Текст книги "Ни пуха вам, ни пера"

Автор книги: Остап Вишня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Но вы не унываете, так как поблизости от каждого лугового озера есть и скирда или копны пахучего-препахучего сена. Вы идете к скирде и устраиваетесь. Вы разгребаете сено, расстилаете плащ, ложитесь навзничь, глядите, на черно-синее глубокое звездное небо и отдыхаете. А отдыхая, думаете...

Ну, думайте себе на здоровье, а мы станем к утренней зорьке готовиться...

– Ну что ж, товарищи, давайте с вечера приготовимся, чтоб утром не возиться и сразу же за ружье и по местам. Где ж это... стопка? Просил же положить!

– Что, нету?

– Нету!

– А я захватил! Я себе за правило взял: когда приезжаю домой, ее привязываю в рюкзаке. По-моему, не так нервничаешь, когда ружье забываешь...

Тут-то и начинается самый интересный момент утиной охоты.

Это когда старые опытные ваши товарищи по охоте начинают рассказывать разные необычайные приключения из охотничьей жизни.

Общая для всех охотничьих рассказов черта – это то, что все в них одни факты, что все вправду было: "Расскажу, так не поверят, но это факт!" : ...Швыряется вверху какой-то космический мальчик звездами, оставляя в черно-синей бездне золотые полосы, скрипит Воз*, опуская свое дышло вниз, постепенно бледнеет Чумацкий шлях**, а под скирдой плетется чудесное кружево из охотничьих рассказов.

И вольно дышится...

Понемножку голос рассказчика становится все тише, потом начинает прерываться и совсем замирает.

Сосед как-то тяжело вздыхает.

– О чем вы думаете, Иван Иваныч?

– Об Америке! Какая все-таки техника.

– А что такое?

– Говорят, двуствольную стопку выдумали! И тихо... Уснули...

* * *

"Раннiм-рано та ранесенько", еще только начинает сереть, вас толкают в бок:

– Вставайте! Вставайте! Пора уже!

– Г-г-г! М-м-м!

– Вставайте!

– М-м-м!

"Бах-б-бах!"

С криком "бомбежка" вы вскакиваете и мчитесь.

– Тьфу, на вас! Это я крыжня трахнул!

– И промазал.

– Ну ясно, что промажешь, если вас нечистая сила в бомбоубежище поперла! Чуть в озеро не кувырнулся!

Началась ранняя зорька...

Тут уже все зависит от вашего уменья, от мастерства и практики.

Утка, как известно, птица. Она летает...

Как ее стрелять?

Очень просто: цельтесь обязательно в глаз. И бахайте!

"Бах!" – и в сумку. "Бах!" – и в сумку.

А если не повезет, то есть если "бах-бах!" – и мимо сумки, тоже не печальтесь: старайтесь ехать или идти с охоты мимо рынка, или, увидев у кого-либо из охотников несколько уток, бросьте ему:

– Рублей, пожалуй, по "надцать" теперь штука... Потому что все равно, когда вы приедете домой, члены вашего семейства спросят вас:

– Дорогие, верно, нынче утки?

Но вы не обращайте на это внимания, а сразу же принимайтесь готовить янтарный суп из дикой утки...

Самое первое и самое главное – ощипать утку.

Делать это лучше всего у себя в кабинете.

Дабы вам не мешали выщипанные перья, откройте окна и двери, чтоб ветерок был: выщипнули, ветерок подхватил – и перо вам не мешает... И утка ощипана и кабинет-перина.

Ощипали и тогда уже к маме, или к жене, или к сестре, кто чем богат:

– Уже ощипал! Мама, сварите суп! Если жена или мама бросят вам:

– Да это же курица, а не утка! – вы авторитетно заявляйте:

– Это утка. Теперь все такие утки пошли. Яровизированные!

– А почему у нее горло перерезанное?

– Почему! Почему! Все вам нужно знать! Летела, летела, увидела, что прицеливаюсь, выхода у нее не было, взяла и... зарезалась. Что же тут удивительного?! Варите уж, прошу вас!

Остается, таким образом, последнее: есть суп.

Как его есть?

Ложкой.

Поев, ложитесь на кушетку и читайте "Записки охотника" И. С. Тургенева.

Прекрасная книга!

–* Воз – Большая Медведица.

–** Чумацкий шлях -Млечный Путь.

COM

Вы были когда-нибудь на речке на Осколе, что течет по нашей Харьковщине в самую реку Северный Донец? Не были? Побывайте!

