Текст книги "Осень"

Автор книги: Оскар Лутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

«Но если мы хотя бы два года как следует поэкономим, – сделал я робкую попытку ее утешить, – средней руки поездка за границу будет для нас более чем возможной».

«Гм… – Вирве медленно повернула в мою сторону свою золотокудрую головку. – Не хочешь же ты сказать этим, что мы в прошлом году сорили деньгами? «

«Нет, этого я сказать не хочу, но…»

«Что еще за „но“?

«Но все же мы можем еще урезать свои расходы».

«Аг-га-а, я уже представляю, как это будет выглядеть. Прежде всего, вышвырнем Марту, потому что убирать комнаты должно хватать сил и у меня. Точно так же обстоит дело и с бельем. Почему не могу я сама чистить и драить? Зачем приготовлять пищу, если она и без того уже готова: хлеб, селедка, килька… на запивку немного снятого молока с рынка – великолепно! И пусть катятся куда подальше все эти портные, портнихи и сапожники! На таллиннской барахолке всякого старья – хоть отбавляй. Не так ли, мой экономный друг? «

На такую грубую издевку я хотел ответить достаточно резко, однако, осознавая, что Вирве для меня – противник неравный, спросил только, откуда ей так хорошо известны правила экономии, можно подумать, будто она когда-то уже прошла соответствующую выучку.

Жена мгновение подумала, прежде чем ответить: «А разве может быть иначе? Разве есть еще какой-нибудь другой путь? «

«Да, есть. Золотая середина».

Тут Вирве и вовсе умолкла. И в то время, как она молчала, я подумал: «Смотрите-ка, Вирве становится в Эстонии тесно! И это – ей, которая до замужества, как она сама однажды мне говорила, удалялась от Тарту не далее, чем до Эльва. [48]48
  Эльва – местечко возле Тарту.


[Закрыть] Но, как гласит народная пословица, аппетит приходит во время еды».

Все такими же молчаливыми мы вернулись назад к себе домой, и было нетрудно заметить, что наша летняя поездка весила в глазах Вирве немного. Я слышал, да и сам замечал, что из путешествий привозят с собой свежесть и жизнерадостность, однако с моей спутницей жизни дело обстояло как раз наоборот: она стала апатичной ко всем и ко всему, целыми днями лежала на диване, читала и поднималась лишь на время приема пищи.

«Ты что, больна? – спросил я.

«Больна? – ответила она вопросом на вопрос. – С чего ты взял, будто я больна?»

«Ну, эта твоя всегдашняя неподвижность… а ведь на улице такое жаркое позднее лето, еще немного, и оно пройдет. От него надо бы взять, что еще возможно».

«Успеется». – Жена вяло улыбнулась и снова опустилась на подушки. Там она и оставалась вплоть до начала моих занятий в школе. Вирве располнела, и под ее глазами появились мешки.

«Ты все больше полнеешь», – сказал я ей однажды, возвратясь с работы,

«Как так? – Она приподняла голову и подперла щеку рукой. – С чего это мне полнеть? Наверное, ты неточно выразился».

Нет, почему же неточно… Пусть посмотрит в зеркало или попробует надеть на себя какое-нибудь платье прежних времен.

Вирве спрыгнула с дивана и пришла в такое расстройство, что тут же, в моем присутствии, начала примерять какое-то летнее платье, «Господи Иисусе!

– вскричала она. – Меня же разнесло, будто булочницу, ни на один крючок, ни на одну пуговицу не застегнуться. Святое небо, что это значит?! Я так боялась потолстеть! Посоветуй, дорогой мой, что мне теперь делать?»

«Гм… Надо больше двигаться».

«Да, это правда. Двигаться надо больше. Отчего ты раньше не сказал мне этого, теперь, чего доброго, уже слишком поздно! Теперь я, чего доброго, такой и останусь, а то и еще сильнее растолстею. Вот горе! Скажи что-нибудь, Арно! Посоветуй!»

«Я уже сказал. Посоветовал».

«Да, верно. Ни единой крошки я сегодня не съем, буду только ходить, ходить».

Это – другая крайность, пусть лучше воздержится от крайностей! Давно ли у нас был разговор о золотой середине.

