Текст книги "Джек Потрошитель"

Автор книги: Патрисия Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Скорее всего, доктор Лльюэллин был местным врачом, к которому полиция изредка обращалась. Скорее всего, он жил в Уайтчепеле из гуманитарных соображений. Он был членом Британского гинекологического общества. Его частенько вызывали к больным среди ночи. Когда полиция постучала в его дверь холодным, мрачным утром 31 августа, он прибыл на место преступления так быстро, как только смог. Он мог только определить, что жертва преступления действительно мертва, и предложить полиции свои соображения по поводу того, когда наступила смерть.

Если тело не позеленело в области живота, что могло бы свидетельствовать о начавшемся процессе разложения, то в викторианскую эпоху выжидали двадцать четыре часа, прежде чем произвести вскрытие. Предполагалось, что человек может оказаться жив и прийти в себя под ножом патологоанатома. На протяжении многих веков люди боялись быть похороненными или сожженными заживо. Ужасные истории о людях, очнувшихся в тесных гробах, передавались из уст в уста. Страх был настолько силен, что некоторые требовали даже хоронить себя со специальным колокольчиком, в который можно было бы позвонить, придя в себя в гробу. Разумеется, некоторые подобные истории были связаны со случаями некрофилии. Одна женщина в гробу была еще не мертва, когда мужчина занялся с ней сексом. Она была парализована, но находилась в сознании.

Полицейские рапорты по убийству Мэри-Энн Николс не оставляют сомнения в том, что доктор Лльюэллин не обратил никакого внимания на одежду жертвы. Его не интересовали грязные обноски проститутки. Одежда не была вещественным доказательством, ее использовали только для идентификации личности. Может быть, кто-нибудь сумеет опознать жертву по тому, во что она была одета. В конце XIX века одежда была основным средством идентификации, если в кармане убитого не находилось паспорта или визы, что было совсем уж редкостью. Британцам, отправляющимся на континент, документы были не нужны. Мертвое тело, подобранное на улице и отправленное в морг, могло остаться неопознанным, если только его не узнавали местные жители или полиция.

Я часто думала о том, сколько несчастных людей отправилось в могилы неузнанными или под чужими именами. Было совсем нетрудно убить человека и скрыть его личность или имитировать собственную смерть. Во время расследования преступлений Потрошителя не делалось попыток отличить человеческую кровь от крови птиц, рыб или млекопитающих. Если кровь находилась на теле или рядом с ним или на орудии убийства, полиция не могла определить, связана ли эта кровь с преступлением или является кровью лошади, овцы или коровы. В 80-е годы XIX века на улицы Уайтчепела попадали кровь и гниющие внутренности животных с близлежащих боен. Кровь животных попадала на одежду и обувь жителей этого района.

Доктор Лльюэллин неверно истолковал практически все детали убийства Мэри-Энн Николс. Но он старался сделать все, что было в его силах в тот период времени. Интересно представить, как то же самое преступление расследовалось бы сегодня. Я перенесла место действия в Виргинию не только потому, что я сама там работала, но и потому, что этот штат обладает самой лучшей системой судебной медицины во всей Америке.

В Виргинии каждый полицейский участок имеет собственного судебного патологоанатома, специализирующегося исключительно на судебной медицине. Эти доктора проходят подготовку в течение десяти лет после окончания медицинского института, не говоря уже о трех дополнительных годах обучения, если судебный патологоанатом хочет получить юридическую степень. Судебный патологоанатом производит вскрытие, но на место преступления вызывают медэксперта – врача любой специальности, сотрудничающего с полицией и патологоанатомом на условиях частичной занятости. Медэксперта вызывают во всех случаях внезапной, неожиданной или насильственной смерти.

Если бы доктор Рис Ральф Лльюэллин жил в Виргинии, он бы имел частную практику и периодически выполнял обязанности медэксперта в одном из четырех участков в зависимости от места жительства. Если бы Мэри-Энн Николс была убита сегодня, местная полиция вызвала бы на место преступления доктора Лльюэллина. Место преступления огородили бы и укрыли от глаз посторонних и от воздействия непогоды. При необходимости полиция натянула бы тент, установила ограждения, освещение и сигнальные огни. Полисмены регулировали бы движение и отгоняли любопытных.