...Оскол за славным городом Энском течет мимо совхоза, и совхозный садок купается в реке.

Пойма реки Оскол, где он в этом месте разбивается на несколько нешироких рукавов, заросла камышами, рогозой, ивняком и густой зеленой сочной травой. Когда войдешь, головы не видать! Шумит пойма и в мае и в июне...

В ивняке и камыше видимо-невидимо маленьких озерец, скрытых густой зеленой ряской, кувшинками с желто-золотыми цветочками-чашечками на длиннющих зеленых стеблях.

А сколько там водяных лилий!

Озерца те соединены узенькими проливами-ериками– такими узенькими, что по ним еле-еле можно пробиться на небольших лодочках-плоскодонках из одного озерца в другое.

Девушки, бывало, как сядут в лодочку и поедут по тем озерцам и по заводям, нарвут водяных-лилий и едут домой все в белых венках, и лодка их уже не лодка, а большой продолговатый белый, цветок по реке плывет...

Девушки едут и поют и "Лодочку" и "Тихо-тихо", разные чудесные песни поют они. "Тихонький вечер на землю нисходит", а саду заливаются соловьи, к Осколу с пастбища спускается колхозное стадо, а с реки доносится игривое: "Лодочка качается посреди воды", или взволнованно-нежное: "Тихо-тихо Дунай воду несет", а еще тише: "Девушка косу расчесывает..."

Чудесная река Оскол...

А сколько там диких уток!

Если вам, чего доброго, посчастливится побывать в тех местах весною или летом, садитесь в лодку-плоскодонку и плывите по ерику тихо-тихо, чтоб ваше веслецо не плеснуло, не булькнуло...

И углубляйтесь в камыш. Вы обязательно увидите, как в густом камыше мелькнет головка чирка-мамы, а вокруг нее малюсенькие чирочки шмыгают, словно мышата...

А вот дальше, пробирается утка-крыжень с утятами...

А сколько там болотных курочек! Как на солидной колхозной птицеферме курочек-леггорнят. Только дикие курочки не белые, а рыжевато-черновато-пятнистенькие, на длинненьких ножках, И ножками этими они бегают по зеленым кувшинкам, как по паркету. Зеленые листья кувшинок под ними даже не прогибаются – такие они легонькие" болотные курочки. К плесу или .к озерцу подплывайте еще тише, чтоб ни звука, ни шороха! На самое озерцо не выплывайте, а остановитесь около него и глядите. Обязательно увидите белолобую лысуху с детка-ми или выводки чирков, крыжней, широконосок...

Гуляют утята, купаясь в теплой воде...

Внезапно тревожный мамин голос, тихое: "Ках!" – и утяток нет! Их точно слизало. Они, может, нырнули, а может, к рогозе, к камышам, к кувшинкам прильнули, И не дышат! Опасность миновала; успокоительное мамино: "Ках!" – и снова веселая игра, купанье посреди озерца.

Чудесные места на реке на Осколе...

* * *

Тихо-тихо Оскол воду несет...

Как раз против совхоза река Оскол разливается шире, вода чистая-чистая. Чуть левее – огромная колдобина, просто настоящий обрыв под тихой сверху водой.

– Там такая глубина, что и дна не достать! Там никто еще до дна не доставал. Да где уж! Там так глубоко, что и наша колокольня нырнет! Ей-богу, правда! С крестом нырнет! Вот такая там глубина!

Это нам дед Панько так рассказал.

– Боже вас сохрани там купаться! Втягивает, вглубь втягивает. Закрутит тебя, завертит, бульк! – и нет человека!

– А почему ж оно, дедушка, закрутит и завертит? Сверху ж будто и тихо.

– Да, сверху оно вроде тихо, а под водою крутит. И крутит и вертит! Да это еще ничего! Там сомы живут! Там один такой сом жил, что сохрани господи и помилуй!.. Это еще при господах было. Сидим мы с паном вот тут на берегу... Нет, не так: пан сидит вот тут, на берегу, а я стою подле пана. Темнеет... Плывут гуси. Большая стая господских гусей плывет. Как вдруг гусак как закричит: "Ге-ге-ге-ге!"– и по воде крыльями: ляп-ляп-ляп! Гуси с криком врассыпную! Гусак еще раз: "Ге!" – и крыльями – ляп! И нет гусака! Нырнул под воду! А на том месте, где плыл гусак, что-то как ляпнет по воде, точно черной лопатой! Лясь! Только волны по воде пошли.

