Текст книги "Поступь хаоса"

Автор книги: Патрик Несс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Часть третья

13
Виола

На минуту я теряю дар речи. Девчонка тоже молчит.

Пламя полыхает, дым клубится, Манчи тяжело дышит, свесив язык, и наконец я выдавливаю:

– Виола.

Она кивает.

– Виола, – повторяю я.

Второй раз она не кивает.

– Меня зовут Тодд.

– Знаю, – отвечает девчонка.

– Так ты умеешь говорить? – спрашиваю я.

Она бросает на меня быстрый взгляд и тут же его отводит. Я поворачиваюсь к полыхающему мосту, к пелене дыма, которая скрывает от нас противоположный берег – не знаю, спокойней мне от этого или наоборот, что лучше – видеть мэра или не видеть?

– Это… – начинаю я, но девчонка уже встает и тянет руку к сумке.

До меня доходит, что я все еще ее держу. Отдаю сумку девчонке.

– Нам пора, – говорит она. – Пошли отсюда.

У нее смешной акцент, она говорит совсем не так, как в Прентисстауне. Губы иначе обрисовывают буквы: как бы налетают на них сверху и силой придают им нужную форму. А в Прентисстауне все говорят так, словно подкрадываются к словам из-за спины и норовят ударить исподтишка.

Манчи очарован девчонкой.

– Пошли отсюда, – повторяет он и неотрывно пялится на нее, как бутто она сделана из его любимой еды.

Вот сейчас, казалось бы, можно начать задавать вопросы, расспросить обо всем, что хотелось узнать: кто она, откуда, что случилось, и мой Шум сплошь состоит из этих вопросов, они летят в нее, точно сотня дробинок. Сказать хочется так много, что я ни слова не могу выдавить, и девчонка просто перекидывает лямку сумки через голову и проходит мимо нас с Манчи.

– Эй!..

Она оборачивается.

– Меня подожди.

Я поднимаю рюкзак с земли и закидываю за спину, говорю: «За мной, Манчи!» – и иду по дороге вслед за девчонкой.

На этом берегу дорога медленно удаляется от обрыва и пронзает насквозь заросли кустарника, огибая таким образом первую гору, которая высится слева от нас.

На повороте мы с девчонкой останавливаемся и, не сговариваясь, смотрим назад. Мост до сих пор полыхает как оголтелый, и больше всего он похож на водопад из огня. Языки пламени теперь охватили его целиком, свирепые, зеленовато-желтые. Дым такой густой, что мы до сих пор не видим мэра и его людей – ушли они или ждут, или еще чего. Кажется, оттуда летит едва слышный шепот Шума, но в таком грохоте – ревут огонь и вода, трещит дерево, – что угодно может померещиться. Пока мы смотрим, огонь съедает столбы на другом берегу, и с оглушительным треском горящий мост срывается с обрыва и летит вниз, вниз, вниз, ударяясь о стены ущелья, а потом падает в реку, поднимая еще больше дыма и пара.

– Что было в коробке? – спрашиваю я девчонку.

Она смотрит на меня, открывает рот, потом опять закрывает и отворачивается.

– Не бойся, – говорю. – Я тебя не трону.

Она снова глядит на меня, и мой Шум полнится тем, что произошло несколько минут назад, когда я чуть было не «тронул» ее, чуть было не…

Плевать.

Больше мы ничего не говорим. Она снова начинает идти по дороге, а мы с Манчи шагаем следом.

Хотя теперь я знаю, что она умеет говорить, это не помогает от ее тишины. Да, в голове у девчонки есть слова, но что толку, если слышать их можно только тогда, когда она сама захочет? А пока она молчит, ничего не разберешь. Глядя на ее затылок, я все еще чувствую, как мое сердце тянется к этой тишине, я по-прежнему ощущаю жуткую боль, как бутто потерял нечто очень дорогое, и мне грусно до слез.

– До слез, – повторяет Манчи.

Ноль эмоций, только ее удаляющийся затылок впереди.