Доктор Лльюэллин использовал бы чистый химический термометр. Он ввел бы его в задний проход жертвы (если бы, конечно, анус не был травмирован) и измерил бы температуру тела. Затем он измерил бы температуру окружающего воздуха. Быстро проведенные вычисления позволили бы точно определить время смерти Мэри-Энн, потому что в относительно нормальных условиях и при температуре воздуха около двадцати градусов тело остывает на полтора градуса по Фаренгейту в час в течение первых двенадцати часов. Затем доктор Лльюэллин установил бы степень трупного окоченения и определил скопления крови. Он бы осторожно произвел внешний осмотр тела, а также всего, что находится вокруг тела и под ним. Он бы сделал фотографии и собрал все вещественные улики, найденные на теле, которые могли бы быть утеряны или испорчены при транспортировке. Он бы задал полиции множество вопросов и зафиксировал бы ответы. Затем он отправил бы тело в судебную лабораторию или в морг, где квалифицированный патологоанатом произвел бы вскрытие. Все собранные вещественные доказательства и фотографии были бы переданы детективам или криминалистам.

В принципе такая процедура мало чем отличается от расследования убийства в современной Англии, за исключением того, что результаты обследования места убийства и тела жертвы предоставляются коронеру. Коронер и присяжные анализируют информацию и показания свидетелей для того, чтобы определить, была ли смерть естественной, случайной, убийством или самоубийством. В Виргинии причина смерти определяется только патологоанатомом, производящим вскрытие. В Англии это решение выносят присяжные. Здесь не исключена вероятность ошибки, если большинство из них незнакомы с медико-юридической стороной дела.

Однако присяжные могут пойти дальше, чем патологоанатом, и довести дело о «непреднамеренном» убийстве до суда. Я вспоминаю один случай из собственной практики. Утонула женщина, и ее муж должен был получить крупную сумму от страховой компании. В задачу медэксперта не входит делать выводы и высказывать собственное мнение. А присяжные имеют такое право. Они могли посовещаться и решить, что женщина была убита алчным мужем, а затем отправить дело в суд.

Американская система расследования смерти была заимствована из Англии. Но по прошествии многих лет отдельные штаты, графства и города постепенно отказались от коронеров, поскольку те не имели медицинского образования, но были наделены правом решать, как умер человек и есть ли основание подозревать преступление. Когда я работала в офисе главного медэксперта в Ричмонде, то полагала, что подобная система существует и во всех остальных штатах. Однако это оказалось совсем не так. В других штатах коронерами были директора похоронных бюро, из-за чего в лучшем случае возникает конфликт интересов. В худшем это противоречит интересам дела, поскольку люди, занимающиеся расследованием, некомпетентны и стремятся выкачать побольше денег из несчастных родственников жертвы.

В США никогда не существовало национального стандарта процедуры расследования смерти. Даже сейчас мы очень далеки от этого. В некоторых городах и штатах по-прежнему существуют выборные коронеры, которые выезжают на место, но не выполняют вскрытия, поскольку не являются ни патологоанатомами, ни врачами. Существуют отделы, в частности в Лос-Анджелесе, где коронером называют главного медэксперта, несмотря на то что его никто не выбирал и он является патологоанатомом.

Есть штаты, где в одних городах есть коронеры, а в других медэксперты. В некоторых городах нет никого, и местное руководство платит небольшое жалованье так называемому «разъездному патологоанатому». Этот специалист приезжает в случае необходимости и разбирается с проблемой, как правило, в совершенно неподходящем для этого месте, например, в похоронном бюро. Хуже всего, как я помню, обстановка в Пенсильвании. Вскрытие производится в больничном морге, который используется как временное хранилище тел мертворожденных младенцев и ампутированных частей тел.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
КРИКИ

Английская система расследования смерти уходит своими корнями на восемьсот лет назад, в годы правления короля Ричарда I. Тогда было установлено, что в каждом графстве королевства его величества должен быть офицер, который должен гарантировать обеспечение «интересов короны». Этих людей назвали «краунерами», а затем стали называть «коронерами».

Коронеры избирались собственниками, проживающими в графстве. Коронеры были рыцарями. Они должны были иметь хорошее происхождение и обладать финансовой независимостью, которая позволила бы им сохранить объективность и честность при сборе налогов, причитающихся короне. Внезапная смерть являлась источником дохода короля, если обнаруживалось, что она произошла в результате убийства или самоубийства или даже неадекватных действий со стороны человека, обнаружившего мертвое тело, в частности, если он предпочел сделать вид, что вообще ничего не заметил.

