Текст книги "Вот оно - село ! (сборник)"

Автор книги: Остап Вишня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– ...А та! Щербатая! "Чхать, – говорит, – я на вас хочу!" Ишь, какая! Только мужик со двора, так что твой ероплан через плетень в сад к Петрову Гнату!.. "Чхать!.." Матери своей в пасхальный очипок чхай, сукина дочка!..

Затем следует самый главный и самый жгучий вопрос.

Вопрос исключительно женской компетенции. Религия.

Тут уж "дискуссия" на высоких тонах, с позами, с жестами, подбоченясь...

Здесь идет турнир баптистов, адвентистов и православных.

Преобладают баптисты.

"Православие" молчит.

Если кто и сунется:

– А все-таки церква, она не то, что ваши чтения да пения под поветью!

– "Церква"?! "Под поветью"?! Поп, должно, подморгнул?

(Местный "батюшка" очень слаб насчет "адамовых ребрышек" и чуть не каждую неделю за эту слабость расплачивается собственными святыми ребрами...)

Религиозные дискуссии редко кончаются без пострадавших за "веру христову".

Больше всего "мук святых" достается очипкам... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как я уже отмечал, главный успех имеют баптисты. Хотя и такую солидную "религию", как баптистская, иной раз побивает самая обыкновенная глиняная кринка.

Оришка уже совсем было к баптистам пристала. Уже с месяц и на моленья их ходила, и церковь забросила, и ругаться перестала.

И надо ж было ей одолжить Христе свою глиняную (ну, совсем новенькую!) кринку. А та разбила!

– Так вот ты какая, сякая-такая, святая да божья? Живой на небо прешься! А кринку раскокала и: "Сестрица, не бранись!" Не бранись? А купит мне такую кринку бог твой баптицкий? Глаза под лоб закатила и уже Варвара, думаешь, великомученица?! Берешь, срамница, кринку, не бей, голова б у тебя треснула!

И в первое же воскресенье пошла в церковь. Еще и на частицу подала...

Гром среди ясного неба!

В воскресенье сход!

Председатель сельсовета объявляет:

– Жена имеет такие же права, как муж! Если какой-нибудь станет бить или ругать, каждая имеет право привести его на суд. Здесь мы знаем, что с ним сделать! Выбирайте делегаток!

"Владыки" улыбаются:

– Будет, положим, моя кухарить, как до сих пор кухарила!

А дед Глушко пыхнул люлькой, сплюнул и:

– Это и мою в делегатки? Не будет толку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но и у бабы Глушихи и у той, что "будет кухарить, как кухарила", где-то глубоко-глубоко, на са-а-амом донышке, в глазах огоньки загорелись...

1923 ______________________________________________________________________

"Село – книга"

Сказать, что на селе нет печатного слова, нельзя.

Такое "слово" на селе есть. И его немало.

Если взять хозяев с достатком, у которых и в 1921 году кое-что уродилось, то у каждого из них можно найти целый ассортимент печатного слова издания 1921 и 1922 годов...

Издания этих лет всего больше.

Печатного слова времен дореволюционных, времен Центральной рады, гетманщины уже поменьше. Но кое-что есть.

Лежит это печатное слово чаще всего на чердаке, в тайничках, в мешочках.

Кое-кто запихал его в бутылки, засмолил и закопал в землю.

Читают это слово печатное очень редко.

Случается, долгим зимним вечером вытащит Кондрат Степанович торбочку [1] или сундучок, откроет, вывалит на стол то слово печатное, почешет затылок и покачает головой:

– На какого дьявола я все это собирал? Ну и дурак! Вот дурак!

– А не говорила я тебе?

– Говорила! "Говорила, да не вразумила"!

– Вот и любуйся!

– Ни тебе закурить, ни тебе хоть что-нибудь! Ну, куда ты его?

И снова засовывает в торбочку или в сундучок и взгромождает на чердак до следующей "перетруски". Издания 1923 года мало.

– Не хватает! Да и где его набраться, когда супонь – полсотни! Дела!

И вот теперь, когда вспомнишь, сколько этого "печатного слова" брошено было в деревню в 20, 21 и 22-м годах, просто диву даешься, как это до сих пор не ликвидирована на селе неграмотность.

Правду говорит пословица: "Век живи – век учись".

