355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » П. Хмелинский » Навстречу смерчу » Текст книги (страница 4)
Навстречу смерчу
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 19:22

Текст книги "Навстречу смерчу"


Автор книги: П. Хмелинский


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Но образцов оружия и боевой техники тоже требовалось слишком много единоличное управление процессом их конструирования и производства не могло быть эффективным. Сталин физически не мог рассмотреть и утвердить все те сотни разновидностей оружия, которые были необходимы для ведения войны. В области вооружений образовывались также зияющие пробелы, как и в целом в подготовке к войне. Так, в 1939 году, перейдя финскую границу, наши войска наткнулись на многочисленные минные поля, и оказалось, что у Красной Армии нет ни одного миноискателя. Опытный образец миноискателя ленинградские инженеры создали за один день, и это доказывает, что непреодолимых технических проблем с ним не было {15}. Подвела элементарная забывчивость. Другой пример. Л. М. Сандалов свидетельствует: "Артиллерия и танки имели в своих боекомплектах ничтожно малое количество бронебойных снарядов, а стрелковые войска совершенно не имели противотанковых и противопехотных мин" {16}. Причем мины не только отсутствовали в войсках. Их производство в Союзе вообще не было налажено. Существовали лишь опытные образцы.

Сталинскую систему управления можно определить как тоталитарный склероз. По какому принципу он отбирал для себя то оружие и те вопросы, на которых следует сосредоточиться? Прикинем: он старался вникнуть в проблемы, связанные с винтовками, автоматами, пулеметами, самолетами, пушками, танками, крейсерами. И пренебрегал проблемами создания командных пунктов, медицинских инструментов (раненым, случалось, хирурги пилили кости ножовкой), проводов и кабеля, уставов и наставлений. Возникает ощущение, что он инстинктивно ориентировался на зрительное представление о бое; то, что не попадало "в кадр" при воображении им будущей войны, имело все шансы на забвение и отсталость.

Но рядом со многими видами вооружений, производство которых искусственно тормозилось, отставало или находилось на нуле, были и другие, по которым Советский Союз занимал ведущие позиции в мире. Это прежде всего танки, артиллерия, боевые самолеты. Как ни странно, официальная история впоследствии сетовала на "отставание" именно по этим, лучше других разработанным, производившимся в огромных количествах системам оружия. Небольшая доля истины, имеющаяся в этих сетованиях, заключается в том, что Сталин активно вмешивался и в принятие технических решений. Его примеру следовали Молотов, Маленков, Жданов и другие технически безграмотные партийные лидеры, что могло привести к положительному эффекту лишь по счастливой случайности.

На технический уровень наиболее развитых у нас систем оружия большое влияние оказало сталинское понимание качества. Будь на его месте подготовленный специалист, мы бы, вероятно, имели к 1941 году несколько десятков лучших в мире образцов различных видов оружия. Но Сталин истолковывал понятие "качество" примитивно. Он радовался, что в диске советского автомата помещается на два патрона больше, чем у финского (71 и 69 соответственно), тогда как при таких размерах диска и таком количестве патронов в нем автомат становился в бою тяжел и неудобен, а главное – диск заедало при стрельбе, и опытные бойцы заполняли его патронами лишь на четверть. Таким образом, Сталин радовался попусту. Здесь проявилась характерная для него тенденция: он был склонен оценивать сложные технические системы по какому-то одному параметру и добивался от конструкторов создания устройств-рекордсменов. Это в корне неверный подход. Хорошее оружие обладает оптимальным сочетанием качеств не обязательно рекордных, но хорошо соответствующих условиям боя и технологии производства. Сталин выжимал из конструкторов оружие, более подходившее для состязаний, выставок или парадов, чем для войны. Официальный взгляд на качество выражал журнал "Большевик":

"О качестве наших летчиков и самолетов свидетельствуют завоеванные ими мировые рекорды". При этом с нескрываемым удовольствием подчеркивалось, что рекорды "достигнуты не на специально сконструированных спортивных самолетах" {17}, а на серийных боевых машинах. Но акцент на одном – рекордном – свойстве системы неминуемо губит другие необходимые для боя качества. Можно сказать, что где-нибудь в Древнем Риме Сталин организовал бы выпуск самых длинных в мире копий, которые бойцам трудно было бы поднять, или самых тугих в мире луков, которые нельзя было бы натянуть. Во всяком случае, Красную Армию он стремился вооружить как раз на такой манер.

