Текст книги "Мясная муха"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

23

Заходящее солнце освещает лицо Бентона, он все еще стоит у окна.

На какой-то момент повисает неловкая тишина. Кажется, словно воздух мерцает в лучах заката, и Марино трет глаза.

– Я не понял, ты же можешь стать свободным, вернуться домой, снова начать жить, – его голос дрогнул. – Я подумал, ты хоть спасибо мне скажешь за то, что я вообще сюда приперся, что мы с Люси все еще пытаемся придумать что-нибудь, чтобы вытащить тебя отсюда...

– Жертвуя ей? – Бентон поворачивается и смотрит ему в глаза. – Делая из Кей наживку?

Наконец он произносит ее имя, но так спокойно, словно в нем не осталось никаких чувств. Марино не может этого вынести. Он снова трет глаза:

– Наживку? Что...

– Тебе мало того, что этот ублюдок уже с ней сделал? – продолжает Бентон. – Он пытался ее убить.

Бентон говорит о Джее Талли.

– Он не сможет убить ее, сидя за пуленепробиваемым стеклом, в тюрьме строгого режима. – Они снова говорят о разных людях.

– Ты не слушаешь меня, – произносит Бентон.

– Это потому, что ты не слушаешь меня, – по-детски возражает Марино.

Бентон выключает кондиционер и открывает окно. Свежий ветерок касается его горящих щек, он закрывает глаза, вдыхает запах весны. Неожиданно воспоминание о тех днях, когда он был жив, когда был с Кей, всплывает в его памяти, и сердце разрывается от боли.

– Она знает?

Марино проводит рукой по лицу:

– Господи, давление меня доконало. Скачет, словно я градусник какой-то.

– Скажи мне, – Бентон подставляет лицо под свежий поток воздуха, затем снова поворачивается к Марино. – Она знает?

Марино вздыхает.

– Да нет же, черт. Она не знает. И никогда не узнает, если ты сам ей не скажешь. Я бы не смог сказать ей такое, Люси не смогла бы. Видишь, – он вскакивает с дивана, – кое-кто из нас жалеет ее и не может причинить ей такую боль. Представь, что бы она почувствовала, если бы узнала, что ты жив, и тебе на нее наплевать.

Он идет к двери, обуреваемый горем и яростью:

– Я думал, ты будешь мне благодарен.

– Я благодарен тебе. Я знаю, ты хотел как лучше, – Бентон идет за ним. По лицу невозможно понять, что он чувствует. Он обладает просто сверхъестественным умением сохранять самообладание. – Я знаю, ты не понимаешь, Пит. Может, когда-нибудь поймешь. Прощай, Пит. Я не хочу больше тебя видеть. Пожалуйста, не принимай это на свой счет. Ты здесь ни при чем.

Марино дергает ручку двери, чуть не вырывая ее:

– Отлично, пошел ты... Только не принимай это на свой счет.

Они стоят лицом к лицу, словно два человека, сошедшихся в битве, никто из них не хочет делать первый шаг, никто из них не хочет, чтобы другой ушел из его жизни навсегда. Темные глаза Бентона пусты, словно этот человек исчез. Сердце Марино бешено колотится, он осознает, что нет Бентона, которого он знал, и ничто не сможет его вернуть.

Марино придется как-то рассказать об этом Люси. Ему придется признать, что его мечта спасти Бентона, вернуть его Скарпетте, навсегда останется лишь мечтой.

– Это не имеет смысла! – срывается Марино.

Бентон прикладывает указательный палец к губам.

– Пожалуйста, иди, Пит, – тихо говорит он, – это и не должно иметь смысла.

Марино медлит, он стоит на тусклом лестничном пролете, перед квартирой 56.

– Хорошо.

Он нащупывает сигареты и, доставая их, роняет несколько на пол.

– Хорошо... – он хотел произнести имя Бентона, но осекся, наклонился за сигаретами и стал неуклюже подбирать их с пола.

Бентон смотрит на него с порога, не помогая собрать сигареты, не в силах двинуться с места.

– Береги себя, Пит, – ровным голосом говорит Бентон. Ни один мускул не дрогнул на его спокойном лице.

Марино поднимает на него глаза. Он стоит на лестничном пролете. Его брюки цвета хаки порвались, видна белая ткань шортов.

Он не выдерживает:

– Ты что, не понимаешь, ты можешь вернуться!

– Это ты не понимаешь, что мне не к чему возвращаться, – Бентон говорит так тихо, что его едва можно услышать. – Я не хочу возвращаться. А теперь убирайся к чертям из моей жизни и оставь меня в покое.

Он захлопывает дверь и бросается на диван, закрыв лицо руками. Снаружи Марино барабанит в дверь.

– Да, ну тогда наслаждайся своей хорошей жизнью, ты, засранец, – кричит он. – Я всегда знал, что тебе на всех наплевать, и на нее в том числе, чертов псих!

Шум внезапно прекращается.

У Бентона перехватывает дыхание, он тщетно прислушивается. Неожиданная тишина хуже любого шума. Молчание Пита Марино словно проклинает его. Все кончено. Тяжелые шаги его друга удаляются.

– Я умер, – бормочет Бентон, сжимая руками голову.

– Ничего не имеет значения. Я умер. Я Том. Том Хэвиленд. Том Спек Хэвиленд, – он тяжело дышит, его сердце бешено колотится. – Я родом из Гринвича, Коннектикут...

Он поднимается с дивана, подавленный и разбитый, комната становится темной, воздух – тяжелым. Бентон все еще чувствует запах сигарет Марино, и этот запах пронзает его, словно молния. Осторожно подойдя к окну, так, чтобы его не было видно, он наблюдает за Марино, медленно шагающим вдоль погружающейся в сумрак улице.

Тот останавливается, чтобы прикурить, оборачивается и смотрит на невзрачное здание, глазами пытаясь отыскать квартиру 56. Ветер подхватывает дешевые прозрачные занавески, и они вырываются из окна, словно белые призраки.

24

В Польше полночь.

Люси проезжает мимо старых русских грузовиков времен Второй Мировой, иногда ныряет в бетонные туннели и снова выезжает на скоростное шоссе, по бокам обсаженное деревьями. В голове вертится одна единственная мысль – как легко было объявить Рокко Каджиано преступником. Одного ее сообщения оказалось достаточно, чтобы поставить на уши правоохранительные органы стольких стран! Конечно, информация, которую она послала, законная. Рокко Каджиано действительно является преступником, это всем известно. Но до недавнего времени, пока она не получила доказательство хотя бы одного из его преступлений, у нее, как и у любого другого человека, так же заинтересованного в его аресте, были связаны руки. Оставалось лишь тихо его ненавидеть.

Один телефонный звонок.

Люси позвонила в Центральное бюро Интерпола в Вашингтоне. После того как она представилась – естественно, своим настоящим именем – ее соединили с главным офицером связи по имени МакКорд. Потом они проверили, есть ли у них что-нибудь на Рокко Каджиано, но, конечно, ничего не нашли, даже упоминания о том, что этому человеку стоит уделять больше внимания при обысках и проверке на границе и в международных аэропортах.

Сейчас Рокко Каджиано около тридцати пяти. Никогда не привлекался к уголовной ответственности, нажил состояние якобы благодаря своим скандальным адвокатским процессам, но, по сути, огромным богатством и властью он обязан своим настоящим клиентам – Шандонне. Хотя называть их его клиентами неправильно. Они владеют им. Они его прикрывают. Он еще жив только потому, что они этого хотят.

– Проверьте убийство тысяча девятьсот девяносто седьмого года, – сказала Люси МакКорду – Новый год на Сицилии. Журналист по имени Карлос Гуарино. Убит выстрелом в голову, тело сброшено в сточную канаву. Он работал над статьей о Шандонне, кстати, очень рискованное занятие. Незадолго до этого разговаривал с адвокатом, представляющим интересы Жан-Батиста Шандонне...

– Да, да. Я знаю об этом деле. Человек-волк, или как там его называют.

– Он работал в «Пипл» или «Таймс», неважно. Сейчас, я думаю, все знают о серийном убийце Жан-Батисте, – ответила Люси. – Гуарино убили через несколько часов после беседы с Каджиано.

– Потом журналист по имени Эммануэль Ля-Флер, работал на «Ле Монд». Тоже очень неосмотрительно освещал историю Шандонне.

– Почему такой интерес к Шандонне, кроме того, что они злополучные родители Жан-Батиста?

– Организованная преступность. Крупная группировка. Никто не может доказать, что мсье Шандонне возглавляет ее, но это так. Ходят слухи. Журналисты, которые занимаются расследованиями, обычно ослеплены желанием раскопать сенсацию. Ля-Флер также разговаривал с Каджиано за несколько часов до того, как его нашли мертвым в саду недалеко от бывшего замка художника Жана Франсуа Миле. Можете не проверять это имя, он умер сто лет назад.

Люси не шутила. Она никогда бы не поверила, что имя владельца Миле, и этот художник действительно как-то причастен к смерти журналиста.

– Ля-Флер был застрелен в голову из того же пистолета, каким убили Гуарино.

У Люси были еще сведения, которые она получила из письма Жан-Батиста Шандонне.

– Я немедленно перешлю вам письмо, – говорит Люси. Такой обмен информацией был немыслим до того, как в Интерполе появился Интернет.

Но информационная сеть международного полицейского управления отлично защищена различными кодами и паролями. Люси прекрасно это знала. Когда Интерпол начал пользоваться Интернетом, генеральный секретарь сам пригласил Люси попробовать взломать систему. Она не смогла. Ей не удалось взломать первый же пароль, и в душе она злилась на себя за это, хотя меньше всего на свете желала, чтобы у нее получилось.

Генеральный секретарь тогда вызвал ее к себе. Кажется, это его забавляло. Он прочитал ей весь список ее логинов, паролей, а также местонахождение компьютера, с которого она пыталась взломать систему.

– Не волнуйся, Люси. Я не вызову полицию, – сказал он.

– Merci beaucoup, monsieur Хартман, – ответила она ему, зная, что он американец.

Из Нью-Йорка – в Лондон, потом в Берлин, теперь через границу с Польшей. Полиция была начеку, она чувствовала это. Но ее не воспринимали всерьез, молодую американку, путешествующую на взятом напрокат «мерседесе» прохладной весенней ночью. Они определенно не видели в ней террористку. Да, она не представляла угрозы, хотя могла, и было глупо не принимать ее всерьез, купившись на ее молодость, внешность, национальность и улыбку, которая способна стать мягкой и пленяющей, по желанию.

Люси достаточно умна, чтобы не носить с собой оружие. Ей хватит и полицейской дубинки, если она попадет в неприятности. Нет, не с полицией, а с каким-нибудь придурком на дороге, который захочет ограбить или напасть на нее. Провести полицейскую дубинку в Германию было легко. Люси воспользовалась старым способом, который еще никогда не подводил: положила оружие в косметичку, заполненную всякой всячиной (щипцы для завивки волос, расческа, фен и так далее), она отправила все это в посылке в маленький дешевый отель, расположенный рядом с аэропортом. На одно из ее вымышленных имен в отеле была заказана и оплачена комната. Люси взяла напрокат машину, приехала туда, забрала у портье посылку, навела небольшой беспорядок в комнате и повесила табличку «Не беспокоить». Через полчаса она снова сидела в машине.

Если для задания необходимо оружие посерьезнее, то пистолет и запасные магазины к нему засовываются в якобы потерянный багаж, перевязанный прозрачной пленкой, его доставляет в отель один из помощников Люси, специально переодетый для этой роли. У нее много помощников, но большинство из них ее никогда не видели, только основная группа знает Люси. У нее есть они, у них есть она. Этого достаточно.

Она вытаскивает сотовый и нажимает повтор.

– Я еду, – говорит она, как только Руди Мазл берет трубку. – Буду через час, если не сильно гнать.

– Не гони.

На другом конце провода слышен шум работающего телевизора.

Люси смотрит на спидометр – около восьмидесяти миль в час. Может, она и ведет себя иногда вызывающе, но такую глупость не совершит. Сейчас, когда она направляется в один из портовых городов Польши, в самый знаменитый, но и самый опасный, проблемы с полицией ни к чему. Американцы редко посещают Щецин. Да и с чего бы им сюда ехать? Явно не в качестве туристов, если только они не хотят увидеть близлежащие концлагеря. Вот уже много лет немцы перехватывают иностранные суда, направляющиеся в порт Щецин, этим они каждый день крадут бизнес у города, разрушенного безработицей и экономическим застоем, продолжая уничтожать то, что было когда-то жемчужиной культуры.

Прежняя слава не вернулась к городу после Второй Мировой, когда Гитлер приказал стереть Польшу с лица земли и уничтожить ее народ. Здесь невозможно заработать на нормальную жизнь. Мало кто знает, что значит жить в хорошей квартире, иметь хорошую машину, носить хорошую одежду, покупать книги, ездить в отпуск. Говорят, что только у русской мафии и различных криминальных группировок есть деньги в Польше. Это правда, за некоторым исключением.

Люси внимательно смотрит на дорогу, ее улыбка исчезает, зрачки сужаются.

– Впереди свет фар. Мне это не нравится, – говорит она в трубку. – Кто-то останавливается, – она сбавляет скорость. – Прямо посреди дороги. Не могли у обочины встать?

– Не останавливайся. Объезжай их, – говорит Руди.

– У них лимузин сломался. Странно видеть здесь американский лимузин.

Люси объезжает белый «линкольн», заметив, как водитель и пассажир вылезают из машины. Люси с трудом подавляет в себе желание остановиться и помочь.

– Вот черт, – раздраженно произносит она.

– Даже не думай об этом, – предупреждает Руди, отлично зная своего рискового напарника и ее вечное желание спасти мир.

Люси прибавляет скорость, и лимузин с незадачливыми пассажирами сливается с ночным пейзажем позади.

– В такой час в фойе никого. Ты же знаешь, куда едешь, – напоминает он.

Нельзя допускать ошибок.

Люси несколько раз смотрит в зеркало заднего вида, вдруг лимузин ее преследует? Это было бы серьезной проблемой. Ее сердце сжимается. А вдруг этим людям действительно нужна была помощь? Она оставила их одних посреди трассы, в них запросто может въехать какой-нибудь грузовик.

На секунду она задумывается, не повернуть ли обратно? Она бы развернулась, если бы это была потерявшаяся собака, или черепаха, переползавшая дорогу. Она всегда останавливается, если дорогу перебегает белка или бурундук, выходит посмотреть, все ли в порядке с птицей, врезавшейся случайно в лобовое стекло. Но люди – это другое дело. Она не может рисковать.

– Ты не пропустишь «Рэдиссон», – говорит Руди. – Только не паркуйся на стоянке для автобусов, они этого не любят.

Он шутит. И речи быть не может о том, чтобы Люси припарковала машину возле гостиницы.

25

Флорида, Дэлрей-Бич. Шесть часов вечера. Кей Скарпетта отворачивается от окна, решив поработать еще часок, пока не спадет жара.

В последнее время она безошибочно угадывает час, когда приходит прохлада, когда можно выйти в сад, проверить фруктовые деревья или пройтись до пляжа. Ее, казалось бы, бесполезные расчеты и наблюдения за движением солнца позволяют ей верить, что она все еще контролирует свою жизнь.