Что бы вместо разных рисуночков да "водяных знаков" на этом "слове" напечатать азбуку и букварь.

На все бы учебники хватило.

На "лимонах" – азбука.

На "пятилимонах" – букварь.

На "десятилимонах" – другой учебник.

И т. д., и т. д.

Вот теперь в долгий зимний вечер и было бы что почитать Кондрату Степановичу, торбочку или сундучок перетряхивая. А так Кондрат Степанович нервничает, потому что:

– Ни к чему оно мне! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Путной книги, что и говорить, на селе нехватка.

– Нет ли там у вас какой газетки или книжки? А то глядите, до чего докурился!

Читаю: "Царь бо царствующих и господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным".

– Видите, до чего дошло? Царь царствующих пришел снедать с верными, а я из него цигарку! Грех да и только!

– Поверите, "богородицу" еще до пасхи скурил! До чего ж бамага добренная: тоненькая да выдержанная! Кинулась на троицу Килина "богородицу" искать, чтоб Ванько ей про вспение прочитал, а я и корочки на чердак забросил. Туда она и сюда она, шарила и за иконой и за дежкой [2]... А я сидю под яблоней: "Ищи, – думаю, – ищи! На небе уже твоя богородица! С дымом, пусть бог простит!"

– А ведь оно на том свете так даром не пройдет. Как посадят на сковороду да этой самой "богородицей" и начнут поджаривать.

– А что поделаешь? Ее ж, бамаги этой, не накупишься! Да что уж про меня говорить? Я не из больно праведных... Вон дед Оверко и в петровку и в спасовку каждый год говеет, а и тот не удержался. "Деяния" докуривает... Сядет на завалинке, развернет: "И бысть внезапу с небесе шум, яко носиму дыханию бурну и исполни весь дом, идеже бяху седяще".

Слова-то какие!

А он утрет слезу:

– Прости меня, господи, грешного!

Др-р-р-р!

– Уже последний листочек только... А что дальше делать будем, так и не знаю. На все село один-единый часослов у Панаса остался... Еще его покойный дед в Алексеевке на ярмарке купил! Да и от того кто-то титул отодрал...

– Так коли случится какая газетка, дайте, спасибо вам!

Дал! Дал и со своей "усмешкой". Не страдать же человеку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так вот, как видите, на селе с "путными" книгами тяжко. Нету!

Пощекочите, пожалуйста, правление "Село – книга".

Село думает, что за два года уже можно успеть все места перечесать.

Даже те, что никогда не чесались...

Тут у нас слух пошел, что "Село – книга" в Москве изрядную партию книг закупила, тех, что там не идут...

У нас они пойдут...

Ежели они на русском языке, да еще с такими словами, как "апперцепция", "конъюгация", "девальвация", "пертурбация", "сигнализация" и "акация", то тут их вмиг расхватают...

Такие "козьи ножки" свернут, как у завторготделом "Село – книга" правая нога!

Так ждем!

Сколько ей, этой "Село – книге", надо времени, чтоб до села книжку довезти?

Два года, как видим, мало. Ну, подождем еще два... А тогда сами станем писать, сами и печатать.

Ведь сказал же на днях Ивашко:

– Сто за церт: урок тебе зададут, а сто ты его, из батькова картуза выуцись? Ей-бо, сам себе книзку напису!..

Так-то!

1923 –

[1] _Торбочка_ – сумка.

[2] _Дежка_ – бочка. ______________________________________________________________________

"Профобр"

Рано начинается на селе профессиональное образование.

Тогда оно начинается, когда Ванько или Одарочка уже "отлучены" и когда рубашонка Ванька или Одарочки подымается выше того места, о котором вы сейчас как раз думаете, и завязывается узлом на спине.

– Чтоб не замарало. А то оно у меня, простите, на затычку слабовато...

Ванько (или Одарочка) в эту пору своей жизни трудовой уже крепко держится за родительскую юбку, и только от него и слышишь:

– Мама! Мони!

– Да не мамкай ты у меня над душой! На вот тебе прутик: гони гусей за ворота! Он у меня хороший мальчик! Гони, гони! Мама на базар поедет, гостинца купит!.. Вот так! Так их! Гиля, – кричи, – гиля! Вот так! Вот цаца, Ванько! Вот цаца! А Меланя – кака! Она маму не слушает... Гони! Гони!

