Текст книги "Алеф"

Автор книги: Пауло Коэльо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Вы и сами знаете. Хиляль уже не ребенок, но родители очень за нее беспокоятся. Нельзя допустить, чтобы она прервала репетиции и отправилась в погоню за иллюзией.

Дама умолкает, почувствовав, что сказала что-то не то.

– Я хочу сказать, что ничего не имею против того, чтобы Хиляль съездила к Тихому океану, но только не сейчас, не в разгар подготовки к концерту.

Я согласно киваю. Что бы я ни сказал, Хиляль все равно поступит по-своему. Скорее всего, она притащила сюда своих наставников, чтобы устроить мне проверку, чтобы с их помощью определить, хочу ли я, чтобы она продолжила путешествие, или ей стоит остановиться.

– Я очень благодарен вам за то, что вы пришли. Я ценю вашу заботу о девочке и преданность музыке, – говорю я, вставая. – Но дело в том, что я не приглашал Хиляль в это путешествие. Не покупал ей билет. Сказать по правде, я ее едва знаю.

Глаза Хиляль кричат: «Лжец!» – но я продолжаю:

– Если завтра она решит поехать с нами в Новосибирск, я не смогу ей этого запретить. Хотя, помоему, Хиляль лучше остаться дома, и если вы сможете ее в этом убедить, большинство моих попутчиков будут вам за это благодарны.

Яо и Хиляль громко смеются.

Красавица благодарит меня, выражает надежду, что мы друг друга поняли, и обещает серьезно поговорить с Хиляль о ее дальнейшей жизни. Мы прощаемся, человек в костюме пожимает мне руку, и по его улыбке я вдруг понимаю, что он был бы только рад, если бы девушка отправилась со мной. Похоже, она успела сделаться головной болью всего оркестра.

Яо благодарит меня за приятный вечер и отправляется в номер. Хиляль не двигается с места.

– Я иду спать, – объявляю я. – Наш разговор вы слышали. Чего я не могу понять, так это зачем вы пошли в консерваторию. Хотели спросить разрешения у наставников или подразнить коллег, сообщив им, что вы путешествуете с нами?

– Мне надо было понять, существую ли я на самом деле. После того что случилось в поезде, я уже ни в чем не уверена. Что это было?

Я ее понимаю. Алеф впервые открылся мне в 1982 году в концлагере Дахау. Несколько дней я был словно в тумане, и если бы не жена, которая помогла мне во всем разобраться, я бы решил, что со мной случился удар.

– Как это было? – спрашиваю я.

– Мое сердце стучало как бешеное, и мне показалось, будто я покинула этот мир. Я запаниковала, решив, что вот-вот умру. Все вокруг было таким странным, и, если бы вы не схватили меня за руку, я не смогла бы даже пошевельнуться. Я чувствовала, что вижу нечто важное, но ничего не понимала.

Мне так и хочется сказать: «Привыкайте».

– Это Алеф, – говорю я.

– Да, я слышала, как вы произнесли это слово, хоть и была в казавшемся бесконечным трансе, не похожем ни на какой мой прежний опыт.

От одного воспоминания о той минуте в глазах девушки появляется страх. Именно теперь и следует принять решение.

– Вы все еще хотите ехать?

– Еще бы, даже сильнее, чем прежде! Страх всегда возбуждал меня. Помните историю, которую я рассказывала в посольстве?..

Я прошу Хиляль заказать в баре кофе, так как официантов уже не видно: время позднее, в баре никого не осталось, и бармен явно торопится погасить в зале свет. После недолгого спора с барменом девушка возвращается с двумя чашками кофе потурецки. Мне, как большинству бразильцев, не сложно выпить на ночь крепкого кофе: мой сон зависит совсем от других вещей.

– Как видите, Алеф не поддается описанию, однако в Традиции существует два его толкования. Одни говорят, что это точка во вселенной, которая вмещает в себя все другие точки, вмещает прошлое и настоящее, большое и малое. Обычно в это состояние входят случайно, как это было с нами в поезде. Для того чтобы это произошло, необходимо оказаться в определенном месте, где Алеф существует. Мы называем это малым Алефом.

