Текст книги "Я, Микеланджело Буонарроти…"

Автор книги: Паола Пехтелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

5. Визит

Лодовико Буонарроти не просто любил свою жену, он ее обожал со всей отпущенной ему Богом страстью. Это было сродни помешательству, безумию. У него была маниакальная потребность ощущать ее везде и во всем. Даже находясь от нее на значительном расстоянии, он улавливал запах ее кожи и волос. Каждый раз, сжимая жену в своих объятиях, Лодовико стремился утвердить над ней свое господство. Воплощением этого стремления было то, что почти каждые два года мадонна Франческа рожала своему мужу ребенка.

После появления на свет Микеланджело мона Франческа долго не подпускала мужа к себе. Он метался по дому как раненый тигр. Жена практически не выходила из своих покоев. Лишь изредка, совершая утренний променад, она издали наблюдала за тем, как супруг выслушивает отчеты от управляющих поместьями. Заметив жену, подеста вскакивал со своего места и летел вслед за ней. Она, в свою очередь, убегала от него к себе в комнату и задвигала засов, оставляя кричащего и умоляющего открыть ему мужа рыдать у нее под дверями на коленях. Сама она с Лодовико не заговаривала. На все вопросы отвечала односложно или простой фразой из трех – пяти слов. Он часто находил ее сидящей в кресле у очага зимой или в саду весной и летом. Мона Франческа смотрела своими черными выразительными глазами куда-то вдаль, то ли в звездное небо, то ли в еще какое-то одной ей видимое место.

– Франческа, поговори со мной, – нежно, по-детски умоляюще упрашивал жену мессере Лодовико, но она даже не шевелилась в ответ. – Франческа, ты же знаешь, как я тебя люблю. Мне же больно.

– Мне тоже, – ответила наконец жена.

Примерно через год или полтора после того, как малыша Микеланджело увезли из родного дома, жена мессере Лодовико внезапно проявила интерес к своему второму сыну. Когда она одним погожим утром зашла к мужу в кабинет, тот даже вздрогнул от неожиданности:

– Франческа, вот это радость! Вот неожиданность так неожиданность – видеть тебя здесь, у меня. Садись, дорогая. Хочешь чего-нибудь? Сейчас позову слуг, и они немедленно все принесут. – Любящий муж не находил себе места от радости, он усадил жену в кресло, опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои. Лодовико преданно заглянул ей в глаза и начал было: – Франческа…

– Где находится Сеттиньяно? – оборвала она мужа и посмотрела на него в упор. – Это далеко?

Шквал эмоций обрушился на мону Франческу, не дав ей до конца высказать все то, что она так давно хотела сказать.

– Любимая, ты так меня обрадовала. Какая же ты молодец, что сама заговорила об этом. Я и сам мечтаю о том, чтобы Микеле вернулся в родной дом. Ведь он там совсем один, без родных и близких.

– Лодовико, я хочу навестить его, – громко и четко, не поженски твердо заявила Франческа. – Сделай так, чтобы в Сеттиньяно знали о нашем приезде.

С этими словами мона Франческа встала и вышла из комнаты.

Всю дорогу до Сеттиньяно супруги молчали. Те слова, которые могли быть сказаны, совершенно не вязались с окружающей их природой Апеннин. Все эмоции, которые порой испытывает городской житель, тускнеют на фоне чарующего горного пейзажа, человек не может чувствовать, будто душа уносится к могучим отвесным скалам и извилистым ущельям, а сам он растворяется в прозрачном, наполненном ароматами горном воздухе. Крошечный мирок, полный повседневных забот, пустых волнений и проблем, горожанина исчезает, словно ночной кошмар в лучах восходящего солнца, стоит только человеку оказаться среди горных ручейков, шумных водопадов и буйной изумрудной горной растительности.

Поначалу мадонна Франческа ехала в своей обычной позе фарфоровой куклы: прямая, неподвижная, бессловесная. Но постепенно Лодовико, который незаметно следил за женой, стал замечать, как переменилось всегдашнее выражение ее лица. Лицо суровой матроны под маской безразличия все более и более начало напоминать ему лицо очаровательной девочки, впервые постигающей красоты окружающего ее мира. Франческа помолодела на глазах. У нее порозовели щеки, она посвежела, в глазах вспыхнул лукавый огонек юношеского задора. О, как же Лодовико боготворил эти глаза. Он почувствовал огонь внезапно вспыхнувшей страсти каждой клеточкой своего могучего тела и протянул руку к жене:

– Франческа…

Она обернулась, улыбнулась, сознавая свое господство над этим сильным мужчиной, и ответила:

– После.

