Текст книги "Секретные операции абвера"

Автор книги: Оскар Райле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Оскар Райле
Секретные операции абвера
Тайная война немецкой разведки на Востоке и Западе
1921–1945

Книга первая
Тайная война на Востоке

Эту книгу я посвящаю тем, кто занят мирным трудом по возрождению Германии и возвращению ее в Европу.

Автор

Глава 1
1920–1934 годы
Польша и вольный город Данциг
Отношения Германии с Советским Союзом, Польшей и другими восточноевропейскими странами
Поединки на невидимом фронте

Данциг летом 1931 года. При хорошей погоде улицы бурлят от иностранцев, приезжающих со всего света, чтобы провести несколько недель отпуска на чудесном побережье Балтийского моря или попытать счастья в сопотском казино.

Курорты Сопот, Глетткау, Брёзен, Хейбуде и Бонзак очень популярны. Даже дальние деревеньки Данцигской бухты в направлении за Фришен-Нерунг, такие, как Штеген и Штуттгоф, полны отдыхающих. Одни из них отводили пару дней отпуска на посещение готических церквей и других данцигских архитектурных достопримечательностей. Другие осматривали порт или уютно устраивались в кабачках с отличной кухней. При этом, само собой разумеется, следовало продегустировать местные напитки «Данцигер гольдвассер» и многие другие популярные в ту пору «розовые ликеры». Женщины конечно же не упускали случая полюбоваться элегантными платьями, дорогими украшениями и прочими увлекательными безделушками в витринах крупных роскошных магазинов в центре города.

Украшения большей частью поставлялись из Франции. Оттуда ввозились товары по сниженным пошлинам. И наоборот, входивший в польскую таможенную зону вольный город Данциг затруднял ввоз товаров из Германии.

В целом Данциг в те летние дни 1931 года производил впечатление чистого, ухоженного города. Деловая жизнь, казалось, бурлила вовсю.

Непосвященному было невдомек, что вольный город многие годы боролся за свою экономическую и политическую самостоятельность, а за его стенами вели свою тайную работу различнейшие секретные службы. Некоторые сотрудники работали под прикрытием консульств, открытых государствами противника, среди них Франция, Великобритания и Советский Союз. Польшу больше всех в этой цитадели шпионажа и контршпионажа представляли кадровые сотрудники и агенты. Многие офицеры польской разведки являлись сотрудниками военного отдела дипломатического представительства Польши, располагавшегося в Данциге на улице Нейгартенштрассе.

В ту пору я работал советником уголовной полиции в управлении в Данциге не более чем в 500 шагах от этого здания. Уже семь лет я контактировал со службой абвера и помимо основной работы выполнял секретные поручения.

Из разведслужб противника в Данциге польская была самой опасной. Она располагала большими силами и средствами для экономической, политической и пропагандистской подрывной деятельности против вольного города, а также засылала множество агентов и в Восточную Пруссию, которые вели там широкомасштабный шпионаж.

Моя задача заключалась прежде всего в том, чтобы как можно раньше выявлять ее частично скрытые, частично открыто высказываемые в публичной пропаганде цели и помогать защищаться от притязаний Польши. Чтобы все это делать эффективно, я старался обрести там доверенных лиц, которые были бы в курсе дел и мер, намечаемых соответствующими польскими ведомствами.

По сравнению с этим противником у вольного города Даниига в распоряжении имелись лишь очень ограниченные силы и средства. В первые годы моей секретной деятельности, о которой речь еще впереди, у меня было не более двух-трех сотрудников, с ними я и взялся за развертывание тайной разведывательной сети информаторов в Данциге и Польше. Кроме того, мы были еще совершенно неопытны в разведработе. Потому нельзя исключать, что наряду с успехами нас будут ожидать и провалы. Последними была отмечена моя деятельность в Польше. Дело дошло до того, что обо мне, как опасном враге, польские журналисты запустили публикации, в которых подробно описали меня и указали мой адрес.

Несмотря на это, я с помощью моих немногочисленных верных людей все-таки завербовал ценных информаторов, через которых мы подробно ознакомились с кадровым составом подразделений польской разведки и их тайной работой против Германии и Данцига. Так, летом 1931 года нам стало точно известно, что работавший в дипломатическом представительстве Польши майор Зикон был нашим главным противником.

