Текст книги "Навстречу смерчу"

Автор книги: П. Хмелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Для выполнения судостроительной программы требовалось принципиально новое, отсутствовавшее в Советском Союзе оборудование – например, для изготовления небывалых по весу и габаритам броневых плит, причем значительная часть этого оборудования (прессы мощностью в 15 тыс. тонн и т. п.) не могла быть эффективно использована в интересах сухопутных войск или авиации. Во многих городах началось лихорадочное (без проектов и смет!) строительство цехов и целых заводов, Насколько это обострило ситуацию в оборонной промышленности, можно судить по воспоминаниям В. С. Емельянова, руководившего одним из судостроительных главков: "В автобронетанковом управлении многие открыто выражали свое отрицательное отношение к созданию флота пяти морей и океанов.

– Всю броню нам надо использовать на сооружение не линкоров, а танков,говорили они.

Мощности бронепрокатных цехов были пока невелики, и брони одновременно и для кораблей, и для танков не хватало. Сооружение бронированных кораблей сдерживало производство танков.

Не будучи военным, я не мог оценить целесообразность строительства линкоров, но самые общие соображения вызывали у меня сомнения в необходимости строить тяжелые корабли" {30}.

Еще одним подтверждением уверенности Сталина в абсолютном превосходстве своих сухопутных войск являются огромные предвоенные поставки вооружений в Китай. После нападения Японии (июль 1937 г.) Китай закупал оружие во многих странах, но советские поставки намного превышали закупки оружия китайцами в других местах, а главное, они были осуществлены практически бесплатно, причем первые партии оружия были отправлены из СССР в сентябре 1937 года, до подписания соглашения о кредите – беспрецедентный случай в мировой практике. Через два месяца Китай обратился с просьбой о полном оснащении 20 пехотных дивизий – и она немедленно была удовлетворена {31}. Всего до 22 июня 1941 года в Китай было поставлено 777 боевых самолетов, 1225 орудий, включая тяжелые гаубицы, 1160 автомашин, 9600 пулеметов, миллионы снарядов, сотни миллионов патронов, танки, винтовки, трактора, запчасти, инструмент {32}. Сталин явно считал, что у нас самих оружия хватает. А в 1941 году мы своих ополченцев вооружали пиками и охотничьими ружьями...

В невоенных отраслях на протяжении 30-х годов в ряде случаев настойчиво осуществлялись дорогостоящие, бесполезные и для обороны, и для экономики проекты: Беломорканал, Байкало-Амурская магистраль, огромные статуи Ленина и Сталина на канале Москва – Волга (над каждой из них трудилось 800 человек) и т. д. Но больше всего поражает начатая с 1938 года, на пороге предполагаемой войны, стройка Дворца Советов в Москве, согласно проекту – самого высокого в мире здания с венчающей его 100-метровой статуей Ленина. Сооружение каркаса предполагалось завершить в 1940 году, и каркас уже поднимался над столицей, хотя и с некоторым опозданием. На него должны были потратить 300 тыс. тонн высококачественной стали (из нее можно было бы сделать 10 тыс. танков Т-34). В фундаменты уложили огромное количество прочнейшего бетона, которого остро не хватало на строительстве укреплений и аэродромов в западных областях страны. Страна до сих пор благополучно живет без этого дворца. Замечателен именно выбор момента для помпезной стройки: он будто нарочито подчеркивает, что в гонке вооружений теперь можно особо не напрягаться, дело сделано, можно потратиться на что-нибудь еще.

Итак, Красная Армия и оборонная промышленность Советского Союза казались Сталину в 1936-1939 годах не отставшими, а, наоборот, ушедшими далеко вперед; победа в большой сухопутной войне против любой возможной коалиции противников – в принципе обеспеченной. В свете этой оценки рассмотрим его действия на международной арене.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

{1}Пролетарий (Харьков). 1927. 17 декабря. 51

{2}Большевик. 1937. No 5-6. С. 53.

{3}Там же. С. 56.

{4}Там же. С. 53, 56.

{5}Дубинскчй И. К. Особый счет. М., 1989. С. 174.

{6}Кино. 1939. 29 января.

{7}Будь готов! (Воронеж). 1937. 15 апреля.

{8}Правда. 1937. 3 января.

{9}Пионерская правда. 1937. 16 января.

{10}Сэн Катаяма – один из первых японских коммунистов. Умер в 1933 году в Москве.