Я с перепугу:

"Свят, свят, свят! Черт, пан, черт!"

А пан в крик:

"Давай ружье! Сом гусака проглотил!"

Где там "давай"! Разве ружье туда дострелит, на такую глубину?! Про-о-о-пал гусак! Вот какие сомы бывают!

– Неужели-таки сом проглотил гусака?

– Не верите? А вы разве книжки Сабанеева не читали? Мне пан ее читал.

– А кто этот Сабанеев?

– Охотник знаменитый когда-то был и рыболов. Он и книжек понаписал: и про рыбную ловлю, и про охоту, и про охотничьих собак. Пан говорил, что Сабанеев больно хорошие книжки писал. Профессор он был или еще кто... Так в тех книжках сказано, что когда-то поймали сома весом в четыреста килограммов! Вот какой сом! Двадцатипятипудовый сом! Не сом, а корова! Так что ж вы думаете, что он гусака не проглотит? Да вы послушайте, что дальше с тем сомом было. Да... Решили мы с паном или, вернее, пан со мною поймать того клятого сома. Вот приказал пан кузнецу изготовить огромнейший крюк. Изготовил кузнец крюк. Закалил его, заострил, принес к пану.

"Ну, Панько, – спрашивает меня пан, – а чем мы тот крюк наживлять будем?"

"Не иначе, – говорю, – паночек, как гусаком. Сом, – говорю, – уже полакомился гусиным мясом, н на гусака он обязательно пойдет!"

Приказал пан зарезать гусака или гусыню, я уж не припомню. Общипали ту гусыню, не распотрошили, а так, целиком, чуточку на огне поджарили гусыня упитанная была!-и нацепили ее на крюк. А крюк тот привязали на две веревки и прикрепили к осокорю и поздно вечером закинули в Оскол. Сом, как вы знаете, охотится за добычей ночью. Днем сом может зацепиться на крючок только случайно. Закинули, значит, мы гусыню в Оскол и сели на бережок, над колдобиной. Сидим, ждем. Ночь теплая, лунная. Тихо-тихо вокруг. Только слышно за садком, как Христя, что господских коров пасла, громко выводит:

Якоби ж таки того пана чорти були узяли,

Ми з тобою, мiй коханий, не такоi б утяли! *

Сидим. Я вроде той песни не расслышал, а пан так и вовсе не слышит. Только спрашивает:

"Кто это так выводит?"

"Не знаю, – говорю, – пане, это не из наших. Это кто-то из хутора на село через леваду идет".

Сидим, дремлем. Пан веревку в руке держит. Вдруг это ка-а-ак дернет! Пан не выпускает. А оно пана тащит! Ну, тащит с берега в воду, в колдобину тащит – и все! Пан держит веревку, а я держу пана.

"Пускайте! – кричу я пану, – Веревка к осокорю привязана, не оторвет! Пускайте!"

"Э, – говорит, – "пускайте"! Поводить его нужно, чтоб устал!"

Водим мы, значит, да и водим! А оно как мотанет, как мотанет... а затем снова отпустит. Тихо вроде. А потом снова как мотанет, как мотанет! А потом снова отпустит. А мы водим! Водим себе да и водим!

– А дальше что? – не выдержал я. – Ну, водите, а дальше?

– А дальше? А дальше мы водим себе да и водим! А оно как мотанет, как мотанет... а затем и отпустит. Водили мы себе, водили...

– Да скорей уж, дед! Ну, водили... А вытащили вы в конце концов того сома или не вытащили?

– Да вытащили. Только же долго, очень долго водили... Водим его себе да и водим...

– Ну, слава богу, вытащили, дед! Ну, а дальше?..

– Ох, и сом же был! Величиною, как тебе сказать, ну, не меньше, чем отсюда до той вербы! Ей-бо, правда! Вчетвером несли домой! Пудов на пять, если не больше! Распотрошили его. И что же вы думаете, что там у того в середине было? В животе?

– Гусак?

– Если бы гусак! Мы, как увидели, перепугались!

– А что же там такого страшного было?

– Было... Да вы послушайте... Пропала как-то у пана охотничья собака сеттер-гордон Джой. Разыскивал его пан везде и повсюду: и письма писал и телеграммы разослал – нет Джоя... Захожу на другой день после того, как сома вытащили, к пану, а он ходит, чуть не плачет:

"Пропал мой дорогой Джой! Не найдется мой дорогой Джой!"

