Текст книги "Пятьдесят оттенков Дориана Грея"
Автор книги: Оскар Уайльд
Соавторы: Николь Спектор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Вам нравится? – спросила Розмари, задетая его молчанием. Хелен даже стало ее жаль. Бедная девочка понятия не имела о том, какое эротическое переживание потрясло их обоих несколько минут назад. Откровенно говоря, она вообще не имела представления об эротических переживаниях. Хелен подавила улыбку. Розмари чувствует себя оскорбленной сейчас, что же она должна будет почувствовать, когда узнает про то, что произошло между ними в саду.
Дориан по-прежнему не проронил ни слова, и Хелен заговорила вместо него:
– Конечно, ему нравится портрет, Розмари. Как он может не понравиться?! Это одна из лучших картин современности. Я заплачу столько, сколько попросишь. Он должен быть у меня.
Розмари со вздохом опустила голову.
– Послушай, должна же ты рано или поздно расстаться с ним, – сказала Хелен.
– Да, должна, – ответила Розмари.
– Вот и умница, – насмешливо похвалила Хелен. – А теперь перейдем к тому, что я считаю настоящим искусством, – к деловому соглашению.
– Нет-нет, – возразила Розмари, закусив губу с упрямым выражением, и это взбесило Хелен, потому что ей показалось, что таким образом она только набивает себе цену. – Я не буду его продавать. – Не давая Хелен сказать, она продолжила: – И отдать его я тоже не могу. Он принадлежит не мне, Хелен.
– А кому же?
– Дориану, конечно.
– Ему невероятно повезло.
– Как печально. Как нелепо! – проговорил Дориан, не в силах оторвать глаз от портрета. – Я постарею, стану уродливым, отвратительным стариком, а человек на портрете будет оставаться молодым. Он не станет старше ни на день… Если бы я мог поменяться с ним местами! За это я бы отдал все, что угодно. Я бы отдал душу, если бы это было возможно!
– Тебе такая сделка вряд ли понравится, Розмари, не так ли? – со смехом сказала Хелен.
– Я бы воспротивилась этому всей душой, – ответила Розмари.
– Да, твоей работе был бы нанесен большой урон, – продолжала смеяться Хелен.
– Я не шучу! – закричал Дориан. – Хелен была права. Единственная стоящая вещь в этой жизни – молодость. Как только увижу, что старею, я убью себя.
– Дориан! Не говорите так! – воскликнула Розмари, схватив Дориана за руку. – У меня нет никого ближе вас! Неужели вы ревнуете к бесчувственным вещам? Вы прекраснее любой из них!
– Я ревную к вещам, потому что им не придется умирать. Я ревную к портрету, который вы написали. Почему он сохранит красоту, которую потеряю я? Время отнимает у меня каждое мгновение и дарит их ему. Зачем вы написали портрет, Розмари? Это насмешка – жестокая насмешка! – Он вырвал руку из руки Розмари и бросился на диван, зарывшись лицом в подушки, как будто возносил молитву.
– Вот что ты наделала, Хелен, – с горечью сказала Розмари.
– Это истинное лицо Дориана Грея, вот и все, – Хелен пожала плечами.
– Это неправда.
– Если неправда, то в чем моя вина? – с притворным недоумением спросила она.
– Тебе следовало уйти, когда я попросила тебя об этом, – пробормотала Розмари.
– Напротив, ты попросила меня остаться.
– Хелен, ты и Дориан – самые близкие мне люди, но вы оба заставили меня возненавидеть самую удачную из моих работ, мне следует уничтожить ее. Это всего лишь кусок холста и немного красок. Я не позволю портрету встать на пути у каждого из нас.
Дориан, подняв от подушки побледневшее лицо, наблюдал полными слез глазами за Розмари, которая подошла к столу, где хранила краски. Она открыла ящик и из груды пустых тюбиков и засохших кистей достала длинный нож с тонким стальным лезвием. С глухим всхлипом Дориан вскочил с дивана и, бросившись к ней, вырвал из ее руки нож и отбросил в другой конец комнаты.
