Текст книги "Внимание - чудо-мина !"

Автор книги: Овидий Горчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

...Генерал Георг фон Браун два-три дня почти не выезжает из особняка на Мироносицкой, редактирует доклад, подготовленный для него его штабом -доклад ставке фюрера о положении в Харькове. Специальный раздел доклада посвящен проблеме мин в Харькове: в ставке очень заинтересовались этой нелегкой проблемой, полагая, что вермахту еще предстоит столкнуться с ней не в меньшем масштабе в Москве и Ленинграде.

После гибели генерала Эрнста Бернекера и генерала – начальника штаба 3-го армейского корпуса – это случилось на глазах фон Брауна и потрясло его, как ничто на этой войне, – он уже редко радуется тому, что генерал-фельдмаршал фон Рундштедт отличил его превыше всех других командиров дивизий шестой армии и в знак особой милости назначил комендантом и начальником гарнизона Харькова.

Charkow! Даже название этого города звучит по-немецки, как воронье карканье на кладбище. Только на кладбище, по крайней мере, стоит могильная, мертвая тишина, а тут выматывают душу постоянные взрывы, далекие и близкие, и нет этим страшным взрывам конца!

Страшный город, город-мститель, чьи каменные развалины похожи по ночам в мятущемся свете прожекторов на жуткие сюрреалистические декорации из классического немецкого фильма ужасов – "Кабинет доктора Калигари". Фильм с большой художественной силой рисовал страшный мир Германии на рубеже десятых и двадцатых годов, мир, отраженный в больном мозгу сумасшедшего. И все же в том фильме было что-то от чисто тевтонской любви к мрачным готическим ужасам, к привидениям в замках, к танцующим скелетам. Но ужасы Харькова, посрамившие самую мрачную фантазию, обернулись против мракобесов, вызвавших их к жизни.

Глохнет разгоревшаяся было междоусобица между стервятниками, налетевшими в Харьков: ко многим объектам в городе – так дьявольски хитроумно заминированы они – так и не удается подступиться. На станках и складах, на огромных цехах Электромеханического завода словно висит неприступный замок, ключ от которого унесли с собой хозяева завода. Без схемы минирования невозможно подступиться и ко многим другим ценным, нужным рейху и вермахту предприятиям. Бездействует заминированная нефтебаза. Не используется густо засеянный минами аэродром в Основе. Комендант и начальник гарнизона не может использовать лучшие нежилые здания в городе для размещения войск своей дивизии, 3-го армейского корпуса генерала Эбергарда фон Макензена и других частей и соединений 6-й армии. И Макензен и фон Рейхенау разгневаны. Они уже начали третировать фон Брауна, жалуются на него фон Рундштедту, шлют кляузные доносы на него в ставку, в ОКХ главнокомандованию сухопутных сил вермахта.

Теперь, увы, генерал фон Браун уже не считает, что ему отменно повезло. Из всех русских городов ни один не начинялся так коварными минами и взрывчаткой, как Харьков. Да притом еще электроминами, взрываемыми, судя по всему, на расстоянии партизанами с помощью подрывных машинок! Злой рок сделал его, фон Брауна, полновластным хозяином города фантомов, города призраков-громовержцев.

Скорее бы фронт двинулся дальше на восток, за Воронеж, за Дон и за Волгу. Скорее бы попасть снова на фронт из этой гремучей западни. Скорее бы свалить непосильную ответственность на гаулейтера Эриха Коха и его "рейхскомиссариат Украины"!

Генерал усиливает охрану особняка на Мироносицкой, внутреннюю и внешнюю, превращает его в крепость. Целый взвод фельджандармов теперь охраняет генеральский покой. Произведенный в обер-лейтенанты абверовец Конрад Матцке приказывает еще раз обследовать дом сверху донизу, требует, чтобы фельджандармы проверяли каждое полено, каждый кусок угля, который истопник-немец бросает в топку,

После покушения на генерала у отеля фон Браун целиком н полностью отказывается от приема гражданских лиц в особняке, даже гонит в шею обербургомистра и деятелей сколачиваемой абвером городской управы.

