Текст книги "Мясная муха"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

74

Звук шагов в коридоре затихает.

Жан-Батист снова садится на кровать, на коленях у него лежит пачка белых листов бумаги. Он начинает сочинять очередную поэтическую фразу, извлекает ее из своего уникального мозга, словно победоносный красный флаг, который развевается в такт движениям ручки по бумаге. Его душа переполнена поэзией. Как просто создавать из слов образы, идеи, исполненные глубокого смысла, вращающиеся в идеальном ритме, как просто.

Вращающиеся в идеальном ритме. Он снова и снова выписывает эти строки своим изящным каллиграфическим почерком, сильно нажимая на шариковую ручку.

Кружащиеся в идеальном ритме.

Так лучше, – думает он, и снова ведет ручкой по бумаге, подчиняясь своему внутреннему ритму.

Он может писать быстрее, медленнее, сильнее или слабее нажимая на ручку, в зависимости от музыки в крови, которую вызывает в нем каждое совершенное убийство.

– Кружащиеся, – снова начинает он. – Mais поп.

Все кружится в идеальном ритме.

– Mais поп.

"Дорогой Рокко, – решает написать Жан-Батист, – вряд ли ты сказал какому-нибудь чужаку, что будешь в Польше. Ты слишком труслив".

"Но кто же тогда? Может, Жан-Поль, – пишет он своему мертвому адвокату.

– Эй, Волосатик! У меня тут радио работает, – кричит Зверь. – Ох, жаль, что ты этого не слышишь. Знаешь, что? Опять про твоего адвоката говорят. Еще одна свежатинка, новость прямо с пылу, с жару. Он оставил записку, слышишь? Написал, его убило то, что ты был его клиентом. Понял?

– Заткнись, Зверь.

– Достал уже, Зверь.

– Шуточки у тебя тупые, приятель.

– Я хочу курить! Почему, черт возьми, мне не разрешают курить?!

– Это вредно для здоровья, придурок.

– Курение тебя убьет, тупица. Даже на пачке написано.

75

Диета Аткинса отлично подходит Люси, она никогда особо не любила сладкое и спокойно может отказаться от макарон и хлеба.

Самая ощутимая жертва, которую ей приходится приносить ради диеты – отказ от пива и вина, что, собственно, она сейчас и делает, сидя в квартире Берген в районе Западного Центрального парка.

– Не буду тебя заставлять, – Берген возвращает бутылку «Пино-Грижо» в холодильник. – Мне, пожалуй, тоже лучше отказаться от этого, а то после него я уже не могу объективно представлять себе реальность, – произносит она, стоя посреди великолепной кухни с мебелью из каштана и гранитной отделкой.

– Я бы на твоем месте отказалась только после того, как начала бы забывать определенные вещи, – говорит Люси. – Мне как раз это сейчас и нужно.

Когда Люси была у нее последний раз, месяца три назад, муж Берген напился, и они с Люси начали спорить, после чего Берген попросила Люси уйти.

– Все, забыли, – улыбаясь, произносит Берген.

– Его же нет дома, правильно? – осторожно спрашивает Люси. – Ты сказала, что мне можно зайти.

– Я бы стала тебя обманывать?

– Ну... – дразнит ее Люси.

Обмениваясь этими милыми репликами, они обе представляют, что бы случилось. В тот вечер цивилизованного общения, на которое надеялась Берген, приглашая Люси, не получилось. Она действительно опасалась, как бы они не подрались. Выиграла бы, конечно, Люси.

– Он меня ненавидит, – Люси достает из заднего кармана джинсов свернутый листок бумаги.

Берген не отвечает. Наполнив два пивных стакана минеральной водой, она возвращается к холодильнику за блюдцем с кусочками лайма. Даже в дружеской обстановке, в белом хлопковом спортивном костюме и носках, Берген остается какой-то далекой, слишком официальной.

Люси чувствует себя немного неуютно, и засовывает листок обратно в карман.

– Думаешь, мы когда-нибудь сможем общаться так же непринужденно? – спрашивает она. – Все не так, как прежде...

– Все не может быть, как прежде.

Зарплата прокурора слишком мала. Муж Берген – настоящий вор в законе, может, он чем-то и лучше Рокко Каджиано, но суть одна.

– Серьезно, когда он придет? Потому что если скоро, то я лучше пойду, – Люси смотрит на Берген.