– Не делай этого, Розмари, – сказал он, внезапно успокоившись. – Не совершай убийства.
– Я рада, что вы наконец оценили мою работу, – холодно сказала Розмари. – Я не смела надеяться на это.
– Оценил? – переспросил он. – Я влюблен в портрет, Розмари. Он как будто часть меня. Я чувствую свою связь с ним.
– Прекрасно. Как только он высохнет, я покрою его лаком, подберу раму и отправлю к вам домой, – сказала Розмари, вытирая руки куском ткани, который висел на мольберте. – Вы сможете сделать с собой все, что пожелаете.
Хелен, наслаждаясь разыгрывающейся на ее глазах драмой, вскочила на ноги и зааплодировала.
– Браво! – воскликнула она. Дориан робко взглянул на нее, придя в себя после своей театральной выходки.
– Хелен, перестань, пожалуйста, – сказала Розмари. – Я очень устала. Я думаю сегодня лечь спать раньше. Долгие часы за мольбертом выбивают меня из колеи, – она обернулась к Дориану, и в ее глазах стояло грустное выражение, которое смутило Хелен. – Прошу меня извинить, я сейчас же отправлюсь в постель.
– Мы извиним, – ответила Хелен. – Мы все равно едем в театр.
– В театр? – спросили Розмари и Дориан одновременно. Дориан засмеялся и покачал головой, как будто говорил, что не может угнаться за выдумками этой Хелен Уоттон, но погоня доставляет ему удовольствие. Розмари посмотрела на нее таким взглядом, как будто хотела, чтобы нож снова оказался у нее в руке.
– Я прошу вас, – сказала Дориану Хелен. Он взглянул на Розмари, бросившую ему умоляющий взгляд поверх холста.
– Я должен поехать с Хелен, – сказал он.
– Очень хорошо, – ответила Розмари.
– Спасибо, – сказал он ей, протягивая руку. С видимым неудовольствием она протянула ему свою, и он быстро поцеловал ее.
– Вы не будете нравиться ей больше, если поедете, – неожиданно сказала она. А затем произнесла умоляющим шепотом, достаточно громким, чтобы ее слова могла услышать Хелен: – Прошу вас, не делайте этого.
Дориан лишь вежливо поклонился в ответ.
– Вам нужно отдохнуть, дорогая, – сказал он и направился к двери. Хелен пошла за ним. Когда она уже выходила из комнаты, Розмари подбежала к ней и положила руку на ее плечо.
– Я доверяю тебе, – прошептала она. В ее прекрасных голубых глазах стояла тревога.
Хелен обняла ее и прошептала на ухо:
– Если бы я только могла доверять самой себе. – Она поцеловала ее долгим поцелуем, прижав свои губы к ее губам и нежно раздвигая их языком.
Глава 4
Кучер Хелен, Эдгар, был невысоким человеком с обветренным красным лицом, какой бывает у алкоголиков, и вечно потрескавшимися губами. Прежде он возил Генри Уоттона, но был уволен, когда, напившись, врезался в дерево вместе с лордом Уоттоном, сидящим внутри. Лорд Уоттон был там не один, и шлюха – которая в тот момент зарабатывала ртом на хлеб где-то на уровне его колен – оказалась на мостовой со сломанной челюстью, на чем и закончилась ее карьера.
Хелен наняла его в качестве своего кучера, потому что хорошо знала ему цену. В конце концов, он был верным слугой, и у него все-таки был удивительно неутомимый язык, которым он мог часами работать в ее влагалище. Он был влюблен в нее коленопреклоненной, разрушительной любовью людей, которые перестают жить раньше, чем достигают смерти. Он не мог без смущения смотреть в глаза так называемым ее друзьям, которых она приводила с собой, потому что прекрасно знал, что она, как и ее муж, пользуется всеми преимуществами уединения в мчащемся экипаже.
Вид Дориана Грея, пронзительный взгляд его серых глаз и высокая, стройная фигура были, должно быть, невыносимы для коротконогого кучера. Он поспешил усадить обоих и ретировался, заняв свое место сзади.
