Текст книги "Палм-бич"
Автор книги: Пат Бут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
Остальное было несложно. Лучшая модель знакомится с тем, кто ей нравится. Вопрос состоял лишь в том, как отделить овец от козлищ и не совершить какую-нибудь глупость, например, влюбиться в кого-нибудь или попасться на удочку какого-нибудь авантюриста.
Питер Дьюк был не авантюристом, а документально подтвержденным, полноправным представителем мира овец. Козлищ в семействе Дьюков не было со времен Тедди Дьюка, купившего лесной участок, под которым находилась значительная часть запасов луизианской нефти. Тошнотворно богатый, испорченный и своенравный, Питер Дьюк безнадежно влюбился в подружку Полин Паркер и после нескольких мгновенно пролетевших упоительных недель, во время которых Питеру открылся смысл сексуального экстаза, он сделал Джо Энн предложение.
Опасаясь чрезмерно въедливых расследований более бдительных родственников Питера Дьюка, Джо Энн сыграла на его самоуверенной непосредственности. Она вдохновила его на поездку в Доминиканскую Республику и на следующий день на пляже вышла за него замуж под страстные мелодии мексиканского народного ансамбля и поздравления двух армейских генералов, один из которых был обязан званием Мексиканскому заливу и Западной Европе, другой – ЦРУ. Пытливый палец, пробежав по гладкой спине, как бы проскочил место своего назначения. Он опрометчиво погрузился в ложбинку между двумя упругими ягодицами и многообещающе зашевелился на краю эрогенной зоны, резко прервав воспоминания Джо Энн и стремительно возвратив ее к действительности, которая внезапно стала более заманчивой.
Сквозь дымку грез о прошлом раздался голос Джейн:
– Кажется, вы ушли в себя.
Был ли в этом замечании оттенок упрека?
– Просто сны наяву. Я уже очнулась.
– Иногда рольфинг навевает воспоминания. Он как бы стимулирует их.
Тонкий намек на то, что обращение к прошлому Джо Энн может нуждаться в поддержке, был сделан наугад, но у Джейн сработала интуиция. Массаж учит атому. Познав тело, тебе остается совершить лишь один короткий шаг для того, чтобы познать находящуюся в нем душу.
Пальцы вновь превысили свои полномочия двусмысленным движением. Оплошность – но нечаянная или сознательная?
Джо Энн подыграла.
– М-м-м… Замечательно.
Теперь настала очередь Джейн пошевелить мозгами. «Что она делает? Чего хочет? Чего хочет миссис Дьюк?»
Массажистке стало чуть неприятно, когда клиентка забыла о ней. Джейн вызвала ее назад пальцами. Но почему она избрала именно этот метод, чтобы вернуть к себе внимание? Джейн работала с телами в Палм-Бич уже почти три года и вполне понимала, что от нее требуется. Массаж служил расслабляющей терапией, однако подспудно в нем жила искорка чувственности. Некоторые предпочитали не обращать на нее внимания, другие – нежно сохранять эту искорку в теплящемся состоянии, в то время как небольшое, но все же имеющее существенное значение число клиентов стремилось раздуть из искры пылающий костер, поддерживаемый и старательно оберегаемый пальцами массажистки до тех пор, пока наружу не прорывались танцующие языки открытой сексуальности.
Крайне важно было не ошибиться. С некоторыми клиентами, но не всеми, Джейн была готова пойти до конца. Она приходила в дом Дьюков лишь второй раз, однако с чувством легкого возбуждения догадалась, что Джо Энн, вне сомнения, относится к последней категории. Дело было не в презрительном замечании ее супруга, даже не в восторженной ответной реакции на смелые движения ее рук. Были что-то еще. Что-то, не имеющее названия, но мгновенно угадываемое. Возбуждающая аура женщины, которая любит женщин. Это было так же осязаемо и привлекательно, как теплый, насыщенный ароматами воздух.
– А ваш муж любит воображать, как женщины занимаются этим друг с другом? Знаете, многим мужчинам ведь это нравится.
Отчего-то пауза, возникшая после замечания Питера Дьюка, казалась несущественной.
