Текст книги "Рассказы в косую линейку"

Автор книги: Оскар Ремез

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Зависть

Шли мы как-то с Васей Кикиным из школы. А на углу две мороженщицы стоят. Румяные от мороза. И кричат весело:

– Эй, кому эскимо за одиннадцать копеек, брикеты по тринадцать, пломбиры по девятнадцать, берите, не зевайте!

Зевать тут не приходится.

Подсчитали мы ресурсы. У Васи на целый пломбир хватило, у меня – на брикет набралось.

Позавидовал я Кикину, да ничего не поделаешь.

Заглотнули мы наши мороженые по-быстрому – чтоб дома не догадались.

А к вечеру у меня горло разболелось. Доктора вызвали. Ангина.

Я Васе Кикину звоню – чтобы он в школе предупредил, что не приду на занятия. А к телефону его бабушка подходит. Вася не может – у него ангина. Да еще непростая. Стрептококковая.

Не зря он, выходит, девятнадцать копеек выложил. Ну и ну! Никогда, значит, заранее завидовать не надо! А утром сказала мне мама, что ночью бред у меня был. И какой странный! Кричал я в бреду:

– Эй, кому ангина за одиннадцать копеек, кому – за тринадцать, стрептококковая – девятнадцать, берите, не зевайте!

– Не знаешь, почему у тебя бред такой странный? – спрашивает мама.

– Не знаю, – говорю.

И, наверное, покраснел. Только краснота наружу не проступила. Все равно у меня жар был. А под жаром красней не красней. Когда жар – человек и так лежит красный, не заметно. Очень даже удобно.

Шесть дней проболел. А Вася Кикин – две недели. И контрольную по русскому пропустил.

Так что не зря все же я ему завидовал!

Рядом сидящий

У меня фамилия есть. И имя.

И учителя меня так и вызывали по фамилии. Или даже по имени.

А Раиса Сергеевна у нас новенькая и никак меня запомнить не может.

– Ну-ка, рядом сидящий с Васильевым! – вызывает. Чего хорошего? И ребята дразниться стали – «рядом сидящий».

Надоело мне это. Сел я за свободную парту. Ну, думаю, теперь Раиса Сергеевна по фамилии меня вы зовет.

А она и вовсе не вызывает. Посмотрит-посмотрит на меня и дальше пойдет.

– Алябин! – другого выкликает. Незапоминающийся я, что ли, такой?

Три урока сидел я один, три урока меня не вызывали. И то ладно!

А потом надоело мне одному, обратно к Васильеву перебрался.

И пошло все сначала:

– Ну-ка, с Васильевым рядом сидящий, ответь нам строение цветка.

Ну, разве это правильно?

Я же не говорю про Раису Сергеевну «за столом стоящая».

Нет, неправильно это – человека, у которого фамилия и имя есть, ни по фамилии, ни по имени не называть!

Не верите?

Хуже нет – в школу опаздывать. Так вся перенервничаешь, измучаешься, измотаешься.

И тебя же еще ругают!

Сами бы попробовали. Думаете, это сладко?

Думаете – приятно? Всю дорогу переживаешь, минутки подсчитываешь, только бы не опоздать, не опоздать только бы… И – как назло!

Я уже все испробовала – даже раньше из дому стала выходить. Но как раньше выйдешь – обязательно возвращаешься. Что-нибудь второпях позабыла. То ли учебник, то ли тетрадку, то ли форму физкультурную.

Вернешься с полдороги, а потом мчишься из последних сил. И на тебе – опоздала.

На последнем сборе я не выдержала – крикнула:

– Хватит меня разбирать! Вам хорошо – вы вовремя в школу приходите. А вы войдите в мое положение. Человек измучается, еле-еле до школы доберется. А вы – его разбирать?

Притихли ребята. Задумались. Вошли в мое положение.

Сочувствуют. Решили мне помощь выделить. Взять на буксир, подтянуть меня.