В июле того же года однажды в первой половине дня он вдруг позвонил мне. Я снял трубку и спросил:

– Кто звонит?

– Майор Зикон. Имею ли я удовольствие говорить с господином советником уголовной полиции?

– Да, я у аппарата. Чем могу служить?

– Я хотел лишь предупредить вас, чтобы вы прекратили прослушивание наших телефонных переговоров. Уверяю, из них вы все равно не узнаете ничего существенного. Для всей германской разведки от этого мало прока, вряд ли она выведает что-либо эпохальное.

– Вы так полагаете? Тогда вот вам наглядный пример. Известно ли вам, что вы приглашены на чашку чая к господину министру Страсбургеру [1]1
  Доктор Хенрик Страсбургер – в то время дипломатический представитель Польши в Данциге. Поляки обозначили этот пост как «Генеральный комиссар Республики Польша в Данциге». За несколько лет до того Страсбургер отличился ярой пропагандой, направленной против Данцига.


[Закрыть]и его супруге?

– Нет, пока ничего не знаю. Похоже, вы и впрямь осведомлены лучше, нежели я предполагал. Вероятно, было бы лучше, если бы мы как-нибудь встретились. Возможно, наша беседа окажется полезной для нас обоих.

– Согласен. Предлагаю сегодня встретиться в 14 часов в хорошо вам известном ресторанчике на Хундегассе. Каждый придет в компании с товарищем.

– Хорошо, меня это устраивает.

– Тогда до встречи.

Ровно в два часа дня я вместе с коллегой, инспектором уголовной полиции Лангбейном, уже был в условленном ресторане. Нас совсем не обрадовало, когда перед нами появился в полной форме польский унтер-офицер и доложил, что пан майор Зикон очень сожалеет, что не смог прийти, поскольку его задержали служебные дела.

Поговорить с майором Зиконом я хотел лишь для того, чтобы обсудить меры, которые способствовали бы смягчению отношений между Польшей и Данцигом, доведенных уже чуть ли не до разрыва. За время после объявления Данцига вольным городом, 10 января 1920 года, Польша и Данциг более 50 раз обращались к Верховному комиссару Лиги Наций в Данциге и Совету Лиги Наций доя разрешения спорных вопросов.

Для существования и функционирования вольного города Данцига самым опасным было нарушение польскими ведомствами экономических прав, закрепленных за вольным городом по договору. Эти вмешательства, имевшие главной целью выведение из-под контроля Данцига как можно больше торговых связей и снижение его доходов, угрожали существованию неудачно созданного версальскими миротворцами государственного образования «вольный город Данциг».

То, что его жители, на 90 процентов немцы, будут всеми силами противиться польским властям, было неудивительно. Для того времени и противостояния между Польшей и Данцигом показательна фраза, которую польский министр иностранных дел Залесски в сентябре 1930 года обронил президенту данцигского сената: «Данцигский вопрос может разрешить лишь польский армейский корпус». Подобное высказывание польского министра, лица официального, со всей очевидностью показывает, насколько была взрывоопасной ситуация.

Кроме того, летом 1931 года я знал, что германское правительство и его секретная служба, абвер, ожидали польского нападения. Подобное, разумеется, было крайне нежелательно для руководящих германских кругов. В случае войны Польша с большей степенью вероятности могла надеяться на поддержку западных держав. Но и без них в то время она в военном отношении намного превосходила германский рейх.

Прежде чем я продолжу анализ противоречий между Польшей и Германией в период между мировыми войнами, представляется необходимым оглянуться назад на годы, когда немцы и поляки мирно сосуществовали в Силезии, Познани и Западной Пруссии. Затем в кратком обзоре расскажу, как я оказался на моей должности в Данциге и был завербован абвером в сотрудники.

Я родился за несколько лет до начала нового столетия в Западной Пруссии. Мой отец владел там крупным хутором, унаследованным от родителей. На нашем хуторе постоянно проживало много работников мужского и женского пола, называемых в те времена батраками и батрачками, а также в имении постоянно жил один пастух. Все они были поляками и говорили по-польски и женились на батрачках, которые из года в год со всеми своими трудоспособными родственниками нанимались к нам на хутор и жили в доме, принадлежавшем моему отцу.

Поскольку я являлся старшим ребенком, вышло так, что дети наших работников стали моими товарищами по играм. От них я научился польскому языку, знание которого мне впоследствии весьма пригодилось. И среди школьных товарищей, ходивших вместе со мной в гимназию в Грауденце, были дети поляков. Один из них в августе 1914 года одновременно со мной ушел на фронт добровольцем (вольноопределяющимся). И это был не единичный случай. Многие поляки считали само собой разумеющимся исполнить свой воинский долг и, хотя при немецкой власти никогда не скрывали, что они поляки, пользовались всеми правами германских подданных.

Тогдашнее сосуществование немцев и поляков лучше всего показать на примере польского графа Мильжински, происходившего из аристократического рода, осевшего в провинции Познань. Граф исполнил свой долг и стал немецким офицером. Кайзер Вильгельм II отличил его и сделал одним из своих адъютантов.

Когда генерал фон Безелер 5 ноября 1916 года по поручению имперского правительства провозгласил независимость Польши, граф, по согласованию с соответствующими германскими ведомствами, отправился на родину. Там во время боев в Верхней Силезии до июня 1921 года он в чине подполковника был главнокомандующим польских повстанцев. Тем не менее граф придерживался мысли, что возрождаемому польскому государству, как монархии во главе с одним из принцев Гогенцоллернов, нужно последовательно ориентироваться на Германию.

Пусть бы такой подход стал достоянием европейской молодежи. Ведь он подтверждает, что десятки лет перед Первой мировой войной немцы и поляки могли жить на одной и той же земле в мире и согласии. В земле Кульмер, насколько мне известно, в те времена никогда не возникало стычек или каких-либо иных серьезных разногласий между гражданами Германской империи немецкой и польской национальности.

Сегодня прозвучит почти неправдоподобно, если я на основании собственного опыта добавлю, что многие польские работники охотнее нанимались к немецкому хозяину, нежели к польскому. Правда, в большинстве случаев это происходило потому, что польские хозяева рассчитывались за работу не столь пунктуально, как их немецкие соседи. Многие поляки (более жизнерадостные и воспринимавшие жизнь в целом не столь трагично, как это нередко водится среди немцев) были склонны жить не по средствам.

В 1919 году я уволился из армии и вернулся домой. Я хотел быть полезным в хозяйстве отца и остаться там, где родился, хотя и предстояла передача земли Кульмер Польше. Отец в то время был бургомистром общины. Заступив на должность ландрата – польского старосты, я помогал отцу выполнять предписания, поступавшие от польской администрации. Одновременно я принялся прилежно совершенствовать мой польский, приобретенный еще в юности, так что вскоре я уже мог читать и обрабатывать польские служебные бумаги.

Осенью 1920 года однажды я поехал в Кульм, чтобы передать отчет отца, касающийся нашей общины. Меня приняли вежливо. Но после завершения формальностей староста сказал мне:

– Чтобы вам было известно, вы и ваш отец оба находитесь в черном списке. Вам лучше покинуть Польшу.

На это я спросил:

– Как это? Почему мы в черном списке?

Староста отвечал:

– Я могу только еще раз посоветовать вам как можно быстрее уехать из Польши.

Я молча откланялся и полный задумчивости отправился домой. Несмотря на произошедшее в Кульме, родители хотели оставаться на родном клочке земли. Они не видели причин для отъезда. Их связи и добрые взаимоотношения с польскими работниками и соседями до сих пор ничем не омрачались.

Однако вскоре после этого со мной произошло одно примечательное происшествие. Когда однажды мы с младшим братом шли по нашим полям, вдруг рядом с нами просвистели пули. Я еще слишком хорошо помнил их посвист по войне. Стреляли с большого расстояния и, по всей видимости, лишь в качестве предупреждения. Но теперь нам стало окончательно ясно, откуда дует ветер. Определенные польские круги не желали, чтобы наша семья проживала в их стране.

Многих немцев таким и подобными способами выживали из отошедших к Польше земель. В районе Зольдау, например, староста официально уведомил немецких оптантов (лиц, имеющих право выбирать гражданство), что им следует как можно быстрее покинуть Польшу. Кто к 1 января 1923 года еще будет оставаться в своих хозяйствах, того силой выселят и вышлют из страны.