Человеческая природа заставляет нас в ужасе поднимать крик, если мы видим мертвое тело, но в Средневековье не поступить подобным образом было даже опасно, поскольку такое поведение могло повлечь за собой наказание и финансовый штраф. Когда человек умирал неожиданно, коронера следовало известить немедленно. Он прибывал на место так быстро, как только мог, и собирал присяжных для первичного расследования причин смерти. Страшно даже подумать, сколько смертей было сочтено результатом преступления, несмотря на то, что умерший просто подавился бараниной, перенес инсульт или умер в раннем возрасте от болезни сердца или аневризмы. Самоубийства и убийства считались грехом, направленным против бога и короля. Если человек лишал себя жизни или это за него делал кто-то другой, коронер и присяжные находили злой умысел со стороны умершего или убийцы, и тогда все имущество скончавшегося переходило в распоряжение короны. Таким образом, положение коронера было довольно сложным, поскольку он мог повернуть дело любым образом в зависимости от того, сколько осядет в его карманах.

Естественно, что все это делало коронера верховным судьей, так как именно он вершил правосудие. Подозреваемые, пытавшиеся найти убежище в церкви, очень скоро обнаруживали себя лицом к лицу с коронером, который мог потребовать признания и определить размеры имущества, конфискуемого в пользу короны. Коронеры вершили суд самыми варварскими способами. Они могли потребовать, чтобы человек доказал свою невиновность, держа руку над огнем или подвергаясь ужасным пыткам под наблюдением коронера. Невиновный человек не должен был получить ни ожога, ни какого-либо другого повреждения. До появления практики медико-юридического вскрытия и профессионального расследования падение жены с замковой лестницы могло считаться убийством, если ее муж не выдерживал ужасных пыток и не оказывался после них целым и невредимым.

В прежние времена коронеры являлись тем же, чем сейчас являются судебные патологоанатомы, хотя и не имели медицинской подготовки. Они выезжали на место преступления, осматривали тело, выслушивали свидетелей, выясняли, каково было имущество погибшего, а затем решали, что смерть от пчелиного укуса являлась убийством с помощью яда, определяли невиновность жены погибшего путем погружения ее в воду. Если через пять или десять минут пребывания в воде женщина оставалась живой, значит, она была невиновна. Если же она тонула, значит, именно она и убила своего мужа, и все имущество следовало конфисковать в пользу королевы или президента Соединенных Штатов, в зависимости от того, где случалась смерть. При подобной системе правосудия присяжных было легко подкупить. Коронеры становились богатыми людьми. А невинные люди теряли все, что имели, или отправлялись на виселицу. При возможности было лучше не умирать неожиданно.

Времена постепенно изменялись к лучшему. В XVI веке роль коронера свелась к расследованию случаев неожиданной смерти и осуществлению правосудия на основании законов. В 1860 году (в год рождения Уолтера Сикерта) было рекомендовано относиться к выборам коронеров так же серьезно, как и к голосованию за членов парламента. Растущее осознание важности компетентного посмертного вскрытия и квалифицированного анализа собранных доказательств подняло престиж и значимость должности коронера. В 1888 году, когда начались преступления Потрошителя, правительственным актом было установлено, что расследование смерти, проводимое коронером, более не приносит никаких доходов короне.

Эти важные моменты очень редко, а то и вообще никогда не упоминаются в связи с преступлениями Потрошителя. Объективное расследование смерти стало приоритетом, а материальные выгоды короны были устранены. Такое изменение законов означало изменение образа мышления и позволяло коронеру сосредоточиться на правосудии, не подвергаясь давлению со стороны короны. Корона ничего не получила бы от расследования смертей Марты Табран, Мэри-Энн Николс или других жертв Потрошителя, даже если бы эти женщины принадлежали к высшему классу и были богаты. Коронер не получал ничего, но потерять мог многое, если бы свободная пресса выставила его некомпетентным идиотом, лжецом или жадным деспотом. Люди, подобные Уайну Бакстеру, обеспечивали свое благосостояние респектабельной частной практикой. Коронерская деятельность практически не увеличивала их доходов, но подвергала риску доходы уже имеющиеся в том случае, если честность и опытность таких людей подвергалась сомнению.