Пришел с утра буксир – три девочки. Одна меня будит, другая учебники в портфель закладывает, третья – с мамой завтрак готовит.

Проснулась я, оделась, умылась, позавтракала. А они все меня торопят: «Скорей, Лариса, опоздаешь». Под руку говорят. Когда торопят – ничего хорошо не получится. Я уж это знаю.

Так и вышло. Только выбежала – портфель у меня расстегнулся. Глянула я в портфель – так и есть, нет ручки шариковой. Чем же я писать, интересно, буду? Смешные какие-то! Вернулись мы за ручкой. А ручки нет.

– Ладно, Лариска, – говорят девочки. – Мы тебе свою в очередь давать будем.

– Очень нужно, – говорю, – в очередь. У меня и своя есть. Вы мою отыщите.

– Обыскались.

Так и есть – когда портфель складывали, ее бумагами заложили. Тоже – помощнички! Буксир, называется!

Побежали мы что есть духу. Добежать не успели – звонок. Ну, что я говорила?

Всех четверых теперь на сбор вызвали. Разбирать будут. Предупреждала же я. Криком кричала: «Отступитесь, пожалуйста!» Не послушали. Сами попробовали. Теперь мучаются, переживают.

Говорила – нет хуже в школу опаздывать.

Не верили!

Яблоко в разрезе

Рисую я вообще неплохо. Могу, что хочешь нарисовать. Особенно если с натуры.

И когда в пятницу Дим Димыч задал на дом яблоко в разрезе нарисовать – я и глазом не моргнул. Тем более неделя впереди.

Под следующую пятницу после обеда стал я выполнять домашнее задание. Натура лежала в буфете. Два краснощеких яблока. Взял я одно, положил на тарелку, на стол поставил и разрезал аккуратно на две равные половинки.

Потом думаю: а зачем мне две половинки? Тем более одинаковые. Вполне одной половинкой обойтись можно. Я ее сначала слева нарисую, потом переверну на другой бок и с правой стороны изображу. Так и решил. А вторую половинку, чтоб глаза не мозолила, съесть можно.

Тем более яблоко сочное, не пожалеешь, что съел.

Съел.

А потом думаю: что же половинка такая большая? От нее вполне еще ломтик отрезать можно. И еще один…

Смотрю – неровная половинка получилась. И так пристраиваю и эдак – нет, не выйдет рисунок в разрезе. Ну не выйдет так не выйдет – не отчаиваться же.

Тем более второе яблоко есть.

Доел я первое до конца и второе разрезал. Половинку съел, половинку для рисунка оставил.

Стал теперь бумагу искать, карандаш получше затачивать, резинку на всякий случай заготовил.

Возвращаюсь в столовую – на половинке моей надкус.

Так! Это Толик надкусил.

– Ты что это, Толик, – кричу я ему, – наделал!

– Я гляжу, половинка яблока лежит. Я думал, ты мне оставил.

– Вместо того чтобы думать, спросить можно. Все погубил, Толик! Не брат, а суслик какой-то!

Ну что тут будешь делать? Доел я с горя яблоко. За другие уроки сел. Тем более их еще не делал.

Перед рисованием у соседа Коськи спрашиваю:

– Ты яблоко нарисовал?

– Угу.

– Покажи.

Вынул Коська тетрадь для рисования и показывает – есть рисунок. Целое яблоко. Без разреза.

– Что же ты целое нарисовал?

– Я в разрезе пробовал. Не получается. Трудно. Эх, не догадался я целое нарисовать!

А в разрезе – это точно. Трудно. Не получается.

Звонкий мяч

Таня ела морошку

– Где находится тундра? – спрашивает Вера Семеновна.

Алик Лоповов показывает на карте. На карте покажет всякий. Но не всякий бывал в тундре!

Мы проходим растения тундры. Там растет брусника и морошка.

– Кто видел бруснику?

Бруснику видели многие. А некоторые ее ели. Правда, в переваренном виде.