– Эдгар, отвезите нас, пожалуйста, на Риджент-стрит. К Веррей, – скомандовала Хелен. Лошади тут же поскакали галопом.
Дориан удивленно поднял брови. Ресторан Веррей был одним из самых дорогих в Лондоне, да и находился за многие мили отсюда.
– Вы, конечно же, были там, – сказала Хелен.
– Нет, – тихо ответил Дориан. – Еще не был.
– Хм, забавно. Послушайте, я ведь ничего про вас не знаю. Судя по внешнему виду и манерам, вы далеко не нищий.
– Если вам это ясно, зачем спрашивать? – спросил он, подозрительно сощурив глаза.
– Чтобы знать наверняка, – ответила Хелен, стягивая перчатки. Она уютно устроилась рядом с Дорианом и, как любящая сестра, взяла его за руку. Возле его рта появилась жесткая складка. – В этом я ничем не отличаюсь от других – лучше сразу услышать все неприятные новости. Расскажите мне о своей матери.
– Она была удивительно красива, – произнес он, задумчиво глядя в окно.
– В этом не приходится сомневаться, – кивнула Хелен.
– Мне говорили, что ее глаза были прекрасного голубого цвета. Она могла бы заполучить кого пожелает, многие богатые и красивые мужчины были без ума от нее. У нее был муж здесь, в Англии. И дочь. Мне так говорили. Я никогда не встречал ее мужа и даже не слышал его имени. Одно я знаю точно – он любил ее больше, чем она его. Она была романтична от природы и, оставив его, сбежала в Америку, где встретила моего отца – молодого человека без гроша за душой, который буквально ничего собой не представлял. Его убили на дуэли через несколько месяцев после моего рождения. Это была некрасивая история, и мне никогда не рассказывали подробностей, но я мог составить себе представление по обрывкам разговоров. Кажется, что мой отец, которому она еще принадлежала по закону, заплатил какому-то проходимцу бельгийцу, чтобы тот прилюдно оскорбил моего отца, а уж дальше не составило труда с ним расправиться. Дело замяли, но моя мать вскоре заболела и умерла. Мой двоюродный дедушка по фамилии Келсо забрал меня к себе в Лондон. Он хорошо распорядился моим состоянием, и, когда я достиг совершеннолетия, меня ждали деньги моей мамы.
Такова была история родителей Дориана Грея. Несмотря на печальные события, эта история задела что-то в душе Хелен своей необычной, почти современной романтичностью. Красивая женщина, рискнувшая всем ради своей безумной страсти. Несколько недель счастья, прерванного вероломным преступлением. Месяцы молчаливой агонии и ребенок, рожденный в муках. Мать, ставшая жертвой смерти, мальчик, обреченный на одиночество, и опека черствого старика. Да, это была интересная история, которая делала его еще совершеннее в ее глазах, теперь за изысканностью скрывалась трагедия. Хелен боролась с желанием подчинить себе этот высокий дух, это порождение Любви и Смерти.
Она улыбнулась и сильнее сжала его руку. Он ждал ее следующего шага. Было что-то захватывающее в борьбе характеров. Ничто не сравнится с этим ощущением настоящего счастья. Чувствовать, как воля одного смешивается с волей другой, словно какая-то неуловимая материя, загадочный аромат.
– Дориан, – начала она. – Тот, кто в прекрасном находит уродство, безнравственен и, более того, скучен. Это неправильно. Тогда как вы…
И тут Дориан прервал ее, впившись внезапным поцелуем в ее губы. Его дыхание обжигало, язык искал ответного поцелуя. Ее еще никто не целовал с такой яростью. Обычно мужчины аккуратно подходили к этому – ждали подходящего момента, определенного выражения в глазах своей дамы. Они старались не показаться грубыми и прощупывали почву. Горячие поцелуи были припасены для шлюх.