«Да, правильно, правильно!» – Вирве поискала в шкафу платье попросторнее, и я увидел, что руки ее дрожат, она нервничала. – «Что ты думаешь о вегетарианском питании?» – Она беспомощно на меня взглянула.

Не пробовал, не знаю, что думать. Да ведь и положение пока что не так трагично, надо только начать нормальный образ жизни. Пусть двигается, займется спортом, тогда она станет такой же стройной, как прежде.

«Да, да, возможно, это и так, но как же я стану двигаться, как займусь спортом, если на меня уже ни одно платье не налезает. Не могу же я, в самом деле, двигаться и заниматься спортом голышом!» И она добавила уже плачущим голосом, что наблюдалось впервые за все время нашего супружества: «Помоги! Посоветуй!»

Ну как же помочь существу женского пола, которое выросло из своих платьев? Я лишь наслаждался видом ее обнаженных плеч и рук, я был очарован их соблазнительной игрой. Именно такая, беспомощная и испуганная, Вирве особенно пьянила меня, зажигала мою кровь. Сердце мое пронзил восторг, и – не только сердце. «Ах! – Вирве недовольно отстранилась от моих объятий. – Не нашел более подходящего времени, чтобы…»

«Я никогда еще не видел тебя такой красивой», – произнес я, запинаясь.

«Разве там, за границей, было мало обнаженных женщин?»

«Возможно, их там и было много, но я ни одной не видел. Я не искал их».

«Откуда мне знать это?»

«Ну, а если я скажу, что все было именно так?.. «

«Сказать можно много чего. Но я не хочу с тобой препираться, лучше сделай для меня что-нибудь полезное».

Что же я должен был сделать?

«Сходи к какой-нибудь портнихе и скажи, чтобы сразу шла сюда, сию минуту. Я должна ходить, должна двигаться».

Зачем же пороть горячку?! Она же, Вирве, не воздушный шар, который надувают, так что он с каждой минутой округляется все больше.

«Ты ужасный человек! Чудовище!» – вскричала жена, бросилась ничком на кровать и начала всхлипывать.

«Успокойся, Вирве, – пытался я ее урезонить. – Не теряй разума! Я немедленно пойду и позову хоть полдюжины портних».

Я хотел было послать Марту, но – как всегда, когда в ней возникала срочная необходимость, – эта милая особа уже ушла либо домой, либо еще куда-нибудь. Что было дальше – не суть важно, однако уже на следующий день, моя женушка двигалась, где ей вздумается. Двигалась. И я опять узнал ее… с совершенно новой стороны. Можешь поверить мне. Леста. в моей семейной жизни были периоды, которые уже давно забылись, тогда как отдельные эпизоды сохранились в памяти так, словно я наблюдал их лишь вчера… Об одном из них я и расскажу сейчас. Но погоди, дружище, мне вспоминается еще кое-что. Позже, когда Вирве уже снова была в форме, она то и дело упрекала меня, мол, как это я в тот раз позволил ей так опуститься, не иначе – это был заранее обдуманный план, чтобы иметь основание посмеяться над нею. Разве же и это не было нечто новое?!

Время однако шло своим чередом, снова наступила зима. И снова Вирве заговорила о своей поездке в Тарту, тогда как обо мне даже не упоминалось. Она словно бы догадывалась, что я недолюбливаю ее мамашу, эту живую гору мяса, с которой я доселе обменялся лишь двумя-тремя фразами.

Вирве уехала, и впервые за время нашего супружества я почувствовал известное облегчение от ее отсутствия. Но так было лишь в первые дни после ее отъезда, затем начался все тот же старый танец; когда же она, наконец, вернется? И – вернется ли она вообще? Ведь в нашей совместной жизни уже обнаружилось довольно много диссонансов, этих маленьких чертенят.

Однажды я совершенно случайно разговорился с каким-то странным человеком. Слово «странный» вообще-то совершенно ни о чем не говорит, каждый человек по-своему странен, однако этот пронырливый господин, этот своего рода каталог – или как его точнее определить! – прошел все земли и страны, достиг уже особой, высшей ступени осведомленности и вполне оправдывал такое прозвище. К слову сказать, было похоже, что он знает каждого жителя Эстонии, и когда наш разговор зашел о семье Киви из Тарту, почувствовал себя в нем как дома. Да, да, – распространялся этот человек без малейшей запинки, – старик Херманн Киви был в последнее время разъездным торговым агентом, то бишь коммивояжером при нескольких фирмах и одновременно – посредником при купле-продаже домов. Зашибал хорошие деньги и жил на широкую ногу, пока не угодил за решетку, где и подох».