– Вы хотите сказать, что любой, кто зайдет в вагон и остановится на том месте, почувствует то же, что и мы?

– Позвольте мне договорить, и вы сами все поймете. Да, почувствует, но не то же, что и мы, а нечто иное. Вам несомненно доводилось бывать на вечеринках, и вы знаете, что каждый испытывает наибольший комфорт и спокойствие в какой-то одной части помещения. Так же и с Алефом: Божественную энергию каждый ощущает по-своему. Если вы правильно выберете для себя место, эта энергия поможет вам чувствовать себя увереннее и полнее насладиться тем, что происходит вокруг. Если бы кто-то еще прошел через ту точку в тамбуре, у него возникло бы странное чувство, словно он внезапно узнал все тайны бытия, однако если он не попытается разобраться в своих ощущениях, они вскоре рассеются.

– Сколько всего в мире таких точек?

– Не знаю, возможно, миллионы.

– А второй способ?

– Давайте сначала покончим с первым. Пример с вечеринкой – это всего лишь образ. Малый Алеф всегда возникает неожиданно. Вы идете по улице или сидите где-нибудь, и вдруг перед вами открывается вселенная. В первое мгновение вам непременно хочется плакать – не от страха или радости, а от воодушевления. Оттого, что выпонимаетенечто такое, чего не можете объяснить даже самой себе.

К нам подходит бармен, что-то говорит по-русски и протягивает мне на подпись чек. Хиляль объясняет, что нам пора уходить. Мы направляемся к выходу.

Свисток судьи спасает команду.

– Ну, так как? Каков же второй способ?

Похоже, игра еще не окончена: объявлено дополнительное время.

– Это то, что называется большим Алефом.

Пожалуй, мне и правда лучше объяснить все сейчас, чтобы она могла вернуться в консерваторию и забыть обо всем, что случилось.

– Большой Алеф происходит, когда два или больше человека, связанные духовным родством, попадают в точку малого Алефа. Разнородные энергии дополняют друг друга и вызывают цепную реакцию. И тогда две эти энергии...

Я не уверен, что мне следует продолжать, но у меня уже нет выбора. Хиляль договаривает сама:

– Это как положительный и отрицательный полюса в батарейке, и когда они соединятся, фонарь загорается. Разнонаправленные энергии преобразуются в один световой поток. Это планеты, которые притягивают друг друга до полного слияния. Это влюбленные, что встречаются после очень долгой разлуки. Большой Алеф тоже открывается внезапно, когда два человека, которым судьбой уготована одна миссия, встречаются в определенной точке во времени и пространстве.

Так и есть, но мне важно удостовериться, что Хиляль верно все поняла.

– Что значит в определенной точке? – спрашиваю я.

– Эти люди могут прожить всю жизнь бок о бок или вместе работать, или встретиться лишь однажды, чтобы навсегда расстаться, если им не довелось пройти через эту физическую точку, в которой только и может случиться то, для чего они встретились. И они расстаются, сами не понимая, почему так произошло, для чего они встретились. Но если на то будет Господня воля, те, в чьих сердцах однажды вспыхнула любовь, снова найдут друг друга.

– Не обязательно любовь, эти люди могут быть духовно близки, как мы с моим наставником...

– ...в прошлой жизни, – снова подхватывает Хиляль. – А если двое встретятся, скажем, на вечеринке, как в вашем примере, и попадут в малый Алеф, они немедленно влюбятся друг в друга. Это и есть любовь с первого взгляда.

Я решаю развить эту тему.

– Хотя на самом деле она вовсе не с «первого взгляда», ибо это чувство связано с целым рядом вещей, произошедших в прошлом. Это вовсе не значит, чтолюбаятакая встреча порождает романтическую любовь. Как правило, это происходит оттого, что в прежних воплощениях остались нерастраченные чувства, и необходима новая инкарнация, чтобы довести до конца остававшееся незавершенным. Мы видим то, чего в реальности не существует.

– Я люблю вас.

