Текст книги "Осень"

Автор книги: Оскар Лутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Ох, господин Кийр, – бормочет Март, щуря глаза и едва ворочая языком,

– я и т-так п-перебрал. Уже в-вроде бы …

– Э-эх, что значит перебрал! Лучше растянуть брюхо, чем добрую еду на тарелке оставить.

– И то правда, но … ик, ик … – И взъерошенный вяэнаский Март, каждый волосок на голове и в бороде которого норовит расти в собственном направлении, тяжело опускается щекой на руку; перед носом у него огрызок колбасы, на нее он теперь роняет пепел папиросы, будто это лучшая приправа.

– Ой, черт побери! – вдруг вскрикивает Кийр, взглянув из окна на грязную дорогу. – Там едет мой старый школьный друг, Тыниссон, как вы думаете, не позвать ли его сюда?

– Ясное дело, позвать! – раздаются голоса. – Пусть старый бочонок с салом тоже поставит пару бутылок.

– Нет, речь не о том! – Георг Аадниель машет руками, поспешая к двери.

– Я просто так хотел с ним поговорить, он парень башковитый.

Тыниссон произносит «тпру» И останавливает лошадь. – Ну, что стряслось?

– Его плотно сбитое тело принимает в телеге полулежачее положение.

– Зайди!

– А чего я там потерял?

– Да просто так … перекинемся парой слов. Там сидят еще и другие хозяева.

– Шел бы ты лучше на ярмарку горшками торговать! – бормочет Тыниссон, вновь принимает сидячее положение и едет дальше.

– Видали, вот чертов пентюх! – Портной морщит нос. – Боров объевшийся, лень даже с телеги слезть! Гордец дерьмовый! Ишь ты, компания паунвересцев ему не подходит! Удивительно, как этот толстомясый получил на войне крест за какую-то ерундовую царапину. Правда, поговаривают, будто у него было тяжелое пулевое ранение, но это, ясное дело, пустая болтовня. Однако крест есть крест – тут уж ничего не попишешь. Эх, если бы и у него, Йорха, был такой! Тогда бы он … ог-го-о! А теперь, черт подери, даже немного неловко возвращаться назад к этим выпивохам на даровщинку: они небось видели, что Тыниссон ни во что не ставит его приглашение.

Но вернуться придется – нельзя же такое мероприятие на полпути бросить, раз уж оно начато.

– Подайте сюда еще пару бутылок! – приказывает он как ни в чем не бывало, тогда как в душе у него мрак, а в сердце – затаенная злоба. В мыслях же: «Тряхну еще чуток мошной, поди, не разорюсь, ведь на весы положено многое». Во всяком случае, хотя бы эти деятели, кого он сейчас тут ублажает, его люди. А иной раз бывает достаточно даже и одного горластого мужика, чтобы провести какое-нибудь решение, из тех, на которые по началу не очень-то можно и надеяться.

– Ваше здоровье! Да здравствует справедливость в Паунвере, так же как и во всем мире!

– Ваше здоровье, ваше здоровье! – подхватывают участники застолья. – Да здравствует!

Однако дело в конце концов доходит все же до того, что откладывать больше нельзя – надо идти на заседание. Кийр держит в руке карманные часы, переминается с ноги на ногу, понуждая своих дорогих друзей поспешать. Скоро уже час, как уполномоченным следовало быть в волостном доме. Начало заседания, разумеется, затягивается, как обычно, но все же оно еще никогда не затягивалось до ночи. Нет, Господь видит, пора уже двигаться, гут ничего не поделаешь.

– Двигаться так двигаться, – недовольно соглашаются уполномоченные, поднимаясь из-за стола, где было очень приятно посиживать, тем более, что их уже так и подмывало затянуть песню. Под прикрытием возникшей при этом сумятицы Карла из Подари решил еще кое-что урвать, – схватив со стола изрядный кус колбасы, он с жадностью запихивает его себе в рот и пытается проглотить. Но что слишком, то слишком: не в меру большой кусок застревает у мужика в горле и на минуту-другую лицо Карлы становится таким же зеленым, как и та колбаса, которую он незаметно для собутыльников вознамерился съесть. Картина удручающая. Вот-вот покинет этот мир человек, который находится в расцвете своих сил и от которого еще многого можно ожидать. Однако кризис разрешается: половина куска вылетает наружу, тогда как вторая благополучно следует в желудок. И к тому времени, когда Кийр со своим изрядно накачавшимся ударным отрядом направляет шаги в сторону волостного дома, хозяин хутора Подари вновь – парень хоть куда, только слезы все еще катятся из его набрякших глаз.