{11}Правда. 1937. 3 января.

{12}Литературная газета. 1937. 20 февраля.

{13}Красная звезда. 1938. 7 ноября.

{14}Изаков Борис. Летучие годы, дальние края... С. 185.

{15}Красная звезда. 1938. 17 ноября.

{16}Там же.

{17}Там же.

{18}Красная звезда. 1938. 16 ноября.

{19}Известия. 1939. 6 апреля.

{20}Там же.

{21}Там же.

{22}См.: Захаров М. В. Генеральный штаб в предвоенные годы. С. 85-86, 127, 130.

{23}Большевик. 1937. No 5-6. С. 58.

{24}Там же. С. 165.

{25}Красная конница, 1939. No 11. С. 158-159.

{26}Правда. 1928. 28 февраля.

{27}Большевик. 1937. No 2-6. С. 53.

{28}Там же. С. 59.

{29}Кузнецов Н. Г. Накануне. С. 240-241.

{30}Емельянов В. С. На пороге войны. М., 1971. С– 93.

{31}См.: Военная помощь СССР в освободительной борьбе китайского народа. М., 1975– С. 53-54.

{32}Там же. С. 51-80.

Ненападение

С одной стороны мы как будто вырвались далеко вперед в подготовке к войне; с другой – все внешнеполитические партнеры – хищники, все мазаны одним миром, и решающая война с ними все равно неизбежна. При такой оценке обстановки какая дипломатическая игра была бы правильной и разумной? Естественно было бы, пока мы впереди, пока мы сильнее, реализовать свое военное превосходство, приступить к боевым действиям, раскалывая будущих противников дипломатическими средствами, побеждая их поодиночке. Дабы не иметь против себя, как предсказывал Фрунзе, "объединенную силу всего империалистического лагеря".

Похожа ли реальная сталинская политика на этот вариант?

Рассмотрим два крупнейших европейских кризиса 1938 и 1939 годов: Мюнхенский, связанный с поэтапным присоединением Чехословакии к сфере господства Гитлера, и начало второй мировой войны, нападение фашистской Германии на Польшу. Сосредоточимся на поведении Сталина в этих критических ситуациях, чреватых, между прочим, немедленной войной между СССР и Германией. Во время обоих кризисов имели место контакты и обмен мнениями между Москвой и Парижем, Москвой и Лондоном, а также другими столицами, видимой целью которых было противодействие германской агрессии. Все как будто понимали, что остановить Гитлера способна только сильная коалиция, основными участниками которой могут стать: на востоке – СССР, на западе – Франция и Англия. Одни действительно хотели создать такую коалицию, другие полагали, что для сохранения мира достаточно самой угрозы ее создания или просто блефа. Западные демократии вели себя, на мой взгляд, небезупречно, но мы здесь говорим прежде всего не о них, а о Сталине.

Обычная тенденция торгов на переговорах о военно-политической коалиции стремление каждого государства оставить себе наибольшую свободу рук на будущее и, наоборот, как можно крепче связать руки своим возможным союзникам. Или, говоря чуть точнее, взять наименьшие обязательства на себя и взвалить максимальные обязательства на товарища по оружию. Примерно так и вели себя по отношению к Советскому Союзу Англия и Франция. В Москве именно так понимали их действия. Советская печать нередко возмущалась тем, что нашей стране пытаются отвести роль "батрака", заставить "таскать каштаны из огня" для других.

В эти месяцы советская внешнеполитическая игра разительно отличалась от западной. Она велась по совсем иным правилам. И осенью 1938-го, и летом 1939 года для нашей политики характерно следующее:

готовность брать на себя гораздо большие военные обязательства, чем те, о которых просят партнеры;

поразительное равнодушие к вопросу о втором фронте на западе (то есть об обязательствах партнеров);

явное стремление немедленно пустить в дело Красную Армию.

Проследим эту "красную нить" сталинской политики от Мюнхена до договора с Гитлером о ненападении.

Угрозы из Берлина в адрес Чехословакии стали предельно частыми и громкими летом 1938 года. К тому времени существовало трехстороннее соглашение Франции, Чехословакии и СССР, по которому наша страна в случае агрессии против Чехословакии была обязана прийти ей на помощь лишь в том случае, если военную помощь окажет и Франция. Если же французы нарушали бы свои обязательства, Москва могла с чистой совестью умывать руки.