Это первые, самые ранние шаги на пути профессионального просвещения будущего гражданина Украинской Социалистической Республики, может быть, будущего члена Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета, а возможно, будущего писателя.

"Гуси" – это первый и непременный этап профессионального образования, воспетый поэтами:

Когда пас я мальчонкой гусят,

Солнце мне улыбалось любовно... [1].

(А. Панов.)

Программа профессионального образования у нас на селе сложилась, с одной стороны, на основе извечных традиций, с другой – на основе требований жизни.

Наробразом служат у нас наши выгоны, наши рощи, яры, балки, наши "поля необозримые", наше солнце золотое и наше "лазурное молоко"...

Их инструкциями мы руководствуемся, по их указаниям мы действуем.

Само собой, как и при всяком обучении, немалую, а может, и важнейшую роль играет возраст ученика.

Так, значит, первая ступень – это гуси...

Пасти гусей, уследить, чтоб к чужой копне не подобрались, пригнать домой всех до одного – это программа нашего "техникума" 1-ой, можно сказать, ступени, первой группы.

Если вы этого зачета не сдадите, если у вас отберут где-нибудь на чужой стерне или в чужом просе картуз или же вы, практикуясь в бросании камешков в цель, попадете гусю в голову и пригоните домой вместо одиннадцати десять, не говоря о том, что об вас будет истрепан новехонький веник, вы никогда не перейдете в следующую группу...

Следующая группа – свиньи.

Сами вы, конечно, понимаете, что дело это уже куда серьезнее, чем гуси.

Свинью вам уже в одной рубашонке пасти невозможно. Тут уж обязательно нужны штаны и вместо прута палка...

Это дело поручается гражданину не моложе шести лет. Раньше -ни-ни. Потому что здесь уже нужна определенная профессиональная квалификация, а главное, солидность.

Сказать:

– А-ля! Чтоб она тебе сдохла!

Это не то что невинное и наивное:

– Гиля-гиля!

Тут уж надо, чтоб свинья чувствовала, что над ней есть верховное начало, суровое, непреклонное и властное...

Надо вовремя и умеючи огреть ее палкой, надо не спеша и не нервничая, а с сознанием собственного достоинства, так, как бы между прочим, раскатить по выгону басом:

– А куда ж это ты пошла? Скажи, а?! Куда ря-я-я-ба-я?!

А потом степенно добавить:

– Сибирки на тебя нет!

"Властителем" над свиньями гражданин бывает до 10–11 лет.

Затем иерархическая лестница профессионального образования такова:

Телята

Овцы

Коровы

Лошади...

После перехода в "телячью" группу уже разрешается стащить у отца бумаги и закрутить цигарку из конского кизяка или попросить у прохожего (не из своего села):

– Дядя, закурить нету?

– Нет!

– Так дайте хоть спичку!

В эту пору (зимой) начинается и общее образование в местной школе...

Дойдя до "лошадей", уже можно вечером, пригнав коней домой, убежать на часок и на колоды в "Главполитпросвет"...

Если мать и заведет:

– Уже, каторжник, в хате ему смердит! Уже на улицу?

Можно ей ответить:

– Да?!.

А если заведет отец, лучше молчать... Потому что у отца аргументы куда более веские:

– Ты не того! Не очень-то! Уже сапоги "бутылками" прилаживаешь? Еще чего! Растреплю на сукином сыне чистик [2] в щепу!

Можно только иногда сказать (да и то потихоньку):

– Да разве я?!.

"Лошадьми" заканчивается образование в "профтехникуме" первой ступени.

К этому можно лишь добавить, что одновременно идет образование и в другой области.

Попутно с "коровами" ученик обучается еще и специальности погоныча.

Образование в "техникуме" первой ступени получают как мальчики, так равно и девочки.

Есть, конечно, вариации, но они особого значения не имеют.

Во второй ступени функции хлопцев и девчат уже резко размежевываются.

Хлопец идет в пахари и косари, а дивчина – в полольщицы и вязальщицы...

Заканчивается "профобр" обычно стереотипным заявлением матери:

– Женить уже оболтуса пора!

Или:

– Да моя уже на возрасте. Кума говорила, что в Западне Иванов Максим словцо закидывал. Надо быть, в мясоед и окрутим! Пора!