Нынешнее место обитания Скарпетты всего лишь в часе езды от ее родного города, Майами, – желтый двухэтажный домик, довольно скромный по ее меркам. Белая шаткая ограда, капризный водопровод и телефон, старенький кондиционер. Иногда на кухне от стены отлетает плитка, а вчера в ванной отскочил вентиль от крана с холодной водой. Для того чтобы приспособиться к такой жизни, ей пришлось перечитать много книг по ремонту, зато теперь она может многое сделать сама. Следя за тем, чтобы дом окончательно не развалился, Скарпетта старается не думать о прошлой жизни, прошлой работе, за сотню миль отсюда. Прошлое умерло, а смерть – просто одна из форм существования. Это ее кредо, и время от времени она в это верит.

Земное время – всего лишь возможность развиваться. Потом люди двигаются дальше, другими словами, пересекают черту – понятие, которое само по себе не ново для Скарпетты, но она не тот человек, чтобы поверить во что-то, тщательно все не проверив. После долгих размышлений она пришла к довольно простым выводам о вечности: добрые и злые люди существуют всегда, жизнь – это энергия, а энергию невозможно создать или уничтожить, она может быть только переработана. Поэтому добро и зло есть и будут вечно. Скарпетта не верит ни в ад, ни в рай, она больше не ходит в церковь, даже по праздникам.

– Что случилось с твоим чувством долга? – как-то на Рождество спросила ее Люси. Они делали коктейль из взбитых яиц, сахара и рома, а поход в церковь даже не стоял на повестке дня.

– Не могу принимать участие в том, во что больше не верю, – ответила Скарпетта, потянувшись за свежими мускатными орехами. – Особенно если я больше с этим не согласна, что еще хуже, чем потерять веру.

– Во что? Ты говоришь о католицизме или о Боге?

– О политике и власти. Я могу с закрытыми глазами увидеть, что в них нет ничего живого, и этот запах... запах смерти. Они пропитаны им насквозь.

– Спасибо, что сказала, – произнесла Люси. – Может, мне лучше выпить неразбавленного рома? Сырые яйца меня что-то не привлекают.

– Не привередничай, – Скарпетта налила в стакан Люси коктейль, добавив немного мускатного ореха. – Пей, пока не пришел Марино. Потом ничего не останется.

Люси улыбнулась. Единственное, что может заставить ее заткнуть нос – это запах детских пеленок. По сравнению с ним смрад разлагающегося тела с кишащими на нем трупными мухами – просто благовоние. А таких тел Люси видела немало, учитывая специфику их с тетей профессий.

– Это значит, что ты больше не веришь в вечность? – спросила Люси.

– Я верю в нее больше, чем когда-либо.

Большую часть жизни Скарпетта заставляла мертвых говорить. Языком болезней, различных травм, ранений, которые можно было истолковать с помощью науки или собственного опыта, иногда дедукции, порой граничащей с интуицией – в этом заключался ее дар. Но люди меняются, и Скарпетте пришлось признать, что даже после смерти мертвые не оставляют этот мир, продолжая существовать в сердцах людей, оставшихся на земле, и влиять на их жизни. Она скрывает это убеждение от своих недоброжелателей и, конечно, не упоминает о нем ни в лекциях, ни в интервью, ни в суде.

– Я слышала по телевизору, что человек умирает и пересекает черту, что-то в этом роде, – заметила Люси, пробуя коктейль. – Не знаю. Это довольно интересно. С возрастом у меня становится все меньше уверенности в некоторых вещах.

– Я заметила твой своеобразный процесс старения, – ответила Скарпетта. – В тридцать у тебя начнутся видения, и ты увидишь ауры. Будем надеяться, у тебя нет артрита.

Разговор происходил в старом доме Скарпетты, в Ричмонде. Это была каменная крепость, которую Скарпетта обустраивала с большой любовью, не жалея денег на мебель из дорогого дерева, прочные двери, отштукатуренные стены. Интерьер кухни и кабинета был тщательно продуман, начиная с микроскопа в кабинете и заканчивая изысканной газовой плитой на кухне.

Жизнь была прекрасна. Потом все изменилось и уже никогда не будет как раньше. Все пошло не так. Все было испорчено, потеряно навсегда. Три года назад ее жизнь катилась в пропасть. Скарпетта ушла с должности председателя Национальной Ассоциации судмедэкспертов, и губернатор Виргинии собирался ее уволить. Однажды ей пришлось снимать со стен своего кабинета рамки с рекомендациями, благодарностями, званиями. Теперь все это пылится где-то в коробках. До катастрофы Скарпетта была безупречно умна, совершенно уверена в своих знаниях, своей правоте, способности докопаться до любых ответов. Для некоторых она стала легендой в правоохранительных органах и системе уголовного права, другие продолжали считать ее холодной и высокомерной. Теперь же из всех ее подчиненных осталась только Роза, секретарь, которая переехала с ней во Флориду, объяснив это своим желанием уйти на пенсию и поселиться на западе Палм-Бич.

До сих пор Скарпетта не может забыть Бентона Уэсли. Несколько раз она пыталась встречаться с другими мужчинами, которые вроде прекрасно ей подходили, но каждый раз сбегала. Их прикосновения были так непохожи на его, они только воскрешали образы, которые она старательно пыталась забыть. Образы аварии, пожара, его искалеченного тела. Не стоило читать отчет о вскрытии... Нет, она должна была это сделать. Зачем она развеяла его прах? Так было нужно. Скарпетта думает об этом постоянно. Все кончено, действительно кончено, твердит она себе, вспоминая серый пепел в своих руках. Она вернула Бентона воздуху, морю, которое он так любил.

Скарпетта бредет из кухни с кружкой горячего кофе, в который раз подогретого в микроволновке.

– Вам что-нибудь принести, доктор Скарпетта? – голос Розы раздается из второй спальни, которая служит ей кабинетом.

– Ничего не поможет, – шутит Скарпетта, направляясь к ней.

– Чепуха, – любимое возражение Розы. – Я много раз говорила, если бы вы стали работать на себя, только добавили бы себе хлопот и головной боли. У вас и так забот хватает.

– Не это ли я тебе говорила, когда ты захотела переехать сюда со мной?

Роза отрывается от своего отчета, наблюдая за тем, как в комнату неторопливо входит бульдог Скарпетты и плюхается на пол. Она сидит за компьютером, исправляя отчет о вскрытии. Мозг, пробел, 1200 грамм, в пределах допустимых размеров. Снова опечатка. Стук пальцев по клавиатуре напоминает Скарпетте азбуку Морзе.

– Ко мне, Билли-Билли, – весело зовет она.

Пес поднимает голову, устремляя на нее любопытный взгляд.

– Его зовут Билли, – напоминает Роза. – Если вы постоянно будете называть его Билли-Билли, он подумает, что у него раздвоение личности или что он живет с эхом.

– Ко мне, Билли-Билли.

Бульдог лениво встает с пола. Снова раздается стук клавиш.

На Розе костюм персикового цвета, как всегда, шерстяной. Даже в такую жару она предпочитает надевать строгую одежду с длинными рукавами, когда выходит на улицу, чтобы полить цветы, собрать лаймы или выловить лягушат из бассейна. Роза гордая женщина, за ее кажущимся высокомерием скрывается хрупкая и мягкая натура. Из уважения к себе и своему боссу, Скарпетте, она тщательно следит за тем, чтобы каждый день ее одежда была чистой и выглаженной.

