Текст книги "Приют"

Автор книги: Патрик Макграт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Однажды ночью Стелла услышала, как часы на башне парламента пробили четыре, повернулась на бок и уставилась на спящего. Кто он? Кто этот незнакомец, ее любовник? Закурила. Вспомнила, как впервые увидела его, человека в желтых вельветовых брюках, восстанавливающего оранжерею в конце огорода. Как танцевала с ним и ощутила его эрекцию, возбудилась из-за его возбуждения, захотела его, потому что он ее хотел. Потом быстрое развитие их романа, нарастающий страх разоблачения, побег. Теперь вот это. Но кто он? Она пыталась из обрывочных эпизодов прошлой недели создать человека.

Эдгар стал внушительнее. Теперь, когда необходимость сдерживаться отпала, он говорил и вел себя с властностью, которой во время пребывания в больнице у него не было. Стелла видела, как он держался с Ником. Большей частью они казались давними собратьями по искусству, близкими друзьями, но когда возникало что-то серьезное, Ник ждал, чтобы Эдгар высказал свою позицию, а потом выражал свое мнение. Другие мужчины тоже почтительно относились к нему. Когда они разговаривали, Стелла доставала потрепанные альбомы Ника с репродукциями, садилась за стол, листала страницы и прислушивалась к тому, что происходит в ней самой.

Мысли Стеллы потекли в другом направлении. Она задумалась над словом «сходство», над идеей быть отторгнутой от интересов и чувств других людей, способной лишь отвечать взглядом зрителю. Сможет ли она видеть Эдгара так? Будет ли это правдой? Она свесилась с матраса и погасила окурок. Ей очень нравилось спать с Эдгаром под этими грубыми одеялами, нравилось просыпаться утром и обнаруживать его рядом.

Днем, если позировать не требовалось, Стелла иногда выходила во двор подышать свежим воздухом. Фруктово-овощной рынок находился под высокой стеклянной крышей, опирающейся на стройные металлические колонны со сложными, изящными подкосами наверху. Отделы были отгорожены друг от друга, внутри их деревянные и картонные ящики были составлены в высокие стопы. Однажды утром Стелла наблюдала, как двое мужчин укладывали мешки с картошкой в кузов пыльного грузовика. Поняв, что они ее заметили, она ушла – у нее быстро выработался инстинкт не привлекать к себе внимания. Вскоре после этого, выйдя на Хорси-стрит и свернув к реке, Стелла наткнулась на большую ветхую старую церковь и удивилась, что она расположена там, в конце лабиринта узких улочек и переулков. Еще больше она удивилась, узнав, что это Саутуоркский собор.

Стелла вошла внутрь, и у нее сразу возникло ощущение, что это благое место, что собор стоит здесь уже сотни лет и его не касались ни ожесточение, ни зло. Она села в заднем ряду и наблюдала, как бродяга громко разговаривает со священником в длинной черной сутане; увидела пожилого человека в черном пиджаке и брюках в полоску, погруженного в молитву в боковом приделе; насчитала двадцать святых в нишах за престолом и постояла у могилы первого английского поэта. Он изваян лежащим, руки его молитвенно сложены, голова покоится на трех книгах, одна из которых называется «Confessio Amentis» [1]1
  Признание в любви ( лат.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Вернулась Стелла на Хорси-стрит, отдохнув душой за тот спокойный час, что провела в соборе. О своем визите она не сказала ни Нику, ни Эдгару. Ей казалось, что им это не интересно.

Вечерами они начали посещать пивные. Ник и Стелла подходили к стойке и брали выпивку, а Эдгар сидел за столиком в самом темном углу. Хотя вряд ли они подвергались серьезному риску. Пивные были захудалыми, с голыми половицами и обшарпанной, потрескавшейся от времени панельной обшивкой. Тускло освещенные, неуютные, они служили прибежищем для мужчин и женщин, стремящихся утопить скуку своих унылых, нелегких дней в дешевом пиве и виски. Никто не обращал внимания на Стеллу и двух обносившихся художников, которые сидели, негромко разговаривая, в глубине зала. Стелла трепетала от восторга, когда они отправлялись на прогулку или в театр. Это означало, что в их жизнь изгоев входит некая налаженность, они могли вести себя в известной мере как обычные люди. Она начинала видеть какое-то будущее.