– Что делают из брусники?

– Кисель, – говорит Саша Щукин.

– Варенье, – щурится Маша Пивоварова.

Сеня Жуков тянет руку.

– Очень вкусная моченая брусника. С мясом.

Кто ел – тому виднее.

– А что едят северные олени? – спрашивает Вера Семеновна.

– Ягель, – отвечает Алик.

Это он вычитал из учебника. Он всегда читает вперед – чтобы выделиться.

– А кто из вас видел северного оленя? – задает вопрос Вера Семеновна.

Северного оленя кое-кто видел в кино, настоящего северного оленя видела только Таня Шамро. Потому что она жила в тундре.

Весь наш класс смотрит на Таню с уважением.

Она жила в тундре, видела оленя и сама ела морошку.

Да, одно дело – прочесть в учебнике, другое – есть самому.

«Расчет окончен…»

– Двадцать четвертый! – Двадцать пятый! – Двадцать шестой! – Расчет окончен!

Это я – «расчет окончен». Весь первый класс была я самая коротенькая. И Люся Веткина надо мной весь учебный год смеялась и прозвала «расчет окончен».

А за летние каникулы я вытянулась. И теперь мое место в строю между Чижовой и Лощининой. Вот как продвинулась!

– Двадцать четвертый! – Двадцать пятый! – Двадцать шестой! – Расчет окончен!

Это – Люся Веткина. Она теперь самая последняя классе. Но я над ней не смеюсь. И не дразню «расчет окочен». Не навсегда ж она последняя.

Неизвестно, кто кого потом перерастет. Расчет окончен!

В третьих

Сами ребята

Согласно плану праздничного оформления, у школы установили портреты покорителей космоса.

Утром, в праздник, неизвестно кто привязал к портрету погибшего космонавта воздушный шарик. Потом – еще кто-то.

И еще.

И еще…

Самые разные – круглые и продолговатые, голубые, зеленые, те, которые могут летать, и те, которые уже не смогут, красные, желтые, синие окружили портрет.

Какой-то пионер сбегал домой, принес горшок с белым цветком и поставил его на землю под портретом. Девочка воткнула рядом маленький красный флажок. Учительница укрепила еловую ветку.

Шаров становилось все больше. Май составлял свой праздничный наряд погибшему космонавту. Не хватало места, но ребята из соседних домов, соседних улиц, соседних школ развешивали свои шары на деревьях, на ограде, повсюду. Продолговатые, круглые, красные, зеленые, голубые, желтые – воздушные.

К вечеру у портрета собралась толпа.

– Смотрите, смотрите! Что сами ребята сделали!

– Почему нет света в гирлянде?

– Не положено!

– Оборвут за ночь хулиганы.

Тут мы, Толя Пищаев и я, вызвались простоять всю ночь.

За ночь многих шаров не досчитались – побитые ветром, они сморщились и обвисли. Но взамен появились новые.

А утром окружило портрет разноцветное солнце, которое сделали сами ребята.

Тридцать шесть башмачков

Ровно тридцать шесть – три пары босоножек, четыре – полуботинок и двадцать две сандалии стоят у входа в домик Ленина. Третий «Б» класс ходит по музейным комнатам. Слушает учителя.

– Сюда приехал Владимир Ульянов из первой ссылки. В этой комнате жил.

В тридцать шесть глаз глядит третий «Б» на стол под белой скатертью, на половичок у стола, на застланную простым одеялом кровать.

Те книги, что стоят на полочке у изголовья, читал Ленин, в ту самую чернильницу обмакивал перо, ту свечу зажигал.

То самое солнце пробирается к ленинской комнате, пробивается через другую листву.

– Царские министры и чиновники видели в молодом Ульянове опасного революционера и не хотели выпускать его из-под надзора. Ленинская комната имела отдельный выход, и, возвращаясь с занятий марксистского кружка, Владимир Ильич тихонько проходил к себе через черный ход.