– Но я ведь говорю совсем не о том! – восклицаю я в отчаянии. – Я уже встретил женщину, которая необходима мне в этой инкарнации. Мне довелось трижды жениться, прежде чем я нашел ее, и я, конечно же, не собираюсь оставлять ее ради кого бы то ни было. Мы соединились много веков назад и будем вместе еще много веков.

Но Хиляль не желает слушать то, что я ей говорю. Как тогда в Москве, она запечатлевает на моих губах мимолетный поцелуй и исчезает в ледяной екатеринбургской ночи.

МЕЧТАТЕЛЯ СИНИЦЕЙ НЕ ПРЕЛЬСТИТЬ

Жизнь – это поезд, не вокзал. Проведя в дороге почти двое суток, каждый из нас испытывал слабость, апатию, тоску по двум безмятежным дням, проведенным в Екатеринбурге, и нарастающее раздражение по отношению к остальным попутчикам.

Перед отправлением Яо оставил мне в лобби записку, в которой предлагал немного поупражняться в айкидо. Я ему не ответил. Мне нужно было хоть немного побыть одному.

Утро я посвятил доступным физическим нагрузкам, то есть бегу и ходьбе. В мои планы входило утомить себя настолько, чтобы, оказавшись в поезде, можно было спокойно заснуть. Я наконец дозвонился жене – в дороге мой телефон не работал – и признался ей, что уже сомневаюсь в том, сколь необходимо это путешествие, и что хотя пока поездка приносит свои плоды, я все же подумываю о том, чтобы ее прервать.

Жена сказала, что любое мое решение будет верным, и велела ни о чем не беспокоиться. Она была поглощена своими занятиями живописью, но между прочим рассказала мне свой странный сон. В ее сне я сидел на берегу моря, а из воды вышел некто, сообщил, что я уже завершаю свою миссию, и исчез.

Я спросил, мужчина то был или женщина. Жена ответила, что не смогла разглядеть, поскольку лицо незнакомца скрывал капюшон. На прощание она благословила меня и в который раз попросила не беспокоиться. Еще она сказала, что, пока я мерзну в Сибири, Рио превратился в раскаленную печь. Она посоветовала мне следовать интуиции и поменьше обращать внимание на то, что говорят окружающие.

– В том сне с тобой на берегу была какая-то девушка...

– С нами едет одна молодая женщина. Не знаю, сколько ей лет, но определенно меньше тридцати.

– Верь ей.

* * *

Днем я встречался с издателями и раздавал интервью, потом мы поужинали в роскошном ресторане, а к одиннадцати отправились на вокзал. Уральские горы – хребет, что отделяет Европу от Азии, – мы пересекли в полной темноте. Разглядеть хоть что-нибудь было решительно невозможно.

В поезде все пошло по-старому. Наутро следующего дня, словно повинуясь какому-то неслышному сигналу, мы собрались за столом. Ночью никому не удалось сомкнуть глаз, даже Яо, кажется, привычному к подобным переездам. Он и выглядел каким-то особенно усталым и подавленным.

Само собой, Хиляль была тут как тут, и, само собой, она-то как раз выспалась. После завтрака, за которым мы сетовали на бесконечную тряску, я отправился к себе, хоть немного поспать, а через несколько часов вернулся в гостиную, где нашел всю компанию в сборе, и все вместе мы горевали о том, что нам предстоят еще тысячи километров таких мучений. Мы молча пялились в окно и курили под раздражающую музыку, которую транслировали вагонные динамики.

Хиляль была непривычно тиха. Она всегда садилась в одном и том же углу, открывала книгу и углублялась в чтение, словно отгораживаясь от остальных. Никого, кроме меня, это, по всей видимости, не волновало, мне же такое поведение представлялось невежливым. Впрочем, тут же вспомнив о прежней Хиляль, встревавшей в разговор с неуместными замечаниями, я счел за благо промолчать.

После трапезы я обычно возвращался в свое купе, чтобы поспать или поработать. Словно сговорившись, вскоре все мы потеряли счет времени. Мы перестали различать день и ночь; наши дни проходили от одного приема пищи до другого, как, видимо, бывает в тюрьмах у заключенных.