Дорога по-прежнему довольно широкая, кони легко по ней проедут, но местность вокруг становится более скалистой, и дорога начинает петлять между скал. Рев реки слышится откудато снизу, мы как бутто уходим от нее, углубляемся в странную, защищенную со всех сторон скалами местность – такое чувство, что идешь по дну коробки. Из всех расщелин торчат невысокие колючие ели, стволы которых обвиты желтыми шипастыми растениями. Со всех сторон на нас злобно шипят желтые ящерки-бритвы: Укушу! Укушу! Укушу!

В этом мире до чего ни дотронься – обязательно поранишься.

Минут через двадцать или тридцать дорога становится гораздо шире, по бокам от нее теперь растут нормальные деревья, и кажется, что вот-вот снова начнется лес. Трава и камни тут пониже, можно устроить привал. Что мы и делаем.

Я достаю из рюкзака вяленую баранину и ножом разрезаю на три полоски – себе, девчонке и Манчи. Она молча берет еду, минуту мы сидим и жуем.

Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я, закрывая глаза. Теперь я знаю, что девчонка слышит мой Шум и думает о нем, и мне за него стыдно.

К тому же думает она втихомолку.

Меня зовут Тодд Хьюитт.

Через двадцать девять дней я стану мужчиной.

А ведь это правда, доходит до меня. Время идет, даже если ты за ним не следишь.

Отрываю еще кусочек вяленой баранины.

– Никогда раньше не слышал такого имени – Виола, – говорю я вслух, глядя только на землю и на свой кусок мяса. Девчонка не отвечает, поэтому я невольно поднимаю голову.

Оказывается, она смотрит на меня.

– Что? – спрашиваю.

– Твое лицо.

Я хмурюсь.

– Что с ним?

Девчонка сжимает руки в кулаки и делает вид, что бьет себя по лицу.

Я краснею.

– А… ну да…

– И раньше тоже. После… – Она умолкает.

– После Аарона, да.

– Аарон! – тявкает Манчи, и девчонка едва заметно морщится.

– Так его звали, верно?

Я киваю, не переставая жевать.

– Ага, в точку.

– Он не назвал своего имени. Я сама откудато узнала.

– Добро пожаловать в Новый свет. – Я откусываю еще мяса – верней, отрываю зубами, потомушто кусок попался жесткий, – и случайно задеваю болячку. Одну из многих. – Ай! – Выплевываю непрожеванное мясо и целую кучу крови.

Девчонка смотрит на это дело и вдруг откладывает еду в сторону. Она берет свою сумку и достает оттуда синюю коробочку, чуть побольше той, для разведения костра. Нажимает кнопку, открывает и вытаскивает кусок белой материи и маленький железный скальпель. Подходит ко мне.

Я все еще сижу, но отшатываюсь, когда девчонка протягивает руки к моему лицу.

– Пластырь, – говорит она.

– У меня свой есть.

– Этот лучше.

Я отползаю еще дальше.

– Ты… – говорю я, выдувая воздух через нос и тряся головой, – ты очень добра…

– Тебе больно.

– Да.

– Знаю, – говорит девчонка. – Потерпи.

Осмотрев мой опухший глаз, она скальпелем отрезает от пластыря небольшой кусочек и уже хочет наклеить его мне на лицо, когда я отползаю назад. Девчонка молчит, но рук не убирает – ждет, типа. Я вздыхаю, закрываю глаза и подставляю ей лицо.

Пластырь касается ушибленного места, и я тут же чувствую приятную прохладу, боль отступает, как бутто ее выметают мягкими перышками. Девчонка залепляет вторую рану, у линии волос, и аккуратно приклеивает кусочек пластыря на разбитую губу. Все это так приятно, что я до сих пор сижу с закрытыми глазами.

– Для зубов ничего нет, – говорит девчонка.

– Ну и ладно, – почти шепчу я. – Обалдеть, твой пластырь в сто раз лучше моего.

– Он частично живой. Из искусственной биоткани. Когда рана заживет, ткань отомрет сама.

– А-а, – протягиваю я со знающим видом, хотя на самом деле ни черта не понял.

Наступает долгая тишина, я открываю глаза. Девчонка отошла и сидит на камне, разглядывая меня, мое лицо.

Мы ждем. Похоже, так надо.

Да, так надо, потомушто через минуту или две ожидания девчонка начинает рассказывать.