Описание положения, сложившегося в нашей авиации, можно найти в мемуарах конструктора А. С. Яковлева. Сначала об истребителях: "Некоторые увлекались тогда хорошей маневренностью наших истребителей, считая это основным качеством. При этом упускали из виду основную задачу истребительного самолета. А она заключается прежде всего в том, чтобы догнать противника и затем его уничтожить. Для этого нужны не только маневренность, но в первую очередь скорость и мощное оружие... В воздушных боях наши истребители, несмотря на хорошую маневренность, оказались хуже немецких, уступая им в скорости и особенно в калибре оружия и дальности стрельбы" {18}. Итак, что касается истребителей, объектом поклонения была маневренность. С бомбардировщиками картина иная: "На тяжелых самолетах военный летчик А. Б. Юмашев и другие установили множество мировых рекордов грузоподъемности. Эти рекорды характеризовали наши тяжелые самолеты как самые грузоподъемные и произвели большое впечатление в авиационном мире. Однако задача бомбардировщика заключается не только в поднятии бомбового груза, но и в доставке его к цели в этом смысл. Но для этого наши бомбардировщики были слишком тихоходны и дальность полета их была недостаточна... Нашумевшие рекордные самолеты и самолеты-гиганты никак не могли заменить того, что требовалось в условиях надвигавшейся войны" {19}. Кроме того, и в авиации из-за некомпетентности Сталина и чрезмерной централизации принятия решений обнаруживаем, как и в других областях подготовки к войне, зияющие пустоты. Яковлев отмечает: "Удивительное пренебрежение к самолетам поля боя, самолетам взаимодействия с войсками... сформулировал нарком обороны... в выступлении на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года. Нарком как о достижении доложил съезду, что выпуск легких бомбардировщиков, штурмовиков, разведчиков сокращен в два раза" {20}.

О том, как оценивали независимые специалисты сталинскую рекордоманию в технике, можно судить по разговору Сталина с французским летчиком в 1944 году. "Он спросил Пуйяда, доволен ли тот своими "яками"... Из них состояла эскадрилья "Нормандия – Неман". Пуйяд стал расхваливать "яки"... Сталин обратился к Пуйяду с вопросом:

– Вы уверены, что пушка на вашем самолете является достаточно мощной?

– Вполне,– ответил Пуйяд,– это 20-миллиметровые орудия.

– Да, но я мог бы предложить вам самолеты, оснащенные 40-миллиметровыми орудиями.

И вот по этому поводу между французским полковником Пуйядом и Сталиным началась дискуссия. По мнению Пуйяда, единственной разницей между двадцати-и сорокамиллиметровыми орудиями было то, что с помощью первых можно просто подбить самолет противника, а с помощью вторых разнести его вдребезги, но с военной точки зрения это ничего не меняло.

В запальчивости Пуйяд, не сдержавшись, негромко бросил:

– Да он просто невежда!

Этого, разумеется, никто Сталину не перевел..." {21}.

Странный подход к технике действовал не только в авиации. В танковых войсках положено было поклоняться другому идолу – скорости. Свидетельствует артиллерийский конструктор В. Г. Грабин: "Сотрудники аппарата АБТУ (Автобронетанковое управление.– П. X.) восхищались танком БТ-7, особенно его высокими ходовыми качествами. По шоссейной дороге, с восторгом говорили они, на танке БТ-7 можно обгонять даже легковые машины. Мои попытки объяснить, что танк должен обладать еще и огневой мощью, отбрасывались собеседниками как нечто второстепенное, не заслуживающее внимания... Того же взгляда придерживался... и начальник АБТУ комкор Павлов... он сказал, что калибр и мощность пушки влияют на габариты и вес танка, а следовательно, на уменьшение его скорости... Начальник АБТУ не допускал и мысли, что на поле боя кто-то почему-то сможет помешать ему влететь со своими конями-танками на позиции врага и там все проутюжить гусеницами... а на мое утверждение, что наши танки со слабым пушечным вооружением бесперспективны, он и вовсе не отреагировал" {22}. Конструкторское бюро Грабина еще в начале 1939 года создало мощную 76-миллиметровую танковую пушку, "вписавшуюся" в танк БТ-7. Позднее эта пушка стояла на знаменитых Т-34. Но перевооружением БТ-7 так никто и не занялся.