По вечерам в гостиной нас ждал ужин. Мы пили больше водки, чем минеральной воды, и больше молчали, чем разговаривали. Мой издатель рассказал мне, что пока меня нет, Хиляль репетирует, играя на воображаемой скрипке. Я слышал, что шахматисты поступают точно так же, играя в голове целые партии.

– Да, Хиляль играет неслышную музыку для невидимых существ. Возможно, им того и надо.

* * *

Еще один завтрак. Впрочем, сегодня все не такое, как обычно. Кажется, все мы начинаем привыкать к новому образу жизни. Мой издатель жалуется, что у него плохо работает мобильный телефон (мой вообще не работает). Его жена одета как одалиска, что кажется мне одновременно забавным и нелепым. Она не говорит по-английски, но мы прекрасно понимаем друг друга с помощью языка взглядов и жестов. Хиляль вдруг решает принять участие в общем разговоре и рассказывает, как трудно живется оркестрантам. Это престижная профессия, только многие музыканты зарабатывают меньше, чем водители такси.

– Сколько вам лет? – спрашивает редакторша.

– Двадцать один.

– Никогда бы не подумала.

Это означает: «Вы выглядите старше». Верно. Я и не подозревал, что Хиляль так молода.

– В Екатеринбурге я познакомилась с директором консерватории, – говорит редакторша. – Он сказал, что вы одна из самых талантливых скрипачек, которых ему доводилось встречать, и что вы внезапно утратили к музыке всякий интерес.

– Это все Алеф, – говорит Хиляль, стараясь не смотреть на меня.

– Алеф?

Все смотрят на нее с удивлением. Я делаю вид, будто ничего не слышал.

– Да, Алеф. Я не смогла найти его, и моя энергия иссякла. Что-то в моем прошлом заблокировало ее.

Обычный разговор прямо на глазах превращается в сюрреалистический. Я отмалчиваюсь, а мой издатель пытается разрядить обстановку:

– Так называлась одна книга по математике, которую я издал. На языке специалистов этот термин означает число, содержащее все числа. Книга была посвящена Каббале и математике. Насколько я понимаю, в математике этот термин используется для обозначения бесконечного ряда множеств...

Увидев, что его никто не слушает, издатель замолкает на полуслове.

– А еще в Апокалипсисе, – подхватываю я, словно только что уловив тему беседы. – Агнец есть воплощение конца и начала, вещь вне времени. Кроме того, Алеф – первая буква еврейского, арабского и арамейского алфавитов.

Редакторша начинает жалеть, что сделала Хиляль объектом всеобщего внимания, и решает сбить с нее спесь.

– Тем не менее для девушки в двадцать один год, к тому же выпускницы консерватории со столь блестящим будущим, вполне достаточно было проехать с нами из Москвы в Екатеринбург.

– Особенно если она spalla, – охотно соглашается Хиляль.

Она заметила, какое впечатление произвело на всех упоминание Алефа, и решила смутить редакторшу еще одним загадочным термином.

На этот раз положение спасает Яо.

– Так вы уже spalla? Поздравляю. – И обернувшись к остальным, поясняет: – Как вы, конечно, знаете, spalla – это первая скрипка в оркестре, музыкант, который поднимается на сцену последним, перед дирижером, и сидит впереди, по левую руку от него. Его скрипка задает тон остальным инструментам оркестра. Кстати, я знаю одну весьма примечательную историю на эту тему. Она случилась в Новосибирске, где будет наша следующая остановка. Хотите послушать?

Все соглашаются с важным видом, словно давая этим понять, что они и в самом деле знали, что означает слово spalla.

История Яо оказывается не такой уж примечательной, но благодаря его рассказу ссора, так и не вспыхнув, затухает. После скучнейшей лекции о достопримечательностях Новосибирска все окончательно успокаиваются и начинают расходиться по своим купе, а я в очередной раз жалею о том, что мне когда-то пришла в голову мысль проехать чуть ли не через весь континент по железной дороге.

– Чуть было не забыл записать изречение на сегодня, – спохватывается Яо.

Китаец выводит на желтом листочке: «Мечтателя синицей не прельстить», и приклеивает его к зеркалу, следом за листочком с изречением предыдущего дня.