Коротко и ясно. Жизнь иного человека может быть Бог знает какой долгой, но историю его жизни можно изложить, не переводя дыхания.

«У него, кажется, была жена и дочь, – заметил я осторожно, – интересно, что с ними сталось?»

«Жена и сейчас живет в Тарту, – мой разговорчивый оригинал опустошил свой стакан и смахнул с усов пивную пену, – а дочка, говорят, замужем за каким-то учителем тут, в Таллинне».

«Гм… а на что же теперь живет вдовая госпожа?»

«Ну, госпожа Киви не из тех, кто пропадет. Во-первых, у нее еще сохранился жирок со времен покойного Херманна, а во-вторых, ведь и у нее есть свой промысел».

«Что же за промысел может быть у такой горы сала?» – Мое любопытство достигло наивысшей точки.

«О-о, отчего же! При необходимости она может порхать на крыльях, как птичка. Эта дамочка умеет сводить парочки, и еще как… хоть навсегда, хоть… на время. Как придется».

«У нее, стало быть, что-то вроде брачной конторы?» «Конторы у нее нет, она сама и есть контора. Да, небось, и дочка тоже помогает. Зять, говорят, человек богатый. Но отчего это вы так интересуетесь этим семейством?»

«Я в свое время знал их дочку Вирве, может быть, вы ее помните?»

«А как же! Девица была лихая, красивая девица Да и она не из тех, кто открещивается. Родительская веселая кровь! Но в конце концов, смотрите-ка, все обернулось лучше некуда: заполучила отменного мужа и теперь – уважаемая госпожа в любое время. Подфартило!»

Этот разговор поначалу привел меня в полное замешательство, когда же я пришел в себя и хотел еще что-то спросить, у моего собеседника уже не оказалось времени Он должен был поспешить на вокзал, чтобы ехать в Тарту.

Видишь, дружочек, какой случай! Будто в каком-нибудь романе, не правда ли?

В голове у меня роились тысячи мыслей. Покидая ресторан, где мы сидели с этим оригиналом, я был в таком расстройстве, что не замечал даже, мужчина или женщина встречается мне на пути: у всех были жуткие, внушающие ужас морды, все эти люди словно бы вышли па улицу лишь затем, чтобы сожрать меня. Но дома, когда мои нервы несколько успокоились, я стал мысленно повторять фразы незнакомца, в особенности те, которые касались Вирве. Как же выразился этот всезнающий деятель?.. «Девица была лихая, красивая девица, да и она не из тех, кто открещивается. Родительская веселая кровь!» Да, выражено достаточно ясно. И тут вдруг вспомнилось мне снова сказанное некогда самой Вирве: «Тогда (то есть до вступления в брак!) мы оба могли делать все, что заблагорассудится… и никто из нас не мог тогда, да и сейчас не может, ни в чем упрекнуть другого».

Как четко эти ее слова накладывались на то, что сказал незнакомец! И лишь, позже в моей памяти всплыла фраза странного незнакомца относительно госпожи Киви: «Эта дамочка умеет сводить парочки, и еще как… хоть навсегда, хоть… на время. Как придется».

Силы небесные, пощадите! Может быть, она и Вирве, своей дочерью, торговала? Прямо-таки удивительно, что я, думая так, не лишился разума. «Подфартило!» – сказал этот человек о Вирве. Моим же уделом было, начиная с того дня, жить словно в кипящем котле. Тогда я совершенно самостоятельно и на своей шкуре познал истину, что на свете имеется два вида ядовитых змей: от укуса одних либо быстро умрешь, либо выздоровеешь, другие же тебя жалят из часа в час, изо дня в день, и так до бесконечности… нет, все же – до конца, но мучительного.