Эволюция коронерской системы перешла на новый уровень объективности и значимости в 1888 году, что еще более усиливает мое убеждение в том, что в расследовании преступлений Потрошителя не было никакого следственного или политического заговора с целью прикрыть некий бесчестный секрет. Это были всего лишь обычные бюрократические уловки с целью предотвратить публикацию полицейских документов и секретных меморандумов, не предназначенных для ушей широкой общественности. Осторожность и умолчание – не самые популярные меры, но они не всегда связаны со скандалом. Честные люди удаляют свои электронные письма и используют шредеры для уничтожения документов. Но, насколько я могу судить, молчание со стороны неуловимого инспектора Эбберлайна извинить никак нельзя. Так много от него зависело. И так мало стало известно. Слишком отстраненным казался он от расследования преступлений Потрошителя, которое сам же и возглавлял.

Фредерик Джордж Эбберлайн был скромным, учтивым человеком высоких моральных устоев, надежным и методичным, как часы, которые он чинил до того, как поступить в столичную полицию в 1863 году. В течение тридцати лет службы он заслужил восемьдесят четыре похвалы и награды со стороны судей, магистрата и комиссара полиции. Эбберлайн без лишней скромности признавался: «Думаю, меня считали исключительным офицером».

Коллеги и общественность, которой он служил, им восхищались, даже любили. Он не стремился превзойти кого-либо, просто с полным основанием гордился хорошо сделанной работой. Очень важно, что не сохранилось ни одной его фотографии, о которой кто-нибудь знал бы. Действительно, многие документы и снимки были украдены из архивов и записей Скотланд-Ярда. Однако многие из них время от времени всплывали на аукционах, и их цена повышалась с каждой перепродажей. К тому же практически все известные документы хотя бы раз были опубликованы.

Но среди них нет ни одной фотографии Эбберлайна. Если они и сохранились, то мне об этом неизвестно. Мы можем представить, как он выглядел, только по нескольким рисункам, опубликованным в журналах, где не могли даже правильно написать его фамилию. На этих рисунках легендарный инспектор предстает перед нами обычным мужчиной с маленькими ушами, прямым носом и высоким лбом. В 1885 году он облысел. Он мог слегка прихрамывать и, судя по всему, не отличался высоким ростом. Детектив, как и мифическое чудовище из Ист-Энда, которое он безрезультатно выслеживал, обладал способностью исчезать и растворяться в толпе.

Его любовь к часам и садоводству многое говорит об этом человеке. Это кропотливые занятия, требующие терпения, концентрации, настойчивости, педантичности, легкой руки и любви к жизни во всех ее проявлениях. Не могу придумать лучших качеств для детектива, за исключением разве что честности. Я не сомневаюсь, что Фредерик Эбберлайн был абсолютно честным человеком. Хотя он никогда не писал автобиографии и не позволял никому писать о нем, он вел дневник, куда подшивал газетные заметки о расследованных им преступлениях со своими замечаниями.

Основываясь на его заметках, я могу сказать, что он не перестал вести их и после своей отставки. Он умер в 1929 году, и его коллекция газетных вырезок, связанных с его блестящей карьерой, стала собственностью его наследников, которые отдали их неизвестному человеку. Я ничего об этом не знала вплоть до начала 2002 года, когда приехала в Лондон для дальнейших исследований. В Скотланд-Ярде мне показали небольшую книгу в черном переплете. Я не знаю, была ли она подарена Ярду или появилась здесь каким-либо иным образом. Я не знаю даже, принадлежит ли она Ярду или является собственностью кого-то из сотрудников. Где она находилась после смерти инспектора Эбберлайна и до наших дней, мне неизвестно. Эбберлайн, как всегда, остается загадочным и даже сейчас не дает ответов на наши вопросы.

Его дневник не содержит никаких признаний или сведений об его жизни и тем не менее дает представление о том, как инспектор вел расследование. Очень многое становится ясным из его замечаний. Инспектор Эбберлайн был смелым, интеллигентным человеком, который держал свое слово и подчинялся правилам. А основное правило полиции заключалось в том, чтобы не разглашать детали расследуемых преступлений. Записи Эбберлайна резко обрываются на деле октября 1887 года, которое он назвал «случайным возгоранием», и не возобновляются до марта 1891 года, когда он расследовал случай торговли младенцами.

В этой книге практически нет сведений о Джеке Потрошителе. Нет в ней упоминания о скандале, случившемся в 1889 году в мужском борделе на Кливленд-стрит, который мог подорвать карьеру Эбберлайна, так как в нем были замешаны мужчины, близкие к королевской семье. Если опираться только на дневник Эбберлайна, можно счесть, что ни Джека Потрошителя, ни борделя на Кливленд-стрит в Лондоне вообще не было. У меня нет оснований полагать, что кто-то просто вырвал соответствующие страницы из дневника. Похоже, Эбберлайн сознательно не стал записывать то, что он знал по самым противоречивым и сложным делам в своей карьере.

На страницах 44 – 45 он так объясняет свое молчание:

«Думаю, что понятно, почему я решил собрать многочисленные газетные вырезки, а также другие материалы по расследованным мной делам, которые никогда не становились достоянием общественности. Я могу написать очень многое, что было бы весьма интересно прочесть.

Когда я ушел в отставку, руководство категорически возражало против того, чтобы отставные офицеры писали что-то для прессы, поскольку ранее некоторые ушедшие в отставку офицеры время от времени были очень неразборчивы в материалах, которые они позволяли себе публиковать. Я знаю, что многие из них были вызваны для объяснений подобного поведения и подвергнуты преследованию за клевету.

Помимо этого, нет сомнений в том, что, описывая то, как вы расследовали очередное преступление, вы даете преступнику представление о работе полиции, а порой даете ему четкие инструкции, как совершить новое преступление.

Рассказывая о важности отпечатков пальцев, вы тем самым подсказываете преступнику, что следует работать в перчатках».

И тем не менее многие бывшие офицеры полиции оставили свои мемуары. Среди них есть и сотрудники Скотланд-Ярда и полиции лондонского Сити. У меня на столе лежат три такие книги: «Дни моей жизни» сэра Мелвилла Макнахтена, «От констебля до комиссара» сэра Генри Смита и «Утраченный Лондон: Мемуары ист-эндского детектива» Бенджамина Лисона. Во всех трех я нашла рассказы о Джеке Потрошителя и анализ, без которого, как я думаю, мир вполне обошелся бы. Печально, что люди, чьи жизнь и карьера были связаны с преступлениями Потрошителя, выдвигают теории столь же безосновательные, как и те, что предложены людьми, еще не родившимися в момент совершения этих убийств.

Генри Смит в 1888 году служил комиссаром полиции лондонского Сити. Он скромно пишет: «Среди живущих нет человека, который бы знал об этих преступлениях столько, сколько знаю о них я». Он заявляет, что после «второго преступления», имея в виду, вероятно, убийство Мэри-Энн Николс, которая была убита вне юрисдикции Смита, он «обнаружил» подозреваемого и был абсолютно убежден в том, что он и является убийцей. Смит называет убийцей бывшего студента-медика, страдавшего лунатизмом и «все свое время» проводившего с проститутками, которых он обманывал, выдавая отполированные фартинги за соверены.

Смит поделился своими соображениями с сэром Чарльзом Уорреном, который не нашел подозреваемого. И это было вполне правильно. Бывший лунатик явно был не тем человеком. Не могу не добавить, что соверенов «несчастным» никогда не перепадало. Они были более чем довольны, получив несколько фартингов. Смит направил следствие по ложному пути, убедив всех в том, что Потрошитель был врачом, или студентом-медиком, или человеком, каким-либо образом связанным с медициной.

Не знаю, почему Смит пришел к таком заключению уже после «второго дела». Ведь жертвы не были выпотрошены, у них не были удалены никакие органы. В случае убийства Мэри-Энн Николс не было оснований полагать, что орудием убийства был хирургический нож и что убийца обладал хотя бы малейшими хирургическими навыками. Возможно, Смит в своих мемуарах высказывает подозрения, возникшие гораздо позднее. После «второго дела» у полиции не было никаких оснований подозревать человека, имеющего медицинскую подготовку.

Обращения Смита к Чарльзу Уоррену остались безрезультатными, и Смит стал действовать по собственному усмотрению. Он направил «почти треть» имевшихся в его распоряжении офицеров в штатском на улицы, проинструктировав их следующим образом: «Вы должны делать то, чего в нормальных обстоятельствах констебль делать не должен». Смит приказал своим сотрудникам сидеть на завалинках, покуривать трубки, сидеть в пабах, сплетничая с местными жителями. Сам Смит тоже не бездельничал. Он посетил «все мясные лавки в городе». Мне кажется просто смешным то, что полицейский комиссар, переодевшись в костюм, расспрашивает мясников в лавках и на бойнях о том, не знают ли они подозрительных коллег, которые могли бы резать женщин. Неудивительно, что в столичной полиции не оценили его энтузиазм и рвение.

Сэр Мелвилл Макнахтен пытается вообще обойти расследование преступлений Джека Потрошителя. Его замечания по этому вопросу основываются не на информации, полученной из первых рук, и не на выводах, опирающихся на годы следственной работы, как у инспектора Эбберлайна. В 1889 году Макнахтена назначили помощником комиссара отдела уголовных преступлений столичной полиции. У него не было ни малейшего опыта полицейской работы. Двенадцать лет он работал на чайных плантациях своей семьи в Бенгалии, где каждое утро развлекался охотой на диких кошек, лис, аллигаторов и свиней.

Его мемуары были опубликованы в 1914 году, спустя четыре года после публикации воспоминаний Смита. Макнахтен пытается сдерживаться вплоть до страницы 55, а дальше начинается безудержная похвальба вперемешку с любительскими замечаниями. Он восхваляет Смита, утверждая, что тот все предвидел и готов был задержать убийцу за несколько недель до совершения первого убийства. Смит считал первым преступлением Потрошителя убийство Марты Табран, совершенное 7 августа, а Макнахтен уверен в том, что его первой жертвой стала Мэри-Энн Николс и случилось это 31 августа.

Макнахтен продолжает вспоминать эти ужасные туманные вечера и «резкие крики» мальчишек-газетчиков, выкрикивающих: «Еще одно жестокое убийство!» События, которые он описывает, становятся драматичнее с каждой страницей, но скука, одолевающая читателя, растет с той же скоростью. Порой думаешь, что полицейские власти были правы, не позволяя отставным офицерам публиковать свои воспоминания. Полагаю, Макнахтен действительно слышал крики газетчиков и помнил те ужасные вечера, когда на город опускался густой туман, но сомневаюсь, что он хотя бы приближался к Ист-Энду.

Он только что вернулся из Индии и продолжал работать на свою семью. Он пришел в Скотланд-Ярд через восемь месяцев после того, как преступления Потрошителя таинственным образом прекратились и более не занимали столичную полицию. Однако это не мешает ему делать выводы о том, кем был Джек Потрошитель. Сэр Макнахтен пишет о том, что в настоящее время Джек Потрошитель мертв и что на его счету пять «и только пять жертв»: Мэри-Энн Николс, Энни Чэпмен, Элизабет Страйд, Кэтрин Эддоуз и Мэри Келли. По «рациональной теории» Мелвилла Макнахтена, после «пятого» убийства, совершенного 9 ноября 1888 года, «мозг Потрошителя окончательно повредился» и он, скорее всего, совершил самоубийство.

Когда молодой отчаявшийся адвокат Монтегю Джон Друитт бросился в Темзу в конце 1888 года, он и не догадывался, что окажется одним из трех основных подозреваемых в деле Джека Потрошителя, названных Макнахтеном. Другими двумя были польский еврей Аарон Косминский, «безумец», испытывавший «дикую ненависть к женщинам», и Михаил Острог, русский врач, страдавший «лунатическим безумием».

По какой-то непонятной причине Макнахтен называет Монтегю Друитта доктором. Это ошибочное предположение кочует из книги в книгу. Я полагаю, что некоторые до сих пор считают Друитта врачом. Не знаю, откуда Макнахтен получил такую информацию, но скорее всего он был введен в заблуждение тем фактом, что дядя Монтегю, Роберт Друитт, был известным врачом и автором книг по медицине. Отец покончившего с собой адвоката, Уильям Друитт, был знаменитым хирургом. Похоже, что сам Монтегю всегда оставался в тени, потому что у нас практически нет никакой информации о нем самом.

В 1876 году красивый, темноволосый, спортивный Монтегю Друитт поступил в Оксфордский университет. Спустя пять лет он был принят в Иннер Темпл в Лондоне, чтобы усовершенствовать свои знания в области юриспруденции. Он был хорошим студентом и исключительно талантливым игроком в крикет. Монтегю подрабатывал в школе для мальчиков в Блэкхите. Гомосексуальность и развращение малолетних – вот основные причины, по которым блестящий молодой холостяк совершил самоубийство. Осенью 1888 года его уволили из школы в Блэкхите, а вскоре он бросился в Темзу. В своих мемуарах Макнахтен утверждает, что Друитт был «сексуально безумен» – так в викторианскую эпоху называли гомосексуализм. Но Макнахтен ничем не подкрепляет своих обвинений, за исключением того, что Монтегю совершил самоубийство.

Психические заболевания в семье Друиттов присутствовали. Его мать летом 1888 года была помещена в психиатрическую лечебницу. Она пыталась совершить самоубийство по крайней мере один раз. Одна из сестер Монтегю также совершила самоубийство вслед за братом. Бросившись в Темзу в начале зимы 1888 года, Монтегю Друитт оставил предсмертную записку, в которой писал о том, что боится кончить жизнь так же, как и его мать, и считает лучшим выходом самому покончить с собой. В семейных архивах сохранилось только одно его письмо, которое он написал своему дяде Роберту в сентябре 1876 года. Хотя почерк и лексикон Друитта ничем не напоминают письма Потрошителя, это еще ни о чем не говорит. В 1876 году Друитту еще не было и двадцати лет. Почерк и лексикон не только легко изменить, но они еще и меняются с возрастом.

Друитта подозревали в преступлениях Потрошителя по той причине, что он совершил самоубийство вскоре после последнего, по мнению Макнахтена, преступления, совершенного 9 ноября 1888 года. Молодой адвокат, скорее всего, не был виновен ни в чем, кроме наследственной психической болезни. Он находился в ужасном положении после произошедшего в школе Блэкхита. Мы не знаем, что он думал и чувствовал в тот момент, но отчаяние его было настолько велико, что он насовал в карманы пальто камней и бросился в грязную ледяную Темзу. Тело Друитта выловили из реки в последний день 1888 года. По степени разложения было установлено, что он пробыл в воде около месяца. Присяжные вынесли вердикт «самоубийство вследствие помрачения рассудка».

Самыми популярными подозреваемыми в преступлениях Потрошителя были доктора и лунатики. Б.Лисон в 1888 году служил констеблем. В своих мемуарах он пишет о том, что в начале его карьеры вся подготовка полицейских сводилась к десяти дням присутствия на полицейском участке и «паре часов» беседы с главным инспектором. Всему остальному приходилось учиться на собственном опыте. Лисон писал: «Боюсь, что не смогу пролить света на проблему личности Потрошителя». Однако он замечает, что был некий доктор, который всегда оказывался поблизости от мест преступления. Я полагаю, что и сам Лисон находился поблизости от мест преступления, иначе он никак не мог бы заметить этого пресловутого доктора.

Возможно, Фредерик Эбберлайн воздержался от замечаний по поводу дела Джека Потрошителя, потому что он был достаточно умен, чтобы не писать о том, чего не знал. В свой дневник он включил только те дела, которые расследовал и раскрыл лично. Он наклеивал на страницы газетные вырезки, а затем делал собственные замечания, которые никогда не были ни многословными, ни чрезмерно эмоциональными. Нам становится ясно, что он много работал и работа эта была довольно тяжелой. 24 января 1885 года, когда был взорван лондонский Тауэр, инспектор Эбберлайн «был очень занят работой, поскольку государственный секретарь, сэр Уильям Харкорт, хотел каждое утро получать информацию о ходе расследования. После тяжелого трудового дня мне приходилось до четырех-пяти часов утра составлять для него отчеты и рапорты».

Если инспектор Эбберлайн писал отчеты для высшего руководства после взрыва в Тауэре, он наверняка делал то же самое и во время преступлений Потрошителя. На место взрыва Эбберлайн прибыл «немедленно после преступления». Он приказал, чтобы все оставались на своих местах до тех пор, пока полиция не допросит всех, кто оказался на месте преступления. Многих он допросил лично. В ходе допросов он «обнаружил» одного из преступников, поскольку тот медлил с ответами и вел себя необычно. О взрыве в Тауэре много писали, мастерство инспектора Эбберлайна вызывало восхищение. Если четыре года спустя его участие в расследовании было более скромным, это объясняется его повышением по службе и присущей ему осторожностью. Он был человеком, привыкшим трудиться много и напряженно, не требуя признания и похвалы. Простой часовой мастер, который стремится наладить то, что сломалось.