"Как,– спрашиваю, – не найдется? Когда он уже нашелся!" – говорю.

"Как так нашелся? – подскочил пан. – Где же он?"

"Да вы же, пане, его съели! У сома нашли мы внутри одни подпалины и хвост..."

Было нам тогда от пана! Но и пану было – и тошнота и икотка. А Джой, видите, любил купаться в Осколе. Вот когда он купался, сом его и проглотил.

– А вы, дед Панько, часом того... не не бре... бре... что сом собаку проглотил?

– Не веришь? А вот у Сабанеева в книге написано, что в Уфимской губернии сом проглотил медведя, когда тот переплывал реку. А медведь это тебе не собака! Вот какие сомы бывают! А ты не веришь...

– А вы не слышали, чтоб сом проглотил паровой катер?

– Такого не слышал. Чего не слышал, того не слышал... А чему ты смеешься? Думаешь, что для сома катер чересчур уж велик по размеру? Есть такие сомы, что и катер проглотили бы, да им боязно.

– А чего они боятся?

– Очень тарахтит катер, когда по реке плывет. А если бы тихо плавал, то и катеру быть бы там, где тот Джой! И не заметил бы, как .у сома в желудке очутился бы! Сомы – они такие!

* * *

Сом очень сильная рыба, мощная.

– Как-то, – рассказывал мне один такой заядлый, но правдивый рыболов, -стою я на лодке с удочками на Днепре. Вот там, чуть пониже Плютова. Ловлю лещей, язей, красноперок. Добре тогда клевало... Вдруг – гульк посредине Днепра мчит против течения лодка. Быстро мчит, а мотора не слышно. "Что за фокус-покус?– думаю себе. – И мотора на лодке нет, и паруса нет, и веслами никто не взмахивает, а лодка, словно глиссер, мчит". Вдруг как раз против меня лодка как закрутится на месте, как завертится, а потом прыг вперед, а потом снова закрутится-завертится на месте... То будто нырнет, то вынырнет, то нырнет, то вынырнет, пока не нырнула так, что с лодки отчаянно закричали: "Спасите! Спасите!" Тихо... И снова: "Спасите!" Я за весла – и к лодке. На лодке перепуганный дедусь. Одна рука за лодку уцепилась, а другая рука почему-то в воду свесилась.

"Что такое?" – спрашиваю.

"Сом! Спасите!"

"Где сом, какой сом?"

"На крючке сом..."

"Так отцепите, – кричу, – а то утопит!"

"Затянуло на руке петлей, не отцеплю!"

"Рубите веревку!"

"Нечем рубить. Подплывайте! Может, вдвоем что сделаем".

"И давно он вас возит?"

"Из-под Канева мчусь!"

Едва успел я ухватиться за дедушкину лодку, а он как потащил, как попер, как попер! Куда там глиссер! Дотащил нас оттуда чуть ли не до Вишенок, а тут, слава богу, пошел сом вдоль берега, и я успел ухватиться за куст на берегу... Дергает он, дергает – не возьмет. Я за куст крепко держуся, а он, видно, устал... Да как не утомиться: против течения лодку столько протащить...

"Веревка ослабла, слава богу!" – говорит дедушка.

"Тяните!" – говорю.

"Не подтяну..."

Наконец сом выплыл и перевернулся брюхом вверх. Усы шевелятся и пузыри из рта – буль-буль. Словно вот-вот скажет: "Ох, и устал же я, товарищи рыболовы! Дайте отдышусь и я вас до Киева довезу!" Вытащили мы сома на берег, и говорю: "Не доверяй, это – зверь. Бей веслом по голове!" Дед как бабахнул сома веслом по голове и произнес: "Аминь!" Показывает руку, а она у запястья веревкой словно перерезана, пальцы вспухли и стали синими-синими... Ну и сом, я вам скажу! С лодку величиной...

"Так где, – спрашиваю, – оно, это страшилище, вас подхватило?"

"Немного выше Канева, – отвечает дедусь. – Выехал я на сома, плыву себе на лодке, сомов приманиваю. Ну, а под лодкой, знаете, крючок с наживою. Он как ухватит, как дернет... Ну, и пошло! А веревку я петлей за руку узлом привязал. Как он изо всей силы дернет, если бы не ухватился за лодку, лазили бы по мне раки. Удержался все-таки... А как мы теперь домой доберемся? Не близко!"

Сильная, как видите, рыба сом.