Однако, когда моя женушка сочла уместным вновь появиться в Таллинне, я ни словом не обмолвился о моем разговоре с тем всезнающим человеком, хотя был почти уверен, что она и сейчас живет двойной жизнью. Но ведь ей было бы проще простого все до последнего отрицать, тем более, что в запасе у меня не было ни единого факта, чтобы обвинить ее. Но ты можешь себе представить, с каким удовольствием я задал бы ей вопрос, сколько парочек удалось вновь свести ее чувствительной мамаше? Вместо этого я спросил, как идет жизнь в Тарту или что-то вроде того.

«Там нет ничего нового, – Вирве покачала головой и сделала пренебрежительный жест. – Но вот что странно, – она повернулась ко мне спиной, делая вид, что занята цветами, – ты никогда не поинтересуешься, как поживает моя мама! Это, как видно, тебя не беспокоит».

«Ну и как же она поживает?»

«А как она может поживать… Мама больна и в большом затруднении».

«Так что?..»

«Так что ты должен бы выделить для нее немного деньжат… если возможно».

Это мы одолеем. Пусть берет хоть сейчас и отошлет по почте, нельзя же больного человека обречь на голод. Здоровый же о себе и сам позаботится.

«Это правда. Да, когда папа был еще жив, мама никогда не терпела нужды. А что, если бы мы взяли ее сюда, к себе, жить?»

Вот это был ударчик, от которого у меня зазвенело в ушах… в прямом смысле этого слова. К счастью, Вирве спешила в почтовую контору и сразу же добавила: «Ладно, этот вопрос обсудим когда-нибудь после».

Она взяла деньги и ушла. Я посмотрел ей вслед и подумал: «А спросила ли ты когда-нибудь, как живет моя мама?»

И вновь мы влачили дни нашей жизни так… полублизкими, получужими. О переезде к нам госпожи Киви речи больше не заводилось, но будто в противовес этому у нас почти ежедневно возникало множество разногласий и мелких ссор, нельзя сказать, чтобы они сами по себе, взятые по отдельности, делали погоду, однако в сумме все-таки действовали на нервы и поглощали значительную часть моей жизненной энергии. Как ты знаешь, мне свойственна, кроме всего прочего, эта удручающая черти: я очень медленно прихожу в себя даже и после малейшего волнения. Временами состояние моего духа и самочувствие были тяжелее, чем гора Синай, [49]49
  На горе Синай, согласно Священному Писанию, Бог продиктовал библейскому пророку Моисею десять заповедей и предписаний, которые были высечены на каменных скрижалях (досках). Эти заповеди должны были стать основой коллективной жизни израильтян. Событие сопровождалось рядом трагических происшествий.


[Закрыть] но затем рухнули старые «истины» и пришли новые, возможно, и те же самые, прежние, только с другими наклейками. Каждый отдельный день казался мне невероятно длинным, но в целом время все же шло быстро – эти же самые дни словно летели. В особенно тяжелые моменты я брал скрипку и жаловался ей на свои беды и невзгоды, мне ничего не стоило их раздуть, сделать значительнее, чем в действительности. И что бы и когда бы я ни делал, я не был собой доволен: вечно было такое чувство, будто и то и другое можно было бы сделать лучше.

Но пусть будет все, что я тебе до сих пор говорил, всего лишь… предисловием к последующему.

Случилось так, что в один из тихих, но морозных февральских дней, когда дымы из труб зданий поднимались прямо, как колонны, я позабыл дома очень нужную мне вещь и во время большой перемены поспешил за нею. Влетел, как был, в пальто, в галошах и в шапке, в свой рабочий кабинет. И как раз в тот момент, когда я нашел то, что искал, наружную дверь открыли, и вместе с топотом ног и прихожую ворвались женские голоса. Сколько именно было вошедших – этого я не знаю и до сегодня, но голос Вирве перекрывал все другие. Я прислушался. Женщины вошли в так называемую залу, расположенную рядом с моим кабинетом, и я услышал их разговор, который, очевидно, был начат уже на улице или же где-то там еще.