– На нашей следующей остановке вас ждет телевидение, они хотят взять у вас интервью, – сообщает издатель.

Интервью так интервью. Все что угодно, лишь бы скоротать время.

– Напишите о бессоннице, – советует издатель. – Как знать, вдруг это поможет вам заснуть.

– Я тоже хочу взять у вас интервью, – заявляет Хиляль, окончательно очнувшаяся от своей летаргии.

– Уточните расписание у моего издателя, – советую я.

Я иду в свое купе, чтобы провести ближайшие несколько часов, ворочаясь с боку на бок. Мои биологические часы окончательно сбились с толку, и хотя я, как все, кто страдает бессонницей, убеждаю себя, что это время можно использовать для размышлений о важных вещах, у меня, естественно, ничего из этого не выходит.

И вдруг до меня доносится музыка. Вначале я решаю, что ко мне вернулась способность проникать в духовный мир без всяких дополнительных усилий с моей стороны, однако тут же сознаю, что, помимо музыки, по-прежнему слышу, как стучат колеса и дребезжит и позвякивает стоящая на столике посуда.

Эта музыка реальна. И доносится она из моей ванной. Я встаю и распахиваю дверь.

Хиляль играет на скрипке, балансируя на пороге душевой кабины. И улыбается, увидев меня в одних трусах. Впрочем, происходящее кажется мне столь естественным и невинным, что мне даже в голову не приходит вернуться за брюками.

– Как вы сюда попали?

Не прерывая игры, девушка кивком головы указывает на дверь: она прошла через купе, с которым у меня общая ванная.

– Сегодня утром я поняла, что должна помочь вам снова подключиться к энергии Вселенной. Господь дал знать моей душе, что, если вы обретете гармонию, ее обрету и я. И мне было велено прийти сюда и сыграть для вас, чтобы вы могли уснуть.

Я никогда не говорил, что утратил связь с энергией Вселенной, но забота девушки трогает меня. Оба мы из последних сил противостоим вагонной тряске, отчаянно стараясь удержаться на ногах; смычок Хиляль легко касается струн, струны поют, мир наполняется музыкой, покоем, божественным светом, исходящим от всего живого, и благодарностью к ней и ее скрипке.

Душа Хиляль наполняет каждую ноту, каждый аккорд. Алеф приоткрыл мне ее тайну. Я не помню деталей, но точно знаю одно: мы встречались в прошлой жизни. Мне остается лишь надеяться, что Хиляль никогда не узнает, при каких обстоятельствах. Сейчас, совсем как тогда, она наделяет меня энергией любви. И ей придется приложить длительные усилия, потому что только любовь может нас спасти, сколько бы ошибок мы ни совершали. Любовь всегда сильнее.

Я представляю себе Хиляль в одеяниях, которые были на ней, когда чужие люди пришли в наш город и навеки изменили нашу жизнь: вышитый корсет, белая кружевная рубаха, юбка в пол из шитого золотом черного бархата. Я слышу, как она говорит, что знает птичий язык, что птицам есть о чем поведать людям, вот только люди не хотят ни слышать их, ни понимать. Я ее друг, ее наперсник, ее...

Я останавливаюсь. Эту дверь не стоит открывать без особой необходимости. Я открывал ее уже четырежды, но она так никуда меня и не привела. Я помню восемь женщин, которых там встретил, и знаю, что в один прекрасный день получу ответ, которого жду, но до сей поры эти знания никак не влияли на мою нынешнюю жизнь. Когда это случилось впервые, я был воистину напуган, но вовремя вспомнил, что прощение действенно лишь тогда, когда вы его принимаете.

И я постарался простить.

В Библии есть такой эпизод: на Тайной Вечере Иисус предсказывает, что один из учеников предаст Его, а другой от Него отречется. И Он считает оба греха одинаково тяжкими. Иуда совершает предательство и, мучимый угрызениями совести, лезет в петлю. Петр отрекается от учителя, и не один раз, а трижды. У него было время на то, чтобы осознать содеянное, но он упорно повторил это еще и еще раз. Но вместо того чтобы казнить себя, в своей слабости он обрел силу, став первым проповедником Нового Завета, полученного от Того, от Кого он отрекся в час испытаний.

