Текст книги "Седьмой сын"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Орсон Скотт Кард.
Седьмой сын

Посвящается Эмили Джен, вся необходимая магия уже ведома ей

Благодарности

Прежде всего, я обязан поблагодарить Кэрол Брэйкстоун за ее помощь в исследовании народной магии первых американских поселенцев. Материал, который она добыла, принес мне массу полезных идей и позволил с точностью до мельчайших деталей описать жизнь Америки периода покорения северо-западных территорий. Также в своей работе я использовал информацию, содержащуюся в «Путеводителе по американской истории» Дугласа Л.Браунстоуна (издательство «Фэктс он Файл, Инкорпорэйтед») и «Забытых дарах» Джона Сеймура (издательство «Кнопф»).

Скотт Рассел Сандерс весьма помог мне, подарив экземпляр своей замечательной книги «Заговоры в глуши: Истории о покорении Американского континента» (издательство «Квилл»). Его работа стала для меня наглядным примером, чего можно достигнуть, правдоподобно описывая жизнь первых поселенцев, и немало помогла в работе над циклом о приключениях Элвина Творца. И, конечно же, хоть он давным-давно умер, я в огромном долгу перед Уильямом Блейком (1757-1827). Именно он написал стихи и придумал пословицы, которые так замечательно подошли характеру Сказителя.

Но превыше всего я благодарен Кристине Э. Кард за ее неоценимую помощь, за ее критику, воодушевление, редакцию и вычитку моей книги. И за то, что она практически в одиночку воспитала наших детей – они выросли мудрыми, добрыми, воспитанными людьми, всегда готовыми простить своего отца, хотя кто-кто, а он не лучший пример для подражания и не может похвастаться всеми вышеперечисленными достоинствами.

1. Злюка Мэри

Малышка Пэгги была очень осторожна и внимательна, когда собирала яйца. Вот и сейчас, запустив руку в солому, она потихоньку двигала ее вперед, пока пальцы не уткнулись во что-то твердое и тяжелое. На следы куриной деятельности она просто не обращала внимания. В их гостинице частенько останавливались семьи с маленькими детьми, и мама малышки Пэгги никогда не кривилась при виде самых замызганных пеленок, а Пэгги старалась походить на нее. Пусть даже куриный помет был липким и неприятным на ощупь, склеивал пальцы, малышка не замечала этого. Она раздвинула солому, нежно ухватила яйцо и достала из коробки, где сидела наседка. Все это приходилось проделывать, стоя на цыпочках на качающейся скамеечке, пока рука шарила в гнезде. Мама сначала говорила, что Пэгги еще слишком мала, чтобы собирать яйца, но малышка Пэгги быстро доказала обратное. Каждый день она заглядывала в куриные гнезда и приносила домой яйца – все до единого, не пропустив ни наседки.

«Все до единого, – твердила она про себя. – Я должна собрать все яйца до единого».

Еще раз повторив это, малышка Пэгги оглянулась, кинув настороженный взгляд в северо-восточный угол сарая, который был самым темным местом в курятнике. Там в своей коробке восседала Злюка Мэри собственной персоной. Эта курица выглядела как настоящее порождение ада в перьях, ненависть так и сочилась из ее противных маленьких глазок, которые как бы говорили: «Ну, иди, иди сюда, девчонка, дай-ка я клюну тебя побольнее. Клюну в тот пальчик, в другой, а если ты посмеешь подойти совсем близко, то и до глаз твоих доберусь».

Большинство животных лишены внутреннего пламени, но Злюка Мэри так и полыхала, так и коптила ядовитым дымом. Этого не видел никто, но малышка Пэгги умела различать внутренний огонь, пламя сердца. Злюка Мэри мечтала о том, чтобы все люди на земле умерли, и особенно она жаждала смерти некой маленькой девочки пяти лет от роду – пальцы Пэгги были изукрашены маленькими шрамиками от клюва курицы. Ну, может, не изукрашены, но одна отметина точно виднелась. Пусть даже папа сказал, что девочка все придумала и ничего у нее на пальце нет, малышка Пэгги прекрасно помнила, как курица клюнула ее, поэтому никто не смеет винить малышку в том, что порой она забывала заглянуть в гнездышко Злюки Мэри, которая сидела, будто разбойник в кустах, намеревающийся убить первого встречного. Да и что такого, если иногда малышка Пэгги забудет вытащить яйцо из-под Злюки Мэри?