20 сентября 1938 года, когда напряженность достигла пика и счет пошел на часы, президент Чехословакии Бенеш сделал запрос в соответствии с договором: готов ли Союз оказать помощь, если Франция поступит так же? Ответ был мгновенным и удивительно щедрым: СССР готов воевать, даже если французы отступятся. Польское правительство, так же, как и германское, сосредоточивало свои войска на чехословацкой границе. 23 сентября Советское правительство обратилось к Варшаве с заявлением о том, что, если польские войска нарушат чехословацкую границу, СССР признает это актом невызванной агрессии и денонсирует польско-советский пакт о ненападении {1}.

Не остается никаких сомнений, что Сталин был готов воевать против европейской коалиции во главе с Германией сию же минуту и без второго фронта, хотя юридические обязательства Советского Союза позволяли уклониться от этого варианта. М. В. Захаров сообщает о приготовлениях в Красной Армии: "Истребительная авиация должна была перебазироваться на передовые аэродромы у границы для прикрытия себежского, полоцкого, минского и слуцкого направлений, а скоростная бомбардировочная – в район Витебск, Орша... Одновременно Ленинградскому, Калининскому, Белорусскому, Киевскому, Харьковскому и Московскому военным округам давались указания о приведении в боевую готовность системы ПВО... В боевую готовность были приведены: танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепленных районов... Частичное отмобилизование войск коснулось не только наших западных приграничных округов, но и внутренних округов вплоть до Урала... (Курсив мой.– П. X.) В армию было призвано в общей сложности до 330 тыс. человек... Кроме того, десятки тысяч младших командиров и рядовых, выслуживших установленные сроки службы и подлежащих увольнению, были задержаны в рядах армии... Подобные приказы, как известно, отдаются в исключительных случаях" {2}.

И никаких попыток выиграть время, никаких взглядов на Запад (что там Англия и Франция?) – сталинская линия четко определена: война сию же минуту. Нужно только согласие Праги – и мы пойдем вперед. Н. С. Хрущев рассказывает о днях Мюнхенского кризиса: "В Киев сообщили (от Сталина я лично этого не слышал, а было передано через военных), что может возникнуть необходимость того, что нашим войскам придется силой пробиваться через польскую территорию в Чехословакию, чтобы оказать ей помощь. Это было очень сложно, если принимать во внимание географическое положение участка, на котором были сосредоточены наши войска..."{3} Можно еще долго умножать свидетельства, доказывающие, что в этот момент Кремль был готов воевать практически без союзников против, может быть, всей Европы. Если же учесть, что тогда не прошло еще и двух месяцев после ожесточенных и неудачных для Красной Армии боев с японцами у озера Хасан и обстановка на Дальнем Востоке была весьма напряженная, то мы вновь замечаем: Сталин не опасается и войны на двух огромных фронтах против великих держав Евразии.

Странно после этого читать рассуждения историков, будто Сталин и в 1938-1939 годах стремился выиграть время и оттянуть войну. Если бы президент Бенеш не принял ультиматум Гитлера, война могла бы начаться для нас не в июне 1941-го, а в октябре 1938-го. Может быть, все зависело от одного слова. Но Мюнхенские соглашения были подписаны, немецко-фашистские войска вступили в Судетскую область Чехословакии. Не прошло и полугода, как Гитлер сам нарушил достигнутые договоренности, двинулся дальше и поставил под свой контроль всю Чехословакию. Это вызвало взрыв возмущения и тревоги в Англии и Франции, общественное мнение изменилось не в пользу фашистов, политика умиротворения Гитлера потеряла всякую популярность. Стало ясно, что вскоре он пойдет еще дальше и очередной жертвой должна стать Польша.

В апреле – августе 1939 года в большом треугольнике Москва – Париж и Лондон – Берлин шел зондаж, контакты и торг каждого с каждым. Все перипетии и нюансы этого сложного взаимодействия мы не сможем здесь проследить и обсудить подробно. Задержимся лишь на одном важнейшем процессе – на переговорах английской, французской и советской военных миссий в Москве в середине августа, в последние две недели перед подписанием советско-германского пакта.

Результатом этих переговоров, вообще говоря, могло бы стать создание антигитлеровской коалиции еще в 1939 году. Этого не случилось. Первое же крупное расхождение между сторонами было вызвано не занимаемыми позициями, но разным пониманием предмета переговоров: английская и французская стороны хотели обсудить цели и принципы военного сотрудничества, а глава советской делегации Ворошилов настаивал на первоочередном рассмотрении конкретных планов военных действий {4}. Иначе говоря, западные делегации заботились о том, какие термины и формулировки будут в окончательном тексте соглашения, какой будет конвенция. Ворошилова с первой минуты интересовало – какой будет война.