Проповедь любви сильнее греха. Иуда не сумел этого понять, а Петр сделал своим знаменем.

Я не хочу открывать ту дверь, она как дамба на берегу океана. Одной маленькой щели может оказаться достаточно, чтобы чудовищное давление воды разрушило и смыло все на своем пути. Я еду в поезде, и все, о чем мне следует помнить, – что эту турецкую девушку зовут Хиляль, и она является первой скрипкой в оркестре, а в данный момент она стоит в моей ванной и играет для меня. Музыка оказывает своей эффект, и меня начинает клонить в сон. Глаза закрываются, голова падает на грудь. Хиляль перестает играть и велит мне ложиться. Я повинуюсь.

Хиляль садится в кресло и продолжает играть. Я уже не в поезде и не в саду, где я видел ее в той кружевной рубахе; я проваливаюсь в глубокий темный туннель, в небытие, в тяжелый сон без сновидений. Последнее, за что цепляется моя память, – это стикер, который приклеил на зеркало Яо.

* * *

Яо будит меня.

– Вас ждет корреспондент.

За окном светло, поезд стоит на какой-то станции. Я резко поднимаюсь, отчего у меня начинает кружиться голова, приоткрываю дверь и вижу моего издателя.

– Сколько я проспал?

– Почти целый день. Сейчас пять вечера.

Мне нужно время принять душ и окончательно проснуться, чтобы не наговорить чего-то такого, о чем придется потом сожалеть.

– Не волнуйтесь. Поезд простоит здесь еще час.

Хорошо, что мы стоим: принимать душ в движении – дело трудное и небезопасное. Запросто можно поскользнуться, сломать себе что-нибудь и окончить путешествие самым нелепым образом: на костылях. Так что идя в душ, я чувствую себя серфером, – но, к счастью, не сейчас.

Через пятнадцать минут, приведя себя в порядок и выпив кофе, я приглашаю репортера и спрашиваю, сколько продлится наша беседа.

– На ваше усмотрение. Я мог бы проехать с вами до следующей станции.

– Тогда десять минут, чтобы вы успели выйти. Не хватало еще, чтобы вам пришлось испытывать из-за меня какие-то затруднения.

– Но вы же...

– Поверьте, я действительно не хочу доставлять вам лишние хлопоты, – повторяю я. Мне вообще не следовало соглашаться на это интервью; сказав «да», я поступил необдуманно. Это путешествие я предпринял совсем с другими целями.

Корреспондент смотрит на издателя, но тот отворачивается и упорно смотрит в окно. Яо спрашивает, подходит ли гостиная для съемок.

– Откровенно говоря, я предпочел бы расположиться в тамбуре.

Хиляль посылает мне тревожный взгляд.

И как она не устает всю дорогу сидеть на одном месте в одной и той же позе? Отправив меня в небытие, за грань времени и пространства, осталась ли она в купе смотреть, как я сплю? Что ж, у меня еще будет время спросить об этом.

– Отлично, – говорю я. – Устанавливайте камеру. И все же позвольте полюбопытствовать, отчего вы предпочитаете тесный и шумный тамбур просторной гостиной?

Корреспондент с оператором уже шагают по коридору и не слышат моего вопроса, нам остается лишь следовать за ними.

– Так почему все-таки в тамбуре? – снова спрашиваю я, пока они устанавливают оборудование.

– Чтобы дать зрителю ощущение реальности. Именно здесь все и происходит. Люди выходят из купе и, поскольку в коридоре совсем мало места, идут сюда поболтать. Сюда приходят покурить. Это место тайных свиданий. У всех вагонов есть такие тамбуры.

В наш тамбур, кроме меня, репортера и оператора, втиснулись Хиляль, Яо, издатель и любопытствующий повар.

– Боюсь, мы нуждаемся в уединении, – прошу я.

При чем тут уединение, если речь идет о телеинтервью? Впрочем, издатель и повар безропотно уходят. Яо и Хиляль остаются.

– Не могли бы вы немного сдвинуться влево?