«Я просто забыла. Заглянула во все коробки, в каждой посмотрела, а туда – забыла, забыла, забыла».

Все и так знали, что Злюка Мэри слишком коварна и злобна и те яйца, которые она несет, тут же тухнут.

«Я забыла».

Мама только-только успела развести огонь в очаге, как малышка Пэгги уже внесла корзинку с яйцами в дом. Под одобрительным взглядом матери Пэгги осторожно опустила яйца в холодную воду, после чего мама повесила котелок на крюк прямо над занявшимися дровами. Варящиеся яйца не терпят слабого пламени, так они только прокоптятся, и все.

– Пэг, – окликнул папа.

Маму тоже звали Пэг, но ее папа звал другим голосом – сейчас он словно хотел сказать: «Пэгги, дрянная девчонка». Малышка Пэгги сразу поняла, что ее преступление раскрылось. Резко развернувшись, она громко выкрикнула то, что давно хотела сказать:

– Папа, я забыла!

Мама удивленно оглянулась на малышку Пэгги. Хотя папа был вовсе не удивлен. Он лишь вопросительно поднял бровь. Руку он держал за спиной. Малышка Пэгги знала, что в руке у него было зажато яйцо. Яйцо этой противной Злюки Мэри.

– И о чем же ты, Пэгги, забыла? – тихим, почти сочувствующим голосом спросил отец.

Тут-то Пэгги и осознала свою ошибку – такой глупой девчонки земля еще не родила на свет. Она с самого начала принялась отрицать все и вся, хотя никто ее ни в чем не обвинял.

Но сдаваться она все равно не собиралась, во всяком случае так просто. Она не выносила, когда родители злились на нее, в такие минуты она хотела убежать из дому, уехать в Англию и остаться там навсегда. Поэтому она напустила на себя невинный вид и сказала:

– Не знаю, папа.

Как она рассудила, в Англии жить лучше всего, потому что там есть лорд-протектор. Судя по мрачному взгляду папы, заступничество лорда-протектора совсем не помешало бы малышке Пэгги.

– Так о чем же ты забыла? – еще раз задал свой вопрос папа.

– Ладно, Гораций, не тяни, – вмешалась мама. – Если она в чем-то провинилась, с этим ничего не поделаешь.

– Пап, я забыла-то всего один-единственный раз, – сказала малышка Пэгги. – Эта старая злобная курица ненавидит меня.

– Один-единственный раз, – медленно и тихо протянул папа.

После чего вытащил руку из-за спины. Только в ней было зажато не яйцо, а целая корзина. И корзина та была битком набита грязной соломой из гнезда Злюки Мэри, откуда же еще. Сухие стебли травы были крепко-накрепко склеены вытекшим и засохшим желтком, в котором виднелись осколки скорлупы, а посреди этого месива лежало три или четыре исклеванных, мертвых цыпленка.

– Обязательно тащить эту пакость в дом прямо перед завтраком? – осведомилась мама.

– Даже не знаю, что меня больше злит, – сказал Гораций. – Ее проступок или ее вранье. Быстро она научилась врать.

– Ничему я не училась, и ничего я не вру! – выкрикнула малышка Пэгги. Или собиралась выкрикнуть, но вовремя прикусила язык. Поэтому тот звук, что она издала, подозрительно смахивал на всхлип, хотя малышка Пэгги только вчера поклялась, что в жизни больше не будет плакать.

– Вот видишь? – произнесла мама. – Она раскаивается.