С тяжелыми танками вышла другая крайность: сначала, максимально увеличивая огневую мощь, их делали многобашенными; журналисты вдохновенно писали о "сухопутных крейсерах". У внушительных на вид гигантов была очень слабая броня, так как весь допустимый вес "съедали" орудия. Затем, когда Сталин все-таки отказался от этих машин, он так нарастил огневую мощь хорошего тяжелого танка КВ, поставил на него такую крупную пушку, что вес и габариты танка выросли сверх допустимого предела, и Отечественная война его отсеяла.

Но самая трагическая и зловещая черта ситуации заключалась в том, что Сталин ничуть не сознавал глубокую порочность своей технической политики. Ведь главные ее изъяны таились как раз в тех аспектах проблем и на тех направлениях работы, на которые он не хотел, не умел или не имел времени обратить внимание.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

{1}Новиков В. Н. Накануне и в дни испытаний. М., 1988. С. 45.

{2}Знание-сила. 1988. No 1. С. 138.

{3}Там же. С. 144.

{4}Большевик. 1939. No 3. С. 14.

{5}Сандалов Л. М. Первые дни войны. М., 1989. С. 38. 41

{6}Советская Россия. 1988. 22 июля.

{7}Известия ЦК КПСС. 1990 г. No 1. С.199.

{8}Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. М., 1968. С. 29, 31-32.

{9}Подробнее см.: Пересыпкин И. Т. Связь в Великой Отечественной войне. М.. 1973. С. 11-46.

{10}Сандалов Л. М. Первые дни войны. С. 50.

{11}Баграмян И. X. Так начиналась война. М., 1971. С. 7.

{12}Даугава. 1990. No 1. С. 77.

{13}См.: Рытов А. Г. Рыцари пятого океана. М., 1970. С. 16, 78-79.

{14}См.: Известия ЦК КПСС. 1990. No 1. С. 203.

{15}См.: Мерецков К. А. На службе народу. М., 1968. С. 183.

{16}Сандалов Л. М. Первые дни войны. С. 44-45.

{17}Большевик. 1937. No 5-6. С. 56. 48

{18}Яковлев А. Цель жизни. М., 1969. С. 176, 179.

{19}Там же. С. 176.

{20}Там же. С. 179.

{21}За рубежом. 1989. С. 18.

{22}Грабин В. Г. Оружие победы. М., 1989. С. 341-343.

Оценка своих сил

Вся довоенная политика сталинского руководства обычно рассматривается как попытка догнать лучше нас подготовленные к войне страны (прежде всего Германию) и, с другой стороны, оттянуть начало войны, выиграть время. Все это имело бы смысл только в том случае, если бы Сталин воспринимал свою страну как действительно отставшую в военной гонке, как слабейшую сторону. Это сомнительно уже потому, что Германия до середины 30-х годов вообще не могла всерьез развивать оборонную промышленность, будучи связанной Версальским договором, а Япония вовсе не была в те времена таким мировым экономическим гигантом, как ныне.