И когда развеселая команда приближается к волостному дому, словно бы собираясь взять его штурмом, даже лошади навостряют уши: интересно, кто это там опять идет?

Нет ничего удивительного в том, что в этот день и час во дворе паунвереского волостного дома образовывается настоящая ярмарка; здесь почти столько же лошадей и телег, как в Сионском войске. [10]10
  Подразумевается, видимо, завоевание библейским царем Давидом крепости на горе Сион (один из холмов Иерусалима).


[Закрыть] Страдная пора позади сюда прибыли даже и многие из членов правления хотя бы просто затем, чтобы посмотреть и послушать, что творится на белом свете. Гляди-ка, даже старый раяский хозяин приехал и беседует с саареским. – Эхма, что говорить, небось … Ну да теперь, видать, дело это так далеко зашло, что говорить, небось … Нет, ну чего уж опосля-то…

По-прежнему молодой и свежий Яан Имелик приостанавливается то тут, то там, жаль только, нет у него с собою каннеля, не то отхватил бы какую-нибудь веселую пьеску, порадовал бы сердце. Увидев подъезжающего не спеша Йоозепа Тоотса, старого друга, он готов чуть ли не задушить того в своих объятиях.

– Ох ты, дорогой Йоозеп, неужто жив?

– Живой, как видишь, – смеется юлесооский хозяин, – только живу неважно.

– Чего же тебе не хватает, старый герой?

– Не болтай вздора – герой! Скажи это слово Кийру, ему, может быть, оно больше по душе придется, а мне все одно. Я с удовольствием стал бы ничем … будь это возможно.

– Что же такое с тобой стряслось? – спрашивает Имелик, глядя на друга простодушными синими глазами, которые у него, так сказать, всегда при себе.

– Ты же ведь не какой-нибудь… какой-нибудь… Не знаю, как и выразиться.

Имелик трясет руки школьного друга, весь – готовность помочь.

Однако больше им ничего не удается сказать друг другу, возле них внезапно, словно челнок в ткацком стане, возникает их школьный приятель, рыжеголовый Кийр.

– Ну так здравствуйте! – произносит он кисло-сладким голосом.

– Здрасьте, здрасьте! – отвечает Яан Имелик, доброжелательства которого хватает на всех. – Ты тоже пришел на заседание?

– Не-ет, – портной трясет головой, – я же в волостном правлении не состою. Пришел просто так … посмотреть. А впрочем, чего попусту скрытничать, все и без того уже более или менее всем известно, так вот, пришел из-за того самого земельного надела, который по всей правде и справедливости должен бы получить мой брат, погибший на Освободительной войне.

– Скажи теперь, Яан, – Тоотс усмехается, – это свое недавнее слово, ну, ты знаешь.

– Да Бог с ним! – Имелик подталкивает своего школьного друга. И, обращаясь к Кийру, продолжает: – А разве твой погибший брат уже не получил свой надел?

– Так-то оно так, но и его наследникам тоже должно бы что-нибудь достаться. Неужели ты, Имелик, считаешь, что это много, если родители моего братишки за жизнь своего сына обретут маленький поселенческий хутор?

– Я сейчас так вдруг не могу сказать, много это или мало, однако мне все же известно, что у родителей твоего брата есть еще два рослых сына, которые прекрасным образом могут их прокормить. Да и что станут делать старики с поселенческим наделом? Какие из них работники на лугу или на пашне?

– Ах, черт! – Йорх Аадниель хватается за живот и сгибается крючком.

– Что с тобой? – сочувственно спрашивает Имелик.

– Страшная резь, – жалуется Кийр, вращая глазами. – Ох ты, черт побери! Погодите тут немного, я кое-куда сбегаю, и чем это они меня там, в заведении для хуторян, напичкали?!