По тем же самым половицам, по которым ходит и ходит третий «Б», ходил и ходил Ленин.

То самое солнце – главный музейный экспонат – заглядывает в лица третьего «Б».

Три пары босоножек, четыре – полуботинок и двадцать две сандалии дожидаются у выхода.

Мы говорим приветствие

Вера Сергеевна накануне очень нервничала и говорила:

– Вы видите, как я нервничаю, я даже на вас повышаю голос.

Правда, она повышала голос только на Леву Семенова, который все путал.

Вера Сергеевна говорила:

– Вы видите, вас целых двадцать один человек, а мучаюсь я с одним Семеновым.

Перед самым выступлением Вера Сергеевна сказала:

– Вряд ли я сегодня останусь живой!

Потом спохватилась, что некому сказать в конце: «Ребята, папы и мамы приветствуют вас!» Но тут пришла какая-то тетенька из президиума.

– Анна Петровна, – сказала тетеньке Вера Сергеевна, – мы совершенно забыли определить, кто скажет: «Ребята, папы и мамы приветствуют вас!»

– Ай-ай-ай! – заволновалась Анна Петровна из президиума. – Как же так?

– Может быть, вы сами скажете?

– А как надо сказать?

– «Ребята, папы и мамы приветствуют вас!»

Мы все задиктовали ей, и она записала на бумажке. Все вроде было неплохо.

Только Лева Семенов все время путал!

Ему надо было говорить: «Мы к дальним созвездьям пробьемся». С ним рифмовалась Рита Зайцева. Она должна была крикнуть: «Добьемся!»

А он все время говорил не «пробьемся», а «пробились».

Рита могла бы на это сказать «добились», но тогда мы бы вовсе оказались в глупом положении, потому что нам всем надо было прокричать на это «клянемся». А прокричать «клянились» уже было никак нельзя.

Народу в зале собралось довольно много.

В фойе играл духовой оркестр из числа ребят пятого «Б».

Перед самым началом выступления произошел осмотр белых рубашек.

Мы все были глаженые, а Лева Семенов – нет.

И ему Вера Сергеевна сделала второе замечание.

Но ничего не поделаешь – раскрылись двери, мы разделились на две группы и вскарабкались на сцену.

Каждый знал свой стих назубок, и Анна Петровна из президиума нам улыбалась – как хорошо мы все знаем.

Все шло дружно и организованно.

И тут неотглаженный Лева перепутал свою строчку.

И сразу все посыпалось, посыпалось, остановилось, и стихотворение запнулось.

И зал затих.

Лева поправлялся, поправлялся, а потом и сказал ни с того, ни с сего:

– Сегодня опять новый спутник запустили!

Рита на него посмотрела и сказала: «Мы добьемся и еще запустим».

И мы все живенько пересказали дальше содержание своими словами.

Получилось, конечно, нескладно.

Тетенька из президиума перестала улыбаться. Но зал засмеялся и зааплодировал.

Потом тетенька сказала по бумажке: «Ребята, папы и мамы приветствуют вас!»

Мы враз все ответили: «И мам и пап приветствует класс!» – и разошлись в разные стороны.

В общем, мы, конечно, оскандалились и боялись, что Вера Сергеевна не останется живой – уж очень она старалась, готовилась, сама стихи сочиняла, а мы ее так подвели.

То есть подвели не все мы, а один Лева Семенов, который ни с того ни с сего заговорил своими словами.

Не надо было Леву включать в стихотворение.

Так было хорошо заучено – прямо обидно.

А Вера Сергеевна сказала: «На ошибках учимся!»

Кому сколько достанется солнца

На подоконнике нашего класса уже давно наступила весна.

Учительница Нина Николаевна на, переменке поливала цветы, и вода тоненькими струйками еще стекает на пол. А рядом с цветами сидит Галя, и я вижу ее желтый бантик рядом с розовыми и зелеными листьями. Мы проходим растения.