В Сеттиньяно их уже ждали. Накрыли стол. Дом Томазо был украшен по горскому обычаю травами и редкими цветами, собранными ребятней этим утром. Все селяне прохаживались по улицам, надеясь первыми увидеть подеста Лодовико Буонарроти с супругой.

– Едут, едут! – послышались крики с улицы.

Шум, гам, толкотня. Барбара с Томазо схватили на руки обоих малышей и выбежали за порог. Лодовико и Франческа зашли в дом.

– У вас очень мило, – улыбнувшись Барбаре, заметила Франческа. – А… это мой Микеланджело?» – Она подошла к сыну. Ребенок спал на руках кормилицы. – Он выглядит довольным и спокойным. У вас есть все, что нужно?

– Да, синьора, – ответила мона Барбара.

– Ну что ж, в доме чисто и прибрано. Я вижу, вы люди хорошие и надежные. Моему сыну у вас хорошо… А это что такое? – Мона Франческа ткнула пальцем в прялку для овечьей шерсти. Лодовико, не отрываясь, смотрел на жену. Она вела себя очень живо, держалась уверенно, приветливо беседовала с женой скарпеллино, задавала ей вопросы и сама с охотой отвечала на вопросы Барбары. Словом, вела себя, как подобает настоящей светской львице, а не замкнутой домоседке. Лодовико влюблялся в жену с новой силой. Страсть к ней усиливалась с каждой минутой. На сына он даже ни разу не взглянул.

Франческа беседовала с Барбарой, пока малыш Микеланджело спал у той на руках. Внезапно, то ли от звука незнакомого голоса, то ли от какого-то движения кормилицы, мальчик повернулся к окружающим, открыл глаза и посмотрел прямо на мать. Мона Франческа, которой в то мгновение показалось, будто в нее выстрелили, охнула от неожиданности. Ей почудилось, что она смотрит в свои собственные глаза: влажные, черные, блестящие. Ей стало не по себе, но взгляда от младенца она отвести не могла. Мать и сын долго смотрели друг на друга. Окружающие замерли в молчании.

Придя наконец в себя, Франческа жестом показала мужу, чтобы он собирался ехать. Кое-как попрощавшись, супруги уселись в карету, и Франческа резко, с какой-то тревогой в голосе крикнула:

– Трогай!

Больше ни она, ни Лодовико в Сеттиньяно не приезжали. Да и как же иначе, ведь через девять месяцев мадонна Франческа родила своему мужу еще одного сына, которого назвали семейным именем Буонаррото.

6. Отверженный

Для маленького Буонаррото взяли в дом кормилицу. Франческа согласилась с мужем, что этого мальчика следует оставить здесь, в родительском доме. Ей еще долго и во сне, и наяву грезились водопады, горная хижина, резкий, но волнующий запах горных трав и мальчик году с лишним от роду, мальчик с ее глазами, влажными, черными и выразительными. Она долго не могла отделаться от ощущения, что его взгляд прилип к ней. Это был ее сын. И он был ее сыном в гораздо большей степени, чем она того хотела. Такие мысли страшили жену подеста и еще сильнее отвращали ее от среднего сына. Она была уверена: мальчик видит ее насквозь, понимает ее, еще сам того не осознавая. И она не хотела этого. Для моны Франчески ее желания давно уже перестали быть частью ее жизни.

– Лодовико, я так рада, что маленького Буонаррото будут кормить дома, – ласково сказала молодая мать своему довольному мужу. – По крайней мере, он будет таким, как все.

Лодовико, счастливый от возни, которая неизбежно возникает в любом доме при появлении младенца, ласково улыбнулся:

– Ну, дорогая, наш маленький Микеланджело тоже как все, он тоже Буонарроти. Милая, я не понимаю, что ты так взъелась на мальчика?

Надобно отметить, что спустя почти год Лодовико приступал к жене с просьбами вернуть ребенка в отчий дом, но во время беременности Франчески эта тема была отодвинута в сторону. Лодовико болезненно переживал отсутствие среднего сына.

Ему надо было собрать всю семью вместе, под родным кровом. Отсутствие Микеланджело вносило диссонанс в его представление о семейных отношениях, и он понимал, что этот нерешенный вопрос вносит разлад во взаимоотношения с женой.