Целуя ее, он все сильнее прижимал ее к сиденью экипажа. В нем была удивительная мощь, и он способен был далеко зайти, потеряв контроль над собой. Но Хелен чувствовала, что он сдерживается. Возможно, размеры экипажа не позволяли ему проявить свою силу в полной мере, но и она не позволила ему получить власть над собой. Хелен резко поднялась, и они ударились о дверцу. Она провела языком вокруг его языка, и, когда их губы слились в одно целое, она внезапно до боли прикусила его нижнюю губу. Потом еще сильнее. У него вырвался короткий приглушенный всхлип. Он приник к ее шее, терзая кожу, и руками ласкал ее грудь.
– Укуси меня, – простонала Хелен, запрокинув голову.
Он колебался мгновение, прежде чем вонзить зубы ей в шею, и укусил так же сильно, как она его секунду назад. Его руки судорожно бросились распускать на ней корсет, одним рывком срывая застежки.
Хелен обхватила его голову и вцепилась в его густые светлые локоны. Каждый раз, когда она сжимала руки, он начинал целовать еще неистовее, но когда она дернула так, что послышался треск вырванных с корнем волос, он ударил ее по руке и, схватив за жесткий узел на затылке, рывком распустил ей волосы. Она раздвинула ноги и почувствовала его эрекцию, когда он бросился на нее. Пуговицы посыпались с разорванной рубашки. Хелен расстегнула на нем ремень и брюки и, массируя его твердый член обеими руками, выскользнула из трусиков. Они стремительно неслись вперед в подскакивающем на неровной мостовой экипаже.
Она опустилась на пол, где еще сильнее ощущались толчки, и продолжала массировать его пульсирующий горячей кровью член. Она смочила руку слюной, и ее влажные пальцы легко заскользили вниз по его пенису. Дориан закрыл глаза и застонал от удовольствия. Движения руки становились быстрее. Двигая кожу, она все сильнее нажимала большим пальцем у основания. Ритм учащался, по его пенису прошла дрожь, он напрягся еще сильнее. Она увидела, что он сейчас кончит в ее руке, и внезапно отстранилась.
Дориан издал сдавленный вздох и открыл глаза. Он часто и тяжело дышал, а в глазах стоял животный голод.
– Почему? – прошептал он. – Почему ты перестала?.. – воспитание не дало ему закончить фразу.
– Почему я перестала массировать тебе член? – Хелен насмешливо закончила за него.
Дориан молчал.
– Если уж ты так хочешь кончить, как мальчишка, то почему бы тебе не доделать работу самому, как делают в школьной уборной?
Он не произносил ни слова, и впервые за все время Хелен поняла, что не может разгадать, что означает выражение его лица. Он был разочарован, это естественно для человека в его положении, который испытывает такую сильную эрекцию. И он был зол на нее, потому что она зашла так далеко и бросила, когда он уже был близок к завершению. Но дальше – пустота. Выражение его серых глаз было до удивления лишено осмысленности. Они сверлили ее насквозь и, казалось, готовы были опустошить все, чего касались. Хелен почувствовала, что он забирает у нее душу. Ее внезапно охватило возбуждение, и теплая жидкость капля за каплей стала сочиться на прохладное кожаное сиденье.
Как одержимая, она подняла юбки и бросилась к нему, стремительно вскочив на него верхом, и его член наполнил ее целиком. Он был так велик, что достиг зон удовольствия, которых до него не касался никто. Ее посетило прекрасное предчувствие того, что если дать ему волю, если бы он начал работать в полную силу, то мог бы разрушить последние остатки девственности, скрывающиеся внутри ее. Она медленно двигалась вверх и вниз, обхватив его коленями. Наслаждение возрастало. Дориан крепко держал ее за бедра, ритмично раскачивая. Он закатил глаза, а она, неожиданно почувствовав странную нежность к этому совершенному существу, которое сейчас так неумело предавалось наслаждению, сделала абсолютно неуместное движение – погладила его по голове. Дориан ударил ее по руке и сжал запястье, чтобы она не вздумала повторить это снова.