«Эг-ге-е, голубицы, – произнесла Вирве без обиняков, тоном превосходства, – этак вы не сможете удержать как своих будущих, так и уже имеющихся мужей. Мужчины никогда не должны узнавать нас до конца – ни до, ни после свадьбы. Мужей надо держать в голоде, надо заставить их трепыхаться, только тогда они не сорвутся с поводка. Нет, я ведь не о голодном желудке говорю, а… ну, о любовном голоде, или как лучше сказать. Ну да вы и сами догадываетесь, дорогуши. Проделывайте с другими мужчинами, что только пожелаете, но своему мужу или же избраннику все надо отпускать порционно, и чем меньше, тем лучше. Возьмите это себе за правило жизни, а там будь что будет. Но без этого не будет ничего».

Ей, бедняжке, и в голову не приходило, что я в это время дня могу оказаться дома, тем более, что на вешалке в прихожей не было ни моего пальто, ни шапки, да и Марта тоже куда-то отлучилась, хотя в данный момент в ней никто и не нуждался.

Таким образом я за какое-то мгновение узнал ту тайну, разгадал ту загадку, над разрешением которых безрезультатно бился годами, И это открытие оказалось для меня таким мучительным, будто мою душу и сердце сжали в комок и – вдавили в шершавую стену.

Но мне ни и коем случае нельзя было себя выдать. Если бы я чем-нибудь обнаружил свое присутствие, мое открытие потеряло бы половину своей ценности, вдобавок к этому женщины могли подумать, будто я шпионю за ними.

Что было делать? Ждать, покуда гостьи не уйдут из моей квартиры? Но ведь я не мог опоздать к уроку в школе. И если они в конце концов сообразят удалиться, так ведь это еще не значит, что уйдет и Вирве… перед самым обедом… тем более, что она только явилась домой. В довершение всего вновь хлопнула дверь – вероятно, это пришла с черного хода Марта. Бегство стало невозможным. Я был окружен. В тот момент моим самым большим желанием было – так же, как и сегодня там, на школьном дворе, – сделаться невидимкой. Да, мне все же следовало сразу каким-нибудь образом дать понять, чти я нахожусь дома, – я вытер со лба выступивший от волнения холодный пот. Но теперь я и с этим уже опоздал, и меня с полным основанием могут назвать соглядатаем.

То ли от возбуждения, то ли но какой иной причине у меня запершило в горле. Подступил приступ кашля, а вместе с ним и отчаяние. В последний момент я прокрался в спальню, сунул голову под подушку, – зажал себе рот и перемогся, хотя из глаз и потекли слезы.

Когда приступ кашля прошел, я снова прислушался. Женщины продолжали щебетать, к счастью, они меня не обнаружили. И снова голос Вирве перекрывал другие. Но о чем они там теперь говорили, меня больше не интересовало, я уже уяснил суть разговора, и в том смятении чувств, в котором я находился в те минуты, мне этого хватило.

Тут взгляд мой упал па окно. Единственное окно в нашей квартире, которое не было этой зимой заклеено, – его каждое утро открывали для проветривания.

Осторожно, тихий, как мышь, я открыл его, вылез наружу и готов был чуть ли не кричать от радости. Я бил вне опасности… словно вор с украденной добычей. И моей первой мыслью, помнится, была такая: а что я делал бы, живи я на втором или на третьем этаже?

Спрыгнул бы вниз – твердо решил я.

Разумеется, мое счастье и радость были весьма короткими, скоро меня стала томить та самая «добыча», которую я выкрал из болтовни Вирве. Тут вовсе не требовалось какого-либо осмысления, достаточно было бы той одной фразы: «Проделывайте с другими мужчинами, что только пожелаете, но своему мужу или же избраннику все надо отпускать порционно.

Итак. Итак, стало быть, и у Вирве было свое кредо и свой лейтмотив поведения, которых она придерживалась в жизни сама да еще и подружкам рекомендовала. От кого же могла она перенять подобное? Не от своей ли многоопытной мамаши? Или мою жену подвел к такому выводу собственный опыт?

Затем последовали уже не просто домыслы, но – молниеносные проблески догадок, сводящие с ума короткие сцены, и все это вперемешку. Как бы то ни было, хрупкая грань между моим знанием и моим незнанием оказалась разрушенной, и в лицо мне дули леденящие осенние ветры.