Те растения растут лучше, объясняет Нина Николаевна, какие больше получают солнца. Все у нас в классе зеленое – и парты, и доски, и растения на подоконнике.

– Воробьев, – обращается ко мне Нина Николаевна, – скажи, что ты знаешь про жизнь растений?

– Растения… – начинаю я и не знаю – что дальше. Галя смотрит на меня и громко смеется.

Она все знает по природоведению.

– Говорунова, – говорит ей Нина Николаевна, – объясни Воробьеву про растения.

И Галя говорит все, что написано в учебнике. Слово в слово.

– Ты слышал? – спрашивает у меня Нина Николаевна.

А Галя смотрит на меня смешливыми глазами. Она смеется надо мной. И весь класс смеется.

Смешной я, наверно. И неудачливый. И некрасивый. Может быть, потому, что вот уже третий год сижу далеко окна в самом дальнем углу и солнцу до меня не добраться. Может быть, и люди, как растения. Кому достанется больше солнца. Гале досталось гораздо больше, чем мне. Поэтому наверно, она и сидит такая загорелая у окна и смеется, и все знает про растения. Может быть, и мне пересесть поближе к окошку? А может быть, взять да и выучить все по учебнику. Слово в слово. И Галя не будет смеяться надо мной. Она посмотрит, обратит на меня внимание. Может быть, она заметит, что вот уже две четверти я гляжу и гляжу туда, где на подоконнике стоят растения с розовыми и зелеными листьями. В самом деле, возьму да и выучу! Чем я хуже других? И мне становится весело.

Оттого, что все у нас в классе зеленое – и парты, и доска, растения на подоконнике.

И солнце достает меня краешком в самом дальнем моем углу.

Цветные артисты

Одну цветную Доронину Тоня Маркина меняла во время большой перемены на двух нецветных Никулина и Табакова.

У меня был один Никулин, но тоже цветной, а цветного Никулина ни за что отдавать – не расчет. Я предложила ей вместо Никулина Быкова – она ни в какую.

– Хорошо, – говорю я, – предлагаю тебе за цветную Доронину не двух, а трех нецветных артистов. Могу дать Смоктуновского.

– Нужен мне твой нецветной Смоктуновский! У меня и цветных Смоктуновских – пять штук.

– Ладно, – говорю. – Если у тебя полно Смоктуновских, предлагаю тебе нецветную Доронину.

– Очень мне нужно, – говорит Тоня, – менять цветную Доронину на нецветную Доронину. Если уж мне менять цветную Доронину, то на Никулина и Табакова. Они – редкие артисты.

– Раз так, – говорю, – предлагаю тебе нецветного Вицина. Он такой же Пес Барбос, не хуже Никулина.

– Какая ты несуразная, – говорит Тоня. – Не буду я с тобой меняться. Я за цветную Доронину чего хочешь возьму. А у меня не хватает Никулина. Я его и вымениваю.

– Чего ты пристала со своим Никулиным? – говорю я. – Если бы у меня был нецветной Никулин или даже цветной Никулин, я бы тебе его с удовольствием отдала за трех нецветных артистов.

– Надоело мне с тобой разговаривать, – говорит Тоня.

– Ну и дура ты, – сказала я.

А Тоня показала мне язык. Цветной язык, красного цвета.

Тем большая перемена и кончилась.

– Пойдем сегодня в кино, – говорю я Тоне после уроков.

– Не пойду, – говорит она, – мне деньги нужны.

– Зачем тебе деньги?

– В «Союзпечати» на углу продают цветную Светличную. Я уже месяц в кино не хожу – коплю деньги.

– А зачем тебе цветная Светличная?

– Я на одну цветную Светличную свободно четырех нецветных артистов выменяю.

После уроков все пошли в кино, а Тоня пошла домой – копить деньги на киноартистов.