Джо Энн поняла. Из первых рук. Замечательно. Джейн становится податливой. Джо Энн откровенно изогнулась от удовольствия, которое ей доставило прикосновение, и рассмеялась. Скоро можно заняться этим в открытую.
С одной стороны, вопрос Джейн был не важен. Суть ответа ее на самом деле не занимала, речь шла просто о продолжении обсуждения темы. Это был старейший трюк. Размышления и разговоры на эту тему часто становятся прелюдией к действию. Однако Джо Энн вопрос заинтересовал. Что нужно ее мужу?
На первых порах в Нью-Йорке он казался таким откровенным. Тогда он был «бедным маленьким богатым мальчиком». Загорелый и обворожительный, достаточно молодой и свежий, как выпускник частной школы, обожающий водку, влюбленный в жизнь, упрямо вжимающий до отказа в пол педаль акселератора. Подобно всем представителям своего класса, он был ленив, испорчен, любил мать и насмерть бился с отцом, точной копией которого являлся. Короче, Питер Дьюк был типичен, и Джо Энн провела специальное исследование той категории, к которой он относился. Она знала о нем все – начиная с его латентной гомосексуальности и кончая его отвращением к мужчинам, которые носят белую обувь и драгоценности. В то время ему просто нравилось сношаться, однако он не знал секретов этого дела и никогда не пытался им заниматься, будучи хотя бы в относительно трезвом состоянии. Джо Энн удалось организовать для него ускоренный курс обучения, и Питер прошел его.
Пока Джо Энн не добилась свидетельства о браке и гарантий средств к существованию, она играла честно. Оскорблять щепетильного аристократа – дело рискованное. Позднее, когда игрушка утратила новизну и замаячила отвратительная морда скуки, – проклятия того класса, к которому принадлежал Дьюк, – Джо Энн начала импровизировать. В те дни ему, несомненно, нравилось наблюдать за ней с девочками, да и воображать тоже ничего было не надо, – это происходило в самой что ни на есть реальности. Но теперь? Трудно сказать.
Одно было точно. Он больше не любил ее. В последние год-два они лишь ссорились. Только в этих случаях они занимались сексом, пару раз – с небольшими элементами насилия.
В нынешней ситуации это вполне устраивало Джо Энн. Она никогда не верила в такие буржуазные идеи, как благолепие брака, и в ее реальной жизни рыцари на белых конях имели обыкновение превращаться в надутых жаб, а то и хуже того. Нет, Питер Дьюк уже сделал свое дело, за которое Джо Энн будет благодарна ему по гроб. Он женился на ней. Она стала одной из Дьюков. Разве что-то иное имело значение? А Дьюки богаты. Богаты всерьез и, конечно же, надолго. Они уже давно не ограничивались одной нефтью, и теперь их деньги находились повсюду, они были вплетены в самое тело Америки: в техасские земельные владения, в подвижные составы, в долгосрочные казначейские векселя, в манхэттенские офисные здания. Одной лишь своей долей в «Дженерал моторе» Дьюки могли бы покрыть дефицит какой-нибудь средних размеров банановой республики, а поместье в Палм-Бич, протянувшееся от океана до озера в южной части острова ниже Уэст-авеню, должно было стоить миллионов десять. Неплохой домашний очаг, который можно будет отхватить, если дело дойдет до развода. Не то чтобы Джо Энн подумывала о разводе. Откуда взять нового Питера Дьюка? Американцев, еще более богатых, можно пересчитать по пальцам, а речь могла идти только о таких, они, главным образом, и требуются.
Поэтому Джо Энн блюла осторожность. В обществе Палм-Бич, где Дьюки имели солидный вес, заигрываться нельзя – по крайней мере, с мужчинами. Лишь только одна мысль недопустима для американского аристократа – что его жена спит с другим. Европейцы этого предрассудка не разделяют. Там тщательно скрываемый от посторонних молодой любовник часто более чем приемлем. Он снимает напряжение с тех мужей, у которых ослабли как плоть, так и желание.