Finis "профобру"... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А там уж...

А там уж... дело не наше!

1923 –

[1] Цитирую по памяти. За точность не ручаюсь, – О.В.

[2] Чистик – палочка с наконечником для очистки плуга от земли. ______________________________________________________________________

На Гомельшу!

Как из калитки выйдешь, вот так, направо, промеж хаток дорога протянулась. Это на Гомельшу. А Гомельша – село на высокой-высокой горе, и вокруг леса, леса, леса... Когда-то там, говорят, крепость стояла, и гора будто руками невольников насыпана...

Хотите, пройдемся?

Только, прошу прощения: хоть у меня и есть "корреспондентский" билет, но я не из тех, что:

"Наше авто, словно чем-то недовольное, с сердитым рокотом и стоном выскочило на горку... А за горкой село... А за селом речка серебром блеснула... А в селе, как увидели наше авто, так и стар, и мал, и гусята, и поросята, и телята, и цыплята – все как есть высыпали на улицу... Шапками машут! Пономарь в колокола звонит! Коровы ревут! Столетний дед упал на колени и воздел руки к небу!"

Одним словом, "собственного корреспондента" встречают!

Так вот, говорю, я не из таких "собственных". У меня "авто" свое... Даже два их у меня, если хотите! И никакая чертова душа меня не встречает. Разве что Пилипов Лапко выскочит, специально чтоб оставить вашего "собственного" без последних штанов...

А коли вас завидки берут на тех "собственных", что авто своим православных по селам пугают, так есть выход: понюхайте зажигалку, чтоб и вам бензином воняло и прогудите по-автячьи разика два.

Тогда, может, и в самом деле Килина на вас через тын поглядит, а потом обернется к Степану и покрутит пальцем у лба:

"Чердак, мол, у этого "панка" не в порядке! Гудит!"

Ну, идемте!

Только палку не забудьте взять... А то шутки шутками, а Лапко и впрямь штаны порвет, он такой!

Ну, так (пусть уж будет по-модному) "выскочили" вы за село...

Вот, братцы, картина!

Черт его знает, как это можно так складно все эти овражки, буераки, вырубки, рощицы и леса расположить?!

Слева у вас яр! Глубокий-глубокий яр, зелеными рушниками устланный. По тем рушникам низкий кустарник узорами стелется!

А вот так, прямо, – большой лес... Там вурдалак живет. Микола сам его видел... Рыжий такой и, как заметил Миколу, мекнул да в лес... Только шорох пошел...

А справа от леса – на вырубке – молодая поросль, дубки густые шелестят, ясеньки поскрипывают... И пахнет-пахнет! И клубникой, и земляникой, и чабрецом, и душицею...

А дорога упала промеж леса и вырубки, упала и покатилась вниз, туда, туда, где орешник толпой, как на митинге, руками-ветками голосует...

Что, если б на то место, где я стою, да поставить какого-нибудь поэта?! Да он бы вам таких "образов" настрогал, левый глаз прищурив, что не приведи господи!

Потому что – таки красиво!

– Ну до того ж у нас за селом ладно, – сказала мне вчера Христя...

И правда ладно! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Что так смотрите? Может, козу дикую увидели? Они у нас тут есть! Здравствуйте!

– Да так, задумался! Доброго здоровья!

– На Гомельшу?

– Туда.

– Идем вместе... веселей будет!

– Идем! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дошли до орешника... Гущина – взглядом не пробьешь... Аллея зеленая и затишная!

– Ну и хорошо же здесь! Смотрите, словно живая зеленая стена!..

– Неплохо! Чаща какая! Прошлый год тут один поляк, беженец, детей своих и жену топором зарубил! Местечко, что и говорить, примечательное... Хорошее место! Год ищи, черта лысого найдешь...

Дальше – дубняк молодой. Непрочищенный, с орешником переплетается... Шумит, шумит...

– Эх и лесок! Лет через двадцать – тридцать какие богатыри будут! Хоть корабли строй!

– Подходящий лесок! Два месяца назад гомельшанского мужика с перерезанным горлом нашли! И лошади пропали и подвода! На железном ходу! С мельницы муку вез... За таких лошадей теперь миллиардов пятьдесят отдай! Да и то еще купишь ли! Хороший лесок! Важнецкое дерево!