Британский министр иностранных дел Галифакс на заседании кабинета 10 июля говорил об этих (тогда еще только предстоявших) переговорах: "Они не будут иметь большого успеха. Переговоры будут затягиваться, и в конце концов каждая из сторон добьется от другой обязательств общего характера" {5}. Видимо, на Западе ожидали классической, традиционной нудной борьбы из-за каждой запятой в расчете на то, что либо итоговый документ, либо сама по себе многозначительная волынка в Москве подействуют Гитлеру на нервы и предотвратят самое худшее. Вряд ли в Лондоне и Париже могли вообразить, что Ворошилов, едва речь зайдет о целях и принципах, заявит, что предложения западных партнеров "не вызывают возражений" – то есть как бы примет предлагаемое с порога, не торгуясь, а двадцать часов спустя, на следующем заседании, так же походя, как само собой разумеющееся, скажет, что обсуждение принципов и целей вообще "отвлекло бы нас в сторону" {6}. Затем западные делегации представили те же принципы уже не в устной, но в письменной форме, оформленные как проект совместной трехсторонней декларации. Ворошилов, попросив время на его рассмотрение, отреагировал в итоге следующим образом: "Эти три принципа об организации обороны договаривающихся сторон слишком универсальны, абстрактны, бесплотны и никого ни к чему не обязывают. Я их, разумеется, разделяю, так как против них трудно возразить" {7}.

Это означает, что Запад без боя добился всего, чего хотел, однако советская сторона хотела вдобавок согласовать военные планы.

Но когда английская и французская стороны согласились обратиться в первую очередь к этим планам, начались уже просто чудеса. Первое же пожелание Ворошилова звучало так: "Я полагаю, что г-н генерал Думенк, излагая план обороны западного фронта... не ограничится только Западом, а выскажет свои предположения, как, по его мнению, должна быть организована защита, оттяжка сил агрессора на востоке" {8}. Кажется, советскую сторону второй фронт на западе не интересует вовсе. Выслушав западный план, Ворошилов задал много уточняющих вопросов, но не высказал ни одного возражения и ни одного пожелания по ведению войны на западе. В контрасте с ожесточенными спорами о втором фронте времен Великой Отечественной войны это выглядит прямо-таки неправдоподобно. Но это факт. Невольно вспоминается высказывание Мехлиса о том, что нам-де не нужны союзники.

Что касается Восточного фронта, поведение Ворошилова в этом вопросе тоже было нестандартным. Советский Союз в то время не имел общей границы с Германией, будучи отделен от рейха территориями Польши и Румынии. Если бы Сталин руководствовался в августе 1939 года желанием выиграть время и оттянуть свое вступление в войну, было бы естественным на переговорах ссылаться на отсутствие соприкосновения советских и немецких войск и отказываться взять на себя обязательство о непосредственном участии в войне, ограничиваясь обещаниями обеспечить тыл Польши, Румынии или других восточноевропейских соседей, которые подверглись бы гитлеровской агрессии, а также поставлять им необходимое оружие и другие материалы, как это делалось по отношению к Китаю. По-видимому, такую позицию и ожидали встретить в Москве французы, получившие соответствующую инструкцию: "Необходимо, чтобы русские взяли на себя обязательства в случае войны ничего не предпринимать против Польши, Румынии, Турции и даже (курсив мой.– П. X.) оказать им помощь, если наши союзники (т. е. перечисленные страны.– П. X.) об этом попросят, и обезопасить, когда они обратятся с просьбой, их коммуникации и усилить авиацию. Большего с русских не спрашивать" {9}. Наверное, никому и в голову не приходило, что Ворошилов без всякого нажима на него по своей воле с самого начала пожелает взвалить на советский народ не минимальную, а максимальную военную тяжесть. Он заявил собеседникам, что хочет знать, как Красная Армия войдет в соприкосновение с врагом; что для этого, очевидно, требуется согласие Польши на проход советских войск через ее территорию навстречу вермахту – и вопрос о согласии Польши и стал главным камнем преткновения на переговорах {10}.