И Кийр исчезает из глаз с проворством веретена, однако совершенно непонятным образом он спешит отнюдь не туда, куда следует, а прямиком влетает в судебный зал к помощнику секретаря, словно бы ищет у последнего совета и помощи по случаю рези в желудке. Вначале кажется, будто Аадниель и сам ошарашен своим поведением, вся его фигура выражает растерянность. Зачем он, черт побери, вторгся именно сюда? Какая-то побудительная причина все же должна была быть – без этого ничего не движется в этом мире. Штанины хорошо сшитых брюк Кийра дрожмя дрожат, как на ветру, как бывало в школьные годы, кота он предотвращал и разоблачал всевозможные штуки и трюки своих «добронравных» соучеников.

– Господин Сярби, – останавливается он перед столиком помощника секретаря, – дайте мне бумагу.

– Бумагу? – Молодой человек оглядывает пришельца. Какую бумагу? Со штемпелем или без?

– Ох, – охает Йорх, – мне совершенно все равно, хоть так, хоть эдак. Главное, дайте поскорее. У меня …

– Что у вас? Какое-нибудь торговое дело?

– Да, – поджимает Кийр ляжки, – чисто господнее дело. Но вроде бы уже поздно. Тысяча чертей, дьявол побери эту столетнюю колбасу цвета радуги!

– Какой-нибудь, незаполненный листок я для вас найду, – Сярби роется в груде всяких бумаг. – Минуточку … Это требует некоторого времени. Но… может быть, присядете?

– Нет, – Кийр оглядывается на дверь, – недосуг мне присаживаться.

Он получает два листка чистой бумаги и бочком-бочком удаляется; к чести его, и истины ради, надо заметить, что он не забывает поблагодарить.

В дверях Кийр сталкивается со служителем Тюма, последний еще носит на усах кусочки яичницы и почему-то несколько не в духе.

– Дьявольщина! – бранится он, не ответив на приветствие портного. – Только что начисто подмел все полы, а теперь отсюда несет такой вонью, словно кто себе в штаны наклал.

– Ну-у, – бормочет Йорх, – ветром вонь развеет.

И после этого Аадниель направляется, наконец, в то место, куда должен был пойти в первую очередь; следом за ним, словно трос, тянется мощный аромат. Портной спускает в очко свои подштанники и смотрит им вслед с таким видом, будто хочет сказать: «Мир праху твоему!»

Однако во всем этом еще не было бы ничего особенного – подобные действия остаются личным делом каждого человека – не подоспей к месту действия вездесущий Кристьян Либле, которому, конечно же, совершенно нечего делать в волостном доме, но… Но когда это было, чтобы звонарь не объявился там, где в связи с каким-нибудь скандалом сошлись двое или трое или хотя бы один единственный человек?

– Ой ты, поганая шкура! – Звонарь прищуривает свой единственный глаз. – Стало быть, вот оно как создают этот новый мировой порядок: до того, как сесть на рундук, штаны вроде как напрочь скидывают! Мой дедушка, – продолжает Либле, – он был чуток постарше, чем я сейчас, держал кобылу Манни; и он ее, стало быть, берег, как медведь свои бубенчики, и ежели эта его дорогая Мани, хоть среди дороги, хоть еще где, настраивалась помочиться, дедушка сей же час снимал с нее дугу. Ну да Бог с ним, со всем этим! Но такого я еще вроде как не видел ни во сне ни наяву, чтоб человек, когда он идет по делу, все как есть с себя посбрасывал и стоял гольем, что твоя морковка. Хе-е, хе-е, господин Кийр, а вы сюда, часом, зашли не спортом заниматься!

– Замолчи, Либле! – шепчет портной. – Ни слова больше – не знаешь ты, что ли, как иной раз дело обернуться может. Видишь ли, эта чертова колбаса весь организм расстроила.

– Да, да, – бормочет Либле в ответ. – Оно вроде бы так. – При этом он вешает брюки своего собрата на единственный ржавый гвоздь, который торчит в стене нужника. – А теперь, – добавляет звонарь ворчливо, – отойди чуток подальше – и у меня тоже тут кой-какие дела есть, не могу я их улаживать, ежели кто другой смотрит. Будь так добр, выдь наружу.

– А мои штаны? – в отчаянии вскрикивает Кийр. Нижние отправились туда, куда они отправились, но верхние?! Они куда подевались? Отдай их, дорогой друг!