* * *

Сом – рыба оседлая. Живет сом в одной какой-нибудь яме и почти никогда ее не покидает. Великовозрастный сом. Молодые сомики и сомята те проворнее: они бродят по всей реке, на чужие "улицы" заплывают.

Чем питаются сомы? Что они едят? Сомы едят рыбу, лягушек, утят, гусят...

Лучше всего сом ловится теплыми летними месяцами, ночью.

Ловят сомов удочками, берет он и на спиннинг, а большой сом на специальные огромные крюки.

Чем наживлять крючки на сома? Червяками, живцами, лягушками; можно нацеплять куски мяса и т. д.

На больших сомов, как вы имели возможность убедиться из нашего рассказа, лучше всего нацеплять на крючки гусака или гусыню, собаку сеттера-гордона, бурого или гималайского медведя. На белого медведя сом не берет, так как белый медведь зверь полярный, а сом любит теплые воды и не очень холодных зверей.

Как ловить сома?

Очень просто: наживляйте крючок, сидите и ждите. Начнет клевать подсекайте. Подсекли – вытаскивайте. Вытащили – сразу берите нож и потрошите сома, так как были случаи, когда у сома в желудке находили всякие интересные вещи: копченую колбасу, вареного рака и парочку целеньких шпротов. Вот почему иной раз сом принесет не только самого себя как свежую и очень вкусную рыбу (если ее зажарить), а еще и какую-нибудь холодную закуску.

........................................................................ .......................................

Интересная рыба сом!

При царском режиме сом, как свидетельствуют дореволюционные рыболовы-спортсмены, весил до четырехсот килограммов, глотал собак и медведей. Возможно, что с развитием рыболовства сом будет весить тонну и будет глотать симментальских бугаев и небольшие буксирные пароходы...

Все возможно, хотя мы лично, рыбаки-писатели, в это не очень-то верим. Советскому писателю не к лицу, мягко выражаясь, преувеличивать.

А сома... сома мне самому доводилось видеть такой величины, как комбайн, только чуть Длиннее.

Это, дорогие товарищи, серьезно и без всякого преувеличения.

* Если б того пана черти взяли,

Мы с тобою, мой любимый, не такое откололи б!

ЩУКА

Речь пойдет о делах весьма серьезных, поэтому давайте договоримся сразу о терминологии. Значит, так:

Щука – это щука, рыба женского рода.

Щупак – это щука мужского рода.

Щурята, щукленята, щучки, щученята – это так себе, мелкота.

...Спор разгорелся страшный, чуть ли не до драки: кто большую поймал щуку.

Гордей Иванович, знаменитый спиннингист, исхлеставший своим спиннингом Десну, Днепр и всевозможные озера от Чернигова до Днепропетровска, захлебываясь, рассказывал, что где-то около Бужина он вытащил на спиннинг щуку весом в двадцать один килограмм триста десять граммов, что вся она была в иле, точно в пакле, и что, распотрошив ее, вынул из нутра двухкилограммового судака, а зубы у щуки были длиной в сантиметр, и что из зуба он смастерил себе шило, и тем шилом он и до сих пор протыкает подметки!

Дед Круча слушал Гордея Ивановича, презрительно попыхивая трубкой, и, когда Гордей Иванович, закончив рассказ, вздохнул: "Вот такая была щука!", дед Круча резко потянул трубкой, вынул трубку изо рта, сплюнул и произнес:

– Щучка!

Гордей Иванович подскочил, хотел что-то крикнуть, но у него вышло только:

– Т-т-т-т-т!..

Он закашлялся, сел, ударил о землю рукой, зашелся, с трудом отдышался, схватил баклажку, глотнул воды, хотел еще что-то сказать, но дед Круча сердито перебил его:

– Ты песню знаешь?

– Какую песню?

– Которую атаман Иван Сирко пел.

– Мало ли какие песни пел Иван Сирко.

– Да я про щуку спрашиваю. Песню про щуку.

Та щука-рыба в море

Гуляет на воле...

А мне, молодому,

Нету счастья-доли.

Слыхал такую песню? – не унимался дед Круча.

– Ну, слыхал!

– Так ее атаман Иван Сирко пел! Давние дела! Так вот ту щуку, какую видел Сирко, я и поймал! Три пуда с фунтом! А ты мне – двадцать одно кило, Щуренок твоя щука против моей! О!

– Да откуда вы, дедушка, знаете, что то та самая щука?

– Да ты не перебивай! Ты слушай!