Гибель золотой рыбки

Рядом со мной плавают рыбки. Две большие и четыре – поменьше. На первом уроке они спят. К русскому языку просыпаются, выглядывают из своего ила и начинают кружить по аквариуму. Две большие называются золотыми, хотя на самом деле они – красноватого цвета.

Это Костя Очкин соорудил аквариум. Это он купил рыбок и принес их в банке. Это Очкин за ними ухаживает.

Костя уже неделю болеет.

Три дня рыбки были не кормлены, а на четвертый меня выбрали ответственным. Надо кормить рыбок, а чем – никто не знает.

Я решил еще позавчера пойти в зоомагазин проверить, чем кормят золотых, красноватых рыбок.

Но позавчера в кинотеатре «Гудок» шел новый фильм «По следу пантеры», а вчера было столько задано уроков, что не до золотых рыбок.

«И что это они едят?» – думаю я, глядя на двух больших рыбок.

Я твердо решил зайти завтра после уроков в зоомагазин. Сегодня никак не могу – технический кружок.

Когда я прихожу домой – звонит Очкин. Узнал, что я – ответственный за рыбок. Интересуется, как они там.

– А ты чем болен? – спрашиваю. Может быть, скоро придет, думаю. И не надо ходить в зоомагазин.

– Я еще неделю пролежу, не меньше, – жалуется Очкин. – У меня свинка.

Ничего не поделаешь!

Тут я у него спрашиваю, чем кормят рыбок.

– А ты что, не кормил их? – ахает Очкин.

– Нет, я кормил, – отвечаю, – только я хочу кормить еще лучше.

И Костя мне объясняет, чем рыбок кормят. Теперь мне ясно, чем кормить. Надо только завтра собрать у ребят денег. А послезавтра…

– Ты мне звони каждый день, – просит Очкин. – Рассказывай про рыбок. Или я тебе буду звонить.

На следующий день я иду в школу. Рыбки спят на первом уроке. На переменке я объявляю сбор денег. Некоторые обещают принести завтра, некоторые вообще молчат и выходят из класса, некоторые до послезавтра откладывают.

В общем, думаю, послезавтра соберу деньги, а послепослезавтра пойду в магазин и накормлю послепослепослезавтра Костиных рыбок.

На первом уроке рыбки спят, к рисованию просыпаются четыре маленькие и одна большая – золотая, красноватая.

А самая большая – спит.

Она спит и на физкультуре. На математике я присматриваюсь и вижу, что она лежит на спине.

Мне становится не по себе. Почему же она не плавает, как раньше?

Я говорю моему соседу Олегу Чижову:

– Посмотри, что с рыбкой. Чего это она?

– Сдохла, – отвечает Чижов.

Он отвечает это спокойно, берет портфель и спускается вниз, где его ждет мама.

Он отвечает спокойно, он – не ответственный, это я – ответственный за рыбок. Галя Середина подходит к аквариуму и всплескивает руками:

– Погибла рыбка!

Погибла!.. Но я же хотел пойти узнать, чем ее кормят, я не пошел потому, что было кино, но дальше, дальше я не ходил только по уважительным причинам! Потом я узнал у Кости Очкина, чем их кормить… Но было много уроков, но был кружок, но ребята не давали денег… Что я скажу Косте, когда он позвонит сегодня?

Я вытряхиваю из карманов все деньги, все деньги, какие у меня есть. Всю мелочь, накопленную от несъеденных завтраков, я вытряхиваю на парту. Получается не так мало.

Я тороплюсь, я бегу. Мне надо еще успеть обратно.

Я возвращаюсь из магазина с кормом и радуюсь, что все рыбки – живы. Все, кроме одной. Ее уже не накормить.

Рыбки заглатывают корм, а я сижу за своей партой и думаю, что сказать больному Очкину, когда он позвонит сегодня. Я – ответственный!

Рядом со мной плавают рыбки. Четыре маленькие и одна большая. Золотая, красноватого цвета. Я теперь знаю, чем кормят золотых рыбок. Теперь я знаю все. Только что я отвечу Косте?