– Да Бог с ними, с этими штанами! – Паунвереский звонарь машет рукой. – Ведь не штаны мужика красят, а в аккурат наоборот. Ступай, ступай! – и выталкивает голого до пояса, словно журавль, портного за дверь.

– Силы небесные и вся чертова рать! – восклицает Имелик, обращаясь к Тоотсу, – погляди-ка туда! Кийр разгуливает по волостному двору без штанов! Ты когда-нибудь видел такое?

– Хм-хм-хм, пуп-пуп-пуп, – смеется Тоотс. – Нет, не видел. Кто знает, может Йорх по новому кругу пошел. Может, он именно таким манером рассчитывает побыстрее заполучить свой поселенческий надел. Хм-хм-хм.

Вскоре после этого на крыльце волостного дома, словно живое воплощение указующей власти, появляется помощник секретаря и звонит в колокольчик: заседание начинается. К этому времени у портного Кийра брюки уже на положенном им месте, и он, с какой стороны ни возьми, парень-хват; только вот опять небольшая загвоздка – он вынужден остаться с наружной стороны дверей, поскольку не является членом совета уполномоченных. Но подслушать-то все же можно, о чем говорят там, внутри, в судебном зале, возле стола секретаря и так далее.

Председателем собрания избирается весьма напористый мужик, это можно заключить даже по звуку его голоса. В этом голосе сила и властность человека, от которого зависит благополучие многих граждан Паунвере. Урезают жалованье, где только можно, однако в то же самое время какому-нибудь своему мужику даже и прибавляют: пусть живет и здравствует, у него невпроворот работы: шуточное ли дело, когда человек…

Протокол пишет секретарь сам, и уж от себя-то он любую беду отведет. Если какой-нибудь горластый бобыль рвется обкарнать его жалованье, то получает в ответ такую мощную отповедь, что у всех уполномоченных начинают гореть уши.

В конце концов дело все же доходит до обсуждения и тщательного взвешивания того самого прошения Георга Аадниеля Кийра, которое он в письменном виде подавал уже трижды. Бог Троицу любит, как говорит народная мудрость.

– Да, – берет слово тот самый вяэнаский Март, – вообще-то поселенческий удел сгодился бы каждому, но у нас есть мужики и победнее, из тех, кто на войне угробил свое здоровье … Вроде бы не мешало и на них обратить внимание.

– Видали, какой дьявол! – буравит Кийр ухо Кристьяна Либле. – Налопался за мой счет, как пиявка, а теперь напрашивается на скандал. Я пойду и пристукну его.

– Послушай, приятель, – от тебя несет.

– Ну и что с того, но этого мужика я пристукну, моя душа не вытерпит.

И Аадниель Кийр, словно очумелый, сопровождаемый своим ароматным «тросом», врывается в судебный зал и рявкает под самым носом председательствующего:

– Получу я этот надел или не получу? Мой брат …

– Прошу вас выйти отсюда! – Председательствующий делает легкий взмах рукой, – вам здесь не место!

Поселенческого надела Кийр, разумеется, не получает и в страшном душевном расстройстве устремляется прямиком домой, по дороге думая: «Кто же из нас свалял олуха, я или эти дьяволы там, в волостном доме – вот вопрос?»

А некоторые из его недавних собутыльников, выйдя из судебного зала, смачно плюют куда придется и спрашивают друг друга: – Куда же делся господин Кийр? Он ведь обещал нам кое-что поставить после заседания.

Но господин Кийр к тому времени уже приходит домой; бормоча проклятия, спешит он в свою спальню.

– Послушай, Йорх, – говорит сквозь полуоткрытую дверь Бенно, терпение которого лопнуло словно костюм по наметке, – ты хоть бы сказал, как решилось твое дело в волостном доме.

– А ты, сорока, поди спроси у них самих, у тех, кто мутит воду, Не желают дать мне завоеванную мною территорию, и все тут.

– Какую территорию ты имеешь в виду, дорогой братец? Турцию, что ли? Говорят, там полно огромных кусищ земли, которые только и ждут могучих земледельцев.

– Ты – последний мерзавец! – гудит Йорх из глубины комнаты, что, между прочим, вовсе не так уж и далеко: жилые помещения Кийров отнюдь не из просторных.

Тут разражается плачем женушка Георга Аадниеля: она видит, что ее дражайший супруг вконец выведен из равновесия, что с ним случилось нечто из ряда вон выходящее; и жизнь, которая сулила столько радостей, так и норовит ускользнуть сквозь пальцы. В чем, собственно, суть – этого Юули, привыкшая к чисто практической деятельности, не понимает. Да, в каком-нибудь заказанном ей платье она разбирается, а вот по какой такой причине ее законный супруг в последнее время то и дело бушует этого ее ум уяснить не в состоянии. Из одних острых углов состоит теперь ее муж. Вот и милую Маали он вроде бы до того довел, что народ болтает… Кто бы мог ожидать от Георга чего-либо подобного!

Внезапно гремит щеколда наружной двери, и все в доме умолкают.

– Кто это может быть? – спрашивает мамаша Кийр, распространяя вокруг резкие кухонные запахи. – Идите же наконец поглядите, кто там.

– Сию минуту, – ворчит Бенно, слезая с портновского стола.

В сопровождении Бенно в рабочую комнату входит господин средних лет, в котором хозяева узнают Арно Тали.

– Иисусе Христе! – вскрикивает госпожа Кийр необычайно звонким голосом,

– никак это вы, саареский Арно?

– Да, я и есть. Приехал на несколько дней поглядеть, как поживают паунвересцы. Пока что вижу, по меньшей мере, у вас все в порядке.

Старая госпожа Кийр вытирает передником сидение одного из стульев и предлагает гостю присесть.

– Садитесь, господин Тали! – говорит она радушно. Как это вы тут очутились?

– Очутиться тут – не диво, получил два-три дня отпуска – вот и приехал поглядеть, что поделывают в Паунвере; зашел и к вам немного передохнуть и спросить, как идут у вас дела. Нет, не беспокойтесь, надолго я у вас не задержусь, скоро я снова пойду дальше. – Арно Тали садится на предложенный стул. – А что, Йорха нет дома?

– Где же мне еще быть? – Из-за дверей высовывается старший сын. – О-о!

– восклицает он слегка сиплым голосом. – Никак ты, дорогой школьный друг, в кои-то веки!

Аадниель Кийр подходит к Арно Тали, пожимает ему руку, – по всему видно, он действительно рад приходу школьного приятеля.

– Ну, как там у вас, в Таллинне, живут? – спрашивает Аадниель, слегка кривя рот. – У нас тут дела отнюдь не на высоте. Вот хоть и сегодня, ходил я в волостное правление, надеялся получить немного землицы за своего погибшего на войне брата Виктора, но – вышвырнули. А не мог бы ты, дорогой друг Тали, там, в Таллинне, замолвить за меня словечко?

– Я … настолько слаб в аграрной политике, что в этом отношении ничего не могу обещать, – Тали улыбается, – я никогда не беру на себя обязательства, если не в состоянии их выполнить. Но… поговорить-то я все же тут и там могу, кое-какие знакомства у меня есть. Однако, насколько я понимаю, дела такого рода лучше начинать именно тут, на месте.

– Тут они уже давным-давно начаты, – отвечает Кийр, – только вот местные власти настроены на иной лад. Получается так, что мои справедливые слова всерьез не принимаются.

– Хорошо, – устало произносит Арно, барабаня по столу пальцами, – так и быть, я сделаю для тебя все, что смогу, только дай мне соответствующие бумаги. Через два дня я опять поеду в Таллинн, к тому времени уже будут позади эти «клистирные праздники», как их называет некий тартуский писатель, который нам обоим прекрасно известен.

– Нет, я от своего не отступлю, – Георг Аадниель подтягивает брюки, при этом ан помочах отрывается одна из пуговиц и со стуком катится под портновский стол.

Снова громыхает наружная дверь. Нельзя сказать, чтобы это испугало хозяев, однако некоторое возбуждение они все же испытывают.

– Кто это там опять? – Бенно бросает из рук ножницы.

С иголкой во рту спешит он отворить дверь, которая в эти неспокойные дни обычно на крюке. Хотя еще и не совсем стемнело, Бог знает, кто может пожаловать.

Но на этот раз для тревоги нет оснований, – нарушитель спокойствия не кто иной, как давным-давно известный всему Паунвере звонарь Кристьян Либле.

– Ах, это ты! – Бенно делает шаг в сторону и пропускает гостя в дом.

– Ну привет, Йорх! Чего это ты оттуда, из волостного дома, так быстро убег? После-то все обернулось вроде как в твою пользу. – И лишь после этих слов Либле добавляет: – Здрасьте, хозяева дома!

– Что обернулось в мою пользу? – Аадниель смотрит на Либле расширенными глазами.

– Все! – машет звонарь своими заскорузлыми руками. – Все вроде как шло путем. Только вот горе, что от тебя несло. Будь я трижды проклят, ежели бы знал, где ты понабрался этакой дьявольской вонищи!

– Да говори наконец, мазурик, что там в конце концов произошло? – Мастер-портной чешет себе живот.

– Все в порядке. – Либле скручивает, как обычно, себе цигарку толщиною с хорошую жердь. После этого его единственный глаз проясняется – звонарь замечает своего старинного друга Арно. – Господи Боже мой! – Либле даже приседает. – Неужто это и впрямь Арно?

– А кто же еще, – отвечает Тали, улыбаясь, – куда же я мог деться? Или ты желал моей смерти? Я ведь тебе ничего плохого не сделал, старина Кристьян.

– Силы небесные! – Звонарь пытается поцеловать руку Арно Тали. – Кто же, когда же такое говорил, будто ты… вы… мне зла желали? Сердце у меня так и прыгает от радости, что я снова сподобился увидеть вас тут, в наших краях… или все одно где. Я даже и во сне вас видал.

– Можешь меня и теперь на «ты» называть, мы же с тобой были друзьями, говорили друг другу «ты», ну, тогда… Помнишь ли ты еще, как я однажды рождественским вечером залез на колокольню?

– Ох, дорогой господин Арно, как не помнить! – Единственный, покрасневший глаз Либле увлажняется, звонарь трет его грязным рукавом пальто. – Как же не помнить. А так-то я здорово поглупел, это говорят все паунвересцы, но память у меня вроде как ясная. Не знаю, дорогой Арно, хотел бы я еще что-нибудь сказать в этой своей радости, но… Позволь мне поцеловать твою руку!

– Не дури, Кристьян! – Тали прячет руки за спину. И нить беседы старинных приятелей все тянется и тянется, пока наконец Георг Аадниель Кийр не произносит велико слово:

– Теперь, черт подери, рвану в столицу.

– Добро, – отзывается Арно Тали. – В таком случае поедем вместе.

– Поеду в Таллинн, – повторяет портной, – и проверю, неужели же и впрямь на этом свете нет правды и справедливости; а если все же есть, то я схвачу их за рога и рвану к себе, если же нет, брошу к чертовой бабушке всю эту возню и беготню.

И чем дольше Кийр разговаривает об этом с братом и женой, тем злее становятся его душа и мысли; когда же наступает отмеченный в календаре день, Кийр хватает из угла зонтик, угрожающе насупливает брови и произносит:

– Ну вот, теперь я пойду и погляжу!

– Йорх отправляется в Печоры поросят крестить, – Бенно спрыгивает с рабочего стола. – Вот было бы здорово посмотреть, как он поведет свои дела, как заполучит свой законный надел, который завоевал своей грудью. Ох, святые силы, до чего же мне хочется оказаться рядом с Йорхом, когда он будет улаживать свои отношения с правдой и справедливостью.

Супруга же Йорха скрещивает на груди руки, и только одному Богу известно, какие мысли роятся в ее благонравной голове. Муж уходит, это бесспорно, но куда именно, этого она, как всегда, не знает наверняка.

Георг Аадниель Кийр добирается вместе с Арно Тали до станции, с угрожающим видом требует билет прямиком до Таллинна и, уже сидя в поезде среди других пассажиров, вновь возвышает голос.

– Разве же это порядок? – вопрошает он сипло, ни на кого не глядя. – Вот я еду в столицу Эстонии к великим и могущественным деятелям и не знаю, что со мною будет, а ведь ищу только правды и справедливости.

Арно Тали слушает речь школьного приятеля, но сам лишь изредка вставляет какое-нибудь словечко. Кийра же это ничуть не смущает, слишком он озабочен своими планами во время этой важной для него поездки.

У отца нашего Господа много утренних благодатей, и одну из них он протягивает через свой рабочий стол Кийру в руки, когда последний прибывает на таллиннский вокзал. Сонный и хмурый Кийр выбирается следом за Арно Тали из вагона, проходит в помещение буфета и выпивает стакан горячего чая. Погодите, погодите, теперь-то он покажет этим землемерам, где раки зимуют!

Примерно через час наши старые приятели расстаются; Тали направляется своей дорогой, Кийр же грозится немедля «двинуть» на Тоомпеа. [11]11
  Тоомпеа – верхний город на холме, в центре Таллинна (русское название – Вышгород), где расположены правительственные здания.


[Закрыть] И герой войны Георг Аадниель Кийр действительно начинает двигаться к центру города…как всегда, бочком вперед. Намерение похвальное, однако туда, куда он направляется, найти дорогу оказывается не так-то просто; по пути он ворчит и подает сам себе какие-то знаки, и чертыхается, – сдалась ему эта поездка и это хождение!

Добравшись до Тоомпеа, самого святого места эстонской столицы, наш путешественник до того устает, что вынужден присесть на скамейку. Школяры и государственные чиновники проходят мимо него и вскидывают брови. «Этот фрукт – из провинции», – думают они, чувствуя себя умудренными и проницательными.

– Прекрасно, и куда же вы желаете пойти? – спрашивает вдруг чей-то голос.

– Я? – Кийр поднимает свою хмурую физиономию. – Я хочу пойти к самому главному начальству, я хочу посмотреть, получу ли я свой поселенческий надел или не получу?

– Отчего же вам и не получить, я имею отношение к этому самому учреждению, вот я и выхлопочу вам поселенческий надел и еще кое-что сверх того.

Кийр становится приветливее. Мысленно он уже и речь готовит, чтобы произнести ее перед высоким государственным чиновником, который раздает поселенческие наделы.

Великий деятель продолжает свой путь, поднимается все выше и выше в гору, Кийр же, наш рыцарь из Паламузе, [12]12
  В церковно-приходской школе Паламузе учился сам Оскар
  Лутс. Она и послужила прообразом паунвереской школы в повести «Весна» (1912 – 1913).


[Закрыть] неуверенно, все так же бочком, двигается следом, – черт знает, далеко ли тот его заведет.

Там, на Тоомпеа, портному удается попасть на прием к какому-то огромному, толстому господину. Непонятным образом штанины Аадниеля начинают вибрировать, – стоять перед лицом высокого господина вовсе не так просто, как ему представлялось, в сравнении с этим даже сама дорога от Паунвере до Таллинна была пустяком.

Большой господин извлекает из кармана длинную папиросу, вставляет ее в еще более длинный мундштук и говорит нашему Кийру:

– Документы, документы, мой дорогой!

Георг Аадниель начинает мусолить во рту какое-то слово, будто хочет обкатать его до тонкости. В конце концов он все же находит соответствующее обращение, которое так долго вертелось у него на языке …

– Идемте! – изрекает «глубокоуважаемый капитан», – я посмотрю ваше дело.

В то время, как Кийр отправился в Таллинн, чтобы провернуть великое коммерческое предприятие на предмет получения надела, старый молотило Либле, а может, и кто другой, пустил по Паунвере завиральный слушок:

«Господин Георг Аадниель Кийр поехал в Таллинн с тем, чтобы повеситься, ежели ему не дадут земельного надела».

Супруга Кийра, Помощник Начальника Станции, эта молодая женщина, ходившая когда-то в красной шляпке, тайком плакала, слушая болтовню Либле, которую она прекрасно разумеет, потому что женщина эта, с тихой и понимающей душой, отнюдь не глупа, разве что излишне меланхолична. Если в предыдущей книге мы позволили себе немного пошутить в ее адрес, то теперь должны втихомолку взять свои слова обратно, ибо сплошь и рядом человек оказывается гораздо достойнее, чем представлялось нам по первому впечатлению.

И вот теперь молодой Бенно тоже не стесняется.

– Что ты хнычешь! – восклицает он, сидя на портновском столе. – Очень возможно, что из Йорха – когда перебесится – еще толк выйдет, а не выйдет, так тоже не беда.

Умудренный жизнью старый папаша Кийр усмехается и тому, и этому, и наконец сам вставляет в разговор два-три слова:

– Ну да, вообще-то у него, поганыша, большого изъяна нет, только очень уж он вспыльчивый.

– Кого это ты называешь поганышем, неужели своего кровного сына? – спрашивает мамаша Кийр. – Он же собирается привели тебе из Таллинна целый хутор, то-то будет счастлив, если ему это удастся.

Под окном слышится громкое урчание: Бенно подцепил где-то пса и теперь с ним играет – пес голоден, а у младшего мастера в кармане имеется кое-что из съестного. К кому же собака может быть более расположена, чем к человеку, у которого есть еда в кармане?!

В это время мимо домика портного, прихрамывая, бредет мужчина, имя которого Йоозеп Тоотс. Пишущий эти строки уже запамятовал, куда именно он ковыляет, однако совершенно ясно, что юлесооский хозяин опять становится активным; а может, им движет какая-нибудь старая обида на Кийра? Бенно же, который слывет самым общительным среди паунвересцев мужеского пола, хватает Тоотса за одну полу, собака – за вторую, и таким образом они удерживают его на месте; бывалый солдат Йоозеп Тоотс ничуть не пугается, он лишь смеется своим обычным смехом: хм-хм-хм-пуп-пуп-пуп.

– Нет, зайти-то я зайду, – говорит он, – но в последнее время я что-то не встречаю своего приятеля и бывшего одноклассника Георга Аадниеля. Куда он подевался?

– Поди знай … – Бенно пожимает плечами. И, отгоняя собаку в сторону, добавляет: – Сказал, что поедет в Таллинн.

– Ах вот оно что, – юлесооский хозяин усмехается. Ну да, я уже слышал в паунвереской лавке, будто он поехал туда, чтобы себя … ну, как бы это сказать … себя повесить.

– Повесить?! – Младший отпрыск Кийров таращит глаза. – Дома-то он об этом ни словечком не обмолвился. Вроде бы собирался о земельном наделе похлопотать, мол, как бы заполучить поселенческий хутор. Насколько я знаю, о том, чтобы повеситься, и речи не было. Брехня все это – такой человек себя не повесит, скорее кому-нибудь другому накинет петлю на шею.

– Ясное дело. Черт знает, кто такую ахинею выдумал. Ежели бы Йорх и впрямь захотел себя на сук вздернуть, с чего бы ему ради этого в Таллинн ехать? Нет, нет, у твоего братца живучая и жилистая душа – уж он-то подобной глупости не выкинет; мог, конечно, где и обронить какое-нибудь словцо, просто так, шутки ради. – И, взглянув через плечо, Тоотс спрашивает: – А это ваша собака?

Нет, не их. Да и что они стали бы делать с этакой мохнатой мочалкой. Просто околачивается тут, бродячая. Или, поди знай… Может, это сам Йорх обернулся псом, если не получил земельного надела.

– Хм-хм-хм, пуп-пуп-пуп … Эти слова не мешало бы услышать, какому-нибудь паунверескому сплетнику – вот была бы потеха! А как вообще-то ваши домашние поживают?

– Вполне сносно … когда Йорха нет дома. Но стоит ему переступить порог – никому никакого покоя, поедом всех ест, считает, что все человечество – его враги. Интересно, что он там, в волостном доме, натворил? По слухам, выкинул и вовсе непристойную штуку …

– Ничего особенного там не было. – Тоотс машет рукой. – Твой брательник чуток попринимал солнечные ванны.

– Но он вроде бы разгуливал без штанов во дворе волостного дома? Вы, господин Тоотс, мне хоть и мало знакомы, но вообще-то, между нами говоря, у Йорха, я думаю, не все дома. Будь он на войне контужен, так и сомнений бы не было, но он ведь там словно за спиной старика Боженьки сидел!

– Да-а, – говорит Тоотс, растягивая слова, – такова она, жизнь на белом свете. Но… но… – он вдруг делает жест в сторону большака, – Бенно, посмотри, кто там идет!