– Наш корабль упал. – Она опускает голову, кашляет и начинает заново: – Наш корабль упал. Начался пожар, мы летели уже низко и думали, что все обойдется, но аварийное шасси оказалось неисправно, и… – Она растопыривает пальцы, показывая, что следует за «и». – Корабль разбился.

– Это были твои ма и па? – спрашиваю я через какоето время.

Девчонка только поднимает взгляд на небо, синее и тощее: облака похожи на кости.

– А потом встало сонце, и явился человек.

– Аарон.

– Он был такой странный. Кричал, вопил, а потом ушел. И я попробовала сбежать. – Она складывает руки на груди. – Я пыталась несколько раз, но все время ходила по кругу, и, где бы я ни пряталась, он везде меня находил, понятия не имею как. А потом я наткнулась на эти хижины или как их там.

– Постройки спэков, – говорю я, но девчонка не слушает.

Она поднимает взгляд на меня.

– И пришел ты. – Переводит взгляд на Манчи. – Ты и говорящая собака.

– Манчи! – лает мой пес.

Девчонка бледнеет, на ее глазах выступают слезы.

– Что это за место такое? – спрашивает она дрожащим голосом. – Почему ваши животные разговаривают? Почему я слышу твой голос, даже когда твои губы не шевелятся? Почему твоих голосов много, и они наслаиваются друг на друга, как будто девять миллионов тебя разговаривают одновременно? Почему я вижу картинки, когда смотрю на тебя? Почему я видела мысли того человека…

Она замолкает, подтягивает коленки к груди и крепко обхватывает их руками. Я чувствую, что мне лучше ответить сразу, не то она опять начнет раскачиваться.

– Мы переселенцы, – говорю я. Она поднимает взгляд на меня и все еще стискивает колени, но хотя бы не раскачивается. – Верней, были переселенцами. Лет двадцать назад мы приземлились в Новом свете и хотели тут обосноваться. Но наткнулись на аборигенов. Спэков. И они… они погнали нас прочь.

Я рассказываю ей историю, которую все прентисстаунцы, даже самые тупые фермерские мальчишки, знают наизусть.

– Мы годами пытались с ними помириться, однако спэки и слышать ничего не желали. Так началась война.

На слове «война» она опускает голову.

– Спэки сражались не просто так: они атаковали нас всякими болезнями и микробами. Такое у них было оружие. Один микроб, например, должен был убить весь наш скот, но вместо этого животные заговорили. – Я смотрю на Манчи. – Это не так клево, как кажется. – Снова поднимаю взгляд на девчонку. – А из-за другого микроба мы заболели Шумом.

Я жду. Она молчит. Но мы оба знаем, что будет дальше, потомушто мы это уже проходили, так?

Я делаю глубокий вдох.

– Микроб убил половину мужчин и всех женщин на планете, включая мою ма, а мысли выживших мужчин перестали быть тайной для остального мира.

Девчонка прячет подбородок между коленей.

– Иногда я слышу очень четко, – говорит она. – Иногда я могу точно сказать, о чем ты думаешь. Но только иногда. Все остальное время это просто…

– Шум.

Она кивает.

– А что стало с аборигенами?

– Нет больше аборигенов.

Опять кивает. Минуту мы сидим молча, игнорируя очевидное, но потом игнорировать его уже нельзя.

– Я умру? – тихо спрашивает она. – Микроб убьет и меня?

Слова звучат по-другому из ее уст, с этим странным акцентом, хотя означают ровно то же самое, и в моем Шуме стучит одно слово – возможно, однако вслух я заставляю себя сказать «Не знаю».

Девчонка опять пристально смотрит на меня.

– Правда, не знаю, – говорю я вполне искренне. – Спроси ты неделю назад, я бы даже не сомневался, но теперь… – Я смотрю на свой рюкзак, в котором лежит книга. – Я не знаю. Надеюсь, что нет.

Возможно, говорит за меня Шум. Возможно, ты умрешь, и хотя я изо всех сил пытаюсь скрыть эту мысль другим Шумом, она такая грусная и обидная, что никуда ее не денешь.

– Прости, – говорю я.

Она молчит.