Нервы так развинтились, что генерал – "хозяин" Харькова – вздрагивает при каждом шорохе, от скрипа ветвей за окном. У него начинаются слуховые галлюцинации. Порой ему кажется, что он явственно слышит тиктаканье часового механизма в стене, под полом, на чердаке.

В каком-то детективном романе он вычитал, что пустым стаканом можно пользоваться как резонатором, как стетоскопом, и ночью, когда его мучит бессонница и кошмарные образы гнетут измученный страхом мозг, совсем, как в "Кабинете доктора Калигари", он бродит по дому, словно сомнамбула, в своей длинной ночной рубахе и выстукивает, прослушивает грозно молчащие стены...

Днем он вешает и расстреливает, расстреливает и вешает, а ночью ходит по спящему дому с пустым стаканом в руках, пугая часовых, и медленно, но верно сходит с ума.

Часами простаивает он в погруженной во мраке спальне, прижав горячий лоб к холодному, как надгробный камень, оконному стеклу. Он высматривает партизан с подрывными машинками. Они всюду мерещатся ему, эти партизаны.

И в докладе он предлагает: выслать, выгнать из города всех его прежних жителей. А если и это не поможет – оставить город, окружив его стеной из проволоки под высоким напряжением, пока не взорвутся в нем все мины. Но где перезимовать войскам? – вот вопрос. Генерал отлично понимает, что вне харьковских квартир армию ждут неимоверные лишения. Вопрос снабжения и обслуживания армии – сложнейший вопрос, это понимал еще фон Клаузевиц, участник сражений при Бородине и Ватерлоо. Втайне фон Браун давно опасается, как бы победа вермахта под Киевом не обернулась поражением под Москвой: потеряно драгоценное, жизненно важное время, нарушена вся система снабжения, уж слишком затянулся "блицкриг". На осенних дорогах выходят из строя машины, очень мало железных дорог на Востоке перешито до сих. пор на европейскую колею, танки всюду прут своим ходом и тоже выходят из строя. СС умерщвляет пленных вместо того, чтобы заставить их работать. Граф фон Рекнер уверяет, что из каждой тысячи пленных выживает не более тридцати человек!

В ставке ничего этого не понимают, упиваются победами, делят шкуру не убитого русского медведя. Послушали бы "золотые фазаны" Герлицкого леса под Растенбургом, где расположена ставка фюрера, что говорят напуганные русскими минами солдаты в Харькове: "Русских еще никто никогда не побеждал!"; "У каждого русского столько жизней, сколько у кошки, – одной пули ему мало!" Самое страшное начинается тогда, когда солдат наделяет своего противника сверхъестественной силой. А именно это и происходит сейчас в городе-вулкане!

Здесь всех страшит зима под открытым небом. А говорят, в ставке отчитали, как мальчишку, Гудериана, когда он заикнулся о зимней одежде,

Прав был старик фельдмаршал Рундштедт, призывая фюрера остановить войска на линии Днепра до весны, не бросать их ни на Харьков, ни на Москву. Хотя прежде фон Браун и порицал старого фельдмаршала в своем кругу за чрезмерную осторожность.

Но ведь тогда никто в вермахте не подозревал, что на захваченной территории партизаны превратятся в "четвертый род войск", во "второй фронт", что леса и степи и даже города наполнятся призраками-мстителями.

Первые сообщения о разгоравшейся партизанской войне, становившейся не "клейнкригом", а "гросскригом" – не маленькой, а большой войной – не произвели на Гитлера особого впечатления. Это, заявил известный своей близорукостью фюрер, не лишено положительных сторон, это дает нам возможность уничтожить всех, кто восстанет против нас!

Посыпались приказы Оберкоммандо дер Вермахт: "Руководящий принцип всех действий и мер, к которым следует прибегать – безусловная безопасность германского солдата... Необходимое быстрейшее умиротворение страны может быть достигнуто при беспощадном подавлении любой угрозы со стороны враждебного гражданского населения!"

"Только самый жестокий террор может лишить русских воли к сопротивлению!" В Харькове эта заповедь становится первой заповедью генерала фон Брауна,

Вторая заповедь: "Любые действия против оккупационных властей, независимо от конкретных обстоятельств, должны приписываться коммунистам!.. Коммунистов и комиссаров уничтожать в первую очередь!.. Всех казненных объявлять коммунистами!.."