Итак, считало ли советское руководство свою армию и страну отсталыми в военном отношении? В какое-то время – безусловно да. В 1924 году общепризнанной считалась истина, что Красной Армии как боеспособной силы не существует. В 1927 году Ворошилов заявлял, что "вопросам подготовки государства к обороне мы стали придавать актуальное значение только с весны текущего года". У него уже появились оптимистичные нотки: "В случае войны мы сможем развернуть оборону на своей промышленной базе"{1}. Но ни Ворошилов, ни кто другой не заикается о нашем превосходстве, непременной победе и т. д. В 1931 году Сталин заявил, что

нам нужно за 10 лет пробежать путь длиною в 100 лет, иначе нас сомнут. Значит, самооценка оставалась трезвой и не слишком высокой. Но затем, с ростом вооруженности происходит разительная перемена в настроении руководства. В 1936 году Ворошилов объявляет: "Теперь, когда наши силы удесятерились, мы вовсе и не ставим вопрос, победим ли мы врага или нет. Победим безусловно. Сейчас не в этом уже дело. Сейчас вопрос ставится так: какой ценой, какими усилиями, какими жертвами мы победим? Я лично думаю,-так думает т. Сталин, так думает т. Орджоникидзе, так думает весь наш ЦК и правительство, – что мы должны победить врага, если он осмелится на нас напасть, малой кровью, с затратой минимальных средств"{2}.

С этого момента ни о каком отставании не было и речи. На мой взгляд, это важнейший факт, ключ к предвоенным событиям: в 1937-1939 годах советское политическое руководство рассматривало СССР как сильнейшую страну в сравнении с потенциальными противниками в будущей войне. Сталин утверждал: "Наша Красная Армия имеет все основания быть лучшей в мире армией"{3}. Журнал "Большевик" подчеркивал отсутствие легкомыслия в таких оценках: "Эта уверенность в победе не является результатом переоценки своих сил и недооценки сил противника. Наша уверенность в победе вытекает из объективного анализа соотношения сил, из учета всей совокупности обстоятельств, характеризующих положение в лагере наших врагов и в рядах борцов за социализм"{4}. Существуют косвенные улики, указывающие на то, что профессиональное военное руководство не разделяло этого безбрежного оптимизма. Так, журнал "Военная мысль" 1937 года практически не содержит аналогичных "обоснованных" оценок и прогнозов. Эйфорией было охвачено прежде всего сталинское политическое руководство, мало смыслившее в военном деле, а не командный состав Красной Армии. Правда, большинство командиров тоже смотрело в будущее без особой тревоги. Командир танковой бригады И. В. Дубинский рассказывает о настроении в зале во время выступления Ворошилова перед командирами и политработниками в Киеве осенью 1936 года: "Никто не сомневался в добром исходе будущей великой схватки. Думаю, что у всех в зале, как и у меня, разгорелось желание поскорее разделаться с фашистской угрозой" {5}. Тем не менее опытные и квалифицированные командиры сознавали масштаб предстоящих трудностей и жертв лучше, чем партийные лидеры или замороченные шапко-закидательской пропагандой рядовые граждане.

Одновременно с заявлением Ворошилова о нашей готовности к отпору врагу в конце 1936 года на советского человека хлынул поток фильмов, романов, пьес о будущей войне. Историки обычно упоминают два таких произведения из большого их количества: фильм "Если завтра война", роман Шпанова "Первый удар". Но в 1939 году, например, "оборонные" фильмы составили четверть всех выпущенных на экраны: 6 из 24. Вот газета "Кино" пересказывает забытый ныне оборонный фильм "Война начинается"; "Мощное соединение вражеских танков пересекло советскую границу. Враги уже готовятся торжествовать победу... Но еще мгновение, и танки взрываются на минных полях. В бой вступают самолеты. Двое советских отважных летчиков попадают на вражескую территорию. Проявляя смелость и находчивость, умело маскируясь, они проникают в секретный укрепленный вражеский район и сообщают о его расположении красному командованию. Враги подвергаются беспощадному разгрому" ''. Как известно, Сталин смотрел все кинокартины, выпускающиеся в Советском Союзе. Он очень любил кино...

Один из деятелей распущенной в 1932 году Ассоциации пролетарских писателей – Киршон успел, прежде чем погибнуть с клеймом врага, опубликовать фантастическую пьесу "Большой день" – о войне с фашистской Германией. В начале 1937 года это была пьеса номер один. Она шла в 68 городах страны, тогда как "Любовь Яровая" и "Отелло" – в 27 городах, а "Гроза" Островского – в 22 городах. Наша победа выглядит у Киршона так. Немецкий штаб, не предчувствуя худого, руководит войной, как вдруг раздается стук в дверь.