Так что же, в сущности, произошло? Западные принципы и цели были приняты без всяких споров. Добившись обсуждения планов, Москва пожелала взять на себя максимальные обязательства на востоке, не требуя взамен никаких дополнительных обязательств в отношении западного второго фронта! Этот царский подарок был по достоинству оценен французской делегацией, писавшей в Париж: "То, что предлагают русские в целях выполнения обязательств по политическому договору, соответствует интересам нашей безопасности и безопасности самой Польши... Нам предлагают точно определенную помощь на востоке и не выдвигают каких-либо дополнительных требований о помощи с запада"{11} (курсив мой.-П. X.). Кажется, французы руками разводят от удивления.

Между тем поведение Сталина в данном случае строится по той же схеме, что и в прошлом году, во время Мюнхенского кризиса, и основывается на том же стремлении: скорее в бой! И советско-германский пакт о ненападении 23 августа 1939 года был подписан при соблюдении этого ключевого условия: уже через три недели Красная Армия перешла западную границу. Где же здесь оттягивание войны? Миф о том, что пакт мыслился как средство отсрочить войну, впервые выдвинут самим Сталиным в знаменитой речи 3 июля 1941 года. В тот момент требовалась хоть какая-то хорошая мина при плохой игре, хоть какое-то, пусть самое неуклюжее, оправдание при явном политическом банкротстве. Никакой договор с Гитлером войну отсрочить не мог, подобная надежда находилась в кричащем противоречии со всем образом политического мышления Кремля.

Наугад, не выбирая, можно привести типичное высказывание, принадлежащее Жданову (1938 год): "В период, когда международные правовые нормы и отношения превращаются в клочки бумажки и попираются грубой силой, мы должны быть особенно сильными" {12}. Неужели после этого можно считать какой-то договор серьезной защитой? Сам Сталин, по свидетельству Хрущева, говорил при заключении пакта: "Здесь ведется игра – игра, кто кого перехитрит, кто кого обманет.– И заключил:– Я их обманул" {13}.

Сталин был прекрасно осведомлен о расчетах Гитлера. Еще в 1938 году советская пресса сообщала, что в Судетской области Чехословакии перед ее захватом фашисты распространяли листовки с картой Европы, на которой были обозначены даты гитлеровских захватов: весна 1938-го – Австрия; осень 1938-го – Чехословакия; весна 1939-го – Венгрия; осень 1939-го – Польша; весна 1940-го – Югославия; осень 1940-го – Румыния и Болгария; весна 1941-го-Франция, Бельгия, Голландия, Дания и Швейцария; осень 1941-го – СССР {14}. Даты и объекты агрессии обозначены неточно, но сам принцип поэтапного ее осуществления не вызывал сомнений. Наивно думать, будто Сталин, не доверявший никому, вдруг проникся доверием к главному своему врагу – Гитлеру.

Тем не менее отношения между Москвой и Берлином в ближайшие месяцы после пакта были не менее тесными, чем между союзниками в будущей антигитлеровской коалиции.

Политическое, экономическое, военное сотрудничество дополнялось и сотрудничеством между гестапо и НКВД. Пропаганда обоих режимов блистала подчеркнутой корректностью по отношению к партнеру. Когда 17 сентября Красная Армия перешла польскую границу, фашистский официоз "Фелькише Беобахтер" откликнулся с восхищением: "Мы безгранично приветствуем решение Москвы". В "Комсомольской правде" можно было прочесть: "Берлин, 19 сентября (ТАСС). Германское население единодушно приветствует решение Советского правительства... Берлин в эти дни принял особенно оживленный вид. На улицах около витрин и специальных щитов, где вывешены карты Польши, весь день толпятся люди. Они оживленно обсуждают успешные операции Красной Армии. Продвижение частей Красной Армии обозначается на карте красными советскими флажками" {15}.

В те дни Гитлер, выступая в Данциге (Гданьске), сказал: "Россия оказалась вынужденной со своей стороны ввести свои войска для защиты украинского и белорусского населения Польши. В Англии и Франции считают преступлением сотрудничество Германии и России – уроки 4 лет войны достаточны для обоих государств и народов. Мы намерены представлять и защищать свои собственные интересы и нашли, что лучше всего двум самым крупным государствам и народам Европы договориться о соглашении... Если вы полагаете,– заявил Гитлер обращаясь к Англии,– что мы при этом вступим в конфликт, то вы ошибаетесь, так как намерения Германии очень ограничены"{16}.