Франческа обожала своего старшего сына Леонардо. Это был единственный ребенок, которого она выкормила сама. Похожий на своего отца, с пока еще скрытым темпераментом, очень благовоспитанный, нежный, ласковый, он нравился ей во всем. К тому же он был молчалив, так же как и она сама. Перед сном маленький Леонардо прибегал к матери в комнату, и они сидели там какое-то время молча, тесно прижавшись друг к другу, смотрели на огонь. Старший сын успокаивал бушевавшие внутри нее эмоции. Он убаюкивал ее боль. Глядя на него, мона Франческа заставляла замолчать временами прорывающуюся сквозь дебри ее противоречивых чувств совесть, как бы говоря ей, указывая на Леонардо: «Нет, я хорошая мать и у меня хороший сын». Главным умением Леонардо было не попадаться под горячую руку, к тому же он обладал весьма ценным даром – не раздражал людей.

Микеланджело действовал на окружающих в прямо противоположной манере. Франческа, будучи человеком крайне невротического склада, чьи эмоции обострены до предела, немедленно ощутила опасность, которую таила в себе личность Микеланджело. Его присутствие в доме казалось ей глобальной катастрофой. Обнажающий ее скрытые чувства, проникающий, как ей казалось, в самую душу взгляд Микеланджело страшил ее гораздо больше, чем угроза физического насилия.

На все мольбы мужа о возвращении сына домой она твердила: «Нет». Ее аргументы озадачивали и крайне беспокоили мессере Лодовико. Он чувствовал, что есть в его жене что-то, над чем он не властен. Она не принадлежала ему целиком. Но причину этого чувства он понять не мог. Ну, как прикажете понять ее слова: «Нет, Микеланджело не такой как все. Он другой». Какой это другой? Микеланджело один из Буонарроти. Все. Этого достаточно, чтобы обретаться под одной крышей с семьей. Раз он Буонарроти, раз он сын подеста Лодовико Буонарроти Симони, то должен вместе со своей семьей вести жизнь, согласно своему положению в обществе. Лодовико и Франческа говорили на разных языках всю жизнь. Не мне судить их отношения, но это были абсолютные противоположности. Как известно, для людей молодых и не особо вдумчивых именно полная противоположность и является предметом физического вожделения. Брак с таким человеком бывает бурным, но коротким и зачастую оставляет болезненный рубец на всю жизнь.

В конце концов мессере Лодовико подустал от непонятных речей своей жены. Решив в конце концов отнести их к очередным непонятным ему «женским штучкам», не посоветовавшись с ней, он направил гонцов во главе с Урсулой в Сеттиньяно, чтобы забрать малыша.

Барбара и Томазо с двумя сыновьями и маленькой дочкой ушли с утра в горы, чтобы, выбрав себе подходящую поляну, отдохнуть там на свежем воздухе, вдали от людей. Микеланджело теперь уже сам заползал на какой-нибудь нагретый солнцем камень и, блаженно озираясь, смотрел вокруг, пытаясь воспроизвести щебет птиц или треск цикад. Томазо неоднократно подмечал про себя это стремление мальчика подражать окружающему. Двухлетний Микеле обладал богатой палитрой эмоций, не свойственным обычно его сверстникам. Очень темпераментный, впечатлительный ребенок, он пытался оборганичить, то есть присвоить себе, примерить на себя ту природу, которая его окружала. Он испытывал постоянную потребность занимать свой мозг какими-то размышлениями.

Сидя на камне, Микеланджело следил за полетом ласточек.

Пара ласкающих друг друга на лету птиц действовала очень изобретательно, и это занимало деятельный ум ребенка. Наигравшись в воздухе, птицы исчезли. Получивший дозу впечатлений ребенок протянул ручки к кормилице и звуками и жестами попросил снять его с камня. Улегшись поудобнее на овечьей шкуре, мальчик закрыл глаза и замер.

– Я же тебе говорила, Томазо, он уже думает вовсю, – восхищенно заметила Барбара.

– Тс, – тихо ответил муж, указывая на ребенка, – он не такой как все. Он другой.

Томазо не был образованным человеком, но природа, домашняя обстановка, да и сама жизнь в целом наделили его умением тонко разбираться в людях и чувствовать то, что чувствуют они. Он угадывал внутренним чутьем сложную природу мальчика и заранее предвидел его судьбу.

Микеле меж тем повернулся к свету и открыл глаза.

– Тихо, не мешай ему, – снова прошептал Томазо жене.