Мы сидели на берегу Подстепного лимана, под раскидистой вербой, и такая та верба старая-старая, что она даже треснула от старости и на три ствола поделилась, стволы те в разные стороны расщепились и образовали в вербе уже не дупло, а какое-то межстволье, где не то что сесть, а и лечь можно. Дед Круча уверяет, что той вербе "с тысячу лет, а может, и меньше".

– Сирко Иван, дедушка, под этой вербой, часом, не ужинал?

– Сирко! Что Сирко?! Сирко – это было позавчера, а ты скажи, не сидел ли под этой вербой князь Святослав, который плыл Днепром-Славутичем! Ты об этом подумай! Ты об этом подумай, а не о Сирко, об Иване! О!

– Да вы, дедушка, и такого можете наговорить, что под этой вербой великий князь киевский Олег целовался с византийской княжной Ганной, после того как он "княжну поя, отыдя в волости своя".

– А почему нет? – ощетинился дед Круча. – Почему, я спрашиваю, не поцеловаться под такой вербой?! Да под таким небесным шатром, звездами расшитым, да еще под тихий плеск ключа зеркального/ А ты бы разве не поцеловался?!

А оно и в самом деле: над нами небо глубокое-глубокое, темно-синее, даже черное, а звездочек тех, звездочек, да такие те звезды чистые, такие озаренные, будто их кто-то нарочно на эту ночь надраил кирпичом...

От Подстепного лимана до той самой раскоряченной вербы-гиганта пролег проток из прозрачной воды, к этому протоку прижалась бескрайная херсонская степь, прилегла и целые столетия из того протока, горячая, жадно пьет воду и никак напиться не может... А вода там свежая-свежая и прозрачная, так как из-под вербы и дальше за вербой в тот проток бьет ручьистая вода, веками бьет вода из многих ключей, даже зимой не замерзая... А на той стороне протока ивняк с камышом над водой склонились.

В протоке рыба играет: окунь и щука. А мелюзги той, мальков, тучами табуны гуляют!

Проток этот за расколотой вербой сворачивает влево и между ивовыми берегами идет налево во Фролов лиман, а направо – в Казначейский.

Почему Фролов, почему Казначейский? Почему такие странные названия?

Тут монастырь был... И все эги необозримые угодья, луга, лиманы, озера – все это было монастырское, и был монах Фрол – это его именем назван лиман, а монастырский казначей оставил название для второго лимана.

А в лиманах – рыба и раки: караси, как корыта, а лини, как подсвинки, окуни, как постолы, а щуки, как челны.

Очень часто слышится тут над протоком отчаяннейший мальчишеский крик:

"Гляди-гляди! Вон! Вон-вон-вон, поплыл! Окунь! Пускай меня бог убьет, как постол!"

Ериками лиманы соединяются с речкой Конкой, которая от Днепра течет рядом с речкой Крынкой под селом Крынками вплоть до села Казачьи лагеря, а там уже опять соединяется с Днепром...

За селом, за Крынками, из Конки направо вытекает небольшая, густо-прегусто закудрявленная вербами речушка Басанка, которая почтительно прикорнула к могучему Днепру, а из Басанки небольшой ерик идет в Дедушкин лиман, а вокруг Дедушкина лимана раскинулись лиманы Малая Злодеевка, Большая Злодеевка, Круглик, Шея...

...Посреди Дедушкина лимана был когда-то небольшой островок, заросший густейшим-прегустейшим камышом. А на том островке росло три куста калины. Давно это было. Еще до царицы Екатерины. Жил в те времена где-то чуть ли не под Херсоном дед Ступак. Жил он с бабкой Килиной, а детей им господь не дал. Бабка Килина была очень злая, такая злая и клятая, что поймала когда-то в своем дворе татарина и свернула ему голову глазами назад:

"Чтоб бусурман никогда больше вперед не глядел!"

Дед Ступак как раз сети на озере проверял. Проверив сети, дед пришел домой, увидел того татарина, который назад смотрел, перекрестился и, дрожа, произнес:

"И со мною такое будет!"

И огородами, огородами, огородами – на луга и к Днепру. Да как пошел по-над Днепром против воды, да и дошел до нынешнего Дедушкиного лимана. Глядит: островок. Он переплыл речку Басанку, где вброд, где вплавь, – на островок. Выкопал между тремя калиновыми кустами землянку да и поселился на том островке. Сбежал, выходит, от бабы.

Так вы думаете, не нашла его старуха? Нашла!