"Мизенбах. Да! Кто там? Входите!

Дверь открывается. Входит очень спокойный, с маузером в руке, в синем комбинезоне, Кожин).

Кожин. Благодарю вас. Между прочим, предупреждаю, что за оружие хвататься не стоит. (Входят трое десантников с ручными пулеметами). Сигнализацию тоже не надо трогать – застрелю на месте. Понятно?..

Мизенбах (отступая). Нет, нет... Что это, Грауденц? Призрак?

Кожин. Так точно. Призрак коммунизма в составе одного десантного полка, при шести орудиях и ста восьмидесяти пулеметах..."{7}.

Не напоминает ли эта театральная победа над фашистской Германией ночной визит сотрудников НКВД в простую советскую квартиру? Стук в дверь... Ошеломленный враг... Победная издевка непрошеных гостей... В жанре прозы первооткрывателем этой темы стал Н. Павленко, чей роман "На востоке" был опубликован в журнале "Знамя" накануне нового, 1937 года. Начиная с января отрывки из этого романа стали печататься во многих изданиях – центральных и местных, взрослых и детских. Публиковались авторитетные положительные рецензии.

В этой "замечательной" книге описывалось, как ранней весной 193... года Япония нападает на СССР. Однако, на Советском Дальнем Востоке сооружено "etwas" – "нечто", как переводила это слово наша печать – об него и разбивается нападение. Впрочем, поначалу японцы наступают, стреляют и вообще явно на что-то рассчитывают. Перелом наступает в главе третьей, которая называется "Москва вступает в войну". Вступление Москвы в войну заключается в том, что на вечере в Большом театре произносит речь Сталин. Это сразу меняет дело: "Заговорил Сталин. Слова его вошли в пограничный бой, мешаясь с огнем и грохотом снарядов, будя еще не проснувшиеся колхозы на севере и заставляя плакать от радости мужества дехкан в оазисах на Аму-Дарье.

Голос Сталина был в самом пекле боя. Радиорупор в разбитой снарядами хате Василия Луза долго еще сражался... Сталин говорил с бойцами в подземных казематах и с летчиками в вышине. Раненые на перевязочных пунктах приходили в сознание под негромкий и душевный голос этот..." {8}.

Все атаки японцев превращаются в продвижение в заранее приготовленные им ловушки.

А вот что происходит в воздухе:

"Бомбардировщики Сано, врасплох захваченные красными крейсерами и окруженные истребителями, выходили в ту ночь к Георгиевке уже не той компактной массой, которая способна родить катастрофу...

Стальные тросы аэростатов воздушного заграждения, подготовленные на высоте 7 и 8 тысяч метров над Георгиевкой, надвое разрезали наткнувшиеся на тросы машины первой волны, и вторая волна, растерянная этой неуловимой, невидимо висящей в воздухе опасностью, произвела свой залп раньше срока.

Третья волна, наиболее плотно атакованная красными истребителями, превратилась в беспорядочную стаю машин-одиночек..." {9}.

Зато красная авиация уничтожает Главный штаб японцев в Токио. В Китае, Корее и Японии вспыхивает восстание. Побеждает Народный фронт. Война кончается. И, наконец, на Советском Дальнем Востоке пленные строят интернациональный город Сэн Катаяма {10}, по ходу дела перевоплощаясь в "строителей новой жизни" и "пропагандистов новой, социалистической эры человечества". Труд заключенных оказывается дорогой в будущее, дорогой к счастью.

Л. Ровинский в "Правде" подчеркивал, что "Павленко не приукрашивает войну, не рисует ее как легкую военную прогулку Красной Армии". Критик сетовал, что в Советском Союзе это лишь первая книга о будущей войне, тогда как Япония завалена такими романами. В адрес советских маститых литераторов следовал полуупрек-полупризыв: не отставать "по валу" от зарубежных бульварных дешевок {11}.