Нет, не мог бы. Слева располагается Алеф, сотворенный множеством заходивших сюда прежде людей. И хотя Хиляль предусмотрительно держится на расстоянии, я предпочитаю не рисковать.

Камера включена.

– Вы неоднократно говорили, что предприняли эту поездку отнюдь не с рекламными целями. Так зачем же вы в таком случае отправились в путешествие по Транссибирской магистрали?

– Потому что мне давно этого хотелось. Я мечтал об этом с юношеских лет. Вот и все.

– Однако, насколько я могу судить, поезд – не самый комфортабельный вид транспорта.

Я включаю автопилот и перестаю раздумывать над ответами. Корреспондент задает стандартные вопросы о моих впечатлениях, ожиданиях, встречах с читателями. Я терпеливо и вежливо отвечаю, про себя желая, чтобы все поскорее завершилось. По моим расчетам, отведенные для интервью десять минут давно истекли, но корреспондент продолжает спрашивать. Я делаю едва заметный жест, призванный показать, что нам пора закругляться. Репортер улавливает мое движение, но тем не менее не останавливает съемку.

– Вы путешествуете один?

Впереди вспыхивает сигнальный фонарь. Выходит, уже пошли слухи. Так вот, значит, зачем он приехал.

– Разумеется нет. Вы же видели большую компанию в нашем вагоне.

– Однако присутствие первой скрипки Екатеринбургской консерватории...

Как любой опытный репортер, он приберег главный вопрос на десерт. Что ж, я даю интервью не в первый раз. Я его прерываю:

– Да, эта барышня едет с нами в одном поезде, и, узнав об этом, я пригласил ее присоединиться к нашей компании. Я люблю музыку. Хиляль очень талантлива, и слушать ее игру для меня истинное наслаждение. Впрочем, вы можете расспросить ее сами. Уверен, она будет рада ответить на ваши вопросы.

– Да, конечно, если время позволит.

Он явился сюда не для того, чтобы говорить о музыке, однако он решает не перегибать палку и меняет тему:

– Что для вас Бог?

– ТОТ, КТО ЗНАЕТ БОГА, НЕ МОЖЕТ ЕГО ОПИСАТЬ. ТОТ, КТО МОЖЕТ ОПИСАТЬ БОГА, ЕГО НЕ ЗНАЕТ.

Ничего себе!

Я сам удивился тому, что сказал. Подобный вопрос мне задавали десятки раз, и обычно я не задумываясь отвечал: «Когда Бог говорил с Моисеем, Он сказал: “Я есть”, стало быть, это не объект и не признак, но глагол, то есть действие».

Яо приходит мне на помощь:

– Что ж, на этом мы завершим наше интервью. Спасибо за внимание.

ДОЖДЬ И СЛЕЗЫ

Вернувшись в купе, я начинаю лихорадочно перебирать в уме и записывать все разговоры, что были у меня в последнее время. Мы вот-вот прибудем в Новосибирск. Нельзя упустить ни одной детали. Неважно, кто о чем спрашивал. Если я сумею записать мои ответы, это будет бесценный материал для размышлений.

* * *

Когда интервью было окончено, поскольку репортер еще какое-то время оставался с нами, я попросил Хиляль принести скрипку. Мне хочется, чтобы ее игру услышали как можно больше людей. Однако репортер торопится, им нужно успеть передать отснятый материал в редакцию.

Хиляль возвращается со скрипкой, оставленной в пустом купе рядом с моим.

Редакторша пылает праведным гневом.

– Уж если вы решили перебраться в купе-люкс, потрудитесь оплатить разницу. Нам и без вас тесно, – заявляет она, но тушуется под моим суровым взглядом и умолкает.

– Раз уж все так вышло, может, вы сыграете для нас? – предлагает Яо.

Я велю выключить радио и прошу Хиляль сыграть какую-нибудь небольшую пьесу. Она охотно соглашается.

Атмосфера в гостиной меняется, и это не могут не заметить все остальные, потому что постоянная усталость вдруг отступает. На душе у меня легко и спокойно, даже спокойнее, чем несколько часов назад, когда я засыпал в своем купе.