Он провел ладонью от бедра к ягодице и сжал руку. Хелен угадала его движение. В предвкушении она начала двигаться быстрее, он все глубже проникал в нее. Она почувствовала, что близка к оргазму, и тогда он наградил ее резким шлепком. Хелен пронзительно вскрикнула, находясь почти в бреду от неконтролируемого потока наслаждения.
– Да! – закричала она. – Ударь меня, Дориан! Накажи меня!
Он ударил ее три раза, потом еще десять. Она потеряла счет, получая наслаждение от этой беспощадности. Хелен выгнула спину, напрягая мышцы ног. Ей показалось, что она сейчас кончит. Она перестала двигаться, но Дориан сохранял ритм, еще ожесточеннее входя в нее. Она запрокинула голову и издала громкий долгий стон, а он продолжал безжалостно бить ее по ягодицам. Она потеряла контроль над собой. Когда он пронзил ее в очередной раз, она кончила, и по его пенису потекла теплая жидкость. Это был восхитительно долгий момент.
Она продолжала двигаться в ожидании того, когда он кончит вслед за ней. Ее бедра горели от изнеможения. Внезапно он сбросил ее с себя.
– Вниз, – приказал он.
Она послушно опустилась на дно экипажа. Ей не нужно было объяснять. Опершись руками на его колени, она взяла в рот его оттопырившийся член. Он хотел взять ее руками за голову, но Хелен ударила его. Она сосала и облизывала языком головку. Дыхание его участилось. Он вскрикнул, и член дернулся у нее во рту. Когда она почувствовала, что он сейчас кончит, то вынула пенис изо рта, продолжая только облизывать его языком. Она сделала несколько резких толчков рукой, и когда по нему прошла дрожь, закрыла глаза. Горячая сперма потекла по ее лицу.
Дориан упал на сиденье и попытался восстановить дыхание. Хелен отыскала свои трусики, немного испачканные росой ее желания, и надела их. Она села рядом с ним и, задрав юбки, изучала следы на внутренней стороне бедер, оставленные толчками его члена. Все внутри у нее болело, напоминая о силе этих толчков.
Дориан быстро привел одежду в порядок, в мгновение ока застегнув брюки, ремень, рубашку. Через минуту уже казалось, что ничего не произошло. Только на ее лице высыхало его семя.
– Дориан, – сказала она, собирая оборки юбок в кулак и протягивая к нему.
– Что? – непонимающе спросил он.
– Мне нужна твоя слюна.
Он поморщился.
– Сплюнь. Давай, – она поднесла руку совсем близко к его лицу.
Дориан закатил глаза, но сплюнул, подчинившись.
– Спасибо, – сказала она и вытерла мокрой юбкой лицо.
Она достала зеркальце и припудрила нос и лоб. Зеркало отразило затуманенный взгляд и раскрасневшееся лицо женщины, которую только что как следует поимели. Она улыбнулась самой себе, и перед ее мысленным взором встала Розмари, закусывающая нижнюю губу. Какая прелесть! Она представила ее обнаженной на полу – сдавшейся, покорной – и Дориана, лишающего ее девственности.
Дориан! Какая великолепная находка! Он был изящен, чист, как молодой мальчик, и красив, как греческий бог. Им можно было управлять. Его можно было сделать властелином мира или своей игрушкой. Какая жалость, что такая красота обречена на увядание.
– Кажется, приехали, – произнесла Хелен. Дориан смотрел в окно. Плотское возбуждение сменилось угрюмым молчанием.
– Тебя что-то беспокоит? – спросила она. Хелен редко бывала нежной, но сейчас ей удалось придать своему голосу мягкость. Дориан задумался, он был не намерен делиться своими мыслями. В конце концов он повернулся к Хелен:
– Не будете ли вы так любезны дать мне одну из ваших сигарет, леди Уоттон?
За годы брака Хелен научилась скрывать свою реакцию и невозмутимо достала портсигар.
– Величайшее изобретение нашего времени, – сказал она. – Папиросы.
Экипаж замедлил ход.
– Наверное, приехали, – сказала она, ей хотелось поскорее выбраться на свежий воздух, а потом выпить стаканчик джина. Но нет – Эдгар вновь подхлестнул лошадь. – Еще нет, не приехали, – вздохнула она. Серьезность Дориана была заразительной.
Лошади коротко заржали и галопом пустились дальше.
Глава 5
Неделю спустя в половине первого Розмари Холл шла по Беркли-сквер к дому своего отца. Эдмунд Холл был жизнерадостным, немного грубоватым старым вдовцом, которого не принадлежащие к высшему обществу люди, не добившиеся от него никаких выгод для себя, называли эгоистом, а в свете считали щедрым хозяином, потому что он любил угощать тех, кто его развлекал. Дипломат в отставке, он занимался тем, что совершенствовал любимое искусство всех аристократов, то есть не занимался абсолютно ничем. У него было два дома в Лондоне, но он предпочитал жить в меблированных комнатах, а обедать в клубе. Он усвоил американские взгляды и считал, что Англия катится ко всем чертям. Его принципы уже поизносились, но за предрассудки он держался крепко.
Когда Розмари вошла в комнату, он сидел в грубой охотничьей куртке, курил трубку и ворчал над газетой.
– Розмари! – воскликнул он и встал, раскинув руки.
– Отец! – крикнула она и бросилась в его неловко распахнутые объятия.
– Что привело тебя ко мне так рано? Я думал, вы, артистические натуры, не встаете раньше двенадцати и не показываетесь из дома раньше двух.
Розмари засмеялась и крепко обняла его.
– Я просто зашла на минутку показать тебе кое-что. Потом я должна отправить это одному человеку и, наверное, никогда больше его не увижу! – сказала она.
Розмари высвободилась из его рук и выбежала в прихожую, где оставила картину. Она была очень возбуждена и понимала это: речь была бессвязной, взгляд блуждал с одного предмета на другой, она все время готова была разразиться слезами или хохотом. К тому же Розмари уже несколько дней не спала, с тех самых пор, как Дориан исчез вместе с Хелен. Уже неделю она не получала от них вестей. Даже омерзительный сон не помог ей забыться. Ее тело было истощено, она чувствовала себя как в лихорадке. Она молилась, мешая знакомые с детства молитвы с вновь приходившими ей на ум. Она мечтала освободиться от желания и вернуть чистоту незамутненного сознания. Она постоянно просила прощения за это желание. Но какая-то часть ее не жалела об этом. Часть ее лгала Господу. Ужасная мысль пронзала ее: неужели Дориан Грей стал ее Богом?Она уверяла себя, что это не так и что это просто истерика, ей необходимо просто успокоиться. Розмари пыталась принимать теплые ванны и однажды выпила травяного чая с настойкой опия, который дала ей Хелен. Чай привел ее в состояние тупого бездействия, нервозность прошла, мысли улетучились из головы, а сознание как будто заключили в большой пузырь. Но как только она начинала дремать, в ее память вонзался хохот Хелен и перед глазами вставал Дориан Грей, смотревший на ее подругу с таким интересом, так вдохновенно, что этот образ, как молния, сразу освещал до самой глубины бездну ее одиночества.
Каждую ночь в голове роились вопросы. Что произошло между ними после того, как они ушли? Что они делали в этот момент? Они все еще вместе? Он влюблен в Хелен? Она все время рассказывала о похождениях своего мужа, но Розмари знала, что она и сама далеко не безупречна. Неужели она использует Дориана и бросит его, как и всех остальных? Или она тоже влюбится в него?
Когда в комнату проникал рассвет и уже слышалось пение птиц, Розмари все еще находилась в состоянии мучительного бодрствования. Она старалась занять время рисованием, вернувшись к пейзажу, который начала до встречи с Дорианом. Но это оказалось ужасно скучным занятием, и от досады она вылила на картину полведра алой краски – краски цвета крови. Она пришла к неутешительному выводу, что единственная картина, которая была ей небезразлична, – это портрет Дориана Грея. Он был ее любовью, он был для нее всем. Теперь, когда Хелен забрала его у нее, не было смысла скрывать правду. Она послала портрет в багетную мастерскую, решив оправить в свою любимую серебряную раму – подарок ее отца. Розмари собиралась упаковать его, отправить к Дориану домой и покончить с портретом, а если это было бы возможно, то и с оригиналом, – навсегда.
Но сначала она хотела, чтобы отец увидел ее великолепную работу. Она хотела не расставаться со своей мечтой на мгновение дольше, и ей требовалось одобрение.
Когда она повернула портрет к отцу, его глаза широко раскрылись от изумления. Он был поражен.
– Розмари, дорогая! – воскликнул он. – Это великолепно!
– Да, да, я знаю, он очень красив, правда? Но я больше никогда его не увижу. Да, не увижу. Тебе нравится, как свет падает на его глаза? Ты когда-нибудь видел такие загадочные глаза? Они не просто серые, в них все оттенки серого. Они как камни. Когда свет падает на них… мне потребовалось много часов, чтобы передать это. Папа! Скоро я навсегда избавлюсь от него, поэтому я хотела, чтобы ты взглянул прежде.
Отец кивал головой, сдвинув кустистые белые брови и стараясь уследить за потоком ее слов. Она говорила и говорила, пока не выдохлась и вынуждена была опуститься на ближайший стул.
– Дорогая моя, – произнес он, подходя к дочери и кладя руку ей на плечо. Она взглянула на него, и ее покрасневшие глаза наполнились слезами.
– Я слышал, Жорж Пети собирается сделать тебя гвоздем своей осенней выставки.
«Ах, да, Жорж Пети», – думала Розмари. Когда-то это имя что-то значило для нее.
– Эта картина увенчает его коллекцию, – сказал он, похлопывая ее по плечу. И, почувствовав ее печаль, он взял ее за подбородок. В его глазах светилась отцовская нежность, которая внушала бесконечное доверие к нему. – Какие глаза, – произнес он, и в его голосе зазвучали задумчивость и легкая горечь. – Лицо ангела. Похоже на лицо твоей матери, когда я впервые увидел ее. Или когда она держала тебя на руках. Как жаль, что ты ее не узнала лучше, хотя вряд ли можно сказать, что я сам хорошо ее знал.
– Отец, не вини себя, – сказала Розмари, и слезы потекли по ее щекам от жалости к отцу. Она не понимала, как вообще можно пережить смерть любимого человека. Если бы только в ее жизни была такая любовь, как у них. Пусть даже недолгая.
Ее отец глубоко вздохнул и смахнул слезы. Она почувствовала радость от того, что отец раскрылся с такой стороны. Ее страдания, казалось, отошли на задний план. В жизни на время появилась новая цель – утешить его.
– Бог забрал ее, и теперь она ангел на небесах, – сказала Розмари. – Он забрал ее, когда она была молода, и теперь она вечно останется такой. Никто не хочет стареть, терять силы. С нами это происходит, потому что мы не можем ничего изменить. Но что бы ни случилось, ее любовь осталась с тобой. И со мной тоже. Она покинула нас, и это величайшая трагедия, но она не хотела этого. Я всегда чувствую ее присутствие. Ты тоже, наверное, – она махнула рукой в сторону сада. – Особенно сейчас, когда цветут маки. Она была, как ее любимый цветок, красивой, но недолговечной.
Отец убрал рукой каштановую прядь с ее щеки. Волосы были растрепаны после бессонной ночи. Из неаккуратного узла беспорядочно торчали шпильки. Утром она была слишком возбуждена, чтобы приводить прическу в порядок.
– Розмари, доченька, – произнес отец, потрепав ее по щеке. Он внимательно взглянул на нее. Слезы подступили к его глазам, но он сделал усилие и не заплакал. – Я так долго ждал, чтобы сказать тебе это.
Сердце Розмари замерло от страха.
– Отец, что такое? Желудок, да? Кишечник? – закричала она, поднося руку к его довольно объемистому животу. – Опять вернулись боли? Какой у тебя взгляд! Пожалуйста, сейчас же расскажи мне все. Я не вынесу секретов!