Руководитель Союза писателей В. Ставский на совещании оборонных писателей зимой 1937 года говорил о военно-фантастическом романе Павленко: "Это прекрасная работа... Он берет тему войны на границах нашего Союза и на территории врага, куда мы перенесем эту войну тотчас, как враг нападет на нас, как об этом ярко, красочно записано в новом Полевом Уставе РККА"{12}.

В периодической печати залп небывало воинственных публикаций грянул в ноябре 1938 года, через месяц после Мюнхенского соглашения и оккупации Судетской области Чехословакии гитлеровскими войсками. Серия грозных статей в "Красной звезде" началась с "подвала" Д. Заславского "О крепких нервах и верной политике". Журналист писал: "При равных арифметических данных самолет с пилотом-коммунистом в несколько раз сильнее, чем самолет с пилотом-фашистом... Политика сидит внутри танков, и она действует даже тогда, когда отказывают бензиновые баки... Нервы английского и французского правительств сдали при первом же столкновении с германским фашизмом... Спокойно, твердо, уверенно смотрел на истерику европейской буржуазии советский народ. Наши нервы в полном порядке... Советский народ готов по первому призыву своего правительства взяться за оружие, чтобы укротить политических хулиганов, обезопасить свои границы, создать прочный мир в Европе и в Азии" {13}.

Заключительные слова на двусмысленном политическом языке означали претензию на военное господство в Евразии и готовность утвердить это господство силой в близком будущем. Вообще статья Д. Заславского очень необычна. Наши газеты только в редакционных (а не авторских) материалах позволяли себе давать общую характеристику политики какого-либо иностранного государства или самого Советского Союза, да и то лишь дословно повторяя какие-либо формулировки партии и правительства.

Первое впечатление от статьи Заславского на общем фоне нашей печати странное: автор вдруг вышел из строя советских журналистов, пошел не в ногу, принялся рассуждать не по чину многозначительно и веско. Разгадка такого экстравагантного поведения содержится, по-моему, в мемуарах сотрудника "Правды" Бориса Иза-кова. Из них мы узнаем, что, во-первых, Заславский работал не в "Красной звезде", а в "Правде"; а во-вторых, "ему покровительствовал и лично выручал его из некоторых сложных ситуаций сам Сталин. В прошлом меньшевик, он оставался членом Центрального комитета партии меньшевиков даже некоторое время после Октября. Сталин питал своего рода слабость к способным людям с таким "подмоченным" прошлым, как у Заславского" {14}. Надо полагать, Сталин выручал журналиста-меньшевика не из любовных треугольников, а вышеупомянутая статья в "Красной звезде" провозглашала далеко идущие военно-политические намерения не по воле висящего на волоске гражданина.

Через несколько дней после появления статьи Д. Заславского с вызывающей торжественностью было отмечено 20-летие изгнания немецких захватчиков с Украины в 1918 году. В передовой статье "Красная звезда" писала: "В тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдет границы вражеской страны... Наша оборона – это наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны... Империалистический зверь будет сокрушен в своем логове, и сокрушен так, что уже больше подняться не сможет" {15}.

В том же номере майор-орденоносец А. Осадчий подтверждал: "Советскую границу врагу перейти не удастся, ибо при первой его агрессивной попытке наша Красная Армия опередит его. Мы перейдем границу врага и вот там, на его же территории, будем его беспощадно громить... Мы не будем ждать его удара, а сами со всей силой нашего могущества первыми нанесем врагу сокрушительный удар на его же территории. Наши танки помчатся по вражеской земле... Наши самолеты зареют над его территорией"{16}.

На следующей странице выступает В. Агуреев: "Если фашистские громилы, спровоцировав очередной "инцидент" на границе, начнут войну с СССР... с советских авиабаз поднимутся тысячи бомбардировщиков и беспощадно сотрут с лица земли тех, кто затеет войну" {17}.

Эти описания начала войны звучат чуточку неестественно: если противник нападает, то как можно заранее гарантировать, что ему так-таки нигде не удастся перейти границу, что наше наступление начнется "в тот же миг", после первого выстрела? В природе вообще не бывает буквально мгновенных реакций, тем более не способна среагировать "в тот же миг" огромная армия. Все становится на свои места, если предположить, что "Красная звезда" стремится описать наше нападение: тогда и наступление с первой минуты войны, и инцидент, с которого все начнется, объяснимы. А то – почему это фашисты не нападают всерьез, а какими-то инцидентами занимаются?

Видимо, публикации "Красной звезды" были адресованы не только советским читателям, но и германскому посольству. Между прочим, среди них был и пересказ статьи американского журнала "Харпэрс мэгэзин" – "Шаткая база германского агрессора". Читателям сообщалось: "Фашистские руководители Германии рассчитывают на "молниеносную войну". Но весь опыт мировой войны, а равно войн в Испании и Китае, противоречит этой сумасшедшей "теории".

Сделав обзор положения с сырьем, кадрами, продовольствием в Германии, авторы заключали: "Итак, Германия не располагает нужными ресурсами ни для того, чтобы обеспечить снабжение своей армии, ни для того, чтобы прокормить население в будущей большой войне" {18}. Делался вывод о неспособности фашизма вынести длительную войну. И в упоминавшейся ранее речи весной 1939 года один из высших руководителей Красной Армии Мехлис заговорил так, будто война уже выиграна. Констатировав быстрый рост государственного долга, сокращение золотых запасов и инфляционные процессы в Германии и других странах "оси", Мехлис с удовольствием пророчит: "Так называемая ось Берлин – Рим – Токио" имеет много амбиций, но в большой войне она быстро очутится без амуниции. (Смех, аплодисменты.)

Есть только одна страна в Европе и во всем мире, которая ведет выдержанную, последовательную, уверенную в себе политику,– это Советский Союз".

Ударение делается не на мирном характере нашей политики; вместо этого рисуется образ уверенного в себе СССР рядом с нервными врагами. Через год в Москве никто не заикнется о Германии в таком высокомерном тоне. А пока дальше – больше:

"Нам не страшны ничьи угрозы. Нам нет необходимости в панических условиях, как это делают другие, искать союзников и проводить мобилизации. Политика Сталина позволяет нам уверенно, спокойно, но зорко следить за развивающимися событиями и встретить их во всеоружии" {19}.

Именно ощущением спокойствия и уверенности наполнено это выступление: даже в союзниках нет особой нужды! Ничего подобного не встречалось в официальных речах в 1940-м – начале 1941 года. Если следить за оттенками смысла, следует признать чрезвычайно многозначительными и такие формулировки:

"Советский корабль могуч, всесилен, непобедим. Не страшны ему непогоды и бури. Великий кормчий Сталин ведет этот корабль на последний решительный бой, на штурм капитализма, к мировой коммуне. (Бурные аплодисменты.)"{20}.

А заканчивает Мехлис лозунгом, почему-то не дожившим до следующего, 1940 года: "Сталин – это мировая коммуна!"{21}.

Бодрый настрой имел под собой некоторую цифровую основу. В 1938 году в Генштабе был разработан новый план развертывания Красной Армии. Разработчики исходили из наихудшего для нас варианта – войны на два фронта: на востоке против Японии, на западе против большой коалиции государств во главе с Германией (Италия, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва). Согласно проведенному анализу (как впоследствии оказалось, весьма точному), все противники, вместе взятые, могли выставить на обоих фронтах 13 077 орудий, 5775 самолетов, 7980 танков. А Советский Союз за один тот год произвел более 12 000 орудий, более 5000 самолетов, а производство танков еще в 1933 году составило 3770 – больше половины мирового танкового производства {22}. За кем преимущество – кажется очевидным. "Оба новейших вида вооружения Красной Армии – авиация и танки – находятся на высоком уровне– писал "Большевик",– это превращает ее в современную могущественную армию, опередившую передовые армии капиталистических стран" {23}. План Генштаба ставил войскам задачу: с самого начала нанести решительное поражение противникам и на западе, и на востоке. Об уверенности в благоприятном ходе будущей войны свидетельствует и такой факт: в Генштабе загодя разрабатывались вопросы ведения войны в коалиции с капиталистическими странами и особо – ведение войны федерацией нескольких социалистических стран {24}, хотя, кроме СССР да еще Монголии, социалистических государств на карте мира не было.