Ребенок сел, начал шарить ручонками по траве, словно ища что-то. Вокруг валялись разные камешки – обломки горных пород. Сосредоточенно нахмурив лобик, не обращая внимания ни на кого, Микеле искал то, что ему нужно. Сложно сказать, какой системой он тогда руководствовался, но было видно, что принцип «бери что ни попадя» ему не подходит. Он тратил всего себя на долгий поиск подходящего варианта не только в творчестве, но и в обычной жизни, не стремясь к получению сиюминутного удовольствия.

Поиск нужных камешков занял некоторое время. И это ничтожное на первый взгляд событие во многом предвосхитит всю его дальнейшую жизнь. В далеком будущем признанный мастер Микеланджело с большим трепетом станет относиться к камню, который будут привозить ему для работы. Капризы, скандалы, отказ – все что угодно, в ход пойдут любые средства, лишь бы ему дали именно тот материал, который нужен.

– Барбара, смотри, что это он делает! – не сдержался Томазо.

Барбара в это время была занята Джулио, а Томазо с интересом наблюдал за Микеланджело. Мальчик обернулся на крик мужчины и улыбнулся в ответ. Томазо посмотрел на «работу» малыша и не мог сдержать восторга: камешки были тщательно подобраны и лежали так, что между ними не оставалось пустого места. Мозаика выглядела как единое целое.

– Он для этого их так тщательно подбирал. Умница! – Барбара поцеловала мальчика, и он ткнулся лицом ей в грудь.

В горных селениях Апеннин детей кормят грудью до трех лет, так повелось испокон веков. Барбара была неотъемлемой частью Микеланджело, когда в возрасте двух с лишним лет его забрали домой. Слово подеста Буонарроти – закон для таких людей, как скарпеллино из Сеттиньяно. Рассказав в двух словах о цели своего приезда, об обстановке в доме подеста в целом, Урсула дала понять, что не согласна с таким решением хозяина и что мальчик будет там лишним. Барбара согласилась с золовкой, ей отчаянно не хотелось отдавать Микеланджело, по крайней мере сейчас, но таково было решение самого подеста.

Мальчик тем временем, ни о чем не подозревая, засыпал на руках у кормилицы. Все вместе решили, что, как только малыш заснет, Барбара сядет в повозку и проедет несколько миль, после чего передаст ребенка Урсуле, и она уже довезет его до дома. Так и сделали.

Микеланджело проснулся и увидел себя в незнакомой обстановке. Вокруг были предметы, которых он не знал. Но больше всего его поразило то, что вокруг было непривычно тихо. Ни звона бубенчиков, ни блеянья овец, ни доносящегося издали звука молотков, ни хлопанья дверей. И самое главное – к нему все не подходила кормилица, а ведь он уже проснулся. Ребенок сполз с кровати, на которой спал, и затопал ножками. Добравшись до двери, он крикнул:

– Мама Баба.

Так он называл кормилицу. Он еще несколько раз позвал ее, каждый раз крича все громче. Спустя некоторое время дверь открылась. В комнату вошла незнакомая женщина и, обращаясь к нему, произнесла:

– Я твоя мама.

Микеланджело отрицательно затряс головой и еще раз закричал:

– Мама Баба.

Женщина подошла ближе и резко сказала:

– Замолчи. Твоя мать я.

Глаза их встретились. Ребенок заплакал и потопал вон из комнаты, где оставалась Франческа.

Малыша долго не могли найти. Мессер Лодовико поднял на ноги весь дом. Слуги бегали по лестнице вверх-вниз, облазили весь дом, заглянули даже в самые потаенные уголки. Урсула считала себя виноватой в случившемся, она корила себя за то, что не настояла на том, чтобы Микеле оставался в доме ее брата еще какое-то время. Она шла по дорожке сада, как вдруг услыхала шорох. Раздвинув оливковые ветви, Урсула увидела Микеланджело, с ног до головы измазанного землей. Он с упоением мазал что-то углем на белой оштукатуренной стене дома. Занятие это, по всей видимости, доставляло ему радость. Во всяком случае, он выглядел спокойным. Урсула окликнула мальчика. Микеланджело обернулся и стал внимательно следить за ее лицом, словно пытаясь понять, кто перед ним, друг или враг. Урсула подошла к ребенку и погладила его по голове, сразу же почувствовав, как малыш расслабился.

– Микеле, сынок, пойдем в дом, – начала она, но ребенок резко замотал головой, всем своим видом выражая отказ. – Бабино мио, – Урсула взяла его на руки, – поверь мне, я все понимаю, но ты пойми и меня. Я не могу оставить тебя здесь, в саду, одного. Ты маленький, вдруг кто тебя обидит? Хочешь, я тебя возьму с собой? Ты будешь жить у меня. А я постараюсь поговорить с твоим отцом и отправить тебя к маме Барбаре как можно скорее.