Поэтому, если хочешь оставаться в Палм-Бич поближе к настоящим деньгам, то лучше не связывайся с тренерами по теннису. Меньшую опасность представляют люди твоего же круга: по тому принципу, что общность интересов – те же кровные узы, и мужчина, которому радостно одалживаются клюшки для гольфа, вероятно, может быть прощен за то, что брал на прокат жену. Тем не менее, если на кон поставлены миллионы долларов, лучше не рисковать. Но тут остается проблема: что же делать с бушующими гормонами, с потребностью, невероятную силу которой нельзя подавить, загнать в подсознание или вычеркнуть из списка желаний?
Джо Энн нашла решение – как раз то, которое ей всегда так нравилось. Женщины. Теперь в упоительной среде благотворительных балов Палм-Бич, в учтивой, блистательной атмосфере купально-теннисного клуба, в изысканно убранных салонах и спальнях сверкающих океанических яхт она удовлетворяла свои тайные желания. Скучающие, не имеющие постоянных занятий, заброшенные своими мужьями и не смеющие рисковать браком, который гетеросексуальный роман мог поставить под угрозу, дамы богатейшей на свете общины поддавались чарам Джо Энн.
Знал ли об этом Питер? Джо Энн часто думала об этом. Если так, то он, вероятно, более чем готов смотреть на это дело сквозь пальцы. Возможно, как предположила массажистка, он по-прежнему косвенно испытывает возбуждение, воображая ее с другими девочками. Конечно же, его последнее замечание содержало намек на нечто подобное. Ну и пусть. Он одобрил ее своим молчанием. Ей дан зеленый свет. Остальное неважно.
Впрочем, есть еще кое-что.
В наэлектризованных кончиках пальцев Джо Энн ощутила преждевременные признаки паники. Трение от плавающих, дрейфующих вверх и вниз по ее спине движений утратило теперь интенсивность и было обращено, скорее, к коже Джо Энн, а не к крепким мускулам. Ногти слегка касались ее, а центр работы неумолимо смещался все ниже, при этом пальцы осмелели, томно бродили по великолепным выпирающим ягодицам, изредка с силой вдавливая таз Джо Энн в черную кожу массажного стола.
Не спеша, уверенно реагируя на новый смысл, который вкладывался в контакт, Джо Энн приподнимала свой крепкий крестец навстречу зовущим рукам Джейн. Наконец оба тела заговорили друг с другом открыто. Продолжать беседу не было нужды.
Это должно было случиться.
Все разрушил почтительный голос негра.
– Мистер Дьюк велел передать, что вы опаздываете на вечер.
Слуга в белом кителе сообщил об этом совершенно бесстрастно, стоя возле головы своей хозяйки и как бы не замечая ее наготы.
Захваченная врасплох в головокружительный момент сексуального возбуждения, Джо Энн выругалась вслух. Тщательно возведенное здание страсти рухнуло, и все пространство, освободившееся от страсти, мгновенно заполнила злость.
«Да пошли они все! Питер, Джейн, черные слуги, весь мир!»
Проворно извернувшись, Джо Энн соскользнула со столика, выхватила белый махровый халат с вышитой монограммой из рук слуги и направилась в дом. Даже не улыбнувшись, она бросила через плечо:
– Как-нибудь в другой раз, Джейн. Ладно?
* * *
Холодный каррарский мрамор под ногами несколько остудил внезапно впавшую в бешенство Джо Энн. Здесь было прохладно, сюда не допускалось ослепительное солнце, а воздух циркулировал под воздействием восьми огромных потолочных вентиляторов. Во всем замечательном доме больше всего Джо Энн нравилась эта комната: глубокие, удобные диваны, столы из полуторадюймового стекла, огромные вазы с белыми гардениями – белое и различные оттенки бежевого, – спасаемые от однообразия ошеломительными красками полотен на стенах. Джексон Поллок, Ротко, де Кунинг – лучшие работы великих абстрактных экспрессионистов, отобранные лично Джо Энн из знаменитой коллекции Дьюков в Хьюстоне. Директор любого музея в мире с радостью пожертвовал бы своими яйцами, чтобы обладать десятой долей этих сокровищ. Хранитель коллекции в Хьюстоне был в слезах, когда Джо Энн с линованным блокнотом в руке, проводя отбор, двигалась по комнатам с высокими потолками и кондиционированным воздухом. Джо Энн безошибочно указала на наиболее значимые полотна – те, которым не найдешь замены ни за какие деньги, – и теперь результаты этой экспедиции окружали ее повсюду, существуя исключительно для ее личного потребления, навечно спрятанные от назойливых взоров техасской публики.