К числу наших козырей относили и самую многочисленную в мире кавалерию. Журнал "Красная конница" теоретически обосновывал этот взгляд: "Будущая роль кавалерии такова: кавалерия будет использована в бою как главное средство вооружения, выигрывая победу молниеносной подвижностью, используя полностью момент внезапности... Местность и другие местные условия благоприятствуют больше кавалерии, нежели самостоятельным автоброневым соединениям... Можем ли мы делать ставку на исход битвы, успех которой зависит от маневра такого достаточно неизвестного и неиспытанного фактора, как броневые средства? Если же мы знаем, что успех зависит от быстроты маневра, можем ли мы разрешить себе обманываться этим новым созданием (то есть броневыми соединениями)? Можем ли мы уничтожить кавалерию и беспомощно стоять сконфузившись, когда подвижность броневых соединений окажется фикцией?.. Надо учесть, как может повлиять на подвижность длина моторизованной дивизии, если длина колонны этой дивизии равна 93 милям (миля равна 1,6 км.– П. X.). Это явится огромным недостатком в ее подвижности..."{25}.

Еще одно большое преимущество виделось в стабильности тыла. За много лет до войны Сталин говорил:

"Что такое армия без крепкого тыла? Ничто. Самые большие армии, самые вооруженные армии разваливались и превращались в прах без крепкого тыла"{26}. Как мы уже убедились выше, он занялся основательным "укреплением" тыла в 1937 году и был с тех пор уверен во внутренней стабильности своего государства, зато в стабильность противников не верил ничуть. Сталин считал: "Едва ли можно сомневаться, что эта война будет самой опасной для буржуазии войной... Война будет происходить не только на фронтах, но и в тылу у противника. Буржуазия может не сомневаться, что многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли преступную войну против отечества рабочего класса всех стран. И пусть не пеняют на нас господа буржуа, если они на другой день после такой войны недосчитаются некоторых близких им правительств" {27}. Проблема "борьбы тылов" стыковалась с затянувшимся ожиданием мировой революции.

К 1937 году считалось, что мы полностью готовы к наземной и воздушной войне. "Создание большого и мощного флота, способного бить врага на море, является нашей очередной задачей",– провозглашал "Большевик"{28}. В декабре 1937 года был создан отдельный Наркомат Военно-морского флота и принята долгосрочная программа строительства громадного океанского флота, на выполнение которой были отвлечены большие ресурсы. Адмирал Кузнецов вспоминал: "На создание всего этого требуется немало времени и огромные средства. Программа, конечно, не могла уложиться даже в одно пятилетие. Однако нам, командующим, всю программу строительства не излагали. Не раскрывались и задачи, на решение которых она рассчитана. (Курсив мой.– П. X.). Разговор с командующими шел больше о кораблях... Эти корабли уже стояли на стапелях заводов. В выступлениях часто подчеркивали, что проект того или иного корабля одобрен лично Сталиным. Этим давалось понять, что обсуждению он не подлежит" {29}. Сталин при этом считал, что мы будем сильны на море лет через восемь десять. Однако и в данном случае мотивы одного из главнейших решений, определявших судьбу армии и страны, остались личной тайной Сталина. В чем же они могли состоять? Для чего предназначался мощный флот? Нет сомнений, что через восемь лет Сталин рассчитывал давно уже закончить сухопутную войну и "установить прочный мир в Европе и Азии". В таком случае океанский флот мог ему потребоваться лишь для большой войны против Америки или, быть может, остатков Британской империи – других противников просто не оставалось бы на планете. Во всяком случае, сухопутная война уже не казалась Сталину серьезной проблемой, иначе бы он не стал отвлекать средства и ресурсы на постройку такого флота.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю