Текст книги "Термидор считать брюмером... : история одной поправки"
Автор книги: Отто Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Отто Лацис
ТЕРМИДОР СЧИТАТЬ БРЮМЕРОМ…
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОПРАВКИ
Что именно в дискуссиях прошлых десятилетий породило всеобщую тоску по культуре спора? Политические ярлыки вместо аргументов, крепкие слова вместо фактов, публичное доносительство в булгаринском духе, спор на уничтожение людей вместо развенчивания ложных идей, требование служебных, а то и судебных расправ – все это было в чести, и не дай бог, чтобы повторилось такое время. У иных авторов и ныне прорывается «старая добрая» манера – что поделаешь, нелегко избавиться от привычки всей жизни. Но, в общем, сегодня разносный стиль не в моде: редакторы знают, что он скорее отвращает читателей, чем привлекает. Место грубой брани занимают более современные приемы.
Один автор недавно попытался создать впечатление, будто «Новый мир» Твардовского и «Новый мир», печатавший «мемуары» Брежнева, – это чуть ли не одно и то же. Скажете, слишком примитивно, не поверят? Но больше половины нынешних подписчиков «Нового мира» не выписывали этот журнал еще два года назад, а подписчики «Нового мира» Твардовского едва ли составляют десять процентов нынешних. Да и не к читателям «Нового мира» обращено это сочинение. Кто–нибудь поверит.
Несколько публицистов, словно сговорившись, принялись твердить день за днем, будто нынешние лидеры экономической науки были советниками властей застойного времени – они–де и повинны в наших бедах. Любой серьезный экономист знает, что советниками были совсем другие, да и не слушали в те времена ученых советников. Но большинство читателей, чей интерес к политике и экономике разбудила лишь перестройка, лет пять назад и не слыхивали таких имен. Они могут поверить, что нынешнее положение в академической иерархии досталось этим ученым еще в застойное время.
Вместо громких разносов пришло хладнокровное вранье. Вот я и задумался: если один автор вежливо распространяет недостоверную информацию, а другой грубо называет это враньем – кто из них заслуживает модного упрека в недостаточной культуре дискуссии? И позволительно ли, отвечая на вранье, хоть как–нибудь выказывать те эмоции, которых оно заслуживает?
Не забудем и обстановку, в какой встают перед нами эти вопросы. Еще не подсчитаны – для начала хотя бы с точностью до миллионов – жертвы беззаконий. Еще не всем реабилитированным или их семьям возвращены полностью их законные права. Еще не все беззаконно наказанные реабилитированы, и немалая работа предстоит комиссии Политбюро. Еще не все архивы открыты для свободного исследования, да и не забудем, что открыть архивы совсем не то, что открыть вещевой склад: на поиски ценностей в архиве нужны годы и годы. Еще не написан хотя бы один правдивый учебник по истории партии после череды неправдивых. Еще едва начато издание трудов запрещенных прежде мыслителей, едва начал приоткрываться народу целый пласт украденной у него духовной жизни. Еще не установлен ни один памятник жертвам репрессий.
После десятилетий дезинформации нужны, во всяком случае, годы восстановления и восприятия правдивой информации. Но и это – только начало. Узнать утаенные факты истории – это даже не полдела. Гораздо важнее и сложнее – осмыслить новые факты. Именно перед этой задачей отступила первая волна критики сталинщины после XX съезда. Именно к вопросам, впервые поставленным более тридцати лет назад, пришлось нам вернуться сегодня. И уже при первых шагах воссоздания подлинной истории слышны призывы остановиться якобы во имя спасения наших идеалов и принципов. Под флагом призывов к достоверности требуют установить «берега гласности». Сами при этом ни минуты не заботятся о достоверности. Тем не менее велика ответственность тех критиков сталинизма, которые действительно допускают небрежность в обращении с исторической правдой. Есть ли примеры тому?
Начнем с поправки, появившейся в первом номере журнала «Наука и жизнь» за 1989 год, по поводу публикации большой, на четыре номера, работы Александра Ципко. Вот полный текст поправки: «В № 11 1988 г., в статье «Истоки сталинизма», вместо слова «термидор» везде следует читать «брюмер». «Опечатка» редкого масштаба: спутать брюмер с термидором во Франции – примерно то же, что спутать, скажем, октябрь семнадцатого с манифестом семнадцатого октября в России. Ведь переворот 18 брюмера сверг ту власть, которую утвердил термидор. Характер ошибки таков, что механическая замена одного слова другим просто невозможна: смысл должен был измениться в корне. Что же это за текст, в котором говорилось «термидор», а теперь «во всех случаях» следует читать «брюмер»? Вот для примера абзац из статьи А. Ципко:
«Складывается ощущение, что многие пищущие о Сталине и о тридцатых годах начисто утратили здравый смысл, чувство реальности. Иначе как можно было додуматься до модной ныне мысли о термидоре Сталина, о его контрреволюционном перевороте в конце двадцатых годов? О том, что история и идеология, рожденные в октябре 1917 года, умерли в 1929 году, что «великий перелом» этих лет был возвратом к дореволюционной России».
С этим можно согласиться. Сталин действительно не совершал классического контрреволюционного переворота. Хотя сталинщина убила больше революционеров, чем любой термидор, все же сталинизм не термидорианство, это новое и более сложное явление, его не определить посредством старых ярлыков. Это настолько очевидно, что при такой констатации А. Ципко был вправе пренебречь доказательствами – что он и сделал. Но поправка в корне меняет суть дела. Теперь опровергается не термидорианство, а бонапартизм Сталина. Не открытая расправа контрреволюционеров с революционерами, а присвоение побед революции одним человеком в целях установления личной власти. Выходит, А. Ципко полагает, что Сталин ничего подобного не делал? Но справедливость такой точки зрения по меньшей мере не очевидна. Тут уж доказательства необходимы. Конечно, Сталин не прямое повторение Бонапарта, но элементы бонапартизма в его политике просматриваются довольно легко. Отделаться бездоказательным отрицанием здесь нельзя. Что ж, автору повезло, он обнаружил ошибку, когда в журнале прошли только две части статьи из четырех, вместе с поправкой можно было уточнить концепцию, дать недостающие доказательства… Не ищите: не дал. Даже не упомянул о поправке в завершающих частях статьи, будто ничего и не случилось.
Математик не может, увидев ошибку в решении задачи, сменить плюс на минус, не меняя ничего другого: должен измениться и ответ. Историк пока может. Вот такая «культура» дискуссии тревожит больше, чем непарламентские выражения. Конечно, поправка – частный эпизод. Он выдает лишь то, что выдает арбузная корка, на которой поскользнется не всякий, а только тот, кто спешит. Куда же спешил автор?
Я не ставлю перед собой задачу обсудить все идеи, в том числе весьма интересные, высказанные в статье А. Ципко: тут потребовался бы разговор долгий, скорее всего неподъемный для публикации в литературно–художественном журнале. Статья А. Ципко полезна уже тем, что стимулирует такой разговор. Но не могу пройти мимо тех утверждений, которые способны скомпрометировать и самую верную концепцию.
А. Ципко начинает с правильной, в общем, на мой взгляд, постановки вопроса «о доктринальных причинах наших неудач в социалистическом строительстве». Действительно, нельзя понять причины деформации революционной доктрины, не присмотревшись более пристально к самой доктрине, как нельзя познать болезнь, не исследовав, какие сбои в генетической программе здоровой клетки делают ее уязвимой для злокачественного перерождения.
Мысль понятная, хотя вряд ли она высказана впервые именно в статье А. Ципко. В сущности, так подходил к проблеме уже Ф. М. Достоевский («Бесы»), да и он, пожалуй, не был первым. В наше время весьма удачную, на мой взгляд, методологию подобного исследования революционной доктрины (как и почему могут возобладать либо здоровые начала, либо больные) предложил Г. Водолазов. Можно только пожалеть, что его книга «От Чернышевского к Плеханову», бог весть каким чудом изданная в Москве еще в шестидесятые годы (правда, ничтожным тиражом), выпала из научного оборота в наши дни – именно сейчас она очень ко двору.
Увы, создается впечатление, что А. Ципко больше озабочен не поисками дальних предшественников, а избавлением от ближних. На первых же страницах он сообщает читателю, что никто из касавшихся этой темы до него не проявил достаточной смелости мысли и интереса к «первоначальному плану» социалистического строительства: «Я прочитал под этим углом зрения немало статей, и прежде всего работы О. Лациса, Л. Ионина, И. Клямкина, Л. Гордона, А. Нуйки– на, В. Кожинова… Но никто из авторов не обмолвился ни словом об исходных позициях и самих проектах нашего социалистического строительства, о доктринальных причинах деформации социализма».
Так–таки никто и ни словом?
Раскрываю статью И. Клямкина («Новый мир», 1987, № 11): «…победили тогда сильнейшие, и никто, кроме них, победить не мог, потому что другого «проекта застройки» нашей улицы, способного конкурировать с коллективизацией, в ту пору не было». А о чем, как не о плане, говорит сам заголовок статьи И. Клямкина «Какая улица ведет к храму?». Вся статья посвящена анализу первоначального плана социалистической постройки, и анализу очень интересному, как бы ни относиться к авторской концепции. О сложностях первоначального плана пишет и А. Нуйкин. В шестой книжке «Знамени» за 1988 год и я писал: «Состояние не очень устойчивого равновесия – притом не на момент, а на длительный период – создавал неизбежно и план перехода к социализму, названный новой экономической политикой».
Кто в силах уследить за нынешним–то потоком политической публицистики? Кто в силах запомнить подробности каждой из прочитанных статей? У кого достанет времени проверить точность интерпретации? И А. Ципко без больших усилий демонстрирует свою смелость на фоне чужой несмелости, пересказывая других авторов «с точностью до наоборот». Мне, например, настойчиво приписывается некая антикрестьянская линия: у меня–де крестьяне плохие, мелкобуржуазные, тогда как рабочие сплошь безупречные, я будто бы исследую такие пустяки, как процентное соотношение рабочих и крестьян в партии. И уж совсем откровенная передержка – будто я высказался не в пользу коллективного хозяйствования вообще, а именно в пользу таких колхозов, какие создал Сталин. Но достаточно перелистать статью «Перелом», чтобы увидеть, что в ней исследуются недостатки, и прежде всего мелкобуржуазность, не крестьян, а части рабочих, исследуется процентное соотношение в партии не крестьян и рабочих, а новых и старых ее членов, а к сталинским колхозам отношение определенно отрицательное. Да, недостатки рабочего класса связаны были, по моему мнению, с форсированным перекачиванием крестьян из деревни в город. Но это недостатки не крестьян во крестьянстве, а бывших крестьян, не ставших и рабочими, так что вывод мой прямо противоположен тому, что навязывает мне А. Ципко. Вот как это делается.
Из моей статьи «Перелом»:
«Мы не найдем ответа, пока будем мыслить в категориях, привычных по сталинским речам: черное – белое без оттенков, рабочий – мелкий собственник без промежуточных переходов, причем рабочий – непременно человек без недостатков».
Из статьи А. Ципко «Истоки сталинизма»:
«Если, к примеру, О. Лацис из своего убеждения в абсолютной политической устойчивости и экономическом реализме промышленного рабочего класса черпает все свои политические обвинения в адрес выходцев из деревни, то почему Нина Андреева из этого же мировоззренческого источника не может черпать свою неприязнь к интеллигенции…»
Впрочем, для читателей не столь важно, кто первым выразил здравую мысль. Если бы все сводилось лишь к «неточностям» интерпретаций, можно бы и махнуть рукой: все равно на таких приемах далеко не уехать в науке. Другое не позволяет пройти мимо: провозгласив решимость анализировать исходную революционную доктрину, А. Ципко тут же уклонился от весьма трудоемкого анализа, к которому обязывает реализация его очень серьезного намерения. Вместо этого он заявляет, будто Сталин никакого отхода от марксистско–ленинской революционной доктрины не совершил, и только недостаточная смелость мысли мешает современным авторам признать: Сталин выполнил то самое, что и замышляла ленинская партия.
Вспомним, что именно выполнил Сталин. Срыв ленинской политики «смычки», замена добровольного кооперирования насильственной коллективизацией, высылка миллионов раскулаченных (не только кулаков), обрекшая многих из них на гибель. Срыв первого пятилетнего плана, замедление индустриализации в результате «подхлестывания» экономики, предвосхитившего маоистский «большой скачок». Удушение голодом нескольких миллионов крестьян уже в колхозах. Беззаконные репрессии против миллионов советских людей всех слоев общества, включая большинство лучших представителей интеллигенции, большую часть руководителей партии, государства, армии, органов госбезопасности. Убийство ко– минтерновцев, руководителей многих зарубежных компартий. Высылка целых народов. Срыв политики единого фронта против фашизма в западноевропейских странах, натравливание коммунистов против социал–демократов… Букет не полон, но для начала разговора достаточно и этого.
Может быть, А. Ципко открыл неизвестные доселе документы, показывающие, что марксистско–ленинская революционная доктрина все это предполагала? Нет, аргументы гораздо проще. А. Ципко просто заявляет, что Сталин был типичным марксистом. Вот примеры.
«…Сталин как личность сформировался в марксистской среде, как мог в силу своих способностей и подготовки осваивал теоретическое наследие классиков, в целом никогда не выходил за рамки азбучных истин марксизма в своих статьях и речах». «Представления Сталина о социализме, о его первоочередных задачах не могли существенно отличаться от того, что мыслили и думали об этом другие марксисты его эпохи, ибо в основе этих представлений лежали одни и те же социальные и философские идеи». «Наши публицисты почему–то забыли, что Сталин не просто создавал свое царство, укреплял свою единоличную власть. Он ведь преобразовывал социальную структуру общества, быт людей, строил социализм в соответствии с предначертаниями теории, пытался как мог ускорить движение России к коммунизму, начатое в октябре 1917 года».
Видимо, чувствуя уязвимость аргументации, А. Ципко все–таки делает оговорку (ссылаясь на газетное выступление Д. Затонского): «Представление о партии как об «ордене меченосцев», низведение простых людей до функции «винтиков», идея, что по мере продвижения к высотам социализма нас ждет обострение классовой борьбы, – вот, пожалуй, и все явственные теоретические отклонения Сталина от духа марксизма–ленинизма». Такой вот пустячок. Между тем одна эта оговорка опрокидывает всю пирамиду красноречия А. Ципко, подставляющего на место сталинизма марксизм. Ведь именно марксизм провозгласил свободное развитие каждого условием свободного развития всех, – легко понять, что одно лишь низведение людей до функции «винтиков» (то есть превращение человека из цели в средство) уже начисто вычеркивает Сталина из рядов марксистов. Стоит также вспомнить, что стояло за идеей «обострения классовой борьбы».
чтобы понять, сколь далеко уводило от марксизма и это «теоретическое» новшество. Стоит, наконец, вспомнить, что именно расширением демократии в партии Ленин надеялся (хоть это и не было сделано) компенсировать ограничение демократии в государстве, чтобы по достоинству оценить и масштаб катастрофических последствий тезиса о партии – ордене меченосцев.
Пожалуй, если взять оригинальные теоретические произведения Сталина (оставив в стороне те, где он с большей или меньшей степенью искажения и огрубления пересказывал Ленина), то легче назвать те, которые выдерживают критику с марксистских позиций. Едва ли не единственный такой труд – его ранняя статья по национальному вопросу (в отношении которой, правда, невозможно сейчас установить, какова была степень участия в работе Бухарина, помогавшего Сталину, поскольку тот не знал немецкого языка, а браться за теоретическую статью на эту тему без знакомства с трудами австрийских марксистов было немыслимо). Однако в данном случае вопрос не в том, много ли отклонений от марксизма можно «насчитать» в сочинениях Сталина. Ведь предмет исследования А. Ципко не арсенал маскировочных средств, а сама сущность политики Сталина – истоки сталинизма. За этой темой добросовестный историк не может не видеть трагедию революции, трагедию народа, личные трагедии миллионов, и попытка свести разговор к наличию или отсутствию теоретических ошибок в сочинениях организатора преступлений лежит не только за пределами науки, но, думаю, и за пределами нравственности.
В государстве, рожденном великой революцией, вдохновлявшейся самыми передовыми идеями, сумел захватить власть человек с психологией пахана бандитской шайки. Фокусы, в том числе и «теоретические», которые он при этом применял, конечно, должны быть исследованы со всем вниманием. Но описанием пропагандистских масок политического иллюзиониста нельзя заменить изучение реального содержания его политики. Все это никак не приблизит нас к ответу на главный вопрос: как и почему сталинщина стала возможной?
Напротив, отдалит. И даже снимает самый вопрос – что и требуется сталинистам. «Сталин – это Ленин сегодня», – учили нас в школе. Естественно, это говорилось в похвалу Сталину. Сталин – адекватный выразитель марксизма–ленинизма своего времени, говорит А. Ципко, как и некоторые другие. От ортодоксальных сталинистов их отличает лишь знак – минус вместо плюса. Они отождествляют сталинизм с марксизмом–ленинизмом не в похвалу Сталину, а в осуждение марксизму–ленинизму. К одному искажению исторической ретроспективы добавляется другое, а с точки зрения оценки сталинизма итог тот же: Сталин не виноват.
Конечно, так думают не все. В одиннадцатом номере «Нового мира» за 1988 год появилась, например, статья Г. Лисичкина – ее содержание прямо противоположно тому, что утверждает А. Ципко. Г. Лисичкин наглядно показал убожество Сталина–экономиста с позиций марксизма. Но идеи, подобные идеям А. Ципко, нынче входят в моду. Потому что оригинально, ниспровергательно, смело. Не вяжется с фактами, рассыпается при сопоставлении с первоисточниками? Да кто их нынче читает, эти первоисточники? В среду надо прочитать «Московские новости» и «Литературку», в пятницу «Неделю», в субботу «Огонек», каждый день кучу газет, а еще «Новый мир», «Знамя», «Дружбу народов», «Юность»… Господи, да с этой гласностью и выспаться–то некогда!
Но если мы хотим остаться на почве науки, то надо помнить, что хлеб науки – факты. И самая заковыристая гипотеза получает право именоваться теорией только тогда, когда она подкреплена фактами. Признает автор Сталина марксистом или не признает – он обязан документировать свою точку зрения. Поскольку А. Ципко этим откровенно пренебрег, можно было бы, рассуждая формально, ограничиться указанием на то, что его весьма оригинальное построение бездоказательно. Однако вопрос слишком серьезен. Утверждая, что Сталин не был ни последователем Маркса, ни последователем Ленина, попробуем привести некоторые доказательства. Но прежде заметим, что анализ сталинщины как общественного явления ставит перед наукой трудную задачу. Трудную объективно, ибо речь идет о сложи» сочетании противоречивых процессов, породившем нечто небывалое в мировой истории и трагически неожиданное для самих действующих лиц грандиозной драмы. Трудную и субъективно, ибо обломки сталинского мышления пестрят в сознании самих критиков сталинизма чаще всего неосознанно и независимо от их воли.
Настойчиво повторяются, например, попытки придумать взамен сталинского новое определение социально–экономической сущности общественного развития в тридцатые годы. Конечно, после всего, что мы узнали о массовых преступлениях против человечности в те годы, мало кто решится без оговорок повторять слова о построении основ социализма. Но многое ли прибавится к нашим знаниям о прошлом, если мы вместо сталинского определения «социализм» приклеим «государственный капитализм», «государственный социализм», «азиатская деспотия» или даже такое бесспорное, как «деформированный социализм»? Думается, в таких рассуждениях ошибочен не ответ, а самый вопрос.
Иным энтузиастам поиска новых ярлыков кажется, что, заменив слово с привычно позитивной эмоциональной окраской (например, «социализм») каким–нибудь ругательным, они тем самым закрепят разоблачение сталинщины. Но разве задача исследователя сегодня сводится к объяснению того, что сталинщина есть что–то нехорошее? Полно! Кто и сейчас не воспринял пагубности сталинщины хотя бы на эмоциональном уровне, того переубеждать бесполезно. Но кто это постиг, кто хочет двигаться дальше, понять общественно–политические процессы, сделавшие сталинщину возможной, тому смена ярлыка не дает ничего.
Есть и еще одна причина, по которой спор о ярлыках не приближает к истине. Дело в том, что обществоведы и публицисты отнюдь не пришли еще к единому пониманию основных терминов, начиная с самых основополагающих, таких, как «социализм», «обобществление», «планомерность». Это не значит, что такого понимания нет вообще – оно существует, хорошо известно науке. Но многие авторы со школьной скамьи впитали сталинское представление об этих понятиях, даже не подозревая, видимо, о том, что марксистско–ленинское представление иное.
Это случается отнюдь не только со сторонниками догматических воззрений сталинского толка, но и с авторами, глубоко убежденными в критическом характере своего подхода к сталинизму. Наглядный пример – статья А. Ципко.
Возьмем, например, его суждения о таком основополагающем понятии, как обобществление. Автор, правда, не поясняет, как он сам толкует это понятие, но вполне определенное представление возникает из самих словосочетаний, в которых А. Ципко употребляет этот термин: «…Существует мнение, что в принципе, в основе командная модель социализма, тотальное обобществление средств производства, наиболее адекватно передает сущность научного социализма». «Можно ли было избежать насилия над крестьянством при твердом убеждении, что обобществленный труд, коллективный труд на земле является экономической необходимостью?» «Негативное отношение к крестьянину как к мелкому производителю, частнику было порождено верой в возможность чистого нетоварного, безрыночного социализма, где крупное обобществленное производство вытеснит все другие формы организации труда».
Теоретическая смелость А. Ципко сводится здесь к выворачиванию сталинских представлений наизнанку. У Сталина, как раньше у «левых коммунистов», обобществление – это непременно хорошо; у А. Ципко – непременно плохо. Но что же такое обобществление? А. Ципко отождествляет его с «командной моделью социализма», с насилием над крестьянством и коллективным трудом на земле, с нетоварным, безрыночным социализмом. Расходясь со Сталиным и прочими «левыми» в эмоциональных и политических оценках обобществления, А. Ципко сходится с ними в самом понимании этого процесса. Отсюда и объединяющая их вера в неограниченную возможность субъективного воздействия на ход этого процесса, в способность правителя подхлестнуть обобществление (как делал Сталин) или отказаться от него (как полагал бы желательным А. Ципко).
Но при чем здесь марксистско–ленинская революционная доктрина?
Разве Маркс считал, что социалистическое революционное правительство будет порождать обобществление? Нет, он полагал, что обобществление порождается объективным ходом развития производительных сил, что оно происходит в недрах капитализма и лишь следствием этого процесса будет социалистическая революция. Вспомним слова Маркса о том, что обобществление и связанная с ним экспроприация многих немногими «…совершается игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путем централизации капиталов». И общую характеристику процесса: «Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими, развивается кооперативная форма процесса труда в постоянно растущих размерах, развивается сознательное техническое применение науки, планомерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь коллективное употребление, экономия всех средств производства путем применения их как средств производства комбинированного общественного труда, втягивание всех народов в сеть мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима»
Как видим, обобществление по Марксу не только не предполагает отрицание рынка, но сопровождается расширением сферы рыночных отношений. Нет ни слова и о командной модели в связи с обобществлением. Правда, упоминается кооперативная форма процесса труда и коллективное употребление средств труда, но это нечто совсем иное, чем «коллективный труд на земле» в сталинских колхозах. Кооперация по Марксу – неразлучная спутница специализации, предполагающая обмен плодами специализированного производства. Это коллективный труд в широком смысле, не связанный рамками отдельного предприятия – ни единоличного крестьянского хозяйства, ни колхоза.
Образец такого обобществления – современная американская семейная ферма, описанная в последние годы Ю. Черниченко, В. Лищенко и А. Стреляным По сталинским критериям, которые вольно или невольно воспроизводит А. Ципко, эта ферма стоит на низшей ступени обобществления: ведь владеет ею и на ней работает одна–единственная фермерская семья – ни дать, ни взять российские единоличники. Но если не ограничиться туристским взглядом на отдельно стоящий фермерский домик, если не ограничиться также фиксацией факта юридической принадлежности хозяйства одному лицу, если изучить производственные и финансовые связи современной американской фермы, то станет ясно, что подлинная степень обобществления (по Марксу и Ленину) на американской ферме куда выше, чем в сталинских колхозах. Типичная американская ферма сегодня – лишь станок на огромной агропромышленной «фабрике», неспособный и дня прожить без связей с нею.