Однако появление в мире обычных людей создавало свои проблемы. Как-то в субботу вечером они вдвоем сидели в самом конце зала большой переполненной пивной. Там было дымно, шумно. Стелла чувствовала себя спокойно, в своей тарелке. Сидели они бок о бок на скамье за маленьким круглым столиком, и Стелла держала под ним руку Эдгара. Они были чужаками, но уверенно чувствовали себя в этой теплой, шумной пивной, где Стелле почему-то все казались своими. Она тогда с содроганием думала о гостиных, где задавали тон матери и жены психиатров, вспоминала ужас инородности, чуждости, который испытывала там. Эдгар взял их стаканы и пошел к стойке; она наблюдала за ним с ощущением спокойной радости, вызванной джином.

Все в этой пивной казалось ей романтичным.

Неожиданно перед столиком появился какой-то мужчина и вожделенно уставился на нее. Стелла опустила глаза и сделала вид, будто ищет что-то в сумочке.

– В одиночестве, дорогуша? – спросил он.

Стелла подняла взгляд.

– Собственно говоря, нет, – ответила она, – со мной муж.

– Муж ли, собственно говоря?

Это был рослый, красивый мужчина, но пьяный, и он не пытался этого скрыть. Он оперся руками о столик и подался к Стелле. Ей хотелось, чтобы он ушел, не нравилось, что он ее передразнивает, и она злилась на себя за то, что предоставила ему такую возможность.

– Да, собственно говоря, – ответила она, сделав на последних словах ударение, что явилось ошибкой. Мужчину это позабавило, он придвинул стул и сел. О, вот этого ей не хотелось! И тут Эдгар вернулся от стойки с выпивкой.

– Кто это? – спросил он.

Незнакомец положил локти на стол и не сводил взгляда со Стеллы, но тут обернулся и взглянул на Эдгара.

– Это и есть твой муж, дорогуша?

Стелла отчаянно затрясла головой. Я тут ни причем, пыталась она объяснить. Эдгар осторожно поставил стаканы, не глядя на мужчину, потом схватил его за шиворот и приблизил свое большое бородатое лицо к его лицу. Вокруг внезапно наступила тишина. Между обоими что-то происходило, и Стелла с ошеломляющей ясностью понимала, что вот-вот последует: драка, битье посуды, кровь, крики, полиция. Эдгар выпустил воротник наглеца, и тот, пятясь, отошел. Эдгар сел. Люди вернулись к разговорам и выпивке, но за ближайшими столиками все еще было тихо. Стелла понимала, что их будут подслушивать. Эдгар начал свертывать самокрутку, не глядя на нее.

– Что ты ему сказала? – негромко спросил он.

– Ничего!

Эдгар лизнул бумагу, покачал головой.

– Должно быть, сказала что-то.

Стелла возмущенным шепотом рассказала, что произошло. Эдгар молчал. Неужели он думает, что она заговорила с тем человеком? Она еще ни разу не видела его таким холодным, отчужденным! Стелла повторила, что тот человек подошел без всякого приглашения или одобрения.

– Не будешь хитрить со мной, а, Стелла? – спросил наконец Эдгар ровным, дружелюбным голосом.

– Конечно же, нет, черт возьми!

– Тогда все в порядке.

Но все же этот спокойный ответ, в котором явственно ощущалась угроза, оставил у Стеллы неприятное ощущение. В душе у нее взыграла гордость, она подумала: «Пошел к черту!» – и уставилась в пространство, злобно куря сигарету короткими, отрывистыми затяжками. Ощутив на бедре его пальцы, а на шее губы, она попыталась не реагировать, убрала с бедра его руку, но толку от этого было мало. Ее ошеломляло любое его прикосновение.

– Поцелуемся, дорогая, – прошептал Эдгар.

– Пошел вон, – ответила она и закусила губу.

Несколько минут спустя они спешили домой по вечерней сырости – за необходимостью вернуться в мастерскую было забыто все – и увидели полицейских, о которых Стелла еще недавно со страхом думала. Их было двое, они медленно шли навстречу, держа руки за спиной. Она ухватилась обеими руками за руку Эдгара и прижалась к нему; он продолжал идти ровным шагом. Она поняла, что они встретятся с полицейскими под уличным фонарем.

– Они увидят нас, – негромко сказала Стелла.

Эдгар продолжал спокойно идти. Стелла не могла ни о чем думать, лишь сознавала, что в горле поднимается волна черного ужаса, ощущала его вкус. Хмель от джина быстро улетучился, и казалось, ее каблуки выстукивают по влажному тротуару: «Ви-но-вен, ви-но-вен».

Затем Эдгар свел ее с тротуара, они прошли мимо ряда кабестанов, спустились по ступеням к реке, где о камни плескалась черная вода. Там он поцеловал ее. Стелла забросила руки ему на шею и упивалась его поцелуем, словно ее страсть, если будет достаточно сильной, могла отогнать полицейских. Теперь она слышала только дыхание Эдгара и приближающиеся шаги. Полицейские остановились наверху. Стелла ухватила Эдгара за волосы на затылке, не отрываясь от его губ.

– Ступайте отсюда, – сказал один из полицейских и через несколько секунд повторил, повысив голос: – Эй вы, ступайте!

Они повиновались, пошли по проходу между домами, прижимаясь друг к другу, как потревоженные любовники, стремящиеся сохранить свой пыл. Шаг их все ускорялся, и на улицу они выбежали.

Пробежав через двор, они с криками стали подниматься по лестнице. Стелла сказала, что никогда не забудет этого вечера. Эдгар тоже ощущал произошедшую перемену, переход в новую безопасность, несмотря на недавний испуг. Чувство страха, ощущение затылком горячего дыхания преследователей исчезло, сменилось относительной уверенностью, сознанием, что с каждым днем, с каждым часом им все легче отрываться от преследователей, их след будет простывать, гончие утомятся. Стелла впервые почувствовала, что их слепой прыжок в неизвестность будет вознагражден, даст им безопасное место, где они смогут любить друг друга без страха. Они занимались любовью в этом настроении, свободно, бесстрашно, всю ночь под грохот поездов по виадуку. Она громко смеялась, вскрикивала, оглашала склад звуками жизни, не заботясь о том, слышит Ник или нет.

Так, во всяком случае, она мне рассказывала.

Глава седьмая

Стелла часто ходила в собор, сидела в полумраке на каменной скамье неподалеку от входа или ходила мимо гробниц и приделов; шаги ее гулко раздавались по каменному полу. На ней всегда были темные очки и туго завязанная косынка. О тех днях, о том, через что ей пришлось пройти, Стелла говорила невнятно, но зрительно я представляю ее печальной женщиной в соборе. Проблема заключалась в том, что чем дальше уходила в прошлое больница, тем труднее было мне воссоздать ее переживания, придать им понятные форму и смысл.

Эдгар начал работать в глине, дело ладилось плохо. Поначалу Стелла убеждала его набраться терпения. Он давно уже ничего не ваял, разве можно вернуть былое мастерство сразу? Но Эдгар не желал ничего слушать. Его не интересовали ни объяснения, ни ссылки на мастерство. Он злился, падал духом, едва начав лепку, тут же приходил в тихую ярость при виде дела рук своих и уничтожал все. Работал он стоя, глина была нашлепана на проволочный каркас в форме головы, установленный на старой деревянной подставке. Ник нашел ему все, что требовалось, – глину и инструменты; Стелла заплатила за них. Она все больше беспокоилась о деньгах. Новых поступлений не было, только Ник помогал продуктами, выпивкой, мелкими суммами, а что она смыслила в добывании денег?

Но подобные мысли Стелла гнала. Они были бесполезными, а она начинала делить все на полезное и нет. Разговаривать о деньгах с Эдгаром было бесполезно. Она пренебрегала собственными нуждами, потому что тратиться на себя не хотела. У нее не было многих средств для ухода за телом и кожей, не хватало запасов нижнего белья. Ей требовалось зимнее пальто, но о такой покупке не могло быть и речи. Вся ее одежда пропахла затхлостью и табачным дымом. Погода стала ненастной, и если она открывала ставни, в окна захлестывал дождь.

Эдгар с головой погрузился в работу, и Стелла уходила в себя, особенно если рядом не было Ника, а его теперь не бывало часто. Но однажды после полудня, когда Эдгар спал, Ник сказал ей, что душевное состояние Эдгара ему знакомо – все художники становятся такими, когда работа не ладится.

– Ты не становишься, – сказала она.

– Я – нет. – Ник сидел на старой кушетке в конце зала, положив локти на колени и сплетя пальцы. С губы его свисала сигарета. – Но я не истинный талант. Не такой, как он.

Стелла походила по залу, разглядывая его холсты. Живопись Ника была помпезной. Она подошла к окну. Внизу грузовик въезжал задом в ворота овощного рынка.

– А каким он бывает, когда работа идет успешно? – спросила она.

– Таким же.

Стелла нашла это забавным, рассмеялась и повернулась к Нику. Тот поднял на нее удивленный взгляд.

– Разве это смешно?

– У тебя так прозвучало.

Он задумался, а Стелла закурила, стоя у окна и глядя на него.

– Ник, у тебя есть женщина?

Он покачал головой.

– Я думала, ты уходишь к любовнице.

Ник продолжал качать головой, глядя в пол, потом бросил на нее быстрый взгляд. Стелла не поняла, что он означал, но продолжать шутку не стала. «Какой странный, заторможенный человек», – подумала она.

Однако Ник исчезал все чаще и чаще. Эдгар часами бывал молчаливым, расстроенным, и Стелла иногда становилась сама не своя от беспокойства, лишь с трудом поддерживала пламя любви, вытеснявшей все прочие чувства. Говорить об этом Эдгару она не хотела, не видела в том пользы. Таким образом, пока он работал, спал или пил, она вела с собой жуткие безмолвные битвы, и хотя они утомляли ее, она по ночам часами не смыкала глаз, слушая, как поезда грохочут по виадуку да часы отбивают время на здании парламента. Ее начала беспокоить мысль, что эти условия убивают любовь после ее первых радостей: нищета, страх, неуверенность, привыкание друг к другу. Как она могла не понимать этого? Какой дурой была, что повела себя так импульсивно, так наивно! Она думала о прежней жизни, и больница представлялась ей каким-то сказочным королевством, где всегда светит солнце, царит порядок, все знают свое место и никто не страдает от нужды; замком на скале, в стенах которого изобилие и безопасность. Стелла сознавала, что это иллюзия, однако в этой иллюзии было немало правды, и ей приносила какое-то утешение мысль о надежном прибежище, пусть существующем лишь в ее сознании. Потом она сочла нелепым, что они оба покинули это замечательное место (такой теперь представлялась ей больница) и ищут безопасности, изобилия и тепла на улице заброшенных складов.

Наконец Эдгар стал добиваться каких-то успехов. Теперь он требовал, чтобы Стелла позировала ему по четыре-пять часов ежедневно. Она видела, как из глины начинают появляться ее голова и шея, странно сплюснутые и вытянутые, но все же узнаваемые. Однако Эдгар оставался напряженным, озабоченным, и через два дня Ник исчез. Стелла чувствовала себя как никогда одинокой и невольно снова и снова обращалась мыслями к больнице – не к Максу, а к Чарли. Считала, сколько дней не видела его. Она понимала, что он тоскует по ней и вместе с тем приучается ее ненавидеть. Осознавала всю глубину страданий его отца, отдавала себе отчет в том, что повинна в этих страданиях и что чем дольше будет находиться вдали от сына, тем глубже укоренится его ненависть.

В конце концов эти переживания отразились на ее поведении с Эдгаром, и последствия оказались весьма неприятными. Когда психика художника достигает равновесия, оно бывает до того неустойчивым, что любая тревога, любое столкновение с грубой действительностью мгновенно его нарушают. Чтобы заниматься искусством, необходимо отвернуться от жизни. Чувствительность Эдгара в этом отношении была очень сильной, я считал его безупречным типом творческой индивидуальности. У него занятия искусством и сохранение здравомыслия находились в четкой, тонкой связи друг с другом. Патологическое отклонение в одном вызывало дисфункцию и расстройство в другом.

Однажды утром Стелла проснулась и обнаружила, что, кроме нее, на этаже никого нет. Эдгар раньше не выходил на улицу в светлое время суток. Поначалу она оставалась спокойной. Заварила чай, потом постирала белье над раковиной и развесила на веревке, зашла в мастерскую и открыла ставни. День был ясным, ветреным, высоко в небе неслись облака. Она походила, разглядывая рисунки, приколотые кнопками к стенам. Глина на подставке была закрыта влажными тряпками.

Стелла поднялась наверх и принялась читать старую газету. Через час ей стало не по себе от беспокойства. Эдгар не сказал ей, куда пошел, надолго ли, и было нетрудно вообразить еще одну случайную встречу с полицией, на сей раз без покрова темноты. Как знать? Эта мысль неожиданно потрясла Стеллу: как ей узнать, если он попался? Собственная беспомощность начала ужасать ее. Без этих двух мужчин она бы пропала. Она зависела от них полностью. В их соглашении оказался изъян, нужно думать о подобных непредвиденных обстоятельствах, он больше не должен ее покидать.

К полудню Стелла пришла в отчаяние. Решила, что Эдгар наверняка в руках полиции, рассердилась на него, но смутно догадывалась, что это результат беспокойства – точно так же она сердилась на Чарли, когда мальчик часами пропадал на болоте. Было ошибкой вспоминать о сыне: теперь, когда она, казалось, потеряла и Эдгара, у нее не было душевных сил противиться чувству вины, которое вызывала мысль о Чарли. В конце концов Стелла почувствовала, что не может больше оставаться в мастерской, и побежала вниз по лестнице.

Что она собиралась делать, Стелла не помнила, но помнила поспешность, внезапную жуткую уверенность, что, ничего не делая, теряет все. Может, предположил я, ты собиралась вернуться в больницу, но Стелла покачала головой. Она в панике быстро спустилась по ступенькам, оступаясь, пронеслась по коридору, выбежала на солнечный свет.

И угодила прямо в объятия Эдгара.

– Господи, что с тобой?

Стелла осознала, в каком она виде: без плаща, без шляпки, нечесаная, с отекшим, немытым лицом. Паника ее улеглась, она позволила Эдгару помочь ей подняться обратно по лестнице.

Эдгар был очень недоволен ее поступком.

Она стала объяснять, что была уверена – его схватила полиция. Эдгар отошел от нее и принялся расхаживать по мастерской, хмурясь, покусывая ноготь большого пальца и бросая на нее злобные взгляды. Таким Стелла его еще не видела – он всегда мог понять ее, когда она начинала тревожиться, и успокоить. Стелла недоумевала, что с ним.

– Тебе этого хочется? – спросил он.

Стелла уставилась на него. Он стоял посреди мастерской, устремив на нее холодный взгляд.

– Нет! Как ты мог так подумать?

– Тебе не хватает прежних удобств.

Теперь Эдгар стоял у стола и бессмысленно листал свои наброски, не глядя на нее и продолжая покусывать ноготь.

– Я думала, что тебя схватили. Что я осталась одна.

– Одна ты оставалась бы недолго.

Стелла не совсем поняла смысл этих слов, она слышала только его боль, поэтому подошла к нему и попыталась обнять. Эдгар прошел мимо, сел на стул возле прикрытой тряпками глины и свернул самокрутку. Стелла встала у стула на колени.

– Я испугалась, – прошептала она.

Эдгар, не глядя на нее, закурил и пожал плечами. Стелла поднялась с колен, подошла к окну, села на подоконник и выглянула на улицу. Все это искусство, все это убожество – ради чего?

– Испугалась, – глумливо произнес Эдгар, но в его собственном голосе слышался испуг, и Стелле внезапно показалось глупым, мелочным, эгоистичным сердиться на того, кто боится за них обоих!

– Ты не любишь меня, – сказала она, – у тебя нет воображения.

Говоря это, Стелла не смотрела на него. Тут же раздался грохот. Эдгар вскочил на ноги, перевернул стул и подлетел к ней, громадный, разъяренный, со сжатыми кулаками.

– Теперь начнешь бить меня? – спокойно спросила Стелла. Она смотрела на него без страха. Это было не важно. Все было не важно. Ей было наплевать, если он ее изобьет. Он был просто одним из сердитых мужчин, в мире таких полно.

– Ты хотела вернуться к Максу.

– Не говори ерунды.

Эдгар повернулся и со всей силы ударил по стене кулаком. В комнате запахло буйством. Жутко было ощущать его ярость. Почему она не замечала ее прежде?

– Выходит, о тебе говорили правду.

– Что говорили?

– Ты психопат.

Стеллу не пугало, что он разозлится еще больше. Она была не способна испытывать страх. Эдгар снова обернулся к ней. Его с трудом сдерживаемая ярость заполняла комнату; казалось, от нее все там дрожит и вот-вот рассыплется.

Потом его настроение переменилось. Он глубоко вздохнул, привалился к стене, упершись в нее руками и закрыв глаза. Гнев его улегся.

– О, психопат, – произнес Эдгар. – Это говорил Макс, так ведь? Или Клив?

Нет, не я. Об Эдгаре можно сказать многое, но он не психопат. Однако Стелле не хотелось, чтобы он объединял ее с психиатрами. Она подошла к нему и попыталась взять за руку. Не открывая глаз, Эдгар отстранился, и она не винила его. Он был прав.

– Извини, – прошептала Стелла. – Я пришла в отчаяние. Ты не возвращался, и я подумала, что тебя схватили. Я не знала, где ты.

Эдгар открыл глаза, рассеянно коснулся ее лица. Настроение его снова переменилось. Он оживился.

– Вот, посмотри. – Эдгар достал из внутреннего кармана конверт и отдал ей. – Вскрывай, вскрывай.

Стелла открыла конверт пилкой для ногтей. Внутри была пачка десятифунтовых банкнот.

– Ты добывал деньги, – сказала она и достала их из конверта. Они должны были обрадовать ее – ведь они означали еду и выпивку, – однако подействовали угнетающе. Наличие денег и мысль о том, что они им дадут, вызывали горечь. Жизнь представляла собой отвратительную сделку – деньги в обмен на время. Деньги дадут им время, а что даст оно? Возможность наблюдать, как любовь обращается в пепел? Ужасно было ощущать, как все теряет смысл. Стелла уронила банкноты на пол.

– Что с нами будет?

Эдгар нагнулся за деньгами и, не сводя глаз с ее лица, поднес их к губам, потом сунул обратно в карман.

– Ничего хорошего, – прошептала она.

– Деньги, Стелла.

– О, деньги.

Она встала у окна спиной к нему.

– Да, деньги.

Стелла знала, что он сейчас скажет. Что их было нелегко раздобыть.

– Думаешь, это было легко?

– Я хочу спать.

Не глядя на Эдгара, Стелла отошла от окна и устало поднялась по лесенке. Легла на матрас, закрыла глаза и сразу почувствовала, что засыпает. Она была измотана. Хотела проспать целый год, а когда проснется, чтобы все было как прежде, чтобы ребенок снова был при ней. Потом Эдгар встряхнул ее и разбудил.

– Извини, – сказал он. Стелла уловила запах перегара.

Она перевернулась на спину, приподнялась на локте и потянулась за сигаретами.

– О, да что в них проку?

Наступило молчание. Эдгар не понял ее. Почему? Он такой умный, он многое понимает, отчего же сейчас настолько туп? Эдгар сидел на краю матраса, глядя прямо перед собой. Она лежала спиной к нему, опершись на локоть, и курила.

– Я раздобыл их для нас, – произнес наконец Эдгар.

В любое другое время это вызвало бы у Стеллы огромную радость. Теперь она осталась равнодушной. Промолчала, пожала плечами. Эдгар пристально смотрел на нее, и его разозлил этот жест. Он ухватил ее за руки и рывком оторвал от постели.

И тут же оба пришли в возбуждение, начали целоваться, потом расстегивать одежду. Эта неудержимая страсть тревожила Стеллу, ей не хотелось постоянно терять самообладание. Теперь в страсти были отчаяние, агрессия, Стелла освобождалась в сексе от разочарования и беспокойства, и на этот раз, когда они жадно прижались друг к другу, она сильно укусила Эдгара за плечо. Результат оказался потрясающим. Эдгар приподнялся и влепил ей пощечину, но они не остановились, и минуты две спустя, когда все кончилось, Стелла отвернулась от него и зарылась лицом в подушку. Она чувствовала себя совершенно ошеломленной. Все рушилось, как она и предвидела, но ей было все равно. Она слышала, как Эдгар пробормотал какую-то чушь, и пропустила ее мимо ушей. Лицо у нее горело, в голове не было ни единой мысли. Она ждала, что он изобьет ее, и ей было наплевать. Однако через несколько секунд Эдгар спустился в мастерскую.

Стелла села и нашла пудреницу. «Будет синяк, – подумала она, захлопнула ее и принялась твердить себе: – Дура ты, дура, дура».

Когда Стелла вернулась из собора, Эдгар не извинился. Близился вечер, и он снова работал с глиной. Света не включал, и в мастерской при полузакрытых ставнях стало темно. Днем было достаточно света, достаточно раздражающих обнажений, теперь настало время темноты, джина и, наконец, сна. Вечер темноты и джина. Оба были подавлены, им не хотелось ни разговаривать, ни выходить. Стелла легла на постель, растянулась поверх одеяла в чулках и комбинации – женщина, плывущая по течению среди выброшенных за борт старой косметики и вчерашних газет. Когда совсем стемнело, Эдгар не включил света, лишь распахнул ставни, и уличный фонарь рассеял по мастерской мягкий серый отблеск. Стелле захотелось напиться и взглянуть на происходящее с каким-то чувством надежды. Она спустилась, держа стакан в руках, и подошла к окну. Эдгар, склоненный над глиной, не обернулся.

– Жаль, Ника нет, – сказала Стелла и увидела, как он оцепенел.

Проснулась она на рассвете, лежа поверх одеяла, налила и выпила джина. Эдгар спал рядом с ней одетым. Она села. Во рту ощущалась противная горечь, голова уже гудела от выпитого натощак. Она затащила Эдгара в постель. Потом оба тут же заснули.

На другой день, когда Стелла вяло занималась уборкой, ей пришло в голову, что человек уподобляется своему окружению. Поживи в жалком, убогом месте, потом посмотрись в зеркало. То, что ты увидишь, будет жалким, убогим; понаблюдай за своим поведением и увидишь, что оно тоже стало дешевым, жалким. Ее раньше считали красавицей – теперь все в прошлом; в этом складе не было места для красоты, и чем больше она старалась стать прежней с помощью косметики, тем больше походила на уличную девку.

Эдгар как будто не замечал этого. Беспокоила его не ее внешность, а она сама. С тех пор как он встретил Стеллу у двери, в панике бегущую во двор, он относился к ней с подозрением. Считал, что она хочет вернуться к Максу. Она объясняла ему, что скучает не по мужу, а по Чарли. Эдгар наверняка это понимал, но по его поведению это было незаметно. Он словно утратил живость ума, к которой Стелла привыкла. Она сказала, что Эдгар казался грубым. Даже голос его становился грубым, когда он бывал таким.

Я думаю, он паниковал, каждое выражение беспокойства Стеллы воспринимал как признак того, что она немедленно его бросит. Подобно многим художникам, Эдгар в глубине души был раним и пуглив, как ребенок.

На другой вечер они пошли в пивную, и Эдгар напугал Стеллу – он вел себя так, будто каждый мужчина пытался отбить ее. Сидел в пивной, что-то сердито бормоча себе под нос, потом спохватился и умолк, покачав головой, смущенный, озадаченный тем чужим голосом, который исходил из его нутра, – искаженным, противным голосом ревности, страха и желания. Стелле было мучительно видеть его столь жалким, беспомощным, потому что он не хотел быть таким, ему было ненавистно то существо, в которое он, казалось, превращался. Она взяла его за руки и начала горячо убеждать, чтобы он держался, не вешал носа, у них все будет хорошо, она не собирается его покидать. В конце концов Эдгар с громадным усилием овладел собой и стал почти прежним. Но Стелла не успокаивалась, так как не знала, надолго ли это. Она видела раздвоенного человека; тот, кого она знала в больнице, не исчез, но в него вселился какой-то чужой дух. Она сказала, что виной всему их трудные обстоятельства и им нужно только немного времени. Эдгар толком не понял ее, хмурился и потирал голову, словно мог рассеять болезнь, как дурной сон.

Сколько еще? Стелла лежала ночами без сна и задавалась вопросом, сколько еще так может продолжаться. Синяк на ее лице был по-прежнему заметен, а на тех улицах всем было понятно его происхождение. Она замечала сочувственные взгляды женщин, а когда выходили вечером, видела, как они бросали взгляды на Эдгара, посмотреть, что он за скотина. Любой из этих взглядов мог привести к тому, что его бы узнали. Дни шли, и все усилия Стеллы были направлены на поддержание спокойствия Эдгара, однако когда она ложилась в постель, а он возвращался к работе, ее мысли обращались к Чарли, и она беззвучно плакала в подушку. Теперь ей приходилось обращаться с Эдгаром как с ребенком, обидчивым, неотвязным, и она задумывалась, почему заботится об этом ребенке, а не о своем.

Однако меня не удивляет, что Стелла не покидала Эдгара. Думаю, несмотря ни на что, она продолжала его любить или уверяла себя, что любит, а женщины в этом отношении упорны. Она сделала выбор, уехала к нему по доброй воле, и было немыслимо возвращаться домой из-за того, что он заболел и перестал отвечать за свои поступки. Удивляюсь, что она могла не придавать значения угрожающим признакам надвигающегося буйства. Я поражаюсь силе ее самоотречения, способности не думать о том, на что он способен. Даже видя его работу, Стелла не чуяла опасности, в которой находилась.

Однажды чуть свет ее разбудили крики за окном. Эдгар спал рядом. Стелла поднялась, накинула халат и спустилась в мастерскую, открыла ставни, впустила в комнату бледный осенний свет, закурила и стала прислушиваться к тому, как оживает рынок. Глина, как всегда, была прикрыта влажными тряпками, и Стелла, поддавшись порыву, стала снимать их. То, что она увидела, было уродливым, ужасающим. Ее странно вытянутые, но узнаваемые голова и плечи были теми же, что она видела последний раз, но яростно искромсанными, исколотыми инструментами и пальцами. Однако вместо того, чтобы покинуть это место, бежать со всех ног, она вернулась в постель и обняла Эдгара.

Потом Эдгар стал прежним, у него снова появилась страсть, а затем нежность. Секс, по словам Стеллы, стал довольно мучительным. Менструальный цикл нарушился, она даже как-то подумала, что забеременела. Я спросил, нуждалась ли она в медицинской помощи, но Стелла ответила, что нет. Она сама заботилась о предупреждении беременности и почти не тревожилась. Гораздо больше ее тревожил Эдгар. Когда его подозрительность исчезала, когда он доверял ей, когда снова становился самим собой, Стелла не жалела ни о чем. При малейшей его отзывчивости она капитулировала. Ей хотелось любить его, и ничего больше; воля ее сломилась, гордость исчезла.

Если только у них будет достаточно времени, думала она, все наладится. Если только Эдгар не совершит чего-то неразумного. Но увещевать его было очень трудно. Во всех газетах публиковали его, а не ее фотографию, гневно отвечал он; разыскивают его, упрячут обратно в палату его, а с ней ничего не случится, она вернется обратно к Максу. Стелла больше не спорила с Эдгаром, когда он говорил, что у нее есть возможность вернуться к мужу; незачем было злить его еще больше.