– Она раскаивается потому, что ее поймали, – поправил Гораций. – Ты слишком мягка с ней, Пэг. В ней начала проявляться лживая натура. Я не хочу, чтобы моя дочь выросла испорченной девчонкой. Уж лучше бы она умерла еще крошкой, как и ее сестры, – мне не пришлось бы стыдиться ее.

Малышка Пэгги увидела, как сердце мамы полыхнуло при воспоминании о мертвых дочерях. Внутренним взором Пэгги увидела маленькую девочку, ухоженную и лежащую в колыбельке, а потом еще одну, совсем крошку, но уже не такую ухоженную, – вторая дочка, ее звали Мисси, умерла от оспы, и никто, кроме ее собственной матери, которая сама едва оправилась от страшной болезни и еле-еле ходила, не осмеливался прикоснуться к ней. Малышка Пэгги увидела эту страшную картину и поняла, что папа совершил большую ошибку, упомянув об умерших девочках. Несмотря на то что сердце палило жарким огнем, лицо матери превратилось в сам лед.

– Такой гадости еще никто не говорил мне в лицо, – произнесла мама. Подняв с обеденного стола набитую тухлой соломой корзину, она понесла ее во двор.

– Злюка Мэри больно клюется, – попыталась оправдаться малышка Пэгги.

– Бывает и хуже, а чтобы доказать это, я преподам тебе один урок, – перебил ее отец. – За то, что ты оставляла яйца в гнезде, я не стану тебя строго наказывать. Эта чокнутая курица и взрослого напугает, не то что такого лягушонка, как ты. Поэтому за эту провинность ты получишь всего один удар прутом. Но за ложь ты получишь десять ударов.

Услышав это, малышка Пэгги от души разревелась. Папа никогда не изменял своему слову и отсчитывал все сполна – особенно когда дело касалось порки.

Протянув руку, папа достал с высокой полки зачищенную ветвь орешника. С тех пор как Пэгги нашла старый прут и благополучно сожгла его в очаге, орудие наказания хранилось подальше от девочки.

– Я бы лучше выслушал от тебя, дочка, тысячу горьких, но правдивых слов, чем одно, но лживое, – сказал он, наклонился и прошелся прутом по ее попе.

«Вжик-вжик-вжик», – отсчитывала она про себя. Каждый удар жалил ее, боль впивалась в самое сердце – с таким гневом двигалась рука отца. Но самое страшное – она понимала, что наказание ею не заслужено. Ярость вызвал вовсе не проступок малышки Пэгги, была другая причина, но доставалось всегда Пэгги. Отец стал страстно ненавидеть ложь после одного давнего случая, о котором он никогда и никому не рассказывал. Малышка Пэгги не могла объяснить, что за проступок совершил папа, поскольку воспоминание было путаным и неясным – он сам не помнил все подробности. Пэгги поняла лишь одно: причина крылась в женщине, и это была не мама. Стоило случиться чему-то плохому, как папа сразу вспоминал о той леди. Когда ни с того ни с сего умерла крошка Мисси, когда следующая девочка, которую тоже назвали Мисси, умерла от оспы, когда сгорел амбар, когда пала корова – каждый раз, когда случалась какая-нибудь неприятность, папа вспоминал о той леди и тут же принимался твердить, как он ненавидит испорченность и ложь. Тогда ореховый прут жалил особенно больно.

«Я бы лучше выслушал от тебя тысячу горьких, но правдивых слов», – сказал он, но малышка Пэгги знала, что существует на свете одна правда, о которой он не хотел бы слышать, поэтому девочка верно хранила его секрет. Даже в приступе гнева она не кинет ему в лицо эти слова, хотя от ярости он наверняка сломает прут. Откуда-то малышка Пэгги знала, что, расскажи она папе о той леди, он умрет на месте, а она не желала ему смерти. Кроме того, леди, которая поселилась в огне его сердца, почему-то была совсем без одежды, а маленькой Пэгги из личного опыта было известно: стоит ей хоть словом заикнуться о том, что происходит, когда люди остаются голыми, как ее мгновенно выпорют.