При упоминании этого имени Микеланджело встрепенулся и по-щенячьи преданно посмотрел на Урсулу, потом опустил голову к ней на плечо.

Когда Урсула несла мальчика на руках по дому, она столкнулась с Франческой. При виде ее Микеланджело поднял голову с плеча служанки и, выгнувшись вперед, бросил матери в лицо:

– Мама Баба.

7. Франческа

Эта манера – выкрикивать слова в лицо оппоненту – сохранится у Микеланджело на всю жизнь. Позже, с возрастом, она, конечно, немного смягчится, но все равно из-за такого неджентльменского способа общения многие люди станут сторониться Микеланджело, считая его человеком недружелюбным. Микеланджело действительно было легче видеть в незнакомом или малознакомом человеке потенциального обидчика, желающего разрушить его внутренний мир, чем друга. С младенчества мальчик научился оберегать и защищать свою душу от посягательств, что помогло довольно рано сформироваться его гению, который вскоре дозрел до истинного мастерства и не был растрачен на пустяки на протяжении всей жизни художника.

Микеле и Урсула ехали в Сеттиньяно веселые и довольные. Малыш был откровенно рад вырваться из гробовой тишины своего родного дома. Пылкий и темпераментный Микеле никак не мог выплеснуть там накопившиеся эмоции и получить взамен новые. Он практически заболел, став частью этого чинного и благородного семейства. Микеланджело там невзлюбили, и он это быстро понял. Лишь Урсула была его отрадой. Женщина старалась при каждом удобном случае приласкать ребенка, пела ему песни, которые пела кормилица, напоминала о дорогих его сердцу маме Барбаре, папе Томазо, братишке Джулио.

В доме скарпеллино все были рады возвращению Микеланджело. Там он пробыл еще полгода. После бурных расставаний Микеланджело, которому тогда от роду было три с половиной года, привезли на виллу Буонарроти, что под Флоренцией.

Лодовико Буонарроти не мог понять, принял он своего сына Микеланджело или нет. С одной стороны, целостность семьи восстановлена, с другой – мальчишка действительно какой-то другой. Вроде и не из их семьи. В доме скарпеллино было не принято подавлять эмоции или скрывать чувства. Если тебе смешно – смейся, громко, раскатисто, чтобы эхо разлеталось по Апеннинам; если хочешь плакать – плачь, если нужно, то один, но плачь, не мучай себя. Так живут в горах и по сию пору. Если ты мне враг – то враг, если друг – друг. Полутонов не бывает. Микеланджело усвоил эту манеру общения. Страстный по своей природе, он всем своим видом показывал, кто ему нравится в доме, а кто нет. При виде Урсулы он становился ласковым и нежным, терся о ее руки, как котенок; хмурился, сдвигал брови, надувался, сжимая кулачки при виде Франчески. Родная мать и не помышляла о том, чтобы завоевать дружбу сына, и не скрывала, что резкая манера общения мальчика, его неспособность совладать со своими чувствами ее раздражают.

В собственном доме Лодовико ощущал себя как на поле битвы. Он стал замечать за собой качества, о существовании которых и не подозревал. Почти крадучись входя в залу, где семья Буонарроти обычно трапезничала, подеста, который раньше был веселым, непринужденным в общении человеком, теперь внимательно всматривался в лица сидящих за столом людей, определял с точностью флюгера, какие ветры нынче дуют в доме. Лодовико знал о напряжении, возникшем между Микеланджело и Франческой. Как ни странно, отец не злился на сына за его враждебное отношение к матери. Лодовико завидовал мальчику, ибо Микеланджело удалось задеть такие струны души Франчески, которые, как знал мессер Буонарроти, ему не подвластны. Пожалуй, отец понимал, толком не отдавая себе в том отчета, что мать и сын очень между собой схожи.

Франческа устала бороться. Бороться с собой, с противоречиями, раздирающими ее душу, с неприязненным отношением среднего сына Микеланджело. (Здесь надо оговориться, что в этих непростых отношениях никто не хотел уступать, мать и сын находились на равных позициях.) Она устала бороться с ограниченностью своего мужа. Да просто устала от всего. Как я уже говорила ранее, у нее больше не оставалось никаких желаний.

В это же самое время у моны Франчески и мессере Лодовико появился четвертый сын, Джовансимоне. Нервный и слабый, он все время плакал.