– А хлеба, хлеба! Ишь как волнами перекатываются... Прямо хоть броненосец пускай! Скоро-скоро уже косы зазвенят! Смотрите, как славно, когда под лесом нива! Тени какие! Цвета!

– Да что тут говорить?! Залюбуешься! Здесь всегда хлеба хорошие... Земля тучная. Это на раскорчевках, когда-то леса большие стояли!.. Земля тут добрая. В этом году еще дождей у нас маловато, а в хорошее дождливое лето, так хлеба до ветвей добираются... Да густые-густые, что камыш... Ступил шаг, и никто тебя не найдет... Прошлый год как косили, так на два тела наткнулись зарубленных... Когда б не жнива, вековать бы им там! Где ж в такой гущине их углядеть?.. Добрая земля, добрые места... красивые места!..

Дальше молодая поросль...

– Ох и земляники! Глядите, дядько... Вон! Вон! Вон! Все усыпано... Вот, верно, бабам работы! А почему не видно никого?.. Не собирают, что ли?!

– Да-а-а! Ягод, ягод! Как травы! Почему не собирают? Собирают! Да вот на прошлой неделе пошли из Гомельши по ягоды, так к вечеру прибежали голехоньки. Что смеху было?! И сорочки поотбирали!.. Раздели в лесу. А ягод у нас очень много... и хорошие ягоды! Эх, и места тут у нас! Благословенные места! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот и Гомельша!

Высокая-высокая гора, за ней шпили церковные торчат...

Подымаемся...

Думается:

"Чьи руки эту гору сложили? Сколько их было? Немало видела она слез, плетей, крови! А теперь свободные гомельшане на свободной земле... И даже с такой высокой горы нигде ни единого пана не углядишь... Сколько глаз хватает – все наше!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Под вечер назад!

Лес, вырубки, хлеба, орешник...

Попутчик на Пасеки...

– Что это вы так крепко нажимаете? Краса какая! Глядите, дорога, как в пасть какого-то черного зверя, скатилась... Садитесь, отдохнем!

– Нет, дядечка, давайте лучше поскорее домой... Красивые места... Благословенные места...

– Да не бегите так! Боитесь, что ли?!

– Это кто боится?! И чего бы мне бояться?! Спешу, очень спешу! Ждут меня. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Хоть бы орешник проскочить!

P.S. Банды, которые бесчинствовали в этих местах, теперь уже уничтожены...

1923 ______________________________________________________________________

В хвосте сила

Жарит...

До того жарит, что дед Панас, тот, что ни за что в жизни без шапки за ворота не выйдет, стоит сегодня за воротами, рукой глаза заслонив, без шапки и кличет:

– А-ця-ця-ця-ця-цю!

Куры на погребице. Гуси в холодке, под "потребиловкой" (уже четыре года запертая стоит!), а Иванов стригунок, рыженький, что:

– Ну и конь будет! Во, брат, конь! Да и не удивительно: с заводским случал – вот оно и жеребец как жеребец!

Так тот стригунок стоит на выгоне, солнечными копьями пронзенный, да головкою только:

Так-так! Так-так!

"На все, мол, согласен".

Выскочишь из хаты (выскочишь, само собой, в таком виде, как только на селе это можно себе позволить), да и то, в чем выскочишь, хочется с себя содрать... Дерешь шкуру и ругаешься, что грудь у тебя не на пуговках. Расстегнул бы этак все сразу, распахнулся, чтобы дунуло туда и выдуло из тебя эти сорок градусов реомюровых.

К одиннадцати время идет...

В воздухе камертоны золотые:

Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!

Медовые камертоны, что на спаса бабе Мелашке коржи подсластят, а на "страсть" свечку слепят.

Будет трещать и плакать перед "всех свербящих радости" та свечка желтая, старческими бабы Мелашки руками скатанная, а баба Мелашка будет стоять на коленях, бить поклоны:

– Покрой нас, заступница, честным твоим семафором...

И прольет слезу баба Мелашка, моля у "заступницы" "семафора" на свою седую голову, преклоненную, ибо отколь знать бабе Мелашке, "семафор" ли у "заступницы", а "омофор" на железной дороге, или "омофор" у "заступницы", а "семафор" на железной дороге...

Камертонам медвяным нет до того дела:

Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!