Перебралась бабка Килина на островок загонять деда домой.

"До каких пор ты меня будешь мучать?" – бросился к старухе дед.

Бабка Килина деда по темени цепком! Дед-без чувств!

Старуха на него – кадку воды! Дед вскочил и удирать! А в голове у деда еще не все как следует прояснилось – он в воду. А там – омут! Потонул дед, только пузырьки на том месте пошли.

С того времени и называют этот лиман Дедушкиным лиманом.

Давно это было. Уже и островка того нет – в воду осел, а еще до сих пор на том месте, где нырнул дед Ступак, если присмотреться, пузырьки со дна подымаются...

– Ну, а с бабкой Килиной что?

– А что с такими бабами, как бабка Килина, бывает? В ведьмы устроилась! Долго на метле вон там около Херсона кружила, кровь высасывала, а потом в Киев на Лысую гору подалась. За главную ведьму, говорят, на Лысой горе правила. Вот как, бывало, на Лысой горе устраивался шабаш ведьм, так очень часто можно было слышать мощный голос – резко так запевает, запевает, запевает, а потом и выведет, словно бугай с поросятами, – это бабка Килина! А вот лет десять назад приезжал к нам из Херсона лектор, так говорил, что ведьм и на Лысой горе уничтожили, теперь там одни предрассудки остались! А что это за штука предрассудки, я вам уже и не скажу! Говорил тут один у церкви, как я вот в великий пост говел, что это будто антирелигиозная пропаганда! Может быть!

Это так про Дедушкин лиман дед Кирюха из Маяков рассказывает.

– Да что вы его слушаете? – пыхтит трубкой дед Круча. – Болтает черт знает что! И кто бы это ему поверил, что старуха деда утопила? Да еще не народилась и никогда в свете не народится та баба, чтобы меня утопила!. Моя покойница тоже когда-то, бывало, за качалку хваталась! Так я ей показал качалку! Если бы сапог не упрятала да на печь меня не загнала, я бы ее прикончил! И не каркнула бы! А так своей смертью умерла! Видели мы таких баб!

– А где же, дедушка, Сирка Ивана щука, на три пуда с фунтом? спросил у деда Кручи Гордей Иванович.

Дед Круча поглядел на небо, повздыхал, перекрестивши лоб:

– Побледнел, глядите вон, уже Млечный Путь. И Волосожары вон куда откатилися! Давайте подремлем! Вот-вот уже и рассветет! Ложитесь! Лучше завтра про щуку расскажу!

* * *

...Дед Круча набил трубку, придавил табак в трубке ногтем большого пальца, завязал кисет, запрятал кисет в карман, взял из костра уголек, положил в трубку, разжег трубку, потянул раз пять, вынул трубку изо рта, сплюнул и начал:

– Было это... Да еще мой дед покойный, царство ему небесное, жив был. Чтоб не сбрехать, было это как раз тогда, как вышло замирение с Гапонией (Японию дед Круча упорно называл Гапонией, а японцев – гапонцами). Начали у нас тогда, помню, панские якономии палить. То там в степи пан горит, то там... Да и у нас была панская якономия... Я родом не тутешний, я оттуда, аж из-за Чаплинки, туда ближе к Таврии... Мне уже тогда на призыв повернуло. Вот дед и говорит:

"Что ж оно такое на свете делается?! Всюду паны горят, а наш же как: у бога теленка съел или как?"

Посмотрел на меня дед, а я на деда, а потом дед и говорит бабе:

"Ты, Федоська, хлеба нам в торбочку положи, хлебины две, да луку с десяток, соли, пойдем мы с Ванькой (меня Иваном зовут) сеткой перепелов ловить".

"А на что же вам аж две хлебины?" – спрашивает баба.

"Да мы не скоро вернемся! Наловим перепелов да, может, в самые Алешки на базар понесем. В Алешках, говорят, немцы за перепелов хорошие деньги дают!"

Дед говорит, а сам и не улыбнется, а я сразу догадался, что не перепелами тут пахнет.

Одним словом, чтоб долго не говорить, сгорела той ночью у нашего пана якономия, а мы с дедом очутились аж в Основе, работали на виноградниках, а потом в эти места прибились да тут уже и отаборились.

Родители мои с братьями да с сестрами на Дальний Восток подались, где-то аж на Амуре очутились, а я с дедом остался. Когда все немного утихло, переехала к нам бабушка, да и жили мы тутечки, тут я и женился, тут сначала мы бабку похоронили, а потом и деда...