– Если бы он собирался скоро прийти, я бы не пригласила тебя. У него собрание в Скотсдейле. Скотсдейл, Аризона. Это в пустыне.

– С пресмыкающимися и кактусами. Там ему самое место.

– Перестань, Люси, – произносит Берген. – Мой неудавшийся брак не имеет отношения ко всем тем ужасным мужчинам, которых твоя мать приводила домой, когда ты была подростком. Мы это уже обсуждали.

– Я просто не понимаю, почему...

– Пожалуйста, не начинай. Прошлое есть прошлое, – вздыхает Берген, убирая бутылку «Сан-Пелегрино» в холодильник. – Сколько раз можно повторять.

– Да, прошлое есть прошлое. Тогда давай поговорим о том, что имеет значение сейчас.

– Я никогда не говорила, что это не имело... не имеет значения, – Берген входит в гостиную со стаканами. – Хватит. Ты здесь. Я рада, что ты здесь. Поэтому давай не будем, ладно?

Из окна открывается вид на Гудзон, эта сторона дома считается менее привлекательной, чем противоположная, оттуда виден парк. Но Берген любит воду. Она любит смотреть, как разгружают корабли в доках. «Если бы мне нужны были деревья, – говорила она Люси, – я бы не поселилась в Нью-Йорке». «Если ты любишь воду, – возражала обычно Люси, – Нью-Йорк – тоже не самое подходящее место».

– Отличный вид. Неплохой для дешевой стороны дома, говорит Люси.

– Ты невыносима.

– Я знаю, – отвечает Люси.

– Как бедный Руди с тобой уживается?

– Понятия не имею. Думаю, он просто любит свою работу.

Люси садится на кожаный диван, скрестив ноги. Ее мускулы живут, кажется, своей жизнью, откликаясь на каждое движение и нервный импульс. Люси не задумывается над тем, как выглядит, а постоянные физические тренировки помогают ей выпускать пар.

76

Жан-Батист вытягивается на тонком шерстяном одеяле, которое он усердно сосет каждую ночь.

Облокотившись на холодную каменную стену, Жан-Батист решает, что Рокко не умер, он не поддастся на очередную манипуляцию, хотя сам не может понять ее смысл. Ну конечно, страх. За этим стоит его отец. Он предупреждает Жан-Батиста, что за предательство полагается страдание и смерть, даже если предатель – сын могущественного месье Шандонне. Предупреждение.

Жан-Батисту лучше молчать, теперь, когда он приговорен к смерти.

Ха.

Каждый день и каждый час враг пытается заставить Жан-Батиста страдать и умереть.

Молчи.

Не буду, если захочу. Ха! Вот он я, Жан-Батист, правящий смертью.

Он мог бы с легкостью себя убить, свернув простынь и привязав шею к стальной ножке дивана. Люди многого не знают о повешении. Не требуется никакой высоты, только правильное положение – например, сесть на пол, скрестив ноги, изо всех сил наклониться вперед, чтобы увеличить давление в кровеносных сосудах. Через секунду человек теряет сознание, потом умирает. Жан-Батист не испугался бы сделать это, ведь убив себя, он просто переступит черту, и с этого момента им станет управлять душа.

Но Жан-Батист не стает заканчивать земную жизнь таким образом. Сейчас он полон ожиданий и надежд. Он с радостью покидает пределы камеры, и его душа переносится в будущее, он представляет, как сидит за пуленепробиваемым стеклом, наблюдает за доктором Скарпеттой и с жадностью поглощает все ее существо, освобождает ее великолепие, проникает в ее чудесный замок и поднимает молоток, чтобы размозжить ей голову. Она лишила себя восторга, лишила Жан-Батиста своей крови. Теперь, осознав какую глупость совершила, Скарпетта придет к нему униженная и любящая. Она лишила себя радости, искалечила его, сожгла ему глаза формалином, веществом мертвых. Скарпетта вылила это ему в лицо, ядовитая жидкость моментально лишила его магнетизма и заставила его тело испытать адскую боль.

Мадам Скарпетта теперь будет вечно поклоняться его духу. Его высшее существо распространит свое превосходство на всех людей во вселенной, как писал под псевдонимом Джентльмен из Филадельфии Эдгар По. На самом деле, автором является Эдгар По. Невидимый посланник, дух По, явился Жан-Батисту, когда тот лежал в бреду в госпитале Ричмонда. Именно в Ричмонде вырос По, его душа осталась там.

Он сказал Жан-Батисту: «Прочти мои вдохновенные работы, и ты отринешь разум, друг мой. Ты будешь движим силой, никакая боль и внутренние переживания не помешают тебе».

Страница пятьдесят шесть и пятьдесят семь. Конец ограниченного развития логики. Нет больше болезней и всевозможных жалоб. Только внутренний голос и чудесное свечение.

– Кто здесь?

Волосатая рука Жан-Батиста начинает двигаться быстрее под одеялом. От обильного потоотделения вонь становится нестерпимой, он кричит от ярости и обиды.

11

Берген садится напротив на диван, Люси снова достает из кармана сложенный листок бумаги.

– Полицейские отчеты и отчет о вскрытии, – говорит Люси.

Взяв компьютерные распечатки, Берген быстро, но тщательно их просматривает.

– Состоятельный американский адвокат, часто бывал в Щецине по делам и останавливался в гостинице «Рэдиссон». Выстрелил себе в голову, в правый висок, из мелкокалиберного пистолета. Одет, на ковре найдены испражнения, уровень алкоголя в крови 2,6 промилле, – она смотрит на Люси.

– Для такого алкоголика, как он, – говорит Люси, – это, наверное, ничто.

Берген читает дальше. Отчеты составлены очень детально, упоминается пустая бутылка из-под шампанского, полупустая бутылка водки, испачканные испражнениями трусы, штаны, полотенца.

– Похоже, ему стало плохо. Так, – продолжает Берген. – Две с половиной тысячи долларов наличными в носке в нижнем ящике комода. Золотые часы, золотое кольцо, золотая цепочка. Никаких следов ограбления. Никто не слышал выстрел, или, по крайней мере, никто о нем не докладывал.

– Обслуживание номеров. Стейк, запеченный картофель, салат из креветок, шоколадный торт, водка. Кто-то, не могу произнести имя, из персонала на кухне говорит, что Рокко заказал ужин примерно в восемь часов вечером двадцать шестого, но он не уверен. Происхождение шампанского неизвестно, но такой сорт в гостинице есть. На бутылке никаких отпечатков, кроме отпечатков самого Рокко... Комнату тоже проверили, обнаружили пистолет и магазин с патронами, все отпечатки принадлежат Рокко. На руках обнаружены остатки пороха, бла-бла-бла. С отчетом они постарались на славу, – она поднимает глаза на Люси, – я еще даже половину не прочитала.

– Как насчет свидетелей? – спрашивает Люси. – Есть что-нибудь подозрительное?

– Нет, – Берген листает страницы. – Отчет о вскрытии... ого, заболевание сердца и печени, почему это меня не удивляет? Атеросклероз и так далее... Смертельная рана от выстрела с рваными краями. Смертельная рана – твоя тетя была бы вне себя. Ты знаешь, она не выносит, когда говорят, что человек умер моментально. Никто не умирает моментально, да, Люси? – Берген смотрит на Люси поверх очков. – Как ты думаешь, Рокко умер за секунду, минуту, или, может, за час?

Люси не отвечает.

– Его тело нашли в девять пятнадцать утра двадцать восьмого апреля... – Берген озадаченно смотрит на Люси. – К тому времени он пролежал там менее сорока часов. Даже двух дней не прошло, – она хмурится. – Тело найдено... сотрудником ремонтной службы, каким-то... Не могу выговорить имя.

Высокая степень разложения... Обилие личинок, – она перестает читать. – Это слишком высокая степень разложения для тела, пролежавшего в относительно прохладной комнате всего сорок часов.

– Прохладной? Там указана температура? – Люси наклоняется, чтобы заглянуть в распечатанный отчет, который она не смогла перевести.

– Здесь говорится, что окно было приоткрыто, температура в комнате 19 градусов, регулятор температуры стоял на 22, но погода была прохладная, днем всего 15, а ночью где-то 12. Дождь... – Берген хмурится. – Начинаю забывать французский, так... Никаких других версий, кроме самоубийства. Ничего необычного в отеле не происходило в день, когда Рокко заказал ужин, если тот парень из ресторанного обслуживания правильно вспомнил число, так... – она пробегает глазами отчет. – Проститутка устроила сцену в фойе. Есть описание. Очень интересно. Хотела бы я допросить ее.

Берген снова смотрит на Люси.