Они трудятся...

В лес! Под грушу, под дуб, под орешник!.. Под черта, под дьявола... Под что угодно, а то жарит!.. А то сверлом раскаленным голову тебе просверлит насквозь огненный глаз, что проткнул голубую перину меж двух пуховых облачков-подушечек! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...В лесу... Фу! Словно веером опахнуло...

Лежишь, и ни до чего тебе дела нет...

Убьет ли Пилсудский Шептицкого в их поединке или Шептицкий Пилсудскому черепную расколет коробку... Только иногда мыслишка в голове, как кирпич, тяжело повернется: "А лучше, чтоб этот того, а тот этого... Обоюдно".

...Жарит...

– Тпр-р-р!.. Куда, Рябая?! Да куда ж это ты, Рябая? Скажи, а?! Тпр-р-р! Тпр-р-р! Да чтоб ты ж ему сдохла! Тпр-р-р!

В лесу содом... Трещит орешник, летят сухие ветки... Какая-то бешеная лавина мчится лесом к опушке...

И в этом шуме, в этой буре треска и топота, то и дело взрывается зло, встревоженно, со слезами:

– Куда, Манька?

– Куда, Мура?!

– Куда, Рыжая?!

– А подохла б она тебе?!

– Тпр-р-р! Тпр-р-р! Тпр-р-р!

А лавина несется...

Вот выскочила Мура на опушку... Глаза дикие, красные... Вся дрожит... Стала...

Хвост автомобильной шиной...

– Пр-р-р, Мура!

...Что раскаленным железом жигануло!..

Мячиком пляшет на месте, подскакивает, как молодая серна, яростно вскидывает задними ногами, хвост свернулся еще круче...

М-м-му!

И стрелою в яр!..

Берет барьер, как премированный скакун, и катит рожью, просом, огурцами к колодцу...

За ней "колбасой" лупит Кондратов третьяк половый...

Он идет как-то с вывертом. Голова набок, передними ногами загребает так, словно хочет схватить что-то впереди, прижать к себе, стиснуть и переть дальше... У него "м-м-м-у" мужественное, злобное и угрожающее... Хвост обручем...

На миг останавливается перед огорожей-барьером... Вдруг с силой бьет левой задней, и уже только "обруч" его мелькает среди колосьев...

Мура осталась далеко позади...

...Минута... И развернутой колонной вихрем шпарит все стадо...

Молодняк идет шаля, "с коленцами"...

Солидная Чернуха, которая "вот уж восьмую весну все бычков да бычков", трусит в арьергарде, как "комическая старуха" за балетом в веселой оперетке...

...Огорожи нет. Торчат только колья...

И плачет, распрямляясь, рожь, плачет просо, плачут огурцы...

А по лесу, приближаясь к опушке, бежит, спотыкаясь:

– Тпр-р-р! Тпр-р-р! Тпр-р-р!

– Не уберег, охламон?! Не уберег?!

– А что я сделаю, когда они чисто сказились!

– Сказились?! Как на улицу, так на цепи не удержишь, а скот, так в жите?!

– Сами попробуйте! Завернет хвост, да и подался! Что я его, за хвост весь день держать буду?

– И держи! Видишь, что задирает, возьми и "отдери"!

Хлясь! Хлясь! Хлясь!

– Я больше не буду! Ей-бо, не буду!..

А Онисько:

– Вот же нечистая сила! Отрубишь ему хвост – мух нечем отгонять... Оставишь ему хвост – бесится. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Положение безвыходное.

1923 ______________________________________________________________________

Мед

– Мед – штука сладкая...

Это старейший у нас пасечник дед Глушко говорит. Сидим на пасеке, трубками попыхиваем, пчелками любуемся...

А они дождем золотым на солнце к летку падают.

И гудят, гудят, гудят...

– Гудёт! Медок несет!

– Хорошая, дедусь, насекомая! Маленькая такая, проворная... А гляди, будет с чем зимой коржи есть!

– Тваринка действительно бедовая! Ишь, как гудёт!.. Да-а-а! Загудел это и я как-то!.. Во, брат, загудел! Думал, амба мне! Конец, думал, старому Глушко!

– А вы чего "загудели"? По-пчелиному, что ли?