Несмотря на такие речи фюрера, Сталин, по моему мнению, ясно и точно представлял себе замысел Гитлера, "читал" его. Сухопутные боевые действия осенью 1939 года стали для нас фактом. Полномасштабная война была явно не за горами.

Был ли Сталин встревожен? Его практические действия показывают: нет, нисколько. Адмирал Кузнецов пишет: "Когда Гитлер в сентябре 1939 года напал на Польшу, очевидно, следовало сразу решать, как быть дальше с судостроительной программой... Дорогостоящую, отнимавшую массу ресурсов программу следовало немедленно свернуть... Изменений в нашей программе не последовало. Напротив, темп строительства даже нарастал (курсив мой.-П. X.), что влекло за собой колоссальные расходы на строительство военно-морских баз, доков, заводов и т. д." {17}. Рост ресурсов, отвлекаемых от сухопутных сил в пользу морских, должен по логике вещей означать, что Сталин в связи с переменами в обстановке предвидит приближение пока еще отдаленной морской войны, а в сухопутном своем могуществе по-прежнему уверен. Драматические и кровавые события той осени не изменили его высокую оценку собственных сил. Полным ходом продолжалось грандиозное строительство Дворца Советов в Москве...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

{1} См.: Захаров М. В. Генеральный штаб в предвоенные годы. С. 112-116.

{2} Там же. С. 114-115.

{3}Вопросы истории. 1990. No 6. С. 84.

{4}См.: СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. М., 1971. С. 546-550.

{5}1939 год: уроки истории. М., 1990. С. 325.

{6} СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. С. 548, 550.

{7}Там же. С. 600.

{8}СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. С. 550.

{9}1939 год: уроки истории. С. 314.

{10}См., напр.: СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. С. 601.

{11}1939 год: уроки истории. С. 315.

{12}Красная звезда. 1938. 4 ноября.

{13}1939 год: уроки истории. С. 487.

{14}См.: Красная звезда. 1938. 2 ноября.

{15} Комсомольская правда. 1939. 20 сентября.

{16}Там же. 21 сентября.

{17}Кузнецов Н. Г. Накануне. С. 30.3.

Финская катастрофа

Спустя три месяца и одну неделю после подписания советско-германского пакта, 30 ноября 1939 года, Красная Армия перешла границу с Финляндией – и началась самая неудачная и позорная из всех войн, которые нам когда-либо доводилось вести. С тех пор на протяжении 50 лет ортодоксальная историография стремилась свести всю эту "зимнюю войну" к сражению на Карельском перешейке, выставляя в качестве ее цели отодвижение границы от Ленинграда.

Но за месяц до начала этой войны Молотов говорил о западной прессе: "Утверждают, что СССР "требует" себе г. Виппаури (Выборг) и северную часть Ладожского озера. Скажем от себя, что это – чистый вымысел и ложь" {1}. В итоге именно эти территории и отошли к Союзу. То есть перед началом войны речь шла совсем не о той передвижке границы, что была осуществлена по ее окончании, а о намного меньшей.

Гораздо важнее, однако, отметить другую фальшь:

как масштаб, так и цели военных действий выходили далеко за пределы Карельского перешейка. С первого же дня наши войска двинулись в наступление практически на всем протяжении границы между двумя странами, от Балтийского моря до Ледовитого океана: на Ухтинском, Реболском, Поросозерском, Петрозаводском, Петсамском направлениях {2}.

Несколько раньше, на протяжении ноября, высказывания советской пропаганды о финском правительстве становились все резче. Вечером 26 ноября было объявлено, что в 15 часов 45 минут у села Майнила, находящегося у самой границы, орудийными выстрелами с финской стороны было убито 4 и ранено 9 красноармейцев. Началась яростная кампания митингов на заводах и фабриках. Множество стихов, карикатур, статей самого зловещего характера пролилось на газетные страницы. Прошло незамеченным, что сигнал к началу концерта прозвучал до инцидента на границе: еще утром 26 ноября "Правда" вышла с передовицей "Шут гороховый на посту премьера", посвященной главе финского правительства Каяндеру. В ней, в частности, говорилось:

"Не уйти каяндерам от ответа, которого требует все более настойчиво финляндский народ". Еще не разорваны дипломатические отношения, а о Каяндере говорится в тех же выражениях, что и о Бухарине или Зиновьеве – в дни, когда они сидели на скамье подсудимых: "Это разновидность пресмыкающегося, у которого нет острых зубов, нет силы, но есть коварство и похотливость мелкого хищника... Надо надеяться, что финский народ не даст марионеткам вроде Каяндера вести дальше государственный корабль Финляндии по гибельному пути Беков и Мосьцицких" {3}.