Попытки «подверстать» Маркса, Энгельса, Ленина под Сталина рассыпаются при объективном изучении подлинных документов. Конечно, в десятках томов сочинений классиков среди сказанного в разное время и по разным поводам можно выбрать цитаты, созвучные тем или иным суждениям Сталина. Но это либо высказывания Ленина времен «военного коммунизма», отвергнутые позднее самим Ильичем, либо общетеоретические, более или менее абстрактные суждения, обычно относящиеся к дооктябрьскому периоду или к самым первым месяцам революции. Как писал Г. Водолазов в упоминавшейся книге «От Чернышевского к Плеханову», «особенность абстрактной теории состоит в том, что противоречия, в ней заключающиеся, не выявлены и не противопоставлены друг другу. И конкретизация как раз и состоит в том, что «абстрактные» (неясные и неощутимые, или едва ощущаемые, «размытые») противоречия проясняются. Внутренние, скрытые противоречия единого прежде учения получают самостоятельное развитие, самостоятельное существование. Одна из сторон прежнего учения становится самостоятельной теорией и направляется против другой его стороны».
Такой абстрактной, с неясными или едва ощутимыми внутренними противоречиями была марксистская доктрина социалистического строительства до февраля 1917 года. Уже в предоктябрьских работах («Грозящая катастрофа и как с ней бороться», «Удержат ли большевики государственную власть?»), раз-
' К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, том 23. стр.772.
вивая большевистскую программу действий в конкретной ситуации, Ленин начал видоизменять некоторые крупные детали в направлении, явно расходящемся с левацкими представлениями. С первых месяцев 1918 года, со схватки Ленина с «левыми коммунистами», стало очевидным закономерное раздвоение единого прежде учения. Правда, мирная передышка (от заключения Брестского мира в марте до чехословацкого мятежа в мае) оказалась слишком короткой для полной разработки путей приложения марксистской теории к российской практике. На три года задержалась выработка таких существенных деталей ленинской доктрины, как переход от концепции «единой фабрики» в масштабах страны – к концепции хозрасчетного обособления предприятий, от безденежного распределения и продуктообмена – к торговле и правильному денежному обращению, от непосредственно коммунистической опоры на энтузиазм – к «личному интересу». Но начиная с 1921 года определились и детали.
Так или иначе, начиная ли с 1918 года или с 1921‑го, определенно существовали два направления, два типа, две «модели», как сейчас говорят, социализма и социалистического развития. К 1928 году левацкая модель была известна уже в нескольких вариантах: «левые коммунисты» 1918 года во главе с Бухариным, троцкистская платформа 1923 года, «новая оппозиция» 1925 года, оппозиционный блок 1926–1927 годов. Все левацкие модели уходили своими корнями в теоретическую марксистскую концепцию, которая до Октября оставалась нерасчлененной: даже крупные детали, оказавшиеся потом в центре полемики и борьбы, были неразличимы. Да, левацкие утопии – марксистские по происхождению. И та реалистичная модель, которую в 1918–1923 годах наиболее полно представил Ленин, а в 1925–1928 – Бухарин, тоже марксистская. Ленин и «леваки» начинали свой путь с одной и той же теоретической марксистской платформы, но пошли от нее в разные стороны. Две модели все более расходились по мере того, как дорога революции приводила к развилкам, которых нельзя было предвидеть заранее. В итоге подлинный дух марксизма выразила в своем развитии одна из двух моделей – ленинская. Добавим, что после Октября Ленин развивал свою концепцию социалистического строительства необычайно быстро, так что, к примеру, уже осенью 1921 года его представления о нэпе серьезно продвинулись вперед по сравнению с весной того же года. Нет сомнений, что к 1929 году, будь он жив, Ленин продвинулся бы в своих представлениях намного дальше того, что успел понять в 1923‑м. Так что, строго говоря, прямое сопоставление слов и действий Сталина в 1929 году с любыми более ранними суждениями классиков марксизма вообще не может служить доказательством тождества взглядов. Можно сопоставлять лишь направления развития мысли.
Поэтому и утверждение, что Сталин был марксистом, фактически верно определяя его политическое происхождение, в то же время никак не объясняет происхождение сталинизма. Необходимо еще выяснить, к которому из двух течений послеоктябрьского (и, добавим, послеленинского) марксизма относится сталинизм. Весьма знаменательно, что именно сталинская и сталинистская политэкономия всячески избегала признания самого факта существования двух моделей социализма, объявляя одну из них (назовем ее хозрасчетной) несоциалистической: либо еще неразвитой, переходной и подлежащей устранению (ленинский нэп), либо «ревизионистской» (всякие предложения такой политики позднее). Критики, подобные А. Ципко, тоже изображают марксистско–ленинскую модель социализма как нечто единое и раз навсегда данное.
