Текст книги "Седьмой сын"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Спустя мгновение рядом оказалась мать Эла, стала трясти его, всхлипывая и облегченно причитая. Маленький Элвин тоже разрыдался. Но Троуэр весь ушел в решение загадки. Как-никак он был ученым человеком, а то, что он видел, считалось невероятным. Он заставил рабочих шагами измерить длину кровельной балки, затем лично перепроверил получившийся результат. Длина балки осталась прежней, во всяком случае она лежала так, как и должна была лежать. Вот только из середины куда-то подевался целый кусок. Исчез в мгновенной вспышке света, которая вырвалась из головы Элвина, испарив дерево и не оставив никаких следов.

И тут принялся орать Мера, который, падая, сумел зацепиться за крестовину, когда леса были снесены ударом падающей балки. Нед и Кальм взобрались наверх и помогли ему спуститься. Преподобный Троуэр не обращал внимания на царящую вокруг суету. Он думал только об одном – о шестилетнем мальчике, который может спокойно стоять под падающей балкой, и дерево само разойдется, чтобы не причинить ему вреда. Как Красное море расступилось перед Моисеем, образовав проход 9Note9
  исход израильтян из Египта: Красное море по повелению Господа расступилось перед ними, после чего сразу за их спинами сомкнулось, потопив войско царя Египетского (Библия, Исход, глава 14)


[Закрыть].

– Седьмой сын, – хмыкнул Нет. Юноша сидел на сломанной балке, неподалеку от священника.

– Что-что? – переспросил преподобный Троуэр.

– Так, ничего, – пожал плечами юноша.

– Ты упомянул седьмого сына, – настаивал Троуэр. – Но ведь седьмым в вашей семье был Кэлвин.

Нет покачал головой.

– У нас был еще один брат. Он умер спустя пару минут, как родился Эл. – Нет снова тряхнул волосами. – Седьмой сын седьмого сына.

– Но ведь это означает, что он отродье самого дьявола, – в отвращении отшатнулся Троуэр.

Нет презрительно посмотрел на священника.

– Может быть, это вы так в Англии считаете, но нам-то известно, что такие люди становятся хорошими врачевателями или умеют заговоры творить. По крайней мере от седьмого сына зла никто не видел. – Затем Уэйстнот вспомнил что-то и широко усмехнулся. – Отродье дьявола, – повторил он, передразнивая священника. – Не знаю, истерия какая-то.

В ярости Троуэр пулей вылетел из церкви.

Он нашел госпожу Веру сидящей на табуретке. На руках у нее комочком свернулся хныкающий Элвин-младший. Она нежно его укачивала и ласково попрекала:

– Говорила же тебе, не лезь, не поглядев по сторонам, всегда ты под ногами крутишься, на месте тебе не сидится, одуреешь за тобой приглядывать…

Заметив стоящего рядом Троуэра, она сразу замолкла.

– Не волнуйтесь, – сказала она. – Я больше не пущу его туда.

– Исключительно ради его собственной безопасности, – кивнул Троуэр. – Если б я знал, что моя церковь будет построена ценой жизни младенца, то предпочел бы до конца жизни проповедовать под открытым небом.

Она пристально посмотрела на него и поняла, что слова эти были произнесены от чистого сердца.

– Не ваша это вина, – сказала она. – Он вечно какой-то неуклюжий. Другой ребенок давным-давно погиб бы.

– Мне бы хотелось… мне бы хотелось понять, что здесь случилось.

– Подпорка треснула, – пожала она плечами. – Такое бывает.

– Нет, я имел в виду… как получилось, что балка не задела мальчика. Она разделилась на две части, не успев коснуться его. Если вы не возражаете, я хотел бы осмотреть его голову…

– На нем ни царапинки.

– Да нет, я знаю. Я просто хочу проверить…

Она закатила глаза и пробормотала:

– Ну да, мозгоходство это ваше…

Но руки отвела, чтобы он мог пощупать голову мальчика. Теперь его пальцы двигались медленно и осторожно, прощупывая карту черепа малыша, считывая выступы и шишки, впадинки и углубления. С книгами можно было не сверяться. Все равно в них пишется всякая чушь. Это он выяснил довольно быстро, наткнувшись на пару-другую идиотских утверждений типа: «У краснокожих сразу над ухом имеется шишка, указывающая на дикость и каннибализм». Между тем головы краснокожих так же отличались друг от друга, как и головы белых людей. Нет, в такие книжки Троуэр не верил, зато сам он открыл некоторые закономерности в общем расположении шишек. Он развил в себе дар понимания карты, на которую наносились особенности человеческого черепа. И стоило ему пробежаться пальцами по волосам Элвина, как он сразу все понял.

Понял, что ничего особенного здесь не найдет. Никаких шишек, никаких углублений. Самая обыкновенная голова. Обыкновенное не бывает. Настолько обыкновенная, что может служить наглядным пособием для какого-нибудь учебника, если вообще на свете есть учебник, который стоит читать.