В первый же день войны было сообщено о радиоперехвате обращения ЦК компартии Финляндии к "трудовому народу" своей страны: "Бело-Финляндия является в настоящий момент самой черной страной в Европе... Однако теперь пришел конец терпению нашего трудового народа. Пусть это презренное правительство... будет последним правительством капиталистов и помещиков Финляндии. Необходимо создать широкий трудовой народный фронт – а к власти необходимо выдвинуть опирающееся на этот фронт правительство трудового народа, т. е. народное правительство".

Новая власть, предлагало обращение, должна сразу же выступить с территориальными претензиями к СССР:

"Обратиться к правительству СССР с предложением удовлетворить вековую национальную мечту финского народа и воссоединить с Финляндией районы Советской Карелии... Мы имеем основание надеяться, что, если установим с Советским Союзом дружественные отношения, Советский Союз удовлетворит такое предложение".

Содержащиеся в обращении оценки Красной Армии и прогнозы относительно будущего хода боевых действий показывают, что в день начала войны с Финляндией Сталин по-прежнему находился под влиянием иллюзии собственного могущества: "Смешно даже думать, что генералишки финляндской армии могли бы устоять перед Красной Армией. Красная армия обучена и снабжена лучше всех армий в мире. (Курсив мой.– П. X.)... Крас-ная Армия монолитна, как гранитная скала... Вы увидите, что сопротивлению финляндских генералишек скоро будет конец... Да здравствует независимая Финляндская Демократическая Республика!" {4}.

Спустя еще сутки – новое сообщение: в занятом Красной Армией поселке Териоки уже образовано "народное правительство" во главе с Отто Куусиненом (живший в то время в Москве работник Коминтерна; впоследствии – секретарь ЦК КПСС; участвовал в разработке хрущевской программы строительства коммунизма). В декларации нового правительства говорилось: "В разных частях страны народ уже восстал и провозгласил создание демократической республики. Часть солдат финляндской армии уже перешла на сторону нового правительства, поддерживаемого народом... Народные массы Финляндии с огромным энтузиазмом встречают и приветствуют доблестную, непобедимую Красную Армию".

Сообщалось также, что уже сформирован Первый Финский Корпус, и ему "предоставляется честь принести в столицу знамя Финляндской Демократической Республики и водрузить его на крыше президентского дворца на радость трудящимся и страх врагам народа" {5}. А уже вечером того же дня радио известило о подписании между СССР и новоиспеченной ФДР договора о дружбе и взаимопомощи. События теперь стали изображать так, будто сначала в Финляндии произошла революция, а затем мы пришли на помощь "восставшему народу". Например, поэт Семен Кирсанов писал:

Наш снаряд – к победе пропуск!

Под огнем возводим мост,

Чтобы Первый Финский Корпус

Знамя в Хельсинки принес!

А вот отрывок из фронтового репортажа Николая Вирты: "Первые же часы войны показали, что хваленая "доблесть" финской армии не стоит выеденного яйца... На улице встречаю старого знакомого – комиссара N-ской дивизии.

– Куда едете, товарищ комиссар, как дела?

– Некогда, Вирта, право слово, некогда, спешу. Еду в полк. Он третий день не выходит из боя. Не задерживайте.

– Ну скажите хоть пару слов. Что там, на фронте?

– А вы что, в тылу?

– Ну ладно шутить. Где же ваши части?

– Наступают, берем деревни одну за другой. Завтра возьмем станцию Райвола. До скорого свидания, приезжайте в Хельсинки".

Никто, как видим, не скрывал, что цель войны – не передвижка границы, а свержение правительства Финляндии. Крайняя спешка, с которой было создано правительство Куусинена, показывает, что не допускалось и мысли о возможности не то что остановки, но хотя бы задержки стремительного наступления. Позже, когда военное банкротство Сталина и Ворошилова стало очевидным, о "народном правительстве" и обо всем, что с ним связано, пришлось хранить неловкое молчание.

Как обосновывали, чем оправдывали в Кремле решение, стоившее огромной крови народам Финляндии и Советского Союза? Мне известны три главных аргумента: