Текст книги "Дети Одина. Скандинавская мифология для юных"
Автор книги: Патрик Колум
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
История Сигмунда и Синфьётли
Едучи лесными тропинками, Сигурд вспоминал все, что было известно по рассказам Хьёрдис, его матери, о жизни и смерти его отца Сигмунда. Сигмунд долго вел жизнь охотника и разбойника, но никогда не удалялся от леса, находившегося во владениях конунга Сиггейра. Часто он получал весточки от Сигню. Они двое, последние из Вёльсунгов, знали, что конунг Сиггейр и его дом должны понести наказание за расправу, которую он учинил над их отцом и братьями.
У них был уговор, что Сигню пришлет на подмогу Сигмунду своего сына. И однажды в его лесную хижину пришел мальчик лет десяти. Сигмунд понял, что это один из сыновей Сигню и она хочет, чтобы он воспитал из него воина, достойного рода Вёльсунгов.
Сигмунд едва взглянул на племянника. Он собирался на охоту и, сняв со стены копье, бросил на ходу:
– Вот мешок с мукой, малец. Замеси тесто и испеки хлеб. Когда я вернусь, мы с тобой поужинаем.
Возвратясь, он увидел, что хлеб не испечен, а мальчик стоит, испуганно вытаращившись на мешок с мукой.
– Ты не испек хлеб? – спросил Сигмунд.
– Нет, – пролепетал мальчик, – я побоялся подойти к мешку. В нем что-то шевелилось.
– Раз ты так пуглив, значит, у тебя сердце мыши. Ступай назад к матери и передай ей, что ты не Вёльсунг.
Так сказал Сигмунд, и мальчик ушел, всхлипывая.
Через год явился другой сын Сигню. Как и в первый раз, Сигмунд едва взглянул на ребенка и бросил через плечо:
– Вот мешок с мукой. Замеси тесто и испеки хлеб к моему приходу.
Когда Сигмунд вернулся, хлеб не был испечен, а мальчик сидел, забившись в угол, далеко от мешка.
– Ты не приготовил еду? – спросил Сигмунд.
– Нет, – отвечал мальчик, – что-то шевелилось в мешке, и я сробел.
– У тебя сердце мыши. Возвращайся к матери и передай ей, что ты не Вёльсунг.
И этот мальчик, как и его брат, ушел всхлипывая.
В то время у Сигню не было других сыновей. Но вот наконец у нее родился еще один сын – дитя отчаянной тоски. Когда он подрос, она и его послала к Сигмунду.
– Что сказала тебе твоя мать? – спросил мальчика Сигмунд, когда тот переступил порог его хижины.
– Ничего. Она пришила к моим ладоням рукавицы, а потом велела мне их снять.
– И ты снял?
– Да, вместе с кожей.
– И ты плакал?
– Вёльсунги не плачут из-за таких пустяков.
Долго смотрел Сигмунд на парнишку. Он был рослый, красивый и крепкий, с прямым и бесстрашным взглядом.
– Чем я могу тебе помочь? – спросил мальчик.
– Вот мешок с мукой, – сказал Сигмунд. – Замеси тесто и испеки хлеб к моему приходу.
Когда Сигмунд вернулся, хлеб лежал на углях.
– Что ты сделал с мукой? – спросил Сигмунд.
– Я ее размешал. В ней шевелилась какая-то гадина, но я ее перетер вместе с мукой, и теперь она жарится на углях.
Сигмунд рассмеялся и обнял мальчика.
– Мы не будем есть этот хлеб, – сказал он. – Ты запек в него ядовитую змею.
Парнишку звали Синфьётли. Сигмунд обучал его охотничьим и разбойничьим хитростям. Вдвоем они подстерегали на дорогах дружинников конунга и убивали их. Мальчик был беспощаден, но ни разу не произнес он ни слова лжи.
Однажды во время охоты Сигмунд и Синфьётли наткнулись в темной чаще на странный дом. Войдя внутрь, они обнаружили там двух спящих глубоким сном мужей. На запястьях у них сверкали тяжелые золотые браслеты, и Сигмунд понял, что в их жилах течет кровь конунгов.
Рядом со спящими, словно сброшенная второпях одежда, валялись волчьи шкуры, и Сигмунд догадался, что эти двое – оборотни, предстающие то людьми, то волками.
Сигмунд и Синфьётли натянули шкуры, скинутые оборотнями, и тотчас превратились в волков. И стали они в волчьем обличье рыскать по лесам, нападая на приспешников конунга Сиггейра и режа их без счету.
Как-то раз Сигмунд сказал Синфьётли:
– Ты еще молод, и я не хочу, чтобы ты подвергал себя слишком большой опасности. Если ты встретишь отряд из семерых человек, сразись с ними. Если же встретишь более многочисленный отряд, призови меня на помощь волчьим воем.
Синфьётли обещал исполнить его просьбу.
Однажды, когда Сигмунд шнырял волком по лесу, вынюхивая дичь, его звериный слух уловил отдаленный шум отчаянной борьбы. Он насторожил уши, прислушиваясь, не раздастся ли зов Синфьётли. Но зова не было. Тогда Сигмунд помчался через заросли туда, откуда донеслись встревожившие его звуки. По пути ему попалось одиннадцать изувеченных трупов. Под конец он наскочил на Синфьётли, который лежал в кустах в своей волчьей шкуре, тяжело дыша после боя.
– Ты сражался с одиннадцатью вооруженными воинами. Почему ты не позвал меня? – сказал Сигмунд.
– Зачем мне было тебя звать? Я не настолько слаб, чтобы не одолеть одиннадцать человечков.
Этот ответ разозлил Сигмунда. Он посмотрел на раскинувшегося Синфьётли, и хищная волчья натура, заключенная в шкуре, взяла над ним верх. Он прыгнул на Синфьётли и вонзил клыки ему в горло.
Синфьётли захрипел и забился в предсмертных судорогах. И Сигмунд, зная убийственную хватку своих челюстей, излил свое горе в заунывном вое.
Потом, когда он облизывал лицо дорогого родича и друга, его внимание привлекли два дерущихся горностая. Один вцепился другому зубами в глотку и повалил его, бездыханного, на землю. Сигмунд наблюдал за схваткой и видел ее исход. Но горностай-убийца тут же побежал куда-то, вернулся с листьями неизвестной Сигмунду травы и положил их на рану своего товарища. Рана мгновенно затянулась, и укушенный горностай вскочил как ни в чем не бывало.
Сигмунд пошел искать траву, которой горностай исцелил своего собрата. Оглядываясь по сторонам, он заметил ворона с листком в клюве. Когда Сигмунд приблизился к нему, ворон уронил листок, и – о, диво! – это оказался лист той самой травы, которую принес горностай. Сигмунд взял его и приложил к разорванной шее Синфьётли. Рана закрылась, и Синфьётли снова был здоров. Друзья возвратились в свою лесную хижину, а на другой день сожгли волчьи шкуры и помолились богам, чтобы никогда больше не вселялась в них злобная натура хищников. И отныне Сигмунд и Синфьетли уже не меняли своих обличий.
Месть Вёльсунгов и смерть Синфьётли
Но вот Синфьётли возмужал, и настало время отомстить конунгу Сиггейру за то, что он убил Вёльсунга и обрек страшной погибели десять его сыновей. Сигмунд и Синфьётли надели шлемы, вооружились мечами и прокрались в палаты конунга Сиггейра. Они нырнули за бочки с пивом, нагроможденные у входа, и затаились там в ожидании минуты, когда уйдет стража и можно будет напасть врасплох на конунга Сиггейра и его домочадцев.
Младшие дети конунга играли в главной зале, и вот один из них ненароком закатил мяч за бочонки с пивом. Забежав за них, ребенок увидал двух скрючившихся мужчин в шлемах и с мечами.
Малыш сказал об этом слуге, а слуга – конунгу. Тогда Сиггейр встал, подозвал стражников и велел им схватить людей, укрывшихся за бочонками. Сигмунд и Синфьётли вскочили на ноги и вступили в бой с воинами конунга Сиггейра, но были обезоружены и схвачены.
Закон запрещал казнить пленников после заката, поэтому расправу над ними пришлось отложить. Но конунг Сиггейр не хотел оставлять их на земле; он приказал кинуть обоих в яму, а сверху насыпать курган, чтобы похоронить их заживо.
Так и сделали. Яму разделили пополам огромной каменной плитой, чтобы каждый из погребенных слышал, как бьется его сосед, но не мог ему помочь. Воля конунга была исполнена в точности.
Но когда рабы-трэли заваливали яму, среди них явилась хрупкая фигура в плаще с глубоким капюшоном и уронила туда, где лежал Синфьётли, что-то завернутое в солому. И когда дерн и земля заслонили от узников небо, Синфьётли крикнул Сигмунду:
– Я не умру, потому что государыня бросила мне кусок мяса, завернутый в солому.
Немного погодя Синфьётли опять крикнул Сигмунду:
– Государыня вложила в мясо меч. Могучий меч. Я почти уверен, что это Грам, о котором ты мне говорил.
– Если это Грам, – отозвался Сигмунд, – то он сможет прорезать плиту. Попробуй воткнуть острие в камень.
Синфьётли попробовал, и острие прошло насквозь. Тогда пленники взялись за меч каждый со своей стороны и распилили плиту надвое. Потом сообща легко сбросили дерн и землю и наконец очутились под вольным небом.
Прямо перед ними возвышались палаты конунга Сиггейра. Друзья натаскали сушняка, навалили вокруг конунговых палат и подожгли. Огонь перекинулся на дом. Тогда в дверях показался конунг Сиггейр и закричал:
– Кто посмел подпалить жилище конунга?
И Сигмунд ответил:
– Я, Сигмунд, сын Вёльсунга, дабы отомстить тебе за злодейское убийство Вёльсунгов.
Увидев Сигмунда с Грамом, богатырским мечом, Сиггейр скрылся в доме. На его месте возникла Сигню, мертвенно-бледная, с отрешенным взглядом. Сигмунд позвал ее:
– Сюда, сюда! Это я, Сигмунд. Беги из пылающего дома Сиггейра, и мы вместе вернемся в Бранстокские палаты.
Но Сигню молвила:
– Все кончено. Возмездие свершилось, и меня больше ничто не удерживает в жизни. Ты продолжишь род Вёльсунгов, брат мой, и в этом мое утешение. Без радости выходила я за конунга Сиггейра, и без радости я жила с ним, но с радостью умру с ним рядом.
Она исчезла в дыму. Пламя объяло конунговы палаты, и все, находившиеся внутри, сгорели. Так были отмщены Вёльсунги.
Сигурд, едучи лесными тропами, размышлял об этом деянии Сигмунда, своего отца, и юного Синфьётли, своего родича, и о том, что случилось с ними впоследствии.
Сигмунд и Синфьётли покинули земли конунга Сиггейра и возвратились в страну, где стояли Бранстокские палаты. Сигмунд стал великим конунгом, а Синфьётли – вождем его дружины.
А дальше было так. Сигмунд женился на женщине по имени Боргхильд, брат которой любил ту же девушку, что и Синфьётли. Юноши сошлись в честном поединке, и Синфьётли сразил брата Боргхильд наповал.
Чтобы примирить его с государыней и как-то возместить ей ее утрату, Сигмунд дал Боргхильд увесистый слиток золота. Жена конунга взяла его и проговорила:
– Вот как, оказывается, ценятся достоинства моего брата! Не будем больше упоминать о его гибели.
И она пригласила Синфьётли в Бранстокские палаты. Но, хотя Боргхильд ни словом, ни жестом не выдала вспыхнувшей в ней ненависти, она задалась целью извести мужнина любимца.
Той ночью в Бранстокских палатах был пир, и супруга конунга Боргхильд обносила гостей хмельным медом. Она подошла к Синфьётли и протянула ему рог.
– Прими этот напиток из моих рук, о друг Сигмунда, – произнесла она.
Но Синфьётли прозрел в ее глазах смерть и сказал:
– Я не буду пить из этого рога. В питье яд.
Чтобы прекратить насмешки, которыми Боргхильд принялась осыпать Синфьётли, Сигмунд, стоявший рядом, взял у жены рог. Никакой яд и никакая отрава на него не действовали. Он поднес рог к губам и осушил одним духом. Государыня сказала Синфьётли:
– Даже пить за тебя должен кто-то другой?
Чуть позже Боргхильд снова подошла к Синфьётли с рогом, полным меда, и снова предложила ему угоститься, но, посмотрев в ее глаза, он прочел в них жгучую вражду.
– В питье яд, – сказал он. – Я не приму его.
И опять Сигмунд взял рог и опростал его одним духом. И опять государыня посмеялась над Синфьётли.
В третий раз она подошла к юноше и, прежде чем поднести ему рог, сказала:
– Вот тот, кто боится выпить как мужчина! Разве в нем бьется сердце Вёльсунга?
Синфьётли видел ненависть в глазах Боргхильд, и даже ее издевка не могла заставить его принять мед. Как и прежде, Сигмунд стоял рядом. Но ему надоело поднимать и опрокидывать рог, и он шепнул Синфьётли:
– Промочи-ка усы.
Синфьётли подумал, что Сигмунд хочет, чтобы он в конце-то концов выпил мед и перестал вносить раздор в его семью. Но Сигмунд имел в виду совсем другое. Он хотел, чтобы Синфьётли притворился, будто пьет, и дал меду стечь по усам на пол. Не поняв друга, Синфьётли взял у государыни рог, поднес его к губам и опорожнил. И только он это сделал, как яд, растворенный в питье, проник в его сердце и он упал мертвый на пол Бранстокских палат.
О, как горевал Сигмунд о своем родиче и друге. Никому не позволив прикоснуться к телу, он на собственных руках понес Синфьётли через лес к морю. На берегу его внимание привлек необычайно высокий старик, вытаскивающий на песок лодку.
– Я возьму твою ношу, – сказал старик.
Сигмунд положил тело Синфьётли в лодку, намереваясь занять место рядом с ним. Но не успел он и глазом моргнуть, как судно отчалило от берега без паруса и весел. Сигмунд, провожая взглядом старика, стоявшего на корме, понял, что это не смертный, а Один Всеотец, даритель меча Грама.
Сигмунд вернулся в свои палаты. Супруга его вскорости умерла, и тогда он женился на Хьёрдис, которая зачала Сигурда. И теперь Сигурд Вёльсунг, сын Сигмунда и Хьёрдис, ехал лесными тропами с мечом Грамом на поясе и в золотом шлеме из драконьего клада на золотых волосах.
Брюнхильд в Огненном чертоге
Лесные тропы вели его вверх по склону горы. Наконец он достиг горной вершины Хиндарфьялль, открытой небу и всем ветрам. Там возвышался Огненный чертог. Сигурд различил его высокие черные стены, окруженные огненным кольцом.
Подъехав ближе, он услыхал рев бушующего пламени. Сидя верхом на Грани, своем гордом скакуне, он долго созерцал черные стены и бешено пляшущее вокруг них пламя.
Затем он послал Грани вперед. Любой другой конь уперся бы, но не потомок Слейпнира. Он маханул прямо в огонь и пронес сквозь него своего бесстрашного седока.
И вот они очутились во дворе чертога. Там не было ни людей, ни собак, ни лошадей. Сигурд спешился и, приказав Грани стоять смирно, толкнул дверь. За нею ему открылась просторная палата, обтянутая цельным гобеленом с переходившим со стены на стену изображением огромного дерева, дерева с тремя корнями. На ложе посреди палаты покоился погруженный в глубокий сон воин в полном боевом облачении. Сигурд снял шлем с головы спящего, и по ложу рассыпались дивные, сверкающие женские волосы. То была дева, о которой поведали ему птицы.
Сигурд рассек мечом пряжки ее нагрудника и долго, долго смотрел на девушку. Прекрасно было ее лицо, но сурово, как лицо того, кто покоряет, но не покоряется. Прекрасны и сильны были ее руки и плечи. Гордым был изгиб ее губ и дерзким – разлет бровей над сомкнутыми веками.
Девушка открыла глаза, и взгляд ее остановился на Сигурде.
– Кто ты, пробудивший меня? – спросила она.
– Я – Сигурд, сын Сигмунда, из рода Вёльсунгов, – ответил он.
– И ты проскакал сквозь огненное кольцо?
– Да, я это сделал.
Она встала на колени на своем ложе и простерла руки туда, откуда лился свет.
– Приветствую тебя, день! – воскликнула она. – И вас, сыны дня, солнечные лучи! И тебя, ночь с дщерью твоей! Взгляните на нас благостным взором! Приветствую вас, асы и асини! И вас, просторы широкие Мидгарда! Даруйте нам мудрость, и мудрую речь, и силу врачующую и отвратите от нас ложь и бесчестье!
Очи девушки были огромны. Казалось, они вобрали в себя всю синеву мира: синеву цветов, синеву небес и синеву боевых клинков. Она обратила эти огромные очи на Сигурда и сказала:
– Я Брюнхильд, некогда валькирия, а теперь обычная женщина, которой суждено изведать смерть и все земные печали. Но меня не должны коснуться ложь и бесчестье.
Она была самая мудрая, самая храбрая и самая прекрасная из дев. Сигурд знал, что это так. Он положил к ее ногам свой меч Грам, и произнес ее имя: «Брюнхильд», и поведал ей о том, как заколол дракона и как узнал о ней из разговора птиц. Она поднялась с ложа и подобрала свои чудные волосы. С благоговейным трепетом Сигурд наблюдал за ней. Ее поступь была так легка, что казалось, будто она парит над землей.
Они сели рядом, и Брюнхильд открыла ему чудесные тайны. Она рассказала ему о том, как Один послал ее из Асгарда на землю выбирать героев для чертога Вальхалла и определять исход сражений, и о том, как она ослушалась Всеотца и была изгнана из Асгарда. И еще она рассказала, как Один вонзил в ее плоть шип древа сна, чтобы она спала, пока храбрейший из смертных не извлечет этот шип, сломав пряжки ее нагрудника.
– Всеотец обещал мне, – говорила она, – что в моей земной жизни я выйду замуж лишь за того, кто храбрее всех в мире. А чтобы никто другой ко мне не приблизился, Всеотец окружил чертог, где я спала, огненным кольцом. И ты, Сигурд, сын Сигмунда, пришел ко мне. Ты самый храбрый и, думаю, самый прекрасный юноша на свете, подобный Тюру, богу-меченосцу.
Она сказала, что предназначена тому, кто проскачет сквозь огонь и потребует ее в жены.
За нежной беседой час пролетал за часом. Вдруг Сигурд услышал нетерпеливое ржание Грани и воскликнул, обращаясь к Брюнхильд:
– Позволь мне оторваться от твоего дивного взора! Я должен завоевать себе величайшее в мире имя, ведь пока еще мое имя не гремит так, как гремели имена моего отца и отца моего отца. Я победил конунга Люгни и прикончил дракона Фафнира, но этого мало. Я добьюсь величайшей славы, каким бы тернистым ни оказался путь к ней. Потом я вернусь к тебе в Огненный чертог.
Брюнхильд сказала ему:
– Ты говоришь хорошо. Добейся славы, каким бы тернистым ни оказался путь к ней. Я же буду ждать тебя, зная, что никто, кроме Сигурда, не сможет проникнуть сквозь огонь, защищающий мое жилище.
Они долго молча смотрели друг на друга. А на прощанье взялись за руки и поклялись, что не отдадут свою любовь никому другому. И в знак нерушимости их союза Сигурд снял со своего пальца кольцо и надел его на палец Брюнхильд – это было кольцо карлика Андвари.
Сигурд у Нибелунгов
Он спустился с вершины Хиндарфьялль и попал в страну, где правил род Нибелунгов, почти столь же знаменитый, как род Вёльсунгов, к которому принадлежал Сигурд. Конунгом в той стране сидел Гьюки.
Гьюки, его жена и все их сыновья с радостью приняли Сигурда, ведь стоило взглянуть на него, как становилось ясно: у этого юноши великое будущее. И Сигурд отправился воевать плечом к плечу с сыновьями конунга, Гуннаром и Хёгни, и все трое прославили свои имена, но имя Сигурда воссияло, как солнце, затмевая иные светила.
По случаю их возвращения с войны в палатах Гьюки были устроены грандиозные празднества, и сердце Сигурда билось в унисон с сердцами всех Нибелунгов. Он так сдружился с сыновьями конунга, Гуннаром и Хёгни, что побратался с ними и стал им названым братом. А у конунга Гьюки был еще пасынок по имени Готторм, не присоединившийся к братскому союзу трех юношей.
Сигурд провел в доме Нибелунгов целую зиму. Его душа рвалась к Брюнхильд, им владело одно желание – поехать в Огненный чертог и увезти ее с собой в ту землю, которую конунг Гьюки обещал ему подарить. Но его побратимы еще нуждались в помощи, и он не мог их покинуть.
Однажды, проезжая по лесу, он услышал, как переговариваются птицы, и понял их речь. Одна сказала:
– Вот Сигурд, который носит чудесный шлем из клада Фафнира.
И другая птица сказала:
– Он не знает, что с помощью этого шлема может менять свой облик и превращаться в любого зверя или человека.
А третья птица прибавила:
– Он и не догадывается, что в шлеме скрыта волшебная сила.
Сигурд вернулся в палаты Нибелунгов и за ужином поведал им о разговоре птиц и показал свой чудесный шлем. Рассказал он и о том, как убил дракона Фафнира и завладел несметными сокровищами. Названые братья от чистого сердца поздравили Сигурда с таким богатством.
Однако драгоценнее всех сокровищ и чудеснее шлема была для юноши память о Брюнхильд – истинное его богатство. Но об этом он не обмолвился ни словом.
Супруга конунга звалась Гримхильд и была матерью Гуннара, Хёгни и их единоутробного брата Готторма, а еще она и конунг имели единственную дочь по имени Гудрун. Гримхильд была очень мудра и тотчас поняла, что Сигурд величайший в мире воин. Ей хотелось, чтобы с Нибелунгами его связывали не только братские клятвы, которыми он обменялся с Гуннаром и Хёгни, но и иные обеты. Когда же она услышала о принадлежащем ему огромном кладе, ее желание породниться с ним еще возросло. Она посмотрела на золотой шлем и на массивный браслет, украшавший его запястье, и задалась целью во что бы то ни стало женить Сигурда на Гудрун, своей дочери. Но ни Сигурд, ни девушка даже не подозревали о намерении Гримхильд.
А государыня, пристально наблюдая за Сигурдом, догадалась, что в его душе живет какой-то образ, заслоняющий от него красоту Гудрун. Она была сведуща в заклинаниях и тайных зельях (Гримхильд была из рода Боргхильд, чье питье сгубило Синфьётли) и могла приготовить отвар, способный вытравить любые воспоминания.
И Гримхильд сварила такое питье и однажды вечером, когда Нибелунги пировали в своих палатах, велела Гудрун поднести его Сигурду.
Сигурд взял кубок из рук прелестной дочери Нибелунгов, а осушив его, долго стоял среди пирующих, будто в глубоком сне. Потом, будто во сне, удалился в свои покои и весь следующий день был молчалив и рассеян. Когда он скакал по полям вместе с Гуннаром и Хёгни, они спросили его:
– Что ты потерял, брат?
Сигурд не мог ответить. Но потерял он память о валькирии Брюнхильд и Огненном чертоге.
Тогда он словно впервые увидел Гудрун. Мягкими были длинные пряди ее волос, нежными – ее руки. Ее глаза напоминали лесные цветы, и стыдливостью дышали ее движения и речи. И все же у нее была горделивая осанка, подобающая княжне, которая войдет хозяйкой в дом конунга. А Гудрун влюбилась в Сигурда с первого взгляда, когда он в золотом шлеме на золотых волосах возник перед ее окном на гордом скакуне Грани.
Весной, когда дикие лебеди прилетели на озеро, Гудрун спустилась на берег посмотреть, как они строят гнезда. В это время Сигурд верхом на Грани ехал через сосновый бор. Он увидел девушку, и от ее красоты все вокруг словно преобразилось. Он сдержал коня и стал слушать, как она поет диким лебедям песню, которую сочинил Вёлюнд для Альбит, своей невесты-лебедушки.
И сердце Сигурда вновь наполнилось воспоминаниями – воспоминаниями о Гудрун, какой она явилась ему у озера, где дикие лебеди строили свои гнезда. Теперь он наблюдал за ней постоянно: и когда она вышивала, сидя в палатах подле матери, и когда она прислуживала отцу и братьям, и нежность к девушке росла в его душе.
И вот пришел день, когда он попросил у Гуннара и Хёгни, своих названых братьев, руки Гудрун. Радости их не было предела. Они повели его к Гьюки, могущественному государю, и Гримхильд, мудрой государыне. Казалось, конунг и его супруга сбросили с плеч груз печалей и забот и помолодели духом и телом, так торжествовали они, что Сигурд входит в семью Нибелунгов мужем Гудрун.
Узнав, что Сигурд посватался к ней, Гудрун сказала государыне:
– О матушка, без твоих мудрых наставлений мне не справиться с таким счастьем. Как я могу признаться ему в своей пылкой любви? Я постараюсь сдерживать ее, а то он, чего доброго, подумает, что я только и способна что целоваться да миловаться. Великому герою не нужна такая жена. Я буду вести себя с ним как дева-воительница.
Сигурд и Гудрун сочетались браком, и вся страна, которой правили Нибелунги, ликовала вместе с ними. А Гримхильд, хоть и знала, что ее зелье будет действовать только до поры до времени, все же надеялась, что в сердце Сигурда, полном любовью к Гудрун, не найдется места старым воспоминаниям.
