмен в костюме и при галстуке.

– Привет, – здороваюсь я с Хиляль. – А я решил, что вы прервали ваше путешествие. Но тем не менее мне было приятно разделить с вами его первый этап. А это ваши родители?

Мужчина остается непроницаемым, а дама смеется.

– Хотела бы я иметь такую дочь! Эта девочка большой талант. Жаль, что она уделяет своему призванию так мало времени. Мир теряет великого музыканта.

Хиляль притворяется, будто ничего не слышала, и запальчиво говорит мне:

– Привет?! Это все, что вы можете сказать после случившегося в поезде?

Женщина смотрит на меня с изумлением и ужасом. Представить ход ее мыслей нетрудно: что же это было у вас в поезде? Да вы ей в отцы годитесь!

Яо деликатно просит разрешения подняться к себе в номер. Мужчина в костюме по-прежнему отмалчивается, возможно, он просто не понимает по-английски.

– Насколько я помню, в поезде ничего не случилось, по крайней мере такого, о чем стоило бы говорить. А что вы, собственно, хотели услышать? Что мне вас не хватало? Что ж, если вам угодно, я весь день о вас беспокоился.

Дама переводит мои слова мужчине в галстуке, и все трое, включая Хиляль, улыбаются. Я сказал именно то, что хотел сказать, а девушка услышала то, что хотела услышать: я о ней думал.

Я прошу Яо немного задержаться: судя по всему, нам предстоит долгий разговор. Мы усаживаемся в кресла и заказываем чай. Мужчина в костюме оказывается директором местной консерватории, а красивая дама преподает там игру на скрипке.

– Я полагаю, что Хиляль зарывает свой талант в землю, – вздыхает она. – Эта девочка так не уверена в себе, я всегда это говорила, повторю и сейчас. Вечно ей кажется, что у нее ничего не выйдет, что ее не ценят, что людям не нравится ее игра. Но это неправда.

Хиляль не уверена в себе? Лично мне еще не приходилось встречать столь незакомплексованных особ.

– И как все люди тонкой душевной организации, – смотрит на меня своим нежным умиротворяющим взглядом преподавательница, – она бывает порой немного... скажем так, неуравновешенной.

– Неуравновешенной! – фыркает Хиляль. – Скажите лучше сумасшедшей!

Дама с участием смотрит на нее, потом переводит взгляд на меня, ожидая ответа. Я молчу.

– Мне кажется, вы могли бы ей помочь. Как я поняла, в Москве вы слышали, как она играет, и видели, какое впечатление производит ее игра. Вы наверняка понимаете, что она талантлива, ведь московская публика очень привередлива, когда речь идет о музыке. Хиляль дисциплинированная, много занимается, куда больше других, она уже играла в больших оркестрах в России и ездила с одним из них на гастроли за границу. Но потом что-то случилось, и она словно остановилась в своем развитии.

Я готов верить, что эта женщина искренне беспокоится о Хиляль и хочет ей помочь, как и все мы. Но от слов «потом что-то случилось, и она остановилась в своем развитии», мне делается не по себе. Разве не по этой же причине я оказался здесь?

Господин в костюме не принимает участия в беседе; должно быть, его роль заключается в том, чтобы оказывать моральную поддержку талантливой молодой скрипачке и прекрасной женщине с нежными глазами. Яо с отсутствующим видом прихлебывает чай.

– Что же я могу сделать?