Его лицо омрачилось, он грустно улыбнулся.
– Пожалуйста, присядь. Больше никаких секретов, обещаю.
Розмари поколебалась, но в конце концов послушно села. Ее возбуждение достигло предела. Она цеплялась за последние остатки разума всеми фибрами своей души, но чувствовала, что смысл происходящего ускользает от нее.
– Говори, – произнесла она.
Отец отвернулся и начал мерить шагами комнату. Она сидела, сцепив руки, как будто произносила молитву.
– Твоя мать не умерла, когда ты была ребенком, – сказал он.
– Что? – переспросила она. Разум, на который она хотела положиться, восставал против того, что она услышала.
– Нет, не так, – возразил он сам себе. – Она действительно умерла, когда ты была ребенком. Но не в этом доме. Не на этой кровати, в которую ты ложишься, чтобы, как ты говоришь, почувствовать себя ближе к ней. По правде говоря, она ненавидела эту кровать. По крайней мере, по ночам, поскольку в это время в ней находился я.
– Папа, что ты такое говоришь?!
– Я хочу сказать, что твоя мать ушла от меня и от тебя, Розмари! Она сбежала с этим тупоумным американцем без гроша за душой. Она заплатила за его билет деньгами от продажи поместья в Шелби. Твой дядя Келсо, как говорится, подставил другую щеку, – он покачал своей лысой головой. – Твоя мать бросила нас, Розмари.
Потрясение Розмари было слишком велико, чтобы она могла сразу ответить. За короткое время она пережила ярость, обиду, отрицание и, наконец, стыд. И вопросы не давали ей покоя, они ложились на сердце, как сухие листья ложатся на землю, но она понимала, что нет смысла искать на них ответа. Все уже свершилось.
– Ты лгал мне, – сказала она странным потусторонним голосом, как будто была только призраком самой себя.
– Я всего лишь хотел защитить тебя, Розмари.
– Ты лгал мне! – вскочив, она выкрикнула эти слова ему в лицо. – Ты лгал, лгал! Все, что мне рассказывали, было ложью!
– Пожалуйста, не надо, Розмари, – умолял он, и слезы текли по его щекам. – Я люблю тебя. И твоя мать любила тебя. Какое-то время. Никогда не переставала любить, я уверен. Просто ей встретился человек, которого она полюбила больше меня. У них был ребенок. У тебя есть сводный брат, Розмари.
– Вот как! – закричала она снова. Руки были сжаты в кулаки. Ей нужно было ударить что-нибудь. Отец был бы идеальным объектом для этого, но она поняла, что больше не может находиться с ним в одной комнате. Ей нужно было на улицу.
Портрет. Портрет и Дориан. Вот и все, что у нее осталось, и это было единственное, что могло ее спасти. Она побежала к портрету, кое-как завернула его в бумагу и бросилась к выходу. Открывая щеколду, она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на отца. Он упал в кресло и, закрыв лицо руками, продолжал всхлипывать и бессвязно бормотать что-то себе под нос. Неужели это последний раз, когда она его видит? Если бы это зависело в ту минуту от ее решения, она, не колеблясь, сказала бы – да.
– Я желаю тебе всего хорошего, отец, – сказала она.
Он отнял руки от мокрого распухшего лица, по которому текли слезы, и проговорил:
– Я сказал тебе это, потому что увидел картину. Она замечательная, Розмари! В ней – зрелость, которой ты достигла. Было бы глупо скрывать от тебя правду. Я слишком уважаю тебя!
Вот слова, которые она желала услышать все эти годы. Она ждала, чтобы он поверил в нее – не просто как отец, а как умный человек, на которого ее работа производит впечатление. Теперь его слова были пустым звуком для нее. Что значила его поддержка теперь, когда она знала, что он не был честен с ней? Что касается денег, она получила наследство от матери. Она, а не он обеспечила ее. Выйдя из дома, она так тихо закрыла за собой дверь, как будто она никогда и не открывалась. «Как будто меня никогда не было здесь, – подумала она. – Как будто я никогда не существовала».