– Ну что ж, – произносит она тоном, от которого Люси становится не по себе, – мы все знаем, что время смерти может ввести в заблуждение кого угодно. Получается, что полиция не уверена ни в точной дате, ни, тем более, времени, когда Рокко заказал ужин. Очевидно, они не регистрируют заказы в компьютере.

Берген наклоняется вперед, Люси знаком этот взгляд, и она начинает нервничать.

– Может, позвонить твоей тете, пусть попробует определить время смерти. Или позвонить нашему другу, детективу Марино, спросить, что он думает по поводу этой проститутки в фойе? Описание похоже на тебя. Только та была иностранкой, возможно, русской.

Поднявшись с дивана, Берген подходит к окну и выглядывает на улицу. Она качает головой и проводит рукой по волосам. Когда Берген поворачивается, ее взгляд кажется непроницаемым, словно его защищает невидимая пленка, которой она прикрывается каждый день и каждый час в своей жизни.

Допрос начался.

78

Точно так же Люси могла находиться в зале заседаний на четвертом этаже офиса окружного прокурора, могла так же смотреть в пыльные окна на старые обшарпанные дома внизу. А Берген попивала бы черный кофе из пластикового стаканчика, как делала всегда, на всех допросах, которые видела Люси.

А она видела немало, по разным причинам. Люси знает, когда этот механизм в Берген начинает закипать, как изменяется, усиливается или уменьшается его сила, пока она, словно охотник, преследует, настигает и, наконец, набрасывается на обвиняемого или свидетеля, дающего ложные показания. Сейчас весь этот механизм направлен на Люси, и она испытывает ужас и облегчение одновременно.

– Ты только что вернулась из Берлина, где брала напрокат черный «мерседес», – говорит Берген. – Обратно в Нью-Йорк с тобой летел Руди, по крайней мере, я полагаю, что Фредерик Муллинз, предположительно, твой муж, был никто иной, как Руди. Он летел с тобой «Люфтганзой», а потом «Британскими авиалиниями». Вы хотите спросить, как я все это узнала, миссис Муллинз?

– Отвратительное прикрытие, наверное, самое худшее из всех, что у меня были, – сдается Люси. – Я имела в виду имя. То есть... – она начинает смеяться.

– Отвечай на вопрос. Расскажи мне об этой миссис Муллинз. Зачем она ездила в Берлин? – лицо Берген непроницаемо, словно железная маска, а страх, который сначала читался в глазах, уступил место гневу. – У меня есть ощущение, что мне не понравится то, что я услышу.

Люси смотрит на свой запотевший стакан, на поверхности в пузырьках плавает кусочек лайма.

– Обратный билет и квитанция на аренду машины были в твоей сумке, которая, как всегда, открытая, лежала на столе, – говорит Берген.

Люси молчит. Она отлично знает, что Берген ничего не упускает из виду, даже если это ее не касается.

– Может, ты хотела, чтобы я их увидела?

– Не знаю. Я не думала об этом, – тихо отвечает Люси.

Берген наблюдает за тем, как по реке буксир тянет какой-то лайнер.

Люси нервно опускает с дивана ноги.

– Итак, Рокко Каджиано совершил самоубийство. Полагаю, вы с ним нигде случайно не столкнулись, пока ты была в Европе? Не могу утверждать, что вы были именно в Щецине, хотя знаю, что многие кто едет именно в эту часть северной Польши, точно так же, как вы с Руди, летят сначала в Берлин.

– У тебя блестящее будущее в прокуратуре, – произносит Люси, не поднимая глаз. – Я бы в жизни не смогла выдержать твой допрос.

– Господи, даже не хочу себе этого представлять. Итак, мистер Каджиано, бывший адвокат мистера Жан-Батиста мертв, с пулей в голове. Полагаю, ты рада.

– Он собирался убить Марино.

– Кто тебе сказал? Рокко или Марино?

– Рокко, – признается Люси.

Она зашла слишком далеко, но теперь уже поздно, ей нужно выговориться.

– В гостиничном номере, – добавляет она.

– Боже мой.

– Так было нужно, Хайме. Это то же самое что... Что солдаты делали в Ираке, понятно?

– Нет, непонятно, – качает головой Берген. – Как ты могла пойти на такое?

– Он хотел умереть.

79

Люси рассматривает самый красивый персидский ковер, который она когда-либо видела. Она часто приходила сюда, давно, в прошлом, когда у них с Берген были совсем другие отношения.