Апатично погрузившись в уютный диван, Джо Энн вытянулась в блаженном самодовольстве, словно изящная кошка. Как далеко отсюда до улиц ее юности, где было голодно и душно. Вся западная стена комнаты была оборудована автоматически раздвигающимися дверями, панелями из дымчатого стекла, защищающими от вездесущего солнца. Они были раздвинуты посередине, и в поле зрения Джо Энн попадали шестидесятифутовый бассейн с индивидуальной кабинкой для переодевания, ярко-зеленые газоны, ровные, словно сукно на бильярдном столе, чувственно-округлые бронзовые скульптуры Генри Мора, разбросанные по траве, как гладкая галька, причудливо усеявшая вымытый морем пляж. Возле бассейна сердито складывала свой столик Джейн, будто араб-кочевник, собирающий свой шатер, перед тем как тронуться в путь; изящный изгиб ее спины напоминал линию на рисунках Модильяни.
Джо Энн удовлетворенно вздохнула. Прекрасно, все прекрасно. Полотна, тело Джейн, ландшафт, жизнь, которой она добилась. Никто у нее не отнимет всего этого. Ни единая живая душа. И уж определенно, ни единая душа, которая не погибнет во время своей попытки. В этом Джо Энн поклялась себе. Нет, проблема, если она вообще стоит, заключается в том, куда отсюда деться.
Торчать среди того, чем ты обладаешь, столь же увлекательно, как выслушивать мнение мужа о возможном курсе процентных ставок. Ну, разумеется, Джо Энн пыталась время от времени вносить элемент опасности в ход событий, но по сравнению с игрой на выживание в Нью-Йорке, это был самый невинный вариант игры в мячик.
Самой увлекательной игрой в Палм-Бич было восхождение по общественной лестнице. По крайней мере, в этой игре людям бывало больно. Здесь кровь не хлестала в открытую, однако она заменялась количеством и качеством их слез. В течение долгих свободных дней Джо Энн выучила правила этой игры и теперь была в ней непревзойденной специалисткой. Фокус состоял в том, чтобы задницей и сапогом бить в морду тем, кто стоит на ступень ниже. Тем, кто стоит на несколько ступеней ниже, можно оказать поддержку, постоянно стремясь при этом сбросить вниз тех, кто домогается твоего собственного места. Как только достигаешь своей цели, бывшие союзники сами становятся заклятыми врагами, изо всех сил пытаясь столкнуть тебя со ступеньки. Чем выше забираешься, тем труднее, тем желаннее становится продвижение вверх. В этом плане игра в восхождение напоминала реальную жизнь. Питер и Джо Энн Дьюки, разумеется, уже находились в разреженной стратосфере, когда по наущению Джо Энн вступили в игру.
Между тем, как только ты вступаешь в соревнование, приходится бороться напористо, лихо, бесстрашно, прибегая к хитрости, грязным приемам, растрачивать огромные суммы денег, не считаться с моральными и финансовыми издержками до тех пор, пока не достигнешь вершины. На вершине, выше небес, над крысиными гонками, справа от всемогущего Господа сидит Марджори Дюпон Донахью. Королева Палм-Бич. Та, кем хотела бы быть Джо Энн.
Джо Энн глубоко вздохнула и прижала к себе халат. Какая-то дряхлая развалина с варикозными венами, похожими на рельефную карту Европы, и с умом самки черного паука, Марджори Донахью – крысиная шкура с состоянием, по сравнению с которым даже Дьюки кажутся мелкой рыбешкой; выдубленная кожа да кости; но оброненное Марджори походя замечание может разрезать пополам неудачливого светского скалолаза.
Никто не знал, почему она стала королевой. Никто не знал, как она оказалась на этом месте. Однако все участники игры понимали, что она королева, и единственная королева, и все при дворе выражали ей свое почтение. Они вспоминали о Марджори Донахью, едва просыпаясь по утрам, и видели ее славный лик перед тем, как отправиться спать вечером. В период между темнотой и рассветом она им снилась: снились ее приглашения на ужин, подаваемые на серебряном подносе, снился ее трескучий голос по радиотелефону, снилось шершавое прикосновение ее морщинистой руки.
Невероятно, но Джо Энн сама попалась в сети паучихи. Игра уже больше не была вздором. Напротив, она захватывала целиком. Как рыба, плавающая в водах Палм-Бич, человек прекращал замечать реальность прочего мира. Джо Энн была более чем счастлива попасть в этот круг, но только до тех пор, пока она была охотником, а не загнанным зверем, пока ее зубы острее, хватка смертельнее, чем у других обитателей аквариума. До сих пор так оно и было.
Сегодня вечером состоится еще один раунд. Викторианский пикник, посвященный регулируемому деторождению. При мысли об этом Джо Энн даже не пыталась сдержать улыбку. Благотворительные танцы сами по себе смешны, но чтобы еще и «регулирование рождаемости»? Джо Энн подумала, что ей следовало бы стать в своем роде членом-основателем этого мероприятия. У проституток есть два табу: беременность и сифилис. И то, и другое уменьшает возможности заработка, а это – самый страшный грех. Джо Энн передернулась от мысли о том, сколько мужчин попробовали ее, – тысяча, две тысячи? – но ни одному не удалось ее обрюхатить. Вот уж воистину «регулирование рождаемости». За «регулирование рождаемости» ей полагалась бы медаль. Может, подготовить специальное обращение? «Дамы и господа. Позвольте мне слово. Джо Энн Дьюк трахалась, не забеременев, больше раз, чем вы ели горячие ужины. Общество регулирования рождаемости хотело бы публично признать ее заслуги путем…»
От этой дикой мысли Джо Энн громко расхохоталась. Черт, вот это был бы фейерверк. Столько лет она прилагала усилия, чтобы похоронить свое прошлое, и ей это полностью удалось. Не осталось ни малейшего шепотка. Ни единой сплетни не упало на благодатную почву, где взрастали виноградные лозы Палм-Бич, и Джо Энн молила, чтобы так все и оставалось. Она не могла не считать, что теперь ей уже ничего не угрожает. Наиболее сильными ее приобретениями были фамилия Дьюк и дружба Донахью. С такими двумя талисманами девушка может без боязни войти во врата самого ада.
Джо Энн умиротворенно посмотрела на волшебного де Кунинга. Почему так улыбается девушка с большими грудями, стоя возле своего велосипеда? Вид у нее страшно довольный. Наверно, только что дала банковскому управляющему, а на вырученные деньги купила велосипед. Ничтожные заботы, ничтожные мысли, рассеянно подумала Джо Энн. А какой велосипед у нее? Сверкающая, в сто двадцать футов яхта неограниченного морского плавания постройки Джона Банненберга, покачивающаяся на водах озера Лейк-Уэрт по другую сторону двенадцатифутовой живой изгороди из фикусов? Небесно-голубого цвета реактивный самолет «Лир», томящийся под солнцем в авиационном комплексе Беннет возле Уэст-Палмского международного аэропорта? Или, может быть, сам очаровательный муж, шесть футов пятидесятилетних мускулов и породы с капелькой крови в наполненных водкой венах?
Во всяком случае, дело здесь не в недостатке секса. Не секрет, что он трахается со всем, что шевелится, и даже, по мнению Джо Энн, с одной или двумя старухами, которым уже трудно пошевелиться. Однако тут проблем никогда не было. Это порой раздражало, но не представляло проблемы проблем. Черт с ним. Ей надо выпить, если она собирается дотянуть до конца вечера.
Джо Энн почти не повысила голос. И, уж конечно, не думала поворачиваться. Слуга должен быть на месте. Желательно Цезарь. Он как будто разбирается в каипарино.
– Сделайте мне каипарино.
Через пару минут бокал был в ее руках. Иногда Джо Энн предпочитала каипарино с текилой, однако сегодня обрадовалась, почувствовав, что в коктейль добавлен белый ром. Она сделала большой глоток горько-сладкой жидкости, в которой среди кубиков льда теснились ярко-зеленые кружочки лайма. Бразильцы называют его крестьянской девушкой. Что ж, ей по вкусу крестьянские девушки, бразильские и прочие. Джо Энн сделала глубокий вдох, приободрилась, почувствовав, как тепло крепкого напитка начало разливаться по пустому желудку, после чего поднялась и пошла к мраморной лестнице.
* * *
В спальне на втором этаже от яростных красок абстрактных экспрессионистов остались лишь волнующие воспоминания. Здесь господствовали умиротворяющие пастельные тона – мягкий Ренуар, спокойный Мане, расслабляющий Писсарро. Основное место в комнате занимала огромная кровать с четырьмя столбиками по углам, размеры которой, сопосоставимые с футбольным полем, позволяли заниматься на ней экзотической акробатикой или практически полностью изолироваться от соседа по постели. Последнее время чаще происходило второе.
Джо Энн огляделась. Питер был где-то тут, поблизости. В гардеробной? На пятидесятифутовой веранде с видом на Лейк-Уэрт и континент?
Послышался щелчок опущенной телефонной трубки.
– Ну наконец-то. Давно пора. Машины подъедут в полседьмого. Какой еще массаж в это время! – донесся через окно злой, агрессивный голос.
– Да пошел ты, Питер. Отцепись от меня. Кого вообще черт понесет на этот дурацкий вечер раньше восьми? Я могу обойтись без катания на карусели и гадалок. Чтобы узнать свою судьбу, мне достаточно вызвать бухгалтера.
Джо Энн прошла сквозь открытые двери на балкон. Питер был уже одет. Стандартный для Палм-Бич вечерний костюм. Двубортный блейзер цвета морской волны «Килгор, Френч энд Стэнбери», клубные пуговицы «Эверглейдс», небесно-голубой с белым галстук в крапинку от «Тернбулл энд Эссер» из Лондона, мокасины от «Гуччи», надетые без носков, темно-серые шерстяные брюки с идеальной стрелкой. Загорелое лицо, набриолиненные волосы, слегка седеющие на висках, и слабый, почти неуловимый аромат изысканнейшего одеколона довершали картину безукоризненного аристократизма.
Выглядел он отлично. Скучно лишь то, что под крышей музея Флэглера соберутся двести идентичных ему фотороботов. В Палм-Бич не допускались отклонения в сфере моды, и люди в обществе подвергались гонениям даже за такие мелкие проступки, как ношение белой обуви или сорочек из синтетических тканей.
– Веришь ты мне или нет, но я тоже не любитель каруселей; однако мы едем на встречу с Марджори и Стэнсфилдом, и мы обещали прибыть в семь. Я, конечно, понимаю, что с молоком матери ты не всосала привычку выполнять обещания. Меня же воспитали так, что я держу свое слово.
Ублюдок, подумала Джо Энн. Это удар ниже пояса. Не похоже на Питера – попрекать ее происхождением.
Явно что-то произошло.
Тем не менее, обмен оскорблениями был для нее чем-то вроде профессии. Уж это она точно впитала с молоком матери. Джо Энн закусила удила.
– Честно говоря, меня удивляет, что у тебя хватает наглости ссылаться на свою мать. Все говорят, что старая потаскуха почти не помнила, как тебя зовут, и что тебя отдали на воспитание этим английским нянькам. От нее ты мог научиться только пьянству.
Питер застыл, как вкопанный. С побелевшими костяшками пальцев, прилившей к лицу кровью, он задрожал от ярости и ненависти.
У Джо Энн мелькнула мысль, что она зашла слишком далеко. Прибегая к старинной арабской уловке – оскорблять мать врага, – следует всегда рассчитывать на бурную реакцию, однако такой она не ожидала.
– Ты шлюха, – наконец выговорил он, выплевывая слова сквозь стиснутые зубы. – Я уничтожу тебя за это. Слышишь меня? Уничтожу тебя.
Голос его поднялся до крещендо и даже задребезжал от сотрясающего Питера чувства ярости.
– Чтоб ты никогда не смела упоминать о моей матери. Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?