Розе и самой в душе нравится, что ее стиль немного устарел. Некоторые из своих вещей она носила, еще когда начинала работать у Скарпетты, примерно десять лет назад. Прическа Розы тоже не изменилась с тех пор, она завязывает волосы в пучок и наотрез отказывается красить их, чтобы скрыть седину. Для ее возраста у нее прекрасная фигура. Даже сейчас, в шестьдесят семь, мужчины находят ее привлекательной, но со дня смерти мужа Роза ни с кем не встречалась. Скарпетта видела, как она флиртовала только с одним человеком – Питом Марино. Конечно, не всерьез, но это продолжалось с тех самых пор, как Скарпетту назначили главным судмедэкспертом в Виргинии. Кажется, что это происходило в прошлой жизни.

Билли тяжело дышит, высунув язык. Ему еще нет года, он белый, только на спине длинная коричневая полоска. Он сидит у ног Скарпетты, заискивающе смотрит ей в глаза.

– У меня нет...

– Не произносите это слово! – восклицает Роза.

– Я не собиралась. Я хотела сказать его по буквам.

– По буквам он уже тоже понимает.

Билли знает слова пока и угощение. Он также может различать нет и сидеть, но чаще всего притворяется, что не знает их. Упрямство присуще его породе.

– Лучше тебе перестать это жевать, понял? – предупреждает его Скарпетта.

В последнее время Билли полюбил грызть двери и плинтуса, особенно в комнате Скарпетты.

– Это не твой дом, и мне придется оплачивать тут ремонт, когда мы уедем, – грозит пальцем Скарпетта.

– Было бы еще хуже, если бы это был твой дом, – говорит псу Роза.

Он продолжает смотреть на Скарпетту, виляя хвостом.

– Со счетами я разобралась, – Роза протягивает Скарпетте свежую корреспонденцию. – Есть несколько личных писем, журналы и все такое. А это от Люси.

Она показывает большой конверт, на котором маркером аккуратно выведено имя Скарпетты, обратный адрес – офис Люси в Нью-Йорке – тоже написан маркером. На конверте крупными буквами помечено – «Лично». Давняя привычка Скарпетты – смотреть на почтовые штемпели, в этот раз они довольно необычные.

– У ее округа не такой почтовый код, – говорит она. – Люси всегда отправляет все по электронной почте. Так быстрее. Она не пишет обычных писем, последний раз это было еще в колледже.

Роза, похоже, не придает этому большого значения.

– Поверхностный человек верит в удачу или в обстоятельства. Сильный человек верит в причину и следствие, – цитирует она Ральфа Уолдо Эмерсона. Это одна из ее любимых цитат.

Роза встряхивает конверт.

– Кажется, ничего опасного, – дразнит она. – Если у вас опять приступ паранойи, я могу открыть сама, но тут написано «Лично»...

– Ладно, – Скарпетта берет письмо Люси и остальную корреспонденцию.

– Доктор Ланье из Батон-Руж оставил вам сообщение, – Роза снова начинает стучать по клавишам. – Это касается дела Шарлотты Дард. Он сказал, что в понедельник вы получите все материалы. Казался взволнованным. Просил срочно звонить, если вы что-то выясните.

Она поднимает глаза на своего босса, ее взгляд всегда напоминает Скарпетте взгляд учительницы, которая вот-вот задаст какому-нибудь недотепе-ученику коварный вопрос.

– Думаю, что с этим делом не все так однозначно. Это не простая передозировка.

Скарпетта чешет Билли за ухом:

– Причина ее смерти не такая явная. Это плохо. Еще хуже то, что дело восьмилетней давности.

– Не понимаю, почему это вдруг стало так важно, неужели им больше нечем заняться? Если я не ошибаюсь, у них там и без того забот хватает с этими загадочными убийствами и похищениями.

– Я тоже не могу понять, почему он этим интересуется, – отвечает Скарпетта. – Но факт остается фактом, и я обязана сделать все, что в моих силах.

– Потому что больше некого позвать.

– Можно позвать меня, правда, Билли-Билли?

– В общем, доктор Эхо, вот что я вам скажу. Этот следователь что-то не договаривает.

– Лучше бы ему этого не делать, – замечает Скарпетта, выходя из комнаты.