Они стоят друг напротив друга в разных концах гостиной.

– Трудно представить тебя одетой, как проститутка, и спорящей с каким-то пьяным мужиком, – продолжает Берген. – Плохая работа, Люси.

– Я совершила ошибку.

– Да уж.

– Мне нужно было вернуться за полицейской дубинкой, – говорит Люси.

– Кто из вас нажал на курок?

Этот вопрос приводит Люси в ужас. Она не хочет вспоминать.

– Рокко хотел убить Марино, собственного отца, – снова повторяет Люси. – Собирался прикончить его, когда Марино поедет на рыбалку. Рокко хотел умереть. Он сам себя убил, что-то вроде того.

Берген выглядывает в окно, стискивает руки.

– Он сам убил себя, что-то вроде того. Вы что-то вроде убили его. Что-то вроде мертв. Что-то вроде лжесвидетельства.

– Так было нужно.

Берген не хочет об этом слышать, но у нее нет выбора.

– Правда, нужно.

Берген молчит.

– Он был в розыске. Он был уже приговорен к смерти. Шандонне нашли бы его, и ему бы не поздоровилось.

– О да, убийство из милосердия, – наконец произносит Берген.

– Это то же самое, что наши солдаты делали в Ираке.

– Убийство ради мира во всем мире, ура!

– Дни Рокко были сочтены.

– Конечно, какая разница, он уже был мертв, Люси.

– Пожалуйста, перестань издеваться.

– Мне что, тебя поздравить? – продолжает Берген. – Ты еще и меня в это втянула, потому что теперь я все знаю. Я. Все. Знаю, – повторяет она, выделяя каждое слово. – С ума сойти! Господи, я сидела тут, – она поворачивается лицом к Люси, – и как дура переводила тебе эти чертовы отчеты. С таким же успехом ты могла заявиться ко мне в офис и признаться в убийстве, а я бы ответила: «Не беспокойся, Люси. Мы все совершаем ошибки», или «Это произошло в Польше, там не моя юрисдикция, поэтому все в порядке», или «Расскажи мне все, если тебе станет от этого легче». Видишь, я с тобой даже не могу быть настоящим окружным прокурором. Когда мы одни, в моей квартире – это не работа, Люси.

80

– Жидкость, белая, словно свет, искрящаяся. Страница сорок семь! Кто здесь!

– Господи боже! – в окошке, словно вспышка, появляются глаза, на этот раз другие.

Жан-Батист чувствует тепло взгляда, но это тепло слабое, тепло тлеющего угля.

– Шандонне, черт возьми, заткнись! Уже достал своими номерами страниц, меня тошнит от тебя. Ты что, книгу прячешь? – взгляд быстро, словно искра, скользит по камере. – И вынь, наконец, руку из штанов, Мини-член!

– Мини-член, Мини-член, – раздается, словно из ада, зловещий смех Зверя.

Однажды Жан-Батист был в шести метрах от него. Это расстояние от окошка в камере до зоны отдыха на первом этаже.

Заключенному с привилегиями разрешается часовая прогулка по прямоугольной клетке с деревянным полом и проволочным ограждением, словно в зоопарке. Там совершенно нечего делать, можно только бросать кольца или просто бродить по ней. Чтобы пройти милю, по подсчетам Жан-Батиста, нужно сделать семьдесят кругов. Но ему разрешен лишь один час прогулки в неделю. Обычно он бегает по кругу, равнодушный к злобным шуточкам заключенных и к их пристальным, обжигающим взглядам. Эти прогулки – единственная возможность поговорить и увидеть друг друга, хоть на расстоянии. Многие из этих разговоров довольно дружелюбные и даже смешные. Жан-Батиста не волнует, что с ним дружелюбно никто не разговаривает, а веселятся все, в основном, издеваясь над ним.

Он знает о Звере все. Хоть этот заключенный не из примерных, у него есть привилегии – ежедневные прогулки и, конечно, радио. Впервые Жан-Батист в полной мере ощутил присутствие Зверя, когда двое охранников вели того к прогулочной зоне. Жан-Батист почувствовал тогда всю нездоровую энергию Зверя, направленную на его камеру.

Настало время смотреть, и волосатое лицо Жан-Батиста появляется в окошке. Однажды Зверь может пригодиться.

– Смотри, придурок! – Зверь снимает рубашку и показывает мускулистые руки, сплошь покрытые татуировками. Он ложится на пол и начинает отжиматься на одной руке. Лицо Жан-Батиста исчезает, он тщательно изучил Зверя, его мускулистое тело со светлыми волосами на груди. Зверь привлекательный мужчина, опасно привлекательный, с широкими скулами, красивыми зубами, прямым носом и холодными карими глазами.

Он носит очень короткую стрижку, и, даже зная, что он частенько избивает своих женщин и любит грубый секс, невозможно предположить, что на самом деле он предпочитает похищать молодых девушек, мучить их до смерти, а потом совершать половой акт с мертвым телом. Иногда он возвращается туда, где похоронил их, выкапывает и снова извращается, до тех пор пока разложение не достигает той стадии, на которой даже он не сможет это выносить.

Его прозвали Зверем потому, что он закапывает трупы, словно животное. Говорят, что он еще и каннибал. Некрофилия, каннибализм и педофилия – вот что вызывает отвращение у здешних заключенных. Они могли насиловать, душить, убивать, расчленять, приковывать своих жертв в подвалах (лишь несколько примеров), но насиловать детей или тела мертвых девушек, поедать трупы – за такое многие заключенные мечтают убить Зверя.

Жан-Батист не тратит время на мысли о том, как бы он стал убивать Зверя – это пустые фантазии тех, кто не может подобраться к Зверю ближе, чем на три метра. Необходимость изолировать заключенных друг от друга вполне понятна. Когда люди приговорены к смерти, им больше нечего терять, им ничего не стоит снова убить. По мнению Жан-Батиста, ему всегда было нечего терять, и таким образом, нечего достигать, поэтому жизнь для него не существовала. С самого детства он был тем, кого прокляли, заклеймили и вынесли за рамки общества.

Посмотрим.

Он размышляет, сидя на металлическом унитазе, вспоминает, как мать вела его в ванную, откуда открывался вид на Сену. Поэтому для Жан-Батиста Сена связана с купанием. Он вспоминает, как мать намыливала его щуплое тельце душистым мылом, просила сидеть смирно, пока сбривала отцовской бритвой завитки нежных волос с лица, рук, спины, шеи.

Иногда, нечаянно порезав Жан-Батисту палец или несколько пальцев, она прикрикивала на него, словно в ее неуклюжести был виноват он. Пространство между пальцами брить было особенно трудно. От алкоголя у мадам Шандонне дрожали руки и часто случались приступы ярости, поэтому, когда однажды она чуть не отрезала Жан-Батисту левый сосок, этим процедурам пришел конец. Отцу пришлось вызывать семейного доктора, мсье Рейно, который успокаивал Жан-Батиста, уговаривал его вести себя как ип grand garcon[24]24
  Un grand garcon (фр.) – взрослый мальчик.


[Закрыть], а малыш пронзительно кричал каждый раз, когда иголка пронзала его окровавленную кожу, пришивая бледный болтающийся сосок к пушистой груди.

Его мать-алкоголичка рыдала и заламывала руки, обвиняя le petit monstre vilain[25]25
  Le petit monstre vilain (фр.) – несносный маленький монстр.


[Закрыть] в том, что он не мог посидеть смирно. Слуга вытирал кровь маленького монстра, а отец маленького монстра курил французские сигареты и жаловался, как тяжело иметь сына, носящего ип costume de singe – костюм обезьяны.

Мсье Шандонне мог открыто говорить и шутить с мсье Рейно, единственным врачом, который мог приближаться к Жан-Батисту, когда тот, маленький монстр, ипе espece d'imbecile, рожденный в костюме обезьяны, жил с семьей в hotel particulier и ночевал в своей комнате в подвале. Никаких медицинских карточек, даже свидетельства о рождении, о чем позаботился мсье Рейно. Его вызывали к Жан-Батисту только в чрезвычайном случае, такие пустяки, как болезни или травмы, например, ушные боли, высокая температура, ожоги, вывихнутая лодыжка или запястье, вросший ноготь и другие несчастья, из-за которых многие дети его возраста попадали к врачу, в случае с Жан-Батистом не считались. Сейчас месье Рейно уже очень старый человек, но он не посмеет заговорить о Жан-Батисте, даже если пресса выложит кругленькую сумму, чтобы выпытать секреты о его бывшем печально известном пациенте.