И сам фон Браун подписывает приказы, развивающие руководящие директивы верховного главнокомандования:

"В случаях, когда среди расстреливаемых имеются дети, следует целиться не в голову, а в живот, поскольку иначе дети могут остаться живыми и их придется достреливать из личного оружия офицеру – командиру похоронной команды". Прочитав такое сегодня, вряд ли кто пожалеет, что генералу Георгу фон Брауну не суждено было дожить до суда народов в Нюрнберге...

ПОД ДАМОКЛОВЫМ МЕЧОМ

Угрюмо гудит в каменных руинах города свинцовый ноябрьский дождь. Гудит днем и ночью. Из двадцати четырех часов суток светло только четырнадцать. Опустив светомаскировочные шторы, генерал корпит над своим докладом ставке, почти не смыкая глаз.

Время от времени он перелистывает Клаузевица. Эх, Карл, старина, разве ведомы были тебе такие психологические нагрузки?!

Генерал прислушивается. Как будто все тихо в доме.

Тикают часы на руке. Золотые "Лонжин" – память о французской кампании.

Генерал подходит к расшторенной карте на стене. В кабинете у него висит карта с районом действий группы армий "Юг", в спальне он недавно приказал повесить карту с районом действий группы "Центр". Там сейчас решается судьба войны.

Это ему стало ясно, как только ставка приказала забрать у 6-й армии 48-й танковый корпус генерала Кемпфа и перебросить его по шоссе Харьков Москва под Тулу, где впервые за всю войну застрял "танковый бог" Гудериан. Танкисты Гудериана валят все на дороги, на погоду, жалуются на низкую посадку своих "Р-КIV". У русских – кто бы мог этого ожидать – действуют какие-то всепогодные супертанки Т-34, от брони которых отскакивают немецкие противотанковые снаряды!.. На других фронтах все упорнее говорят о всеиспепеляющих советских ракетах!..

Может быть, он, фон Браун, слишком легкомысленно отнесся к рапорту майора Генделя о русской радиомине? Ведь есть еще одна, новая заповедь: "Не недооценивай русских!" От этой недооценки – все беды Германии!..

Говорят, командующий 4-й армией вермахта генерал-фельдмаршал Понтер фон Клюге уже читает ежедневно не Клаузевица, а Коленкура, маркиза Арманда Коленкура – летописца краха "Великой армии" Наполеона в России.

Из-под Москвы племянник, тоже фон Браун, пишет, что погода скверная: ливни и снегопады, туманы, заморозки и оттепели. Колонна легких танков чехословацкой марки застряла на дороге Руза-Воронцово – колонну разгромили вооруженные бутылками с горючей смесью партизаны, среди которых были женщины. Племянник еле унес ноги,

Даже доктор Геббельс и тот заявил на пресс-конференции 27 октября: "Погодные условия вызвали временную задержку в наступлении..."

Не начало ли это конца?

В гостиной особняка Надя в платье горничной протирает дорогую мебель из карельской березы, золоченую раму картины с эпизодом Грюнвальдской битвы. Чисто женским движением обтирает она тряпкой и лакированную темно-желтую кобуру парабеллума, лежащего на диване.

Подойдя к роялю, она поднимает тяжелую крышку, медленными движениями вытирает золотую надпись "Красный Октябрь" на ее внутренней стороне. Оглянувшись по сторонам, она тихо подбирает одной рукой "Катюшу".

Дверь резко распахивается – входит обер-лейтенант барон Ганс-Гейнц фон Бенкендорф, на ходу расстегивая мокрую шинель.

Надя испуганно отшатывается от рояля.

– Браво, милочка! – улыбаясь, говорит барон. – Браво, крошка! Обожаю русскую музыку. Когда-то я пел в опере "Жизнь за царя" Глинки. Это была, разумеется, любительская постановка русских в Берлине. Скрябин, Стравинский!.. Эх, Россия!.. В одном эмигрантском кабачке, помню...

Он садится за рояль, рассыпает аккорды, играет синкопированный джазово-цыганский вариант "Катюши".

– "Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой..." Русский человек умеет веселиться...

Он резко обрывает игру и описывает пол-оборота на вращающемся табурете.

– Итак, Катарина, нашего генерала я проводил. Надеюсь, ты рада, моя пташечка? Генерал улетел далеко-далеко, если хочешь знать – к самому Гитлеру! И теперь всю ночь мы будем одни...

Надя с ужасом смотрит на барона. Он явно выпил, от него пахнет перегаром коньяка. Тон опасный – игриво-иронический.

– Чем бы, думаю я, возвращаясь с аэродрома, заняться в этом скучном городе? А Карл, этот мальчишка, и говорит мне: "Продай, – говорит, – флакон духов из Парижа, я хочу смягчить ими сердечко неприступной Катарины". Пижон! Французские духи девицам имеет право дарить только тот, кто добыл их среди прочих военных трофеев в Париже? А Карл, этот юнец, хоть и прыткий малый, а в Париже никогда не был. Так что укрощением строптивой Катарины решил заняться я лично. Айн момент! Сейчас я принесу твой подарок. Ведь недавно был праздник Красного Октября, не так ли?..

Ганс-Гейнц проводит пальцами по надписи "Красный Октябрь".

– Ужасный инструмент. Его уже не настроишь, Я присмотрел генералу чудный белый "Бехштейн". Вместо ножек – львиные лапы. Представляешь? Белое с золотом. Ах, да! Пардон! Про подарок-то я и забыл.

Выйдя из гостиной, хлопнув дверью, барон наблюдает, что станет делать Катарина-Надя, не схватится ли она за пистолет, который он так предусмотрительно оставил на диване?

Но Катарина стоит неподвижно, прижав пальцы рук к пылающим щекам.

Через минуту или две он возвращается, уже скинув шинель и сняв фуражку, из своей комнаты. В руках у него небольшой изящный флакон.

– Прошу, мадемуазель! Сегодня от вас должно пахнуть Парижем.

Катарина-Надя отталкивает его руку,

– Что вы! Зачем мне! Не надо!..

– Дурочка! Это же "Шанель-пять". Это запах Больших бульваров, Елисейских полей! Запах Пляс Пигаль и "Лидс".Самый хмельной запах в мире! Ну, пойди, пойди ко мне, моя милочка! Моя душечка!..

– Отстаньте! – почти кричит Надя, отталкивая барона. Она выбегает из гостиной, бежит, задыхаясь, вверх по узкой лестнице. Там, в мансарде, – ее комнатушка.

Захлопнув дверь, она щелкает задвижкой, прислоняется спиной к двери. Спазмой перехватило горло.

Барон стучит в дверь. Слышится его насмешливый хохот.

Милочка! Душечка! Да открой же! У американцев есть чудесная поговорка: если – насилие неизбежно, смирись и наслаждайся, Каков совет девицам, а? К чему ломать дверь? Придется снять у тебя задвижку.

– Уйдите! – потерянно просит Надя. – Я буду жаловаться генералу!..

– Ты ж незамужем, это Карл на "Арбайтсамте" слышал. Быть может, у тебя был жених? Кто он – летчик, моряк, лейтенантик? Открой, Катарина! Я начинаю сердиться. А в гневе я страшен. Как мой предок – Александр Христофорович. Клянусь богом! Ну, какие у тебя могут быть секреты от меня? Катарина? Пусти своего Петруччо! Ты во всем должна меня слушаться, слышишь? Катюша! Это я, твой Петрушка...

Он налегает плечом на дверь. Дверь трещит, как ни держит ее Надя, отлетает задвижка.

Надя подбегает к небольшому окну, пытается распахнуть заклеенное на зиму окно.

Плотоядно улыбаясь, барон переступает через порог. У него торжествующий вид. Но в эту минуту внизу хлопает парадная дверь, из вестибюля доносятся быстрые шаги.

Барона словно ветром выдувает из мансарды.

Щелкая платиновым портсигаром с фамильным гербом, закуривая, барон небрежно приветствует Карла фон Рекнера,

Унтерштурмфюрер бросает подозрительный, ревнивый взгляд на Бенкендорфа.

– Мой бог! – смеется барон. – Да ты ревнуешь, мой мальчик. Зря! Наша горничная предпочитает опытного мужчину, с французской школой!..

– Не болтайте вздор, барон! – зло отвечает фон Рекнер. – И не забывайте о нюрнбергских законах. Всякая связь с туземками воспрещается. Наша офицерская честь...

Все это старо, мой мальчик! Старо! В Берлине Геринги Гиммлер поговаривают, что – надо уничтожить всех украинцев мужчин, а на их место прислать сюда жеребцов из ваших СС!

– Не смейте трогать СС! Я не посмотрю на наши родственные связи!

Только телефонный звонок из комендатуры прерывает разгоревшуюся было семенную ссору,

– Постыдился бы скандал поднимать из-за горничной! – усмехается, поднимая трубку в гостиной, барон. – Алло! Что, что? Нет, генерал уже улетел в ставку. Будет утром тринадцатого. Что? Мост? Виадук? Опять?.. Хорошо, я сообщу начальнику штаба...

Сразу протрезвев, барон кладет трубку, поворачивается к фон Рекнеру:

– Холодногорский виадук! Во второй раз взорваны "ворота города"! Большие жертвы; через виадук как раз шла моторизованная колонна с пополнением...

– Вы, кажется, из Чугуева?

– Нет, я из Валуек!

В пятый раз смотрит Коля Гришин "Штурм Харькова" и "Галло Жанин" с опостылевшей ему Марикой Рокк. Эта явка – последняя надежда. И наконец к нему подходит неприметный внешне человек с простым, открытым лицом. С виду незнакомцу почти столько же лет, сколько и Коле. Пожалуй, он старше Коли всего на два-три года. Какой-то осунувшийся, бледный, с горячечным блеском в глазах. Впрочем, в Харькове все жители худые и бледные, если с голоду не пухнут. Коля сам кило пять потерял, костюм с чужого плеча и пальто висят на нем, как на вешалке.

Незнакомец узнал Колю по засунутой наполовину за пазуху, свернутой в трубочку газете "Новая Украина".

– Иди за мной! – коротко говорит он и быстро сворачивает в переулок.

Долго петляет по переулкам и улицам незнакомец, ни разу не оглянувшись на держащего приличную дистанцию Гришина. Наконец он заходит в дом номер 23 на улице Артема.

В маленькой комнатке их встречает изможденная молодая женщина, зажигает немецкую стеариновую плошку, поправляет светомаскировочную штору -из толстой бумаги на окне.

Незнакомец поворачивается к Гришину, запирает за ним дверь, протягивает руку.

– Александр Зубарев, – представляется он, – А это – Галя Никитина.

– Николай Задорожный, – тихо произносит Коля Гришин. Так встретился Коля Гришин с секретарем Харьковского подпольного обкома комсомола, руководившим двумя райкомами в самом городе: Железнодорожным и Центральным и двадцатью тремя райкомами в области.

Александр Зубарев казался моложе своих лет. В ноябре 1941 года, когда, он встретился с Гришиным-Задорожным, ему было двадцать пять. Незадолго до прихода немцев вызвали его в обком партии. Вызов его не удивил: в обкоме он бывал не раз, с того дня 22 июня 1941 года, когда его избрали секретарем Орджоникидзевского райкома комсомола. Отсюда он выезжал с ребятами на окопы, здесь утверждал состав истребительного отряда...

Но на этот раз дело, за которым его вызвали в обком партии, было из ряда вон выходящим: ему предложили остаться в Харькове после прихода немцев, остаться н возглавить подпольный обком комсомола.

– С ответом не спешите, подумайте, – мягко сказал секретарь обкома.

Перед секретарем на письменном столе лежала тоненькая папочка, вмещавшая все двадцать пять лет жизни комсомольца Саши Зубарева.

Родился в городке Дружковке Донецкой области в рабочей семье .за год до Октября. В двадцать третьем пошел в школу. Веселый, живой, отзывчивый, он всегда тянулся к людям: руководил пионерским клубом, заведовал школой для малограмотных. Семилетка, ФЗО, вступление в комсомол. Все как у всех в те годы. Отличала его, пожалуй, только особая, неистребимая тяга к учебе. В 1933 году он поступает на географический факультет Харьковского педагогического института. Его увлекала романтика путешествий. Он, не выезжавший за пределы Левобережной Украины, мечтал увидеть весь мир. И конечно, с "Катком" – с Катей, студенткой педагогического, которую он горячо и навсегда полюбил.

В 1938 году, с дипломом в кармане, он стал работать преподавателем географии в школе No 88 при Харьковском тракторном заводе. В школе его избрали секретарем комсомольской организации. Так всю жизнь шел он прямой комсомольской дорогой.

– Семья у вас где? – спросил его секретарь обкома. – Может, помощь какая нужна?

– Спасибо! Жену и сына Витю эвакуировал. А сам я готов остаться...

Не было в эту решающую, самую торжественную минуту в жизни комсомольца Саши Зубарева ни красивых слов, ни торжественных речей, ни духового оркестра. "Готов остаться", и все.

Беседы с секретарями обкома были по-военному сжатые, деловые, конкретные. Никаких лишних слов.

Он уже знал, что остается в Харькове, когда тринадцатого октября, за одиннадцать дней до захвата города, писал родным последнее письмо;

"Здравствуйте, дорогие мои Катя и Витуся! От вас получил письмо и телеграмму. Очень рад за вас, что все благополучно. Главное теперь спокойствие и мужество.

Война! Она несет много лишений и печали. Ко всему нужно быть подготовленным, а главное – бороться, не теряя надежды, с большевистским упорством. Вы, конечно, сейчас больше заняты мыслями, что со мной. Я жив и здоров, призываюсь в РККА.

Вот и все, все остальное благополучно. У нас в Харькове пока все благополучно. Мужайтесь. Меньше волнений.

Целую крепко, крепко Витуську. До свидания, дорогие, до скорого свидания.

Крепко целую. Ваш Александр".

И вот Александр Зубарев сидит поздно вечером на нелегальной квартире у Галины Никитиной и тихо, при свете немецкого светильника, рассказывает разведчику группы "Максим";

– В первые же дни эти звери ни за что ни про что убили несколько тысяч горожан. В сети попали и наши люди. Я тоже теперь надеялся только на явку в кинотеатре. Рации у нас нет. Сообщите по своей, чтобы Большая земля связала нас с Центром...

Он рассказывает о проделанной работе, заранее оговариваясь, что сделано еще немного, да кто же представлял себе по-настоящему трудности работы в подполье! Особенно для него– секретаря райкома комсомола. В любой момент на улице узнать могут. А сколько сейчас наружу всякой клопиной сволочи кровососов повылазило!

В толпу солдат в доме Станкостроя брошена граната – точные результаты неизвестны... Диверсии готовятся на ХТЗ. на ХПЗ, на ХЭМЗе, в депо "Октябрь"... Руководящая тройка обкома провела два заседания, дала боевые задания райкомам. Связь с ними очень затруднена. Налаживается агитационно-массовая работа среди оставшегося населения. Сейчас самое главное – не дать угаснуть надежде. Сотни листовок расклеены на стенах домов, на заборах, на стендах желто-коричневой "Новой Украины"...

– Как действуют наши мины? – спрашивает Коля.

– Бьют без промаха. Мы их здесь называем нашей подземной бесствольной артиллерией. Под обломками здания на площади Руднева вчера погибло два-три десятка офицеров и солдат, штурмбанфюрер – это значит майор СС...

Все эти данные Коля Гришин запоминает наизусть.

– Кто поселился в доме семнадцать по улице Дзержинского?

– Какой-то генерал. Какой именно, пытаемся выяснить. Был у меня один человек, да немцы его в неметчину угнали на работу. Этого мы тоже не учли. А у человека этого рация была...

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ...

Киев остается позади. Транспортный "юнкере" (Ю-52) держит курс на Харьков. Порядочная болтанка и запах сигар мешают генеральской дремоте.

А, в общем, генерал фон Браун доволен. В главной квартире фюрера в Герлицком лесу его приняли вполне любезно, доклад его лично одобрил генерал-лейтенант Вальтер Варлимонт, заместитель всесильного начальника штаба Обер-коммандо дер Вермахт генерал-полковника Альфреда Йодля. Что из того, что в доброе старое время он, Георг, и Вальтер, старые камерады, вместе, объявив себя магистрами "Ордена Клубнички", донжуанствовали тайком от своих молодых жен. Главное, что доклад одобрен!

Генерал немного кокетничает, уверяя себя, что он доволен. Да он просто не в себе от радости и ликования! Что там доклад! Его принял фюрер, а он из рук фюрера принял Рыцарский крест. Или, как он официально и пышно называется, – Рыцарский крест Железного креста!.. Не так уж много командиров дивизий носят на шее этот высший орден рейха! Конечно, впереди маячат "мечи" и "дубовые листья" к Рыцарскому кресту, но это придет уже в другой кампании. В завоевании Индии, может быть.

Оценили! Признали! Совсем другим человеком возвращается в Харьков его комендант и начальник гарнизона.

– Вы хозяин одного из двух самых больших городов оккупированной нами России! Будьте достойны такой исключительности!

Это сказал фюрер и канцлер рейха!

И вообще все в Растенбурге действовало на генерала благотворно.

Глаза у фюрера нестерпимо синие, магнетические, нездешние глаза. Говорят, как-то в начале двадцатых годов один фотограф снял массовый митинг против Версальского договора в Вене. И когда он проявлял негатив в темной фотолаборатории, из толпы на фотографии, из зернистой икры множества лиц возникло лицо, полное страсти, с полубезумными горящими глазами, от которых невозможно было оторваться. Обычное, банальное лицо с усиками щеточкой. Но глаза, глаза!..

Словом – Адольф Гитлер. Этим все сказано.

На обратном пути генерал Георг фон Браун заглянул в Оршу – там проходило 12 ноября важнейшее совещание начальников штабов. Решался главный вопрос: прервать наступление вермахта на зимний период или штурмовать Москву? В роковом уравнении известная величина – суровость русской зимы, неизвестная величина – активный потенциал Красной Армии, уже объявленной Геббельсом уничтоженной. Фон Браун поглядывал скучающим взором в окно вагона специального поезда шефа генштаба генерал-полковника Франца Гальдера, прибывшего днем или двумя раньше него из Растенбурга. Брауну было ясно: совещание проштемпелюет решение Гитлера – наступать! И он не ошибся.

В ставке считали, что вермахт возьмет Москву, не потеряв ни одного солдата, путем простого окружения. Замкнув кольцо вокруг двух большевистских столиц – Москвы и Ленинграда, немцы просто уничтожат оба города бомбами и снарядами. Тем более что, как указывалось в секретном приказе фюрера от 7 октября, пример заминированного Киева свидетельствует о тем, что русские не собираются обеспечивать войска вермахта зимними квартирами и укреплять его боевой потенциал целехонькими заводами и электростанциями.

Любопытно, что в поезде Гальдера, стоявшем на запасном пути станции Орша, только командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон Бок, представленный своим начальником штаба генералом фон Грейфенбергом, ратовал за наступление и штурм. "Север" и "Юг" были против дальнейшего наступления. Начальника штаба группы армий "Юг" фон Зоденштерна несомненно отрезвил громокипящий Харьков. Какой-то прыткий штаб-офицер даже посмел проговорить трясущимся голосом, когда было объявлено, что фон Бок должен выйти к Горькому:

– Но позвольте! Сейчас не май месяц, и мы деремся не во Франции!..

Надо полагать, что на этом военная карьера прыткого штаб-офицера с собственным мнением и недержанием языка закончилась. Теперь она или забуксует, или даст задний ход.

Однако в Орше уже выпал снег, земля замерзла, мороз покусывал уши под генеральской фуражкой. Что же там, под Москвой, делается?..

– Ахтунг! Харьков!.. Самолет идет на посадку!..

На аэродроме "хозяина" Харькова встречают его верные адъютанты барон Ганс-Гейиц фон Бенкендорф и граф Карл фон Рекнер, представители комендатуры и штаба гарнизона, офицеры штаба дивизии и даже какой-то СС-штандартен-фюрер Вернер Браун, совершенно незнакомый генералу.

Поздравления, улыбки, щелканье каблуков, козырянье.

– Мы не родственники? – вопросительно и вежливо поднимает брови фон Браун, когда ему представляют Вернера Брауна. – Вы ведь знаете: Вернер фон Браун – мой кузен.

– Не имею чести, экселленц! – с точно отмеренной дозой почтительности и собственного достоинства отзывается однофамилец – штандартенфюрер. – В дворянском Готтебургском альманахе, увы, моя семья не числится. Я из низов, из ранних национал-социалистов, из "старых борцов".

– Весьма рад знакомству! – с прохладцей произносит "экселленц", тоже с фармацевтической точностью отмеривая дозу вежливости и высокомерия в голосе. – Прошу вас всех, господа, на ужин – в восемь вечера в моем особняке!..

– Могу я видеть вас немедленно, экселленц? – спрашивает не терпящим отказа тоном штандартенфюрер. – Я направлен к вам шефом полиции безопасности и СД...

Человек Рейнгарда Гейдриха! Это серьезно! Отказа быть не может.

О Гейдрихе говорили, что он наследник не только своего прямого шефа рейхсфюрера СС Гиммлера, но и самого фюрера. С одной стороны, этот Гейдрих бывший офицер кайзеровского военно-морского флота, то есть свой человек, той же касты, но с другой – всем известно, что его уволили из флота за какие-то неблаговидные дела...

– Мы поговорим в моей машине, – садясь в "хорьх", безапелляционно говорит генерал.

Карл фон Рекнер садится рядом с водителем. Штандартенфюрер Браун рядом с фон Брауном. Машина штандартенфюрера – большой черный "мерседес" с эсэсовским номером – мчится сзади.

– Я прибыл с особой миссией, экселленц!

Он подробно излагает свою задачу. К каждой группе армий прикомандировано по эйнзатцгруппе. К группе армий "Юг" приставлена эйнзатцгруппа "Ц", а СС-бригаденфюрер Макс Томас является эйнзатцгруппенфюрером. В группу входят две зондеркоманды и две эйнзацкоманды. Зондеркомандой 4-а командует он, штандартенфюрер Браун, "ваш покорный слуга и однофамилец". Состоит эта команда, как и вся группа, из чинов гестапо, крипо (криминальной полиции), орпо (полиции порядка}, СД, ваффен-СС, вспомогательной полиции из украинских националистов, всего около ста пятидесяти специалистов по искоренению врагов национал-социализма и большевистской заразы. Боевая задача: обеспечивая политическую безопасность, очистить оперативный тыл шестой армии и район Харькова от всех партийных и советских работников любого ранга, евреев, цыган, сумасшедших, инвалидов, интеллигенции, агитаторов, активистов и прочих большевистских фанатиков.

Но что могут сделать сто пятьдесят человек, преданных делу специалистов? Требуется всемерная помощь абвера, ГФП – тайной полевой полиции, фельджандармерии и вообще вермахта!..

– Наконец-то вы взялись за дело! Штандартенфюрер! Вы можете всецело рассчитывать на сердечное сотрудничество и полное взаимопонимание войск вермахта, находящихся под моим командованием.

Во Франции генерал фон Браун всячески препятствовал браунам из СС посягать на его суверенитет единоначальника, а брауны из СС прокрадывались под видом тайной полевой полиции – армейского органа. Теперь же он радуется твердой руке СД – "гестапо на колесах".

Когда "хорьх" подъезжает к особняку на Мироносицкой, генерал, совсем уже смилостивившись и подобрев, приглашает плебея Брауна:

– Я жду вас вечером, штандартенфюрер! Праздник есть праздник.

Краем глаза он уже высмотрел, что у Брауна, нет Рыцарского креста. А ведь в СС ордена, как из рога изобилия сыплются!..

Штандартенфюрер пересаживается в свой "мерседес" у дома семнадцать на улице Мироносицкой. Расстаются они лучшими друзьями-побратимами – Браун и фон Браун.