«И я, и весь Палм-Бич», – подумала Джо Энн. – О, ну почему ты вечно ведешь себя, как ребенок, Питер, – в явном отчаянии громко произнесла Джо Энн, поворачиваясь и уходя обратно в спальню.
Джо Энн хохотала, не в силах остановиться. Как и положено, появились слезы, и все тело затряслось от бесконтрольного веселья. Но самое смешное состояло в том, что шутка Марджори была совершенно не смешной. Марджори Донахью уже давно перестала настораживать фальшь. Она имела дело с этой валютой столь долго, что даже утеряла способность определять истинность вещей. Главным для нее была – власть. Если люди не смеются над ее похабными анекдотами, то это не означает, что им недостает чувства юмора, – оно тут ни при чем. Это свидетельство того, что власть ее убывает, что придворные вот-вот готовы совершить какой-то насильственный дворцовый переворот. Поэтому она отметила смех Джо Энн и зафиксировала эту информацию в том древнем, но по-прежнему потрясающе продуктивном банке данных, который представлял ее мозг. На Джо Энн можно рассчитывать. Джо Энн преданна. Джо Энн будет по-прежнему в фаворе. Враги Джо Энн будут ее врагами.
– О, Марджори. Ну почему я так не умею шутить? – между приступами хохота выдавила из себя Джо Энн.
Марджори Донахью приосанилась, в то время как прочих сидевших вокруг стола гостей мысленно чуть не стошнило. Все они тоже посмеялись над шуткой королевы, однако никому из них не захотелось или не удалось сделать это столь убедительно, чтобы превзойти Джо Энн. Все они совершали роковую ошибку, недооценивая тщеславие удачливой личности. Одна лишь Джо Энн. понимала, что в искусстве лести ничто не ценится так, как ее переизбыток. Только люди, добившиеся лишь относительного успеха в жизни, прикидываются, будто не терпят лизоблюдов. Настоящим победителям их всегда не хватает.
Стол, за которым сидели Дьюки, был, разумеется, наивысшим помостом для лучших собак, и участники помельче вытягивали шеи, стараясь рассмотреть, что там происходит, и определить тех, кто вырвался вперед, по их присутствию среди всемогущих. Джо Энн гордо посматривала через плечо на ревностно задираемые головы и, демонстрируя на публике свои таланты в сфере светского восхождения, кому-то выкрикивала приветствия, кого-то холодно порицала. Ее охватывало пьянящее чувство при виде сотни завистливых глаз. И не простых глаз. Речь шла не о простодушном, безусловном восхищении зевак какой-нибудь киноактрисой. Это были отборные глаза. Они принадлежали Вандербильтам и Фордам; вылощенным итальянским графам сомнительного происхождения; неизбежным англичанам, бедным, как церковные мыши, но исключительно хорошо одетым и словно губку выжимающим любого в обмен на пару учтивых фраз; свирепым французам, постоянно раздраженным тем, что никто не может или не желает говорить на их полумертвом языке. Каждый из них отдал бы все, что имеет, за возможность сидеть там, где сидит Джо Энн.
Марджори Донахью подозрительно осмотрела присутствующих за столом придворных – примерно также, как укротитель львов в клетке на арене.
– Мне нравятся похабные шутки, – произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Они вносят некоторое разнообразие в разговоры о деньгах и слугах, хотя иногда эти темы бывают даже грубее.
Джо Энн громко захохотала.
– Вы правы, Марджори. Послушали бы вы Питера с его процентными ставками. Это просто отвратительно.
Она сделала гримасу, из которой можно было заключить, что вообще любая тема, обсуждаемая ее мужем, просто отвратительна.
Питер бросил на нее через стол злобный взгляд.
– Что ж, дорогой, если уж приходится говорить о деньгах, то я бы хотела послушать, что скажет сенатор о бюджетном дефиците.
Марджори демонстративно подавила звонок. За этим столом и в этом городе хозяйка она, и ей хотелось, чтобы об этом знали все. Если для этого надо немного уколоть могущественного сенатора, то так тому и быть.
Бобби ничуть не возражал. Его самоуверенность была непоколебима.
– Забавно, что вы заговорили об этом, Марджори. Голос Бобби Стэнсфилда был спокоен, и в нем угадывалась холодная усмешка.
– Знаете, если бы вы объединились с Джо Энн и сделали бы небольшой взнос из ваших личных фондов, то, мне кажется, мы смогли бы решить проблему дефицита прямо здесь.
Замечательно. Ведь все они богаты. Богаты, красивы и удачливы. Взаимное восхищение преуспевающих людей зримо витало в воздухе, непринужденно сливаясь с ароматом пятидесяти белых гардений, которые плавали в вазе из ирландского уотерфордского стекла, стоявшей посреди стола.
Бобби повернулся к Джо Энн.
– Не хотите потанцевать?
– Отчего же, благодарю, сенатор. Джо Энн подражала певучим интонациям красавиц с Юга.
Бобби через стол улыбнулся Питеру Дьюку. – Не возражаете, если я уведу на время вашу жену? Могу ведь и не вернуть ее.
Питер Дьюк присоединился к общему смеху, однако внутренне он вовсе не веселился. «Забери эту падлу. Это как раз то, чего ты и заслуживаешь, самодовольный, высокомерный, надутый ублюдок», – хотелось сказать ему. Дьюков и Стэнсфилдов традиционно связывала несколько тягостная дружба. По большинству параметров у них было много общего – старинные аристократические фамилии, поддерживающие республиканцев и проживающие в Палм-Бич, с огромными состояниями и общими предрассудками. Тем не менее, две проблемы неизменно осложняли отношения между ними. Во-первых, Дьюки были несравненно богаче Стэнсфилдов. Во-вторых, Стэнсфилды были намного, намного удачливей Дьюков.
В результате оба семейства не знали покоя. Дьюки завидовали власти Стэнсфилдов и тому вниманию, которым они пользовались благодаря этой власти. Мстя Стэнсфилдам, они обвиняли их в заурядности, недостатке аристократизма, заигрывании с прессой, чрезмерной суетливости мещан, которые не умеют себя вести. Стэнсфилды завидовали феноменальному богатству Дьюков и их общенациональной репутации утонченных покровителей искусств. Чтобы уравнять шансы, они обвиняли Дьюков в том, что те – эгоцентричные лоботрясы, что им наплевать на свою страну, что они много пьют и мало работают и чересчур мнят о себе только лишь на том основании, что их предок угодил в лужу луизианской нефти.
Как уже говорилось, семьи были слишком схожи, чтобы позволить себе враждовать открыто. Палм-Бич – городок маленький, В нем существовали другие враги, которым вендетта между Дьюками и Стэнсфилдами пошла бы только на пользу. Например, Тедди Кеннеди. Когда старый Стэнсфилд умер, его старший сын Бобби унаследовал хорошо смазанную политическую машину, а вскоре после этого – и место в сенате. Феноменально красивый Бобби являлся типичным продолжателем политической династии Стэнсфилдов; некоторые более осведомленные знатоки уже поговаривали насчет его претензий на президентство. Вполне вероятно, что в будущем его оппонентом от демократов мог бы стать сосед по бульвару Норт-Оушн Тедди Кеннеди, – если воспоминание о Чаппаквидике по прошествии времени и благодаря безупречной деятельности в сенате постепенно сотрется.
У любого истинного обитателя Палм-Бич, состоящего в клубе «Эверглейдс», тревожная перспектива появления второго президента Кеннеди не вызывала ничего, кроме неприкрытого ужаса. Кеннеди были членами демократической партии, а демократы – это социалисты, хуже которых, разумеется, только коммунисты. Для борьбы с Кеннеди необходимо было сплотить все силы. В результате, несмотря на то, что Питер Дьюк редко думал благосклонно о Бобби Стэнсфилде, он фактически финансировал кампанию его выборов в сенат. В свою очередь, Бобби не только с благодарностью принял его помощь, он не единожды хлопотал в Вашингтоне в пользу деловых интересов Дьюков, несмотря на свою личную неприязнь к Питеру Дьюку, – неприязнь, которая ни в коем случае не распространялась на его очаровательную жизнерадостную жену.