Рыдая и шмыгая носом, она снесла положенные одиннадцать ударов. После этого папа сразу ушел из комнаты, а мама вернулась и принялась готовить завтрак для кузнеца, постояльцев и работников, но даже она не утешила малышку Пэгги, как будто девочки и не было в доме. Пэгги, повысив голос, порыдала минутку-другую, но это тоже не помогло. В конце концов она вытащила из швейной корзиночки куклу Бути и на негнущихся ногах зашагала в хижину к деде, где беспардонно разбудила его.

Как всегда, он внимательно выслушал ее рассказ от начала и до конца.

– Знаю я эту Злюку Мэри, – сказал он, когда Пэгги закончила. – Сотню раз, не меньше, говорил твоему папе: сверни ты этой курице шею, и дело с концом. Она психанутая. Раз в неделю, а то и чаще, она сходит с ума и колотит свои яйца – в том числе и те, что вот-вот проклюнутся. Она собственных цыплят убивает. Только ненормальный способен убить собственного ребенка.

– Мой папа тоже хочет меня убить, – пожаловалась малышка Пэгги.

– Ну, я вижу, ты еще ходишь, значит, дела обстоят не так круто.

– Хожу, но еле-еле.

– Да, теперь я и сам вижу. Похоже, ты чуть навек не охромела, – посочувствовал деда. – Но вот что я тебе скажу. По-моему, твои папа и мама разозлились друг на друга. Так почему бы тебе не исчезнуть на пару-другую часиков?

– Если б я была птичкой, то улетела бы отсюда.

– А еще лучше, – посоветовал деда, – подыщи-ка себе какое-нибудь потайное местечко, где тебя никто не найдет. Есть у тебя такое? Нет, нет, не говори мне – если ты кому-нибудь о нем расскажешь, это уже будет не тайна. Просто уйди туда на часок. Только знай, твое потайное местечко не должно быть в лесу, потому что там иногда бродят краснокожие, вдруг кто позарится на твои прекрасные волосы. Не ползай по деревьям – ты можешь упасть – и не забирайся во всякие щели, в которых легко застрять.

– Нет, деда, там очень просторно, оно не на дереве и не в лесу, – сказала малышка Пэгги.

– Ну так беги туда, Мегги.

Деда любил подшучивать над ней, и Пэгги, как всегда, скорчила недовольную рожицу. Подняв Бути, скрипучим, кукольным голоском она произнесла:

– Ее зовут Пэгги.

– Как скажешь. Так вот, мисс Пигги…

Малышка Пэгги размахнулась и ударила деду куклой по колену.

– В один прекрасный день Бути стукнется вот так, поломает себе что-нибудь и умрет, – предупредил деда.

Но Буги прыгнул вверх и затанцевал прямо у него перед носом:

– Ее зовут не Пигги, а Пэгги!

– Что ж с тобой поделаешь, Пугги так Пугги. Кстати, сейчас ты побежишь в свое потайное местечко, а если кто-нибудь забеспокоится и скажет: «Девочка пропала, надо ее отыскать», я отвечу: «Не надо ее искать, я знаю, где она. Она скоро сама вернется и будет прежней хорошей девочкой».

Малышка Пэгги выбежала было за дверь, но остановилась и вновь заглянула в хижину:

– Знаешь, деда, ты самый хороший взрослый во всем мире.

– Твой папа придерживается иной точки зрения, и все из-за того орехового прута, за который я чересчур часто хватался много лет назад. Ладно, беги.

Но прежде чем закрыть дверь, она во весь голос крикнула, в душе надеясь, что ее услышат и в доме:

– Ты единственный хороший взрослый на земле!

Крикнула и помчалась через садик, мимо коровьего пастбища, вверх по холму, по лесной тропинке – к домику у ручья.