И почему все эти месяцы я сетовал, что утратил связь с Божественной энергией? Что за глупость! Она постоянно питает наши души, просто замечать это нам мешает рутина.

– Мне нужно поговорить, но я толком не знаю, о чем, так что спрашивайте меня, о чем хотите, – говорю я.

На самом деле ответы буду давать не я, но нет смысла пытаться это объяснить.

– Вы встречали меня в прежней жизни? – спрашивает Хиляль.

Она и вправду хочет услышать ответ прямо сейчас, при всех?

– Это не имеет значения. Нас должно волновать лишь то, что происходит здесь и сейчас. Мы привыкли измерять время как расстояние, скажем, от Москвы до Владивостока, но это неправильно. Время не стоит на месте и никуда не движется. Время меняется. Мы существуем в определенной точке постоянно меняющегося времени; это наш Алеф. Нам имеет смысл считать, что оно движется, когда речь идет о поезде, на который мы рискуем опоздать, но для всего остального, даже для приготовления ужина например, это ничего не дает. Ведь, когда готовите по рецепту, мало у кого все получается так, как там написано. Вы понимаете?

Пример Хиляль оказывается заразительным, и на меня со всех сторон сыплются вопросы.

– Мы и в самом деле – результат того, чему учились?

– То, чему мы учились, в прошлом, и это, конечно, не так. В прошлом мы страдали, любили, плакали и смеялись, но все это не имеет отношения к настоящему. У настоящего есть собственные вызовы, свои светлые и темные стороны. Но нам не стоит ни проклинать, ни благословлять прошлое за то, что происходит сейчас. Новая любовь ничего не имеет общего со старой, любовь всегда новая.

Я говорю не только со своими попутчиками, но и с самим собой.

– Можно ли остановить мгновение и удержать любовь? Попробовать, конечно, можно, но это верный способ превратить свою жизнь в ад. Я не могу сказать, что двадцать семь лет женат на одной женщине, ведь все эти годы мы постоянно менялись; как знать, возможно, именно поэтому наши отношения стали даже крепче. Я никогда не ждал, что моя жена станет вести себя точно так, как при нашем знакомстве. Она не ищет во мне человека, которого когда-то повстречала. Любовь выше времени, точнее, любовь – это и время и пространство, сосредоточенные в одной-единственной постоянно меняющейся точке. Это и есть Алеф.

– Люди обычно думают иначе. Они хотят, чтобы все оставалось по-прежнему ...

– ... и жестоко за это расплачиваются, – прерываю я говорящего. – Мы никогда не бываем такими, какими нас хотят видеть другие. Мы таковы, какими сами хотим быть. Проще всего винить других. Можно потратить жизнь, посылая проклятья миру, но наши успехи и неудачи целиком зависят от нас самих. Попытки остановить время – напрасная трата энергии.

Поезд внезапно тормозит, и мы все дружно вздрагиваем. Я стараюсь не упустить нить повествования, в надежде, что хоть кто-нибудь меня слушает.

– Вообразите, что наш поезд разогнался и не смог вовремя затормозить; разразилась непредвиденная катастрофа. Все эти мгновения растворятся во времени, словно слезы в дождь, как говорил киборг из «Бегущего по лезвию бритвы». Но растворятся ли? Нет, потому что ничто не исчезает, но все сохраняется во времени. Куда пропал мой первый поцелуй? Затерялся в дальнем уголке сознания? Разрядился в цепочке сошедших на нет электрических импульсов? Мой первый поцелуй жив и поныне, и я никогда его не забуду. Он здесь, со мной. Это часть моего Алефа.

– А как быть с проблемами, которые необходимо решить здесь и сейчас?

– Они коренятся в том, что вы называете «прошлым», и ждут решения в условном «будущем». Они засоряют наш рассудок, мешают идти вперед, не дают сосредоточиться на настоящем. Тот, кто опирается исключительно на свой опыт, обречен решать новые проблемы старыми способами. Мне часто приходится встречать людей, которые чувствуют себя самими собой лишь тогда, когда говорят о своих проблемах. Для них проблемы составляют то, что принято называть «историей жизни».