– А возможно, если мы доберемся до второго поселения… – Я не заканчиваю, потомушто сам не знаю, что будет тогда. – Ты еще не заразилась. Это уже коечто.

– Ты должен их предупредить, – бубнит она себе в коленки.

Я резко поднимаю глаза.

– Что?

– Ну, та надпись на карте… Ты пытался прочесть книгу.

– Я не пытался, – говорю я почему-то гораздо громче, чем хотел.

– Неважно. Я видела слова. Там написано: «Ты должен их предупредить».

– Я знаю! Я знаю, что там написано.

Ну разумеется, «Ты должен их предупредить». Бол-пан, идиот!

– Мне показалось, что… – начинает девчонка.

– Я умею читать!

Она поднимает руки.

– Ладно, ладно.

– Умею!

– Да я только хотела…

– Мало ли что ты хотела! – Я хмурюсь, и мой Шум так разбушевался, что Манчи вскакивает на ноги. Я тоже. Поднимаю с землю рюкзак. – Нам пора.

– Кого тебе надо предупредить? – спрашивает девчонка. – И о чем?

Ответить я не успеваю (а впрочем, я и не знал ответа), потомушто раздается громкий щелчок, который в Прентисстауне значил бы только одно.

Что кто-то взвел курок.

На скале перед нами стоит человек с ружьем, и дуло смотрит прямо на нас.

– Что меня щас больше всего волнует, – говорит голос из-за ружья, – так это на кой ляд щенки спалили мой мост?

14
На другом конце ружья

– Ружье! Ружье! Ружье! – лает Манчи, прыгая туда сюда в пыли.

– Лучше бы вы успокоили свое чучело, – говорит ружье. Лицо говорящего от нас скрыто. – Вы ведь не хотите, чтоб с ним приключилась беда?

– Тихо, Манчи! – говорю я.

Он поворачивает ко мне морду.

– Ружье, Тодд? Пиф-паф!

– Знаю. Заткнись.

Он умолкает, и наступает тишина.

Ну, если не считать моего Шума.

– Я вроде только что задала щенкам вопрос, – говорит голос, – и теперь жду ответа, ага.

Я оглядываюсь на девчонку. Она пожимает плечами, но я замечаю, что руки у нас обоих подняты.

– Что? – переспрашиваю я ружье.

Оно сердито хмыкает.

– Грю, кто вам разрешил жечь чужие мосты, а?

Я молчу, девчонка тоже.

– Думаете, я вам палкой угрожаю?! – Ружье дергается.

– За нами гнались! – наконец заявляю я, не придумав ничего получше.

– Гнались, говоришь? – переспрашивает ружье. – И кто ж за вами гнался?

А вот тут я попадаю в тупик. Что опасней – сказать правду или соврать? На чьей стороне винтовка – на нашей или мэра? Не сдадут ли нас Прентиссу в качестве подарка? Или этот человек ведать не ведает о Прентисстауне?

Мир – опасное место, если ты знаешь слишком мало.

Например, почему здесь так тихо?!

– Про Прентисстаун мне известно, не волнуйся, – говорит ружье, читая мой Шум с неприятной точностью и снова щелкая затвором. – Если вы оттуда…

И тут девчонка подает голос. После этого она перестает быть для меня девчонкой и становится Виолой.

– Он спас мне жизнь.

Я спас ей жизнь.

Говорит Виола.

Забавное ощущение.

– Да что ты? – говорит ружье. – А откуда тебе знать, что он ради тебя старался, а не ради себя?

Девчонка – Виола – смотрит на меня и морщит лоб. Моя очередь пожимать плечами.

– Хотя нет. – Голос меняется. – Нет-нет, я ничего дурного в мальчишке не вижу. Ты ведь еще щенок, а?

Я коекак сглатываю.

– Через двадцать девять дней я стану мужчиной.

– Нечем тут гордиться, щенок. Учитывая, откуда ты родом.

А потом он опускает ружье.

Вот почему было так тихо.

Он женщина.

Он взрослая женщина.

Нет, он старуха.

– Раз уж ты такой сообразительный, хватит говорить про меня «он». – Женщина все еще целится в нас. – И эта старуха, кстати, легко может вас пристрелить.