Замолк дед Круча и задумался, задумался... , Покатилась с неба звезда, заревел бугай в Казначейском лимане, ударила под осокой щука.

– Ишь бьет! Ишь, как бьет! – помогал бородой дед.

– А когда ж уже про щуку, дедусь? Про Сирко-ву? – Гордей Иванович к деду.

– А ты не перебивай! – сердито огрызнулся дед. – Ты слушай!

Тихо-тихо стало вокруг. Такая настала тишина, что не слышно было даже журчанья ручья, не шуршали камыши, не выбрасывалась рыба. И мы словно не дышали.

Вдруг крик:

"Ко-ко-ко! Ггр-гр-гр-гр!"

Зашелестели крылья, и сонный петух сорвался с вербы и упал на Гордея Ивановича.

– Побей тебя сила божья! – подскочил Гордей Иванович.– Откуда он тут?

– Чтоб он сдох! – выругался дед Круча. – То куры сторожа на вербе ночуют. Сторож тут рыбацкую снасть охраняет! Бригада тут рыбацкая колхозная рыбачит.

– Смотри, напугал как, чертов петух!

И снова тишь, тихо, тихо...

... – Так вот, значит, и поплыли мы на лодке с дедом,– начал дед Круча, – в речку в Басанку. В Дедушкином лимане у нас сети стояли. Так мы, бывало, проверим сети, а тогда и балуемся на шук в Басанке, на живца... А омуты там глубокие есть! Там такой есть омут – саженей, должно быть, пять глубиной. Закинули, значит, мы на живца. Живец крупненький, крючок тоже такой, что и бугая удержит, а леска в двадцать пять волосин. Тогда еще капронов мы не знали, а сами плели леску из конского хвоста. У степных лошадей, что в табунах долго ходили, отличный волос был – крепкий, увесистый и в воде незаметный. Щук мы ловили на живца много. Так что, ничего удивительного не было, что поплавок вдруг нырнул. Подсек я. А дед рядом. Подсек, значит, дернул и вспомнил черта: за корягу зацепился. Дед не любил на воде черта поминать, ругнул меня за то, что я его вспомнил, да и спрашивает:

"Почему не тянешь?"

"Зацепила, – говорю, – коряга!"

Да как дерну! А оно меня как дернет, так я торчком в воду, вынырнул и к деду:

"Спас..."

А оно меня как дернет. Я снова нырнул! Дед штаны с себя – да в воду меня спасать. Вынырнул я из воды, а дед меня за руку, а сам за вербу держится – верба на берегу аж к воде ветки наклонила, И вот вам такая чертовщина: я удочку держу, дед одной рукой меня держит, а другой за вербу держится! А оно водит, а оно водит! Как поведет, как поведет!..

– Да что же водит? – не вытерпел Гордей Иванович.

– Да ты слушай, – отмахнулся дед. – Что водит? А я знаю, что там на крючке сидит: может, щука, может, сом, может, еще какая-то лихая образина! Водит, дергает, да так дергает, что рука трещит. Дед кричит:

"Тяни! Подтягивай!"

А я не могу, не подтяну. С полчаса вот так оно нас водило. Наконец вот как будто поддалось. Идет! Я его все хочу из воды вывести, чтобы оно воздух хватило! Как вдруг высовывается из воды – что такое? – вроде морда коровья, только безрогая! Высунулось оно, нас как увидело, да как бросится назад, чуть-чуть я удочку не выпустил. И снова началось: водит и водит... Не знаю, что уже с дедом стряслось,– замерз ли, или что другое, – да только он в крик:

"Пущу! Пущу, ей-богу, пущу! Не могу!"

"Держитесь, – кричу, – может, оно утихомирится?"

"Да пускай, – кричит дед, – а то оно нас обоих утопит!"

И такое неизвестно что и творится! Как вдруг из-за угла Микита Пувичка на лодке приблизился! Подплывает:

"Что такое?"

"Спасай, Микита!" – мы с дедом к нему.

А оно как раз снова вверх идет, морду высовывает... .

"Бей, Микита, веслом! Бей!"

Микита как врежет его веслом между глаз – вывернулось оно на воде. Глядим – щука! Ну, как теленок величиной. Вытащили мы ее на берег, оттащили подальше от воды... Ох, и страшилище! Три пуда и фунт! Голова, ну, не меньше, как у коровы, только безрогая. Корыто икры мы из нее выпустили. Вон какая щука!