Вот так, а теперь ты, дорогой Микк, мог бы уже и спросить, как это я после всего случившегося мог продолжать жить одной жизнью с Вирве? Спроси же наконец! Открой свой роток и спроси! Нет, еще не спрашивай, подожди, пока я дойду до осенних штормов своей жизни. Это, правда, звучит более чем трагично, но что я могу поделать – рассказываю свою историю, как умею. Не зря же Тоотс еще в школьные годы сказал, что каждая птица поет точно так, как устроен ее клюв.

«Что с тобой, Арно? – спросила однажды Вирве. когда мы сидели за обеденным столом, а „селедочная голова“ Марта гремела в кухне посудой. – Ты что, болен?»

«Нет», – ответил я.

«Но ты стал таким тихим и неразговорчивым… Скажи, наконец, что-нибудь, как было прежде».

«Небось скажу, когда сочту нужным. Сейчас в этом нет необходимости».

«Гм…» – хмыкнула она.

Этим ниш разговор и ограничился.

Похоже. Вирве видела и чувствовала: что-то не так, но что именно – это она надеялась в скором времени не мытьем, так катаньем у меня выведать. Нет, жена отнюдь не собиралась прибегнуть к нажиму – для этого она меня достаточно хорошо знала. Но тот же опыт подсказывал ей, что я не в состоянии долго держать свои секреты при себе. Однако сам я в тот период стал чрезвычайно восприимчивым. Наблюдая украдкой за каждым движением Вирве, вслушиваясь в каждое ее слово, в тембр ее голоса я, как мне казалось, читал ее мысли. Правда, ход мыслей такой женщины как Вирве был, наверное, все же слишком замысловатым, чтобы я всегда мог правильно его улавливать. Однако, когда, к примеру. Марта испрашивала совета по какому-нибудь вопросу, касающемуся домашнего хозяйства, а Вирве в ответ лишь пожимала плечами и устало произносила «Ах, я не знаю… Я и вправду не знаю…» – мне было яснее ясного: жена разыгрывает спектакль, желая показать прислуге, что является большой госпожой и не желает снисходить до мелочей повседневной жизни. Но, по-видимому, Вирве не могла подобными фокусами даже и Марте мозги запудрить, – эту старую рыбу не так-то просто было провести. Марта уже с давних времен состояла в услужении у господ и, разумеется, замечала, что госпожа Тали частенько вникает в какое-нибудь пустячное дело больше, чем подобает даже и средней руки хозяйке. Несомненно и то, что Вирве недооценивала мои умственные способности, считала меня бестолковее, чем я был на самом деле. Надо было видеть ее насмешливо-снисходительную улыбку, когда я время от времени давал ей деловые и. безусловно, полезные рекомендации. Она, правда, заставляла себя выслушать меня, но очень редко поступала сообразно моим советам. Мне казалось, она оценивает мою особу примерно так: «Смотрите-ка, этакий недотепа, а тоже коптит небо да еще и считает себя умнее некоторых других. Но оставим ему – эту веру и позволим разглагольствовать для его же душевного спокойствия».

В общем: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

Как-то вечерней порой, когда я был дома один и от нечего делать стриг себе ногти, в дверь позвонили, да гак громко, что я даже вздрогнул. Открыв двери, я увидел перед собой свисающую до пола шубу, внутри которой что-то пискнул тоненький женский голосок, затем спросил, дома ли госпожа Тали.

«Нет», – ответил я.

«Ах, как жаль», – послышалось откуда-то изнутри шубы, словно из-под кочки.

«А в чем дело?»

«Госпоже Тали прислали письмо и книгу».

«Я могу ей все передать. Я – Тали, ее муж».

«Ах так, ах так! Да, тогда будьте добры, дорогой господин, передайте что письмо и книгу госпоже, но… сразу, как только она придет домой».

«Будет сделано. Еще что-нибудь?»

«Нет, больше ничего, дорогой господин. Всего доброго».

Я запер дверь, вернулся назад в комнату, отложил завернутую в газетный лист книгу куда-то в сторону и стал разглядывать конверт с письмом при свете настольной лампы. «Многоуважаемой госпоже В. Тали… улица, дом…» Гм, гм! А в левом верхнем углу конверта: «Срочное!»

Тоже мне – важность! Я бросил письмо туда же, где лежала книга. Видали, срочное! Но… но что-то похожее на спешность во всем происходящем, несомненно, все-таки было, с чего же иначе посыльная настаивала, чтобы я передал присланное госпоже сразу, как только она придет домой. А не взглянуть ли, право, что это за книга такая? Ладно, письмо – письмом, но книгу-то все же можно бы и посмотреть. Гм, «Невидимая рука» – никчемный детективный роман, каких на туалетном столике Вирве валялось множество… Что за спешка могла быть из-за такой дряни? Нет, основанием для срочности было все-таки письмо, а вовсе не это великое литературное произведение…

И слышишь ли ты, Микк, отрада моя? Я вскрыл это письмо. Ибо, если ты, душа, вступил однажды на путь ревности и подозрений, то он приведет тебя и к какой-нибудь гнусности.

«Дорогая Вирве! – прочел я. – Возвращаю тебе твою книгу. Чрезвычайно увлекательная. В особенности понравилось мне одно место, стр. 48. Непременно прочти его еще раз, тогда ты увидишь… Но прочти сразу! Приветствую и целую

– Йоханна».

Страница сорок восьмая…

Я снова заклеил конверт, взял книгу и внимательно прочел сорок восьмую страницу. Там не было ничего интересного, а тем более, увлекательного… Ну, путешествовала какая-то молодая пара, прибыла в какой-то город и остановилась в семь часов вечера в отеле «Централь». Даже и на предыдущей, да и на последующей страницах я не обнаружил ничего такого, что могло бы возбудить интерес хоть у одного из читателей.

Что же это в самом деле значит? – ломал я себе голову. А не скрыта ли в письме и в книге какая-нибудь закавыка? Ой, если бы эта «шуба» была в тот момент еще в пределах досягаемости, пожалуй, я бы тряс ее до тех пор, пока… Нет, так или этак, я выжал бы из нее, кто отправитель письма.

Допустим, эта Йохана была одной из подруг Вирве, но… но что она подразумевала под сорок восьмой страницей «Невидимой руки»?

Внезапно меня осенило: картина была проста и ясна! И как раз в тот момент, когда я решил эту загадку, пришла Вирве.

«Тебе принесли какое-то письмо и книгу», – я указал на угол стола.

«Аг-га. По почте?»

«Нет. Почту приносят лишь в первой половине дня».

«Кто бы это мог быть?» – Жена распечатала письмо и стала его читать. Я следил за выражением ее лица, словно через микроскоп, Она владела собой мастерски, но ведь даже и мастера всех мастей допускают иной раз ошибки. Чуть заметная тень скользнула по румяному с мороза лицу Вирве, и ее глаза… Она уже знала, кто есть кто, вопрос состоял лишь в том, где и когда.

Небрежно бросила она письмо обратно на стол и взяла в руки книгу. «Вот еще, – она снисходительно усмехнулась (эта усмешка была мне уже знакома!), – стоило ли эту пустую книжонку присылать обратно».

«Это кто же прислал?»

«Из маминой родни. Тоже по фамилии Киви».

«Мужчина или женщина?»

«Женщина. Старая дева».

И тут Вирве вновь совершила большую оплошность: стала перелистывать эту пустую книжонку, к которой якобы потеряла всякий интерес – в моем присутствии искала сорок восьмую страницу!

Я смотрел на жену с напряженным интересом: сумеет ли она так же быстро, как я, разгадать это замаскированное приглашение? О-о, Вирве справилась с этим еще скорее. «Да, – она вновь усмехнулась, – все эти старые девы впадают в детство! Иной раз их даже жаль становится. Сами они, правда, уверяют, будто не пожелали выйти замуж, но на самом-то деле их никто не брал. Не так ли?»

«Ну да, – ответил я с видом человека умудренного в житейских делах, – они не умели мужчин удерживать. С мужчинами дело обстоит так: перед ними никогда не следует раскрывать все карты».

«Смотрите, смотрите, как хорошо ты знаешь мужчин!» – жена бросила на меня несколько удивленный взгляд.

А как же! Разве сам я не был мужчиной. Жена вскинула брови и одарила меня еще одним взглядом, который означал следующее: «Ну да, мужчина, только довольно-таки наивный да и темноватый».

Вирве взяла письмо и книгу и, направляясь в другую комнату, поинтересовалась: «А разве ты в город не пойдешь?»

«Нет. У меня сегодня еще много работы».

«Ладно. В таком случае я не стану тебе больше мешать, пойду, право, и погляжу, как поживает эта старая дева. У нее всегда очень вкусное печенье».

Каждый человек хоть в чем-нибудь достигает совершенства. Я чуть было не брякнул – и это тоже было бы большой ошибкой! – что иные научаются сверхловко врать, но – вовремя прикусил язык.

Действительно, умение Вирве придать лжи вид правдоподобия было достойно восхищения.

''Сейчас времени… половина седьмого, – сказала она, возвратясь в комнату, и взглянула на стенные часы. – Если я не появлюсь к ужину, – обронила она словно бы между прочим, – не делай из этого истории, ты же знаешь, где находится еда. Чай вскипяти на примусе».

Справлюсь.

«Прекрасно! Ну так всего доброго! Я бы не задержалась надолго, но старенькая Йоханна всякий раз никак не хочет отпускать меня. Ей одной скучно'».

«Разумеется, одной ей скучно», – согласился я и поглядел вслед уходящей… можешь уже и сам представить, в каком душевном состоянии!

– Позволь, дорогой мой, – внезапно обращается Леста к своему другу, – я что-то не понимаю, о чем это ты говоришь.

– Погоди еще немного, – Тали усмехается, – скоро поймешь!

Стало быть, я смотрел вслед своей уходящей жене и спрашивал сам себя: «Интересно, а черт проглатывает целиком или тоже изгрызает… тех, кто попал в число его жертв? Нет, он непременно изгрызает прежде, чем проглотить, – решил я, – одного поменьше, другого побольше».

Затем я тоже влез в пальто, нахлобучив на голову вместо зимней шапки летнюю шляпу, вышел из дому и взял курс на отель «Централь».

– Теперь до меня дошло! – Тяжело вздохнув, Леста сжимает своей рукой ладонь друга.

– Вот видишь! – Тали вновь усмехается, – Я же говорил… Итак, я шел быстрым шагом и оказался позади Вирве как раз в тот момент, когда она открыла дверь отеля и исчезла за нею…

Возникает пауза. Молчат двое мужчин тут, наверху, и молчит также Якоб Лейватегия там, внизу. Глубокий кладбищенский покой нарушается лишь далеким громыханием телеги со стороны Паунвере.

– Надо ли рассказывать дальше. – Тали снимает с головы шляпу и проводит тыльной стороной ладони по лбу, где выступили крошечные капельки пота… – Что было бы проще, чем застать их in flagranti?.. [50]50
  in flagranti – на месте преступления, с поличным (лат.).


[Закрыть] Достаточно было лишь посмотреть в вестибюле отеля список проживающих или же навести справку у швейцара, затем постучаться в двери указанного номера, сказать слегка измененным голосом «Телеграмма Йоханнесу Ниголю» – и все сошлось бы. Поначалу я так и собирался поступить, но дело и без того было достаточно ясным. Тут мне вновь вспомнились ужасные поучения Вирве своим подругам. Кусок раскаленного железа жег мне грудь, и чтобы как-нибудь умерить боль, я отправился в ближайший ресторан. Заодно мне именно там хотелось обдумать, что же со мною будет дальше, я чувствовал, мне нельзя идти домой и оставаться одному, я должен побыть среди людей.

Мне, если можно так сказать, посчастливилось… Ко мне сразу приклеился какой-то полупьяный тип, по его словам, он был знаком со мною, и уже с давних времен, однако, несмотря на это, называл меня господином Петерсоном. Когда я сообщил ему свое настоящее имя, он решил, что я говорю неправду, и недоставало самой малости, чтобы я и сам себе не поверил, потому что моя голова была дурнее дурного. Имя того господина я уже позабыл, но облик его мне более или менее запомнился. На его крупном угловатом лице чернели два невероятно маленьких глаза, тогда как его, тоже черные, ноздри странным образом выдавались вперед. Если вдобавок ко всему этому еще представить его маленький, словно бы заросший бобовидный ротик, то у меня, наверное, и впрямь было некоторое право подумать: «Голова этого человека вся в дырках».