2. В пути

Повозка у них была действительно доброй, а тянули ее две сильные лошади. Встречный человек мог бы счесть эту семью зажиточной. Шутка ли, шестеро сыновей – один почти мужчина, а самым младшим, близнецам, стукнуло по двенадцать, хоть они и выглядели гораздо старше своего возраста. И это не считая взрослой дочери и пяти младших сестер. Большое, крепкое семейство. И наверняка богатое – вот только вряд ли встречный догадается, что еще год назад у них была мельница и жили они в большом доме на берегу реки, что протекала через западный Нью-Гемпшир. Далековато забрались они от дома, и осталась у них от богатства одна повозка. Но они не падали духом, продвигаясь дальше на запад, пыля дорогами, перевалив через Гайо, направляясь в незаселенные земли, которые были открыты всем поселенцам. Для семьи, в которой столько сильных спин и умелых рук, всякая земля хороша, пока погода благоприятствует и не беспокоят набегами краснокожие. А законники и банкиры пускай остаются в Новой Англии.

Отец был крупный мужчина, склонный к полноте, что неудивительно, поскольку мельникам целыми днями приходится простаивать на одном месте. Маленькие жировые складки на животе и года не продержатся, когда придется возделывать лесные земли. Впрочем, это его не беспокоило – он никогда не чурался тяжелого труда. Сейчас его больше волновала жена, Вера. Вот-вот она должна была родить, он и сам это чувствовал, хотя она словом не обмолвилась о том, что время пришло. Женщины обычно не говорят о таком с мужчинами. Однако он видел ее большой живот и знал, что месяцев минуло много. Кроме того, днем, на привале, она шепнула ему: «Элвин Миллер, если попадется на пути гостиница, пусть хижина-развалюха, знай, я бы передохнула чуть». Не обязательно быть философом, чтобы истолковать ее слова правильно. Воспитав шестерых сыновей и дочерей, Элвин Миллер был бы туп как пробка, если б не уловил намека.

Поэтому-то он и послал своего старшого, Вигора, разведать, что ждет впереди.

Глядя на юношу, который ускакал, даже не подумав прихватить ружье, сразу можно было сказать, что семья эта прибыла прямиком из Новой Англии. Попадись на пути разбойник, не увидели бы больше родители своего сына, а поскольку он вернулся с волосами на голове, стало быть, и краснокожие его не заметили – французы в Детройте платили за скальпы англичан огненной водой, поэтому любой краснокожий, завидев в лесах белого человека без ружья, не раздумывая снимал с того скальп. Встречный мог бы усмехнуться и подумать: «Наконец-то семье начала сопутствовать удача». Но эти янки не подозревали, сколько опасностей подкарауливает их на дороге, поэтому Элвин Миллер ни разу не поблагодарил судьбу.

Вигор принес весть о гостинице, что стояла тремя милями дальше. То были хорошие новости, и только одно обстоятельство все портило: между путниками и гостиницей пролегала река. Даже не река – почти пересохшая речушка, которую легко перейти вброд, но Элвин Миллер научился не доверять воде. Как бы мирно вода ни выглядела, она обязательно попытается заполучить тебя в свои объятия. Он собрался было сказать Вере, что ночь придется провести на этом берегу реки, но тут жена тихонько застонала, и он сразу понял: об этом даже речи быть не может. Вера родила ему двенадцать детей, и все двенадцать выжили, но с последних родов прошло целых четыре года, а возраст дает о себе знать: поздний ребенок – не шутка. Многие женщины умирают во время таких родов. В гостинице наверняка найдутся опытные повитухи, которые помогут, поэтому через реку придется переправляться сегодня.

Кроме того, Вигор сказал, что и не река это вовсе, а так, речушка.

3. Дом у ручья

Воздух в домике у ручья был пропитан влагой, он тяжело и влажно обволакивал тело. Бывало, что малышка Пэгги засыпала здесь, и каждый раз она просыпалась, задыхаясь, будто очутилась под водой. Даже дома порой ей снилась вода – поэтому некоторые люди поговаривали, что и не светлячок она вовсе, а водянка. Только снаружи Пэгги всегда отличала сон от яви. Здесь же явью была вода.

Она оседала напоминающими пот каплями на балках, забитых в ручей. Пропитывала холодную, мокрую глину, покрывающую пол. Булькала и журчала в стремительном течении, бегущем прямо через домик.

Холодный родник спускался с вышины холма, чтобы пропитать прохладой жаркое лето; по пути над ним склонялись деревья, настолько древние, что лунный свет пробивался сквозь их ветви лишь ради того, чтобы услышать ту или иную добрую старую сказку. Вот за этим-то и приходила сюда малышка Пэгги – даже когда отец не злился на нее. Нет, не ради вездесущей влаги, царящей здесь, – без нее девочка прекрасно обходилась. Просто в домике у ручья горящий внутри нее огонь как бы затухал, и она могла забыть о том, что она светлячок. Здесь можно было не заглядывать в темные уголки человеческих душ, где люди прятались от самих себя.

Прятались они и от Пэгги, только ничего у них не получалось. Свои самые отвратительные пороки и черты люди старались засунуть куда-нибудь подальше, но они не догадывались, что глазки малышки Пэгги способны проникнуть в каждый темный уголок их сердец. Еще совсем малышкой, выплевывая кукурузную кашу в надежде получить добавку материнского молока, она уже знала все сокровенные тайны окружающих ее людей. Она видела их прошлое, которое они схоронили в себе, и видела будущее, которого они так страшились.

Поэтому она и стала приходить в этот домик у ручья. Здесь она могла забыть о своем даре. Даже о той леди из папиного воспоминания. Здесь был лишь тяжелый, влажный, прохладный воздух, который гасил огонь, затенял пылающий внутри нее свет, так что хотя бы несколько минут в день Пэгги могла побыть обыкновенной пятилетней девочкой с соломенной куклой по имени Буги – здесь она могла не думать о взрослых секретах.

«Я вовсе не плохая и не такая уж испорченная девчонка», – уже в который раз повторила она про себя. Только это не помогло, потому что она явственно осознавала свою вину.

«Ладно, хорошо, – сказала тогда она. – Я действительно испорченная. Но больше такой никогда не буду. Буду говорить только правду, как учил меня папа, или вообще ничего не буду говорить».

Но хоть ей и было всего пять лет, малышка Пэгги понимала: проще повесить огромный замок на рот, чем сдержать эту клятву.

Поэтому она промолчала, даже себе ничего не сказала, просто улеглась на поросший влажным мхом столик и крепко прижала к груди стиснутую в кулаке Буги.

Дзынь-дзынь-дзынь.

Малышка Пэгги проснулась и сначала разозлилась.

Дзынь-дзынь-дзынь.

Разозлилась потому, что никто не спросил ее: «Пэгги, ты не возражаешь, если этот молодой кузнец построит неподалеку отсюда свою кузницу?»

«Да нет, конечно, папа», – ответила бы она, если б ее спросили. Она знала, что такое кузница. Это означало, что деревня будет процветать и расти вширь, из других краев потянутся сюда люди. Приезжать они будут с товарами, значит, начнется торговля, а когда начнется торговля, большой дом ее отца превратится в настоящую гостиницу. С появлением гостиницы все дороги чуть сворачивают в сторону, чтобы пройти мимо нее, – если она, конечно, не слишком удалена от основных путей. Все это малышка Пэгги понимала и чувствовала так же, как дети фермеров чувствуют ритм фермы. Гостиница, стоящая у кузни, всегда будет процветать. Поэтому Пэгги сказала бы: «Конечно, пускай кузнец остается, дайте ему землю, сложите дымоход, кормите его, поите, пусть он спит в моей постели. Ничего, что мне придется спать вдвоем с двоюродным братом Питером, который так и норовит заглянуть мне под ночную рубашку, – я потерплю. Но не подпускайте кузнеца к домику у ручья, ведь только там я могу отдохнуть наедине с водой, а тут начнется – дзынь-бряк-шшш-ррр, шум-гам, небо черным-черно от дыма и по всей округе запах угля. Так человека можно с ума свести, и в один прекрасный день он возьмет да и уйдет в горы, вверх по течению, в поисках мира и покоя».

Ручей, разумеется, самое подходящее место для кузни. Если б не постоянная потребность в воде, кузницу можно было бы поставить в любом другом месте. Железо прибывало прямиком из Нью-Нидерландов, а уголь… среди фермеров всегда найдутся желающие обменять мешок угля на добрую подкову. Но вода – это главное, ее никто за так возить не будет, поэтому кузнец и расположился сразу у подножия холма, неподалеку от домика у ручья, так что теперь назойливое «дзынь-дзынь-дзынь» будет постоянно будить ее и вдыхать новый огонь туда, где раньше он почти затухал, превращаясь в холодное, мокрое пепелище.

Неподалеку раздался звучный раскат грома. Пэгги стремительно соскочила со столика и кинулась к двери. Надо проверить, будет еще молния или нет. Она успела заметить лишь последний отблеск вспышки, но и этого было достаточно, чтобы понять: вскоре разразится настоящая гроза. Времени, должно быть, чуть больше полудня, или она проспала целый день? Бросив взгляд на небо, девочка увидела, что оно затянуто брюхатыми черными тучами – так что, может быть, уже поздний вечер, по солнцу не определишь. Воздух аж кололся, столько невидимых молний сгустилось в нем. Пэгги не в первый раз попадала под грозу: вот-вот должна сверкнуть новая вспышка.

Она опустила глаза, чтобы проверить, стоят ли еще в кузне лошади. Лошади были на месте. Значит, их не подковали, а поскольку дорога вскоре превратится в непролазную грязь, фермеру из Вест-Форка и двум его сыновьям придется остаться здесь. Вряд ли они рискнут возвращаться в такую грязищу, кроме того, молния может лес запалить, может дерево завалить прямо на дорогу. А может ударить прямо в путников и разложить мертвых по кругу, как это случилось с теми пятью квакерами 1Note1
  квакеры – от англ. «quake» – «трястись», «дрожать»; протестантская секта, основанная Дж.Фоксом (1624-1691), возникла в Англии в XVII веке и действует по сей день; квакеры считают, что истина скрывается не в том или ином церковном учении, а в некоем акте озарения святым духом, внутренним светом; квакеры отрицают необходимость духовенства, религиозные атрибуты.


[Закрыть], о которых до сих пор языки чешут, хоть и произошло это еще в девяностом году, когда первые белые поселенцы только появились в этих местах. До сих пор люди сплетничали о том Круге Пятерых и всем таком прочем. Некоторые считали, что это сам Господь снизошел с небес и расплющил квакеров в лепешку, потому что только так можно заткнуть им глотку – ничто другое не помогает. Но большинство было уверено, что Господь унес их к себе в рай, так же как забрал когда-то Оливера Кромвеля 2Note2
  Кромвель, Оливер (1599-1658) – крупнейший деятель английской буржуазной революции XVII века; в 1650 году Кромвель был провозглашен лордом-протектором и установил единоличную диктатуру – протекторат; именно с этого момента у Орсона Скотта Карда и начинается альтернативная мировая история; в нашем мире Кромвель умер в 1658 году, тогда как в мире Элвина Творца лорд-протектор правил примерно на 38 лет дольше, изменив тем самым облик планеты


[Закрыть], который, дожив до девяноста семи лет, в один прекрасный день попал под удар молнии и сгинул, как его не бывало.

Нет, тот фермер с двумя здоровыми, взрослыми сыновьями наверняка еще на одну ночь останется. Как-никак малышка Пэгги была дочерью владельца гостиницы. Индейцы обучают своих детей искусству охоты, негритята учатся таскать грузы на спине, дети фермеров умеют распознавать погоду, а дочь тавернщика должна сразу определять, кто останется на ночь, а кто – нет, даже если гости сами еще ничего не решили.