Теперь мои родители начали обдумывать переселение в Восточную Пруссию. Они сохраняли спокойствие. Никто просто так не бросит добро, нажитое еще трудом предков, пока его к этому не при нудят силой. Но тем временем положение наше стало еще неприятнее, поскольку нас обязали сдать все оружие, в том числе и охотничье, тогда как кругом беспрестанно шныряли вооруженные отряды самообороны («страж обывательска»), в которые стекались авантюристы всех мастей.

И вот наше решение покинуть Польшу стало реальностью. Родители переселились в Восточную Пруссию, а я в конце декабря 1920 года уехал в Данциг, где и начался новый этап моей жизни.

Я претендовал на вакантное место в данцигской уголовной полиции и 1 января 1921 года получил его, приступив к исполнению служебных обязанностей в звании вахмистра. Среди коллег, большинство из которых прошли мировую войну, царила теплая товарищеская атмосфера, и я почувствовал внутренний подъем. Это очень помогло мне прижиться в Данциге. С рвением я принялся за дело. Уголовное и административное право, уголовное судопроизводство и методы криминалистики были мне совершенно незнакомы. Но кое-кто из более опытных коллег за сравнительно короткое время обучил меня основным принципам, технике и приемам составления протоколов при осмотре места преступления и правонарушений, а также допросам обвиняемых и свидетелей.

В ту пору данцигская уголовная полиция насчитывала около 120 сотрудников. Они отвечали не только за порядок в черте города, но занимались и такими тяжкими преступлениями, как убийства, умышленные убийства, поджоги и тому подобным на всей территории, входящей в состав вольного города Данцига. Теперь территория в дельте между Ногатом и Вислой и соседние районы к западу от нее, район Данцигер-Хое, сделались моей родиной. В этом регионе, занимавшем всего лишь 1966 квадратных километров, проживало 365 тысяч человек.

Новую родину я изучил в течение нескольких месяцев во время моих служебных поездок. Преступность, как и всегда после длительных войн, была высокой. В комиссии по убийствам сравнительно часто раздавались звонки, сообщавшие о тяжких преступлениях в районах или с просьбой оказать содействие сельским жандармам при расследовании.

Мое стремление как можно быстрее освоиться и соответствовать служебным требованиям не оставляло мне времени внимательно следить за важными событиями в мире. Наоборот, летом я изыскивал возможность время от времени выбираться на пляж, чтобы позагорать и покупаться в Балтийском море. Побережье вольного города простиралось почти на 60 километров, не считая граничащего с данцигской территорией берега Фришен-Хафф. Пляж там просто замечательный! Полоса мелкого, белого песка шириной от 100 до 300 метров, за ней дремали волнистые дюны, а позади начинались тихие сосновые леса.

Я был молод, мне не исполнилось еще и 25 лет, и после пяти лет войны и безрадостного прозябания на родине, ставшей Польшей, мне хотелось что-нибудь получить от жизни. Насколько позволяло время, я посещал танцевальные кафе и другие увеселительные заведения. Нередко с раннего вечера и до поздней ночи я проводил время в компании таких же молодых мужчин и женщин. Но эти вечеринки редко сопровождало искреннее веселье. Еще были слишком свежи груз пережитого и страдания, перенесенные во время войны. Настроения того времени, господствовавшие в ресторанах, отражались в сентиментальных шлягерах, исполнявшихся повсюду и набивших оскомину: «Лейтенант, когда-то и ты был гусаром» и «Саломея, твой поцелуй – сладкая смерть».

Разговоры молодых людей, если они велись, снова возвращались к воспоминаниям о войне. Большинство из них совершенно не интересовались тем, что происходило в мире после подписания Версальского договора. Но они явственно ощущали зыбкость ситуации в своем городе. Правда, крупные данцигские коммерсанты были осведомлены лучше и очень беспокоились за свое существование.

Я и сам поначалу черпал информацию о политических событиях в Рурской области, в Верхней Силезии и Данциге, которые глубоко всколыхнули и возмутили широкие слои немецкого населения, лишь бегло проглядывая ежедневную прессу. Я был слишком занят на работе и личными делами.

Но вдруг неожиданно мои служебные обязанности изменились. Начальник данцигского управления полиции Фробёс обязал меня переводить польские документы, поступавшие в его ведомство. Из этого вытекало, что я же должен был помогать отвечать на эту входящую корреспонденцию. Кроме того, в октябре 1921 года меня назначили комиссаром уголовной полиции и поручили руководить в Данциге внешней службой полицейской исполнительной власти.

Так я, едва успев по-настоящему обжиться на новой родине, был вовлечен в ответственное разрешение противоречий между Данцигом и Польшей. Несомненно, по молодости и неопытности я наделал бы ошибок и причинил много бед, если бы мне не помогал советами начальник управления полиции Фробёс.

Бывший прокурор, до того как в начале 1921 года приехать в Данциг, Фробёс работал в политическом отделе управления уголовной полиции в Берлине. Это был благородный человек, отличавшийся острым умом, политическим чутьем и обладавший искусством самые сложные вопросы облекать в точно подобранные, дипломатически взвешенные слова. Поэтому для обработки польских нот и жалоб его нередко привлекали правительство вольного города, президент сената и семеро профильных сенаторов.

Польской республике по Версальскому мирному договору и по Варшавскому соглашению от 24 октября 1921 года предоставлялись решающие права в Данцигской области. На основании этих договоров Польша получала уже внешнее представительство и в управлении железнодорожной сети вольного города. Кроме того, Польша имела особые привилегии в гавани Данцига, и в канун нового 1922 года предстояла интеграция области вольного города в польскую таможенную зону.

Но всего этого Польше было мало. Уже в 1920 году она выдвинула притязания на пять деревень на правом берегу Вислы и гавань Курцербрак. Цель этих претензий такова: область вольного города Данцига, которая на западе отделялась от рейха переданной Польше областью Западной Пруссии, на востоке также должна запираться Восточной Пруссией. По решению проведенной Советом Лиги Наций конференции послов Антанты от 12 августа 1920 года поначалу Польше были также обещаны пять деревень и Курцербрак.

После этого поднялась буря возмущения, и не только в Данциге, но прежде всего и в Германии. Прусский госсовет в марте 1921 года рассмотрел дело и торжественно заявил протест против отторжения висленских деревень. Само собой разумеется, особенно высоко волна возмущения взметнулась в Восточной Пруссии. Ведь перенесением польской границы на восточный берег Вислы провинция Восточная Пруссия отрезалась от прямого выхода на Вислу, и Данциг оказывался в изоляции.

Кроме того, в результате конфликтов на польской границе в Восточной Пруссии росло опасение, что Польша собирается захватить южную часть провинции. Ежедневные газеты в связи с этим публиковали статьи с заголовками: «Восточная Пруссия начеку» и т. д. Затем по всей провинции прокатились митинги протеста, в которых участники делали публичные заявления, что они были, есть и останутся немцами. Одна декларация от 23 марта 1922 года содержала буквально следующее: «Вся Восточная Пруссия и вместе с ней ландтаг провинции заявляют, что Восточная Пруссия более не потерпит дальнейших захватнических действий

Так Польша еще в 1920–1922 годах приложила руку к тому, чтобы между ней и вольным городом Данцигом и, более того, Германией возникло ожесточенное противостояние. За это несли ответственность не рядовые польские ведомства, а руководящие лица в Варшаве. В качестве доказательства достаточно привести два высказывания ведущих политиков того времени. Плючински, исполняющий обязанности министра польского правительства, согласно «Газета Варшавска» от 29 июня 1922 года, заявил следующее: «Лига Наций гарантировала самоуправление Данцига. Но Польша в принципе не признает это самоуправление и хотела бы присоединить Данциг к Польше чем раньше, тем лучше».

До Плючински, а именно еще в 1921 году, Верховный комиссар Лиги Наций в Данциге предупредил: «Польша исходит из того, чтобы уничтожить этнический характер Данцига и тактически присоединить его к Польской республике».

Начальник полицейского управления Фробёс опасался худшего. Он считал, что поляки однажды зашлют в Данцигскую область переодетых в гражданское солдат и толпы вооруженных людей спровоцируют беспорядки, чтобы заставить Верховного комиссара Лиги Наций призвать Польшу ввести войска для восстановления порядка. У Верховного комиссара имелись такие полномочия. По собственному усмотрению он мог призвать польские войска. Вероятность этого дамокловым мечом нависала над Данцигом. При этом было ясно, что польские войска, раз войдя в него, не будут гореть желанием покинуть Данцигскую область.

В связи с этим от начальника полицейского управления я получил указание выполнять предписания иностранной полиции объективно, но строго. По действующим положениям польские чиновники обладали правом в любой момент въехать в вольный город Данциг, если у них имелось удостоверение личности. Им не требовался загранпаспорт. Но при въезде, как и все прочие иностранцы, они были обязаны отмечаться в полиции и при известных обстоятельствах указывать цель приезда и продолжительность пребывания. Все въезжающие польские граждане, кто не мог дать сведений о цели приезда и характере деятельности, подвергались негласному надзору и через определенное время высылались как нежелательные лица. В первую очередь эти меры касались безработных и неимущих иностранцев.

В первые послевоенные годы в Данциг приезжало множество искателей приключений без единого геллера в кармане. Но вольный город был экономически не столь богат, чтобы позволить себе кормить толпы неимущих.

Реализацией предписаний иностранной полиции в Данцигской области я и занимался в 1920-х годах. При этом мне помогали не более 20 чиновников. Большинство из них были бывшими военными. Они усердно и добросовестно исполняли свой долг. Сотрудники не только сами постоянно контролировали отели, пансионы и прочие места проживания и следили за высылкой указанных лиц, но и заставляли территориально подчиненных чиновников полиции соблюдать предписания иностранной полиции и докладывать о результатах исполнения.

Однако для контроля за движением иностранного транспорта предназначался другой орган – данцигская таможня. Для исполнения даваемых мне начальником полицейского управления поручений я поддерживал тесные контакты с таможенными комиссарами, на границах вольного города руководившими таможенными постами. Эти чиновники, в соответствии с заключенным с Польшей соглашением проверявшие ввозимые и вывозимые товары, с другой стороны, выполняли поручение на данцигско-польской границе протяженностью 120 километров контролировать и отслеживать (по правилам) въезд и выезд лиц согласно действующим в Данциге положениям паспортного режима.

Кроме того, у руководителей таможенного комиссариата было указание особое внимание обращать на въезжающие группы лиц, въезд и нахождение которых в Данциге при определенных обстоятельствах могли вызвать волнения. О подобных группах таможенные посты обязаны незамедлительно оповещать начальника полицейского управления через мой комиссариат. Таможенные комиссары охотно выполняли эту полицейскую обязанность.

Отчего начальник управления придавал столь важное значение тому, чтобы таможня на польской границе срочно докладывала ему о каждом происшествии и любом тревожном наблюдении и факте, мне стало понятно позднее. Дело в том, что старшие офицеры данцигской службы охраны порядка с сотней своих людей решили вступить в бой и оказать сопротивление, если польские войска незаконно вторгнутся и попытаются оккупировать вольный город Данциг.

Данцигская служба охраны порядка в 1920-х годах насчитывала не более тысячи человек. Вооружение их состояло исключительно из германского пехотного оружия. Польская же армия еще в 1920 году завершила победоносную войну с Россией. Благодаря сравнительно хорошему вооружению она считалась одной из самых сильных армий в Европе [2]2
  Это вооружение в основном состояло из оружия, прошедшего проверку в Первую мировую войну. Но постепенно оно устаревало, поскольку Польша, вплоть до начала германо-польской войны, смогла ввезти новое вооружение лишь в очень ограниченном количестве.


[Закрыть]. Разумеется, все это было известно начальнику полицейского управления и старшим офицерам службы охраны порядка. И тем не менее они, в случае необходимости, собирались вступить в безнадежный бой и защищаться насколько хватит сил, чтобы показать миру, что население Данцига совершенно несогласно с оккупацией их земли Польшей.

Эта позиция понятна только сегодня при ретроспективном взгляде на тогдашнюю общую ситуацию в Германии, а именно: на общее положение, как его оценивали руководители Германии. Начальник полицейского управления Фробёс, поддерживавший личные контакты с берлинской центральной властью, летом 1922 года объяснил мне, как он видит ситуацию. Тем самым он явно преследовал цель научить меня разбираться во внешней политике, после того как проникся ко мне полным доверием.

– Дальнейшая судьба Данцига существенным образом зависит от рейха, – пояснил он. Потому необходимо изучать нынешнее положение Германии и исследовать вопросы, как пришли к Версальскому мирному договору, какой ущерб нанесен Германии и какую окончательную участь державы-победительницы с их союзниками ей уготовили.

Германские армии еще могли бы сражаться, когда имперское правительство вместе с американским президентом Вильсоном провозгласили мирную программу, состоявшую из четырнадцати пунктов, как основу для перемирия. В армии дисциплина и боевой дух пока еще были не утрачены. Напротив, на родине дух к сопротивлению падал. Гражданское население, уставшее от войны, верило в лозунги, провозглашенные неприятельскими странами: «Нет войне!», «Самоопределение народам!», «Свободу на морях» и многим другим.

Это был успех вражеской пропаганды, успех психологической войны. Разведслужбы противника искали и нашли подходы, чтобы всесторонне, с территории сопредельных с нами стран с помощью листовок, замаскированной корреспонденции и других средств распространять пропагандистскую отраву среди нашего населения. У нас не имелось подобного инструмента. Германская секретная служба, возглавляемая полковником Николаи, была чисто военной разведкой, руководимой генштабом, и не могла энергично бороться с неприятельской пропагандой, чтобы в свою очередь влиять на общественное мнение стран противника. Правда, принимая во внимание положение Германии, это было бы очень тяжело. Какие значительные силы требовались, чтобы с нашей стороны вести пропаганду в соседних странах, а также в Великобритании и США!

В любом случае уставшее от войны население Германии охотно пошло за провозглашенной президентом Вильсоном программой «мира без победы». Члены имперского правительства также верили, что мир на основании «Четырнадцати пунктов» будет заключен и честно соблюдаться, хотя полковник Николаи и другие офицеры высказывали предостережения.

Я рассказываю это столь подробно оттого, что психологическая война сыграла решающую роль и после заключения мира стала продолжаться с удвоенной энергией. В особенности у Франции имелась разбросанная по всей Германии организация, развернувшая крайне бурную разведывательную деятельность. Только в одной Рурской области существуют 15 резидентур французской разведслужбы. Мало того! Франция всеми силами и средствами ведет психологическую войну и занимается шпионажем также и с территории Польши и Чехословакии. Из Берлина я получил информацию, что руководитель межсоюзнической комиссии по контролю в Германии генерал Дюпон (бывший шеф французской разведки перед войной) переехал в Варшаву или вот-вот должен переехать.

Соответственно и у нас в Данциге было много работы. Дюпон в Польше оказался хорошим наставником. За несколько недель до того у нас в Данциге поляки создали Общество любителей науки и искусств. Я предположил, что речь идет о замаскированном учреждении по ведению психологической войны. Таким образом, следует обратить внимание на это общество.

– Но что мы можем предпринять в Данциге против этой опасной и вредной пропаганды, господин начальник? И как с этим обстоит дело в Германии? Имеются ли после горьких уроков последних лет какие-то ведомства, с помощью которых Германия способна защитить себя от опасного шпионажа и пропаганды?

– К сожалению, в Данциге мы мало что можем. Против распространения польской пропагандистской литературы мы можем действовать в том случае, если только оно противоречит законодательству. Нет средств для эффективной контрпропаганды. Мы можем использовать лишь наше личное влияние на немецкие газеты в Данциге и в рейхе. И имперское правительство вряд ли способно принять действенные защитные меры. Я уже упоминал, что Германия сама опутана сетью более или менее замаскированных резидентур иностранных разведслужб.

Итак, все для нас выглядит довольно печально. Имперское правительство должно стремиться к контрразведывательной работе на новой основе и исходя из этого создавать новую структуру по всем необходимым направлениям секретной службы. Наша военная разведка не способна отвечать современным требованиям. В отличие от разведок противника у нас нет органов ни по ведению психологической войны, ни для экономической разведки и целенаправленного подрыва торговли и промышленности в странах нашего противника. В этом большие мастера англичане, наносящие нам большой ущерб промышленным шпионажем и диверсиями.

– А как обстоят дела с германской разведкой сегодня, господин начальник? Насколько она сильна и что вообще можно сделать?

– Это вопрос не ко мне. Хотя борьба со шпионажем против рейха и разрешена, но какое это имеет значение, если нельзя принимать мер против существующих в Германии шпионских резидентур бывших наших противников? Впрочем, организация и оснащение абвера крайне слабы, насколько мне известно.