Трое маленьких мальчиков смотрели, как Урсула заворачивает их брата в пеленки. Они стояли серьезные, задумчивые и какие-то взрослые. Для Джованни, как его называли потом в семье, тоже взяли кормилицу.

Франческа кашляла. И без того худенькая, она в последнее превратилась тень. На улицу женщина почти не выходила – не было сил. Они сидела у окна и смотрела в сад. Там у заштукатуренной стены кто-то копошился. В перемазанном глиной существе она с трудом узнала своего нелюбимого сына – Микеланджело. Сейчас он вообще был похож не на мальчика, а скорее на червячка, ползающего по земле, лепя из нее какие-то фантастические фигурки и строения. А еще Микеланджело обожал рисовать углем.

Франческа, не отрываясь, смотрела на сына, и вдруг ее внезапно пронзила догадка: силы, покидающие ее тело, уходят к нему, к этому пятилетнему малышу, который сейчас очень энергично и осмысленно что-то рисует углем на белой стене, а потом примется лепить из глины свои странные фигурки. Малыш аккуратно – так он будет делать всегда – расставил свои произведения на дорожке, что-то серьезно при этом бормоча. Вдруг он резко остановился и поднял взгляд, увидел в окне мать. Он никогда не называл эту женщину мамой, упрямо продолжая считать своей настоящей матерью Барбару. Франческа жутко ревновала сына, хотя и не признавалась в этом даже самой себе. На самом деле она любила его, но не обычной любовью, которая испытывает мать к сыну. Микеле пугал ее и притягивал одновременно. А еще они были пугающе похожи.

Сейчас, наблюдая за сыном, играющим в художника, Франческа подумала, что именно этого ей недоставало в ее жизни – творчества. Вот то, что не давало ей спокойно жить, мешало спать по ночам, бродило неусыпным огнем по венам, раздирало изнутри, ища выход. Творчество. Нереализованный артистический потенциал сделал Франческу больной и медленно сводил в могилу. Второй сын, Микеланджело, который не видел в ней мать и который был так похож на нее, взял знамя из ее слабеющих рук и понес вперед, в будущее. Перед моной Франческой пронеслась вся ее жизнь. Чувства взыграли в ней, угрожая выплеснуться наружу. Слезы подступили к глазам. Взор затуманился. Она надрывно закашляла. Ей стало плохо.

Франческа лежала в кровати. Лодовико сидел рядом и гладил ее по руке:

– Вот увидишь, тебе станет лучше. Ты обязательно поправишься. У нас родится девочка. Она согреет тебе душу…

– Ты хочешь еще ребенка, Лодовико? – Мона Франческа даже попыталась привстать.

– Лежи, лежи, дорогая. – Лодовико утешал жену, как заботливая сиделка.

Он был так рад побыть рядом, ухаживать за ней. Ему всю жизнь этого хотелось: опекать, приглядывать, заботиться, самому что-то делать для обожаемой девочки. Он был готов на все. И вот она лежала перед ним такая слабая, беззащитная, покорная, вся в его власти. Он задыхался от любви. Сейчас она была вся целиком его – его Франческа.

– Давай родим девочку, любимая. У нас начнется совсем новая жизнь. Она станет твоей подругой. У тебя ведь их совсем нет. А ведь тебе нужен кто-то для интимных бесед. Вот увидишь, тебе станет гораздо лучше…

Лодовико понемногу стал понимать причину хронического недомогания жены. В последнее время они сблизились и стали беседовать на разные темы. Из любовников супруги постепенно превращались в друзей. В доме становилось спокойнее.

Лодовико обнял жену:

– Я тебя так люблю, так люблю. Ты мне так нужна, Франческа. Ты всё для меня. Всё. Понимаешь? Всё. Я не умею сказать и не хочу говорить. Я не Данте, не Петрарка. Я не мастак выдумывать и красиво описывать свои чувства. Я просто умею любить, и я знаю, где оно находится. – Он показал на сердце. – Ты там, Франческа, ты там. – И он заплакал, как ребенок.

Впервые признавшись своей жене в любви, он почувствовал себя беспомощным. Она сама обняла его и крепко прижала к груди. От такой непривычной ласки со стороны жены мессер Лодовико зарыдал еще громче.

Урсула, возившаяся с пеленками Джовансимоне, услышав всхлипы хозяина, пробормотала:

– Что такое творится в этом доме? Все с ног на голову. Прямо-таки светопреставление какое-то.

Она была не так далека от истины.