– По-пчелиному... Как грохнулся, так думал, что черепков старуха не соберет... А все язык наш поганый! Не удержишься, скажешь, согрешишь, вот оно тебя и кинет!.. С пчелами надо по-хорошему... Божья она тварь и порядок любит...

– А что случилось, дед?

– Случилось... Такое случилось, что по сю пору в три погибели согнувшись хожу... Рой снимал... Только это пообедали, вышел в сад, гляжу, летит... Я колоду, лестницу и жду, где сядет... Сел, видите, вон на тот бересток... Хоть оно и высоконько, а чтоб неудобно -сказать нельзя! Лестница достает, и колоду подставить можно так, что стряхнешь – и все. Мой, думаю, будет! Поставил лестницу, полез... И колоду в самый раз пристроил... Только наладился стряхнуть – оно, бисова тварь, прости господи: дзз! и в самый нос – раз!

Да так больно, как никогда.

Отмахнулся! Только слезы: кап! кап! кап! Чувствую, разносит мой нос! Как на рысаке несет!

Тряхнул еще...

А их штук десять в лоб как ужарят!

– Черти б вас!..

Только это промолвил "черти", как:

Трах!

(А колоду с роем держу!)

Трах! – да как поперло, как поперло, так ей-богу, прости господи, саженей с пять, ноги кверху, головой вниз, летел, что ястреб. А потом, как шваркнуло, я аж крякнул.

Шваркнуло да еще и колоду на голову надело! Они как жиганут меня со всех сторон, еле из колоды выдрался да так драпанул, что к борову в хлев угодил...

Упал и стону!

Выволокла старуха из хлева, насилу опамятовался! Чуть богу душу не отдал. Такого мне меду дали!

Вот как бывает!

"А ты не чертыхайся, ежели с пчелами возжаешься", – говорит старуха.

Оно и правда. Я уже сам приметил: коли на пасеке черта помянул, удирай лучше. Особливо когда за роем лезешь.

Черт, знаете, да еще при трухлявой лестнице, всегда вам такую холеру отмочит...

А мед... мед, что и говорить, штука сладкая.

1923 ______________________________________________________________________

Как я рыбу ловил

Ну и утро! Не утро, а стихи!

Вверху – небо. Внизу – земля. А впереди – пруд... Знаете ли вы, что такое пруд?

Это такая большая-пребольшая в земле глубокая тарелка, а в ней не "Soupe a-la pejsann" (как в меню "Ренессанса" пишут), а вода.

А в воде – рыба, раки...

Предо мной, как удильщиком, задание: поймать эту рыбу, а если случится, то и рака.

Это во-первых.

Во-вторых, получить от этого всего: 1) удовольствие, 2) отдых душе моей истерзанной и 3) уху из свежей рыбы...

Для этого я с собой взял:

а) обязательное постановление Харьковского губисполкома за No 118 (правила ловли рыбы):

б) сантиметр;

в) циркуль;

г) зонтик (солнце);

д) кошелку с пятком таранок, бутылкой перцовки (довоенного качества), два фунта хлеба и пр.;

е) удостоверение личности;

ж) учетную карточку;

з) удочку;

и) жену.

Все, значит, что полагается.

Закинул...

– Клюет, дядя?

– Проходи! Проходи! В свое время клюнет!

Ушел... И издалека уже, на мотив "гречаников":

Удит, дядя, удит,

Чем ужинать будет?..

"Смейся, думаю, смейся!"

Первые два с половиной часа стоически смотрел в пруд и думал: "Представить себе только: кислород с водородом, какое-то там H2O, а сколько рыбы...".

А я, можно сказать, человек, homo, и хоть бы паршивенькая тюлька.

Как вдруг: прыг-прыг-прыг! Поплавок!

Дерг!

– Есть!! Ага! Лови, жена, лови-лови-лови! Держи! Поймала?

– Вот!

– Карасик? Давай сантиметр. Давай циркуль! Давай обязательное постановление губисполкома. Там как сказано? "Карась не меньше чем в три вершка. Мерить от середины глаза до заднепроходного плавника"... Хорошо! Ищи глаз!

– Есть!

– Ищи середину глаза! Нашла? Клади сантиметр... Та-а-ак-с! Держи!.. Ищи заднепроходный плавник!

– Я не знаю где!

– Ищи сзади! Раз заднепроходный, значит, сзади. В проходе! Нашла?!

– Да нет его!

– Зоологию забыла? Чему вас только в гимназиях учили? Давай сюда!

– Ай! Уже!

– Что уже?

– Выскользнул! В воду! Вон-вон-вон! По-о-плыл!

– Вот тоже! А еще на курсах была! И в Вукоопспилке [1] служила! Паршивой рыбки удержать не можешь!..

Прыг-прыг-прыг! Поплавок.

– "Прочая рыба"?! Сколько там для "прочей" отмерено?

– Три вершка!

– Давай сантиметр! Глаз есть! Поворачивайся, "прочая". Где тут у тебя "плавник заднепроходный"? Нету! Смотри: плавника нет! Щука отъела! Как же теперь?

– А я не знаю!

– Выпущу! Иди обратно в пруд! Плавают тут без "заднепроходных". А потом отвечай!

– О-о-о! Рачок! Иди, иди, иди! Ну смотри, как там раки? Откуда их мерить?

– Два вершка! От конца головы до конца хвоста!

– Давай сантиметр! Начнем с головы.

– Да это ж ты с хвоста начинаешь!

– Как с хвоста?! Это же "шейка"! А на шее и голова!

– Да это хвост, а не шея. Сам ничего не знаешь, а ругаешься!

– Не все ли тебе равно – от хвоста к голове будем мерить или от головы к хвосту?

– Ну?!

– Вершок и семь восьмых. Иди к черту! Плыви! Не мог на паршивенькую восьмушку вырасти?! А тоже лезет! Идем домой! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ужинал дядя не "чем", а таранью.

1923 –

[1] _Вукоопспилка_ – Всеукраинский союз обществ потребительской кооперации. ______________________________________________________________________

Когда сельских клубов еще не было

Тому лет этак...

Да что там лет?!

Молодые, словом, были! Зеленые! На сердце зелено... Подмывало что-то... Жгло... Рвалось наружу...

Если по-нынешнему – допризывники.

Лежишь это, бывало, на леваде, смотришь на небо, как Большой Пес Медведице подмигивает, и самому подмигивать хочется...

А в спину тебя словно что-то подталкивает...

Лежишь и вскидываешься...

В жилах – электрификация.

Во взгляде – стабилизация.

В отношении садов – конфискация.

В отношении девчат – концессии.

А уж как выскочишь со двора, черта с два вспомнишь о репатриации, возвращении в отчизну.

Это – по теперешней терминологии, новые слова.

А по-тогдашнему – так мать скупым словом все это квалифицировала:

– И чего тебя, сукин ты сын, черти крутят?!

А вас бы не крутили?

На небе месяц. В пруд кто-то полтинников набросал: они покатились-покатились и стали – прилаживаются, как бы им поудобнее лечь. И без звона.

Вот так – хата в саду... Сад большой-большой, и кругом липы. За садом левада. За левадой вербы кудрявые, а за вербами клуня, а в клуне Ганна, а Ганне семнадцать...

Еще с полудня:

– Ганна, приду...

– Там видно будет!

– Ганна!

– Ишь... Молоко не обсохло. Парубки...

– Ганна!

– Собак напущу!

– Убери Лапка...

– Куда?

– В клуню! К себе!

– А ты тихо... Батько в сенях.

– Ладно... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тихо-тихо... Только где-то далеко на выгоне:

Черня-а-вую да беля-а-вую...

Плетень. Да какой там плетень?! Нету плетня... Нет и стены, и решеток бы не было.

Вербы... Стежка... Вишняк...

Мимо крыльца кошкою: "Батько в сенях"...

Стук-стук... Стук-стук...

– Ганна!

– Грррр!

– Лапко! Лапунь! Лапуся! На-на-на! Тш...

– Ганна!

– Грррр! Гав!!

– Лапунечка! Тшш... тшш...

– Гав! Гав! Гав! Гррр! Гав! Гав! Гав!

Скрип...

– Какой там чертов сын?.. А?..

Батько... У батька чистик...

Молнией по стежке...

Гоп! И на ограде...

Фью-ю-ю!

– Ой!

Чистик вонзается прямо в поясницу...

Кувырк...

– Будешь ходить?! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Клубы, беседы, кружки, собрания...

Тут поясница не заболит.

1922 ______________________________________________________________________