Лошади в конюшне переступали с ноги на ногу и шумно фыркали, предупреждая друг друга о грядущей грозе. Даже в самом маленьком табуне найдется одна, особенно тупая и непонятливая лошадь, которая никак не может взять в толк, в чем дело и что творится. «Гроза, – всхрапывали лошади, – сильная гроза. Промокнем до костей точно, если молнией прежде не убьет». А глупая лошадь все продолжала ржать да переспрашивать: «Что за шум? Что за шум, а?»

И тут небесные хляби разверзлись, и на землю бурным потоком хлынула вода. Под хлесткими, сильными ударами капель с деревьев посыпались листья. Дождь полил сплошной стеной, скрыв кузницу за влажным туманом – малышке Пэгги даже почудилось, будто ее вообще смыло в ручей. Деда рассказывал, что ручей вливается в реку Хатрак, Хатрак впадает в Гайо, а Гайо, пробившись сквозь непроходимые леса, соединяет свои воды с Миззипи, и уже та впадает в огромное море. Еще деда сказал, море пьет столько воды, что зачастую страдает несварением желудка, отчего и появляются большие белые клубы, которые на поверку оказываются вовсе не отрыжкой, а облаками. Вот теперь и кузница поплывет к морю, которое проглотит ее и изрыгнет в виде облака, и в один прекрасный день, когда Пэгги будет идти по своим делам, одно из небесных облаков вдруг раскроется, из него выпадет кузница и встанет на прежнее место, где была, а старый Миротворец Смит по-прежнему будет дзынь-дзынь – дзынькать.

Однако в эту минуту ливень чуть рассеялся, и глазам Пэгги открылась кузня, которая и не думала никуда уплывать. Впрочем, Пэгги ее не замечала. Ее взгляд привлекли маленькие огненные искорки, мелькающие в лесу, у самого Хатрака, там, где была переправа. Только в такую грозу и думать нечего переходить реку вброд. Искорки, целая куча огоньков, и каждый из них был живым человеком. Малышка уже не думала, как плохо быть светлячком: заметив огонь сердца, она с головой погружалась в него. Может, будущее, может, прошлое – всякие картинки уживались в этом огоньке.

Сейчас перед ее взором предстало то, что переживали люди в своих сердцах. Повозка застряла прямо посреди Хатрака, вода поднималась, и все, чем путники владели, находилось в той самой повозке.

Малышка Пэгги никогда не слыла говоруньей, а местные жители знали о способностях девочки, поэтому прислушивались к каждому ее слову, особенно когда речь шла о какой-то беде. И особенно когда в беду попадали люди. Поселенцы в этих краях появились довольно давно, однако они еще не успели забыть, что повозка, угодившая в лапы разлившейся реке, – потеря не одного человека, но сразу всех.

Пэгги стрелой слетела по травянистому склону, перепрыгивая через сусличьи норки и поскальзываясь в неглубоких лужах, – и двадцати секунд не прошло с тех пор, как она увидела огоньки попавших в беду людей, а малышка уже ворвалась в жаркую кузницу. Фермер из Вест-Форка было осадил ее, намереваясь дорассказать о тех бурях, что довелось ему повидать на веку, однако Миротворец прекрасно знал о даре малышки Пэгги. Внимательно выслушав ее, он приказал немедленно седлать лошадей, подкованы они или не подкованы, поскольку на Хатракском броде попали в беду живые люди и здесь уж не до глупых баек. Малышка Пэгги даже не успела проводить их: Миротворец отослал ее в гостиницу, чтобы позвать на помощь отца, постояльцев и работников. Каждому случалось доверять свое имущество одной-единственной повозке, что долго тащилась на запад по горным дорогам-перевалам, пока не останавливалась в этом лесу. Каждому доводилось ощущать жадные щупальца реки, которая так и вцеплялась в повозку, так и пыталась умыкнуть ее. Каждый переживал подобное. Такое время было. Каждый принимал беду ближнего как свою собственную.