Она смотрит на меня пристально, мастерски читая мой Шум, как умел только Бен. Выражение ее лица то и дело меняется, словно она меня оценивает – точьвточь как делал Киллиан, пытаясь понять, вру я или нет. Впрочем, Шума у этой женщины нет, такшто она может хоть песенку про себя петь, а я и знать не буду.

Она поворачивается к Виоле и меряет ее таким же тяжелым взглядом.

– Вот так щенки! – восклицает старуха, снова поворачиваясь ко мне. – Тебя прочесть легко, как младенца. – Потом она обращается к Виоле: – А твоя история позапутанней будет, да?

– Я бы с удовольствием все рассказала, если бы вы перестали в нас целиться, – говорит Виола.

От удивления даже Манчи поднимает на нее взгляд. Я поворачиваюсь к Виоле с разинутым ртом.

Со скалы доносится хихиканье. Старуха смеется. На ней кожаная одежда, поношенная и насквозь пропыленная, шляпа с полями и высокие сапоги – чтобы ходить по грязи. Как бутто она самый обычный фермер.

Но она все еще целится в нас из ружья.

– Вы сбежали из Прентисстауна, так? – спрашивает она, снова заглядывая в мой Шум. Скрыть от нее ничего нельзя, такшто я рисую в воображении все, от чего мы сбежали, и что случилось на мосту, и кто за нами гнался. Старуха видит – я знаю, что видит, – но только сжимает губы и немножко щурится.

– Ну что ж, – говорит она наконец, беря винтовку в одну руку и спускаясь к нам. – Врать не буду: то, что вы взорвали мой мост, меня не порадовало. Грохот я услыхала еще на ферме, так-то. – Она спускается с последнего камня, встает неподалеку от нас, и от ее мощной взрослой тишины я, сам того не замечая, немного пячусь. – С другой стороны, на другой берег мы не ходили уже больше десяти лет. Я оставила мост на всякий случай. – Старуха еще раз окидывает нас внимательным взглядом. – И кто теперь скажет, что я была не права?

Мы все еще стоим с поднятыми руками, потомушто от такой чего угодно можно ждать, верно?

– Я щас задам один вопрос и повторять его не буду, – говорит старуха, снова поднимая ружье. – Оно мне понадобится?

Мы с Виолой переглядываемся.

– Нет, – говорю я.

– Нет, мэм, – отвечает Виола.

Мэм? думаю я.

– Это то же самое, что «сэр», красавчик. – Старуха закидывает винтовку за плечо. – Только про леди. – И приседает к Манчи. – А тебя как?

– Манчи! – лает тот в ответ.

– А… ну да, как же иначе! – Старуха треплет его за уши. – Ну а вы, щенки? – спрашивает она, не глядя на нас. – Вас как матушки окрестили?

Мы с Виолой опять переглядываемся. Называть свои имена не очень-то хочется, но старуха всетаки опустила ружье – честный обмен.

– Я Тодд. Она Виола.

– Чистая правда, – говорит старуха. К этому времени она уже уложила Манчи на спину и чешет ему пузо.

– Скажите, как еще можно перебраться через реку? – спрашиваю я. – Другие мосты есть? Те люди…

– Я Матильда, – перебивает меня старуха, – но так меня зовут только чужие, а вы называйте Хильди. Быть может, в один прекрасный день вы заслужите право пожать мне руку.

Я снова смотрю на Виолу. Если у человека нет Шума, как понять, что он сумасшедший?

Старуха хохочет.

– Смешной ты, пострел! – Она встает, а Манчи перекатывается обратно на живот и поднимает на нее влюбленные глаза. – Отвечая на твой вопрос: в паре дней езды отсюдова вверх по течению есть брод, а до мостов еще очень далеко – что в одну, что в другую сторону.

Старуха снова окидывает меня уверенным и ясным взглядом, едва заметно улыбаясь. Видимо, она опять читает мой Шум, но никакого прощупывания, как обычно бывает с другими, я не чувствую.

Пока она смотрит, до меня доходит сразу несколько вещей, и я начинаю соображать, что к чему. Похоже, Прентисстаун и впрямь изолировали из-за Шума, так? Потомушто передо мной стоит живая и здоровая женщина, которая смотрит на меня по-доброму, однако близко не подходит и всех гостей из моих краев встречает заряженным ружьем.

А если я заразный, то Виола почти наверняка заразилась и в эту самую секунду, пока мы разговариваем, уже умирает, и вряд ли мне будут рады в том поселении, скорей всего, мне велят держаться подальше, и тогда конец, верно? Мое путешествие закончилось, хотя я даже не успел сообразить, куда иду.

– О, тебе и впрямь не будут рады, – говорит старуха. – Никаких «вряд ли» и «скорей всего». Но… – Тут она подмигивает, ей-богу, подмигивает. – Нельзя умереть от того, чего не знаешь.

– Поспорим? – отвечаю я.

Старуха отворачивается и идет обратно к каменистой тропинке, по которой спустилась со скалы. Мы провожаем ее взглядом до самой вершины.

– Идете, нет? – спрашивает она таким тоном, бутто уже звала нас и мы ее задерживаем.

Я смотрю на Виолу, и та объясняет старухе:

– Нам надо попасть в поселение. – Виола косится на меня. – Рады нам там или нет.

– Попадете, не волнуйтесь, – отвечает старуха, – для начала вам, щеняткам, надо поесть и выспаться. Это и слепой увидит.

Мысль о еде и отдыхе так греет душу, что на секунду я даже забываю о винтовке. Но только на секунду.

– Надо идти дальше, – тихо говорю я Виоле.

– Я даже не знаю, куда мы идем, – так же тихо отвечает мне она. – А ты? Только честно.

– Бен сказал…

– Так, щенятки, слушай меня: вы сейчас пойдете на мою ферму, хорошенько подкрепитесь и выспитесь – постель, правда, мягкой не будет, обещаю. А уж завтра утром отправимся в поселение. – Она произносит это слово нарочито громко и вытаращив глаза, как бутто высмеивает нас.

Мы по-прежнему не двигаемся с места.

– Хорошо, смотрите на это так, – продолжает старуха. – У меня есть ружьишко. – Для наглядности она им помахивает. – Но я прошу вас пойти.

– Почему мы отказываемся? – шепотом спрашивает Виола. – Давай просто посмотрим.

Мой Шум удивленно вскидывается.

– Посмотрим на что?

– Я бы не отказалась от ванны. И от отдыха.

– Я тоже, – говорю я. – Но за нами гонятся люди, которых одним сломанным мостом не остановишь, и к тому же мы ничего о ней не знаем. Вдруг она убийца или еще кто.

– Да вроде нет. – Виола кидает на старуху быстрый взгляд. – Немного тронутая, но это, кажется, не опасно.

– Кажется! Да что тут может казаться? – Если честно, я уже немного злюсь. – Люди без Шума вапще никем не кажутся.

Виола вдруг морщится и стискивает зубы.

– Брось, я не про тебя…

– Вечно ты… – Она умолкает и трясет головой.

– Что вечно? – шепотом спрашиваю я.

Виола только злобно щурится на меня и поворачивается к старухе.

– Подождите! Я только возьму вещи. – Голос у нее сердитый.

– Эй! – удивленно вскрикиваю я. Что, уже забыла, как я спас ей жизнь? – Погоди, нам велели идти по дороге. Мы должны попасть в поселение!

– Дороги не всегда самый быстрый способ попасть в нужное место, – говорит старуха. – Вы еще не поняли?

Виола молча поднимает с земли сумку и хмурится, хмурится. Она готова идти – с первым попавшимся бесшумным человеком, – готова бросить меня по первому сладкому зову.

И она забыла то, о чем я не хотел говорить вслух.

– Я не могу пойти, Виола, – цежу я сквозь стиснутые зубы, ненавидя себя и краснея от стыда (даже пластырь отваливается). – Я носитель микроба. Я опасен.

Она оборачивается и ядовито произносит:

– Может, тогда тебе вообще не стоило сюда идти?

Я разеваю рот.

– Ты чего, серьезно? Вот так возьмешь и просто уйдешь?!

Виола отворачивается, но ответить не успевает: ее перебивает старуха.

– Щеночек, – говорит она, – если ты волнуешься, что заразишь подругу, мы с ней пойдем впереди, а ты поодаль. Тебя твой пес будет охранять.

– Манчи! – лает Манчи.

– Его дело, – говорит Виола и начинает взбираться на скалу, к старухе.

– Еще раз: меня зовут Хильди, а не старуха, – говорит женщина.

Виола поднимается на вершину, и они, не сказав больше ни слова, уходят.

– Хильди, – повторяет Манчи.

– Заткнись.

Выбора у меня нет, так? Приходится топать за ними.

И вот мы шагаем по узкой, заросшей кустами тропинке – Виола и старуха Хильди впереди, мы с Манчи за милю от них, – навстречу неизвестно каким новым опасностям. Я постоянно оглядываюсь, опасаясь увидеть мэра, мистера Прентисса-младшего и Аарона.

Ну не знаю. Как тут вапще можно что-то знать? Чем думали Бен и Киллиан, как я должен был к этому подготовиться? Согласен, за постель и горячую еду не жалко и под пулю пойти, но, может, это ловушка… И поделом нам, тупицам.

За нами погоня, мы должны бежать.

Хильди могла нас заставить, но почему-то не заставила, а попросила. И Виола говорит, что она хорошая… только откуда ей знать? Или бесшумные люди умеют читать мысли друг друга?

Ну теперь поняли? Здесь сам черт ногу сломит.

Да и вапще, какая разница, что говорит Виола?

– Ты только посмотри на них, – говорю я Манчи. – Быстро они спелись. Прям не разлей вода!

– Хильди, – повторяет Манчи. Я замахиваюсь на него, но шлепнуть не успеваю – он припускает вперед.

Виола и Хильди о чем-то разговаривают: до меня доносится только неясное бормотание, ни слова не разобрать. Будь они нормальными Шумными людьми, мы бы сейчас спокойно болтали, и неважно, далеко я иду или рядом. Никаких тайн и секретов. Все бы тараторили без умолку, хотели бы они того или нет.

И никто бы не чувствовал себя изгоем. Никого бы не бросили одного при первом удобном случае.

Мы идем дальше.

И я начинаю думать.

И заодно позволяю им уйти подальше.

Я думаю, думаю…

Может, раз уж мы нашли Хильди, она и позаботится о Виоле? Спелись они только так, не то что со мной. Вдруг Хильди поможет ей вернуться на родину, потомушто я, очевидно, не могу. Мне вапще можно жить только в Прентисстауне, верно? Я носитель опасного микроба, который легко убьет ее и всех остальных, меня не пустят в новое поселение, а спать уложат в хлеву, с овцами и картошкой.

– Вот и все, правда, Манчи? – Я останавливаюсь и тяжело дышу. – Здесь нет никакого Шума, только мой. – Стираю пот со лба. – Нам некуда идти. Вперед нельзя, назад тоже.

Я сажусь на камень, постепенно сознавая, в каком ужасном положении я оказался.

– Нам некуда идти. Нечего делать.

– Нечего, Тодд, – говорит Манчи, виляя хвостом.

Так нечестно.

Нечестно, и все.

Тебе заказана дорога в твой единственный дом.

И ты всегда будешь один, до самого конца.

Почему ты так поступил со мной, Бен? Чем я это заслужил?

Вытираю рукавом глаза.

Вот бы Аарон и мэр пришли и забрали меня.

Скорей бы все это закончилось.

– Тодд? – лает Манчи, подходя вплотную ко мне и нюхая мое лицо.

– Пошел вон. – Я отталкиваю его от себя.

Хильди и Виола уходят все дальше, и если не встать сейчас, я рискую заблудиться.

Но я не встаю.

До меня по-прежнему долетает бормотание: оно становится все тише и тише, и никто из них даже не оглядывается.

Хильди, слышу я. А потом девчонка, и чертова протечка, и опять Хильди, и сгоревший мост.

Я вскидываю голову.

Это чей-то голос.

Но я не слышу его, он у меня в голове.

Хильди с Виолой уходят, однако им навстречу идет кто-то еще. Он машет рукой.

Кто-то, чей Шум говорит: Здрасьте!