Он оторвался от изучения, и мальчик, который, почувствовав прикосновение его пальцев, сразу перестал плакать, повернулся, чтобы взглянуть на него.

– Преподобный Троуэр, – произнес он, – у вас такие ледяные руки, я чуть не замерз.

Сказав это, он одним движением вывернулся из объятий матери и вприпрыжку побежал к одному из мальчишек, к тому самому, с которым недавно яростно боролся в пыли.

Вера угрюмо усмехнулась:

– Вот видите, как быстро они умеют забывать?

– И вы не отличаетесь от них, – заметил Троуэр.

Она покачала головой.

– Увы, – печально улыбнулась она. – Я как раз ничего не забываю.

– На ваших губах улыбка…

– Жизнь течет своим чередом, преподобный Троуэр. Я просто продолжаю жить. Это не значит, что я забыла.

Он кивнул.

– Так… расскажите мне, что вы обнаружили, – попросила она.

– В каком смысле?

– Ну, когда ощупывали его шишки, вы ведь мозгоходством занимались. Есть у него в голове что-нибудь или надеяться нам не на что?

– Все нормально. Абсолютно нормальная голова. Ни одной необычной черты.

– Ничего необычного? – ехидно переспросила она.

– Именно так.

– Ну, не знаю, мне так кажется, что необычности в этом хватает, главное, мозгов бы хватило, чтоб понять все.

Она подняла табуретку и пошла в сторону дома, зовя Эла и Кэлли.

Только спустя мгновение преподобный Троуэр осознал, насколько права была женщина. Средних людей в природе не существует. Каждый человек имеет ту или иную черту, которая преобладает над остальными. У Эла все слишком складно – такого быть не может. Человеческий череп отражает склонность к ремеслам – у Эла способности к любому труду присутствовали в абсолютно равных пропорциях. Нет, средним человеком здесь и не пахнет, ребенок оказался исключительным, хотя Троуэр понятия не имел, как эти особенности отразятся на дальнейшей его жизни. Вырастет ли он полным неумехой? Или, наоборот, ему будет подвластно все?

Суеверия суевериями, а Троуэр крепко призадумался над этой загадкой. Седьмой сын седьмого сына, поразительная форма головы, и чудо – иначе не назовешь – с балкой. Обычный мальчик погиб бы. Того требовали законы природы. Но этого ребенка кто-то или что-то защищает, и закон природы был переписан заново.

Когда разговоры исчерпались, мужчины вернулись обратно к работе над крышей. Первая балка уже никуда не годилась, поэтому две ее половинки вынесли наружу. После того, что случилось, люди прикасались к ней крайне неохотно. Поплевав на руки, к полудню они выстрогали другую кровельную балку, заново возвели леса, и к закату кровля была готова. Никто больше не упоминал о случившемся, по крайней мере в присутствии Троуэра. А когда священник вышел поискать расщепившуюся подпорку, из-за которой и случилось несчастье, то нигде ее не нашел.

7. Алтарь

Элвин ни капельки не испугался, когда увидел, что сверху падает балка. Не испугался он и тогда, когда она с грохотом ударилась об пол по обе стороны от него. Страх нахлынул, когда взрослые начали суетиться вокруг, как в День Вознесения, обнимать его и перешептываться, – да, вот это было страшно. Хотя взрослые часто совершают поступки без причины, просто так.

Как, например, папа, который вечером долго сидел у очага, изучая остатки расщепившегося полена, того самого, которое спружинило под весом кровельной балки и скинуло ее наземь. Попробовал бы кто-нибудь затащить в дом кучу грязных, ненужных щепок, когда мама была в своем обычном настроении. Но сегодня на нее тоже что-то нашло, она стала такой же ненормальной, как и папа, поэтому, когда отец ступил на порог, держа в руках охапку старых щепок, она, ни слова не говоря, нагнулась, скатала с пола ковер и убрала с его дороги.

И правильно. Обычно, когда у папы на лице появлялось такое выражение, лучше его не трогать – это понятно всем и каждому, кто хоть немного разбирается в законах жизни и намеревается прожить на земле подольше. Самыми везучими в семействе были Дэвид и Кальм – они могли укрыться в своих собственных домах на собственных участках земли, уже очищенных от леса, где их собственные жены приготовят им ужин. Они могут сами решать: жить как нормальные люди или сходить с ума. Остальным братьям и сестрам повезло меньше. Когда мама и папа начинали психовать, им приходилось вести себя соответственно. Девчонки прекращали вечные ссоры-драки, дружно накрывали на стол, после ужина без малейших пререканий мыли посуду. Нет и Нед, поев, сразу уходили на двор, где рубили дрова и доили корову. Они даже не перепихивались, как обычно, а о состязаниях кто кого поборет и речи быть не могло, что очень расстраивало Элвина-младшего, поскольку он мечтал, что когда-нибудь сразится с победителем, а не с побежденным. Вот где будет борьба, братьям-то уже по восемнадцать, это вам не малышня, с которой вынужден возюкаться Элвин. Мера в такие вечера просто сидел у очага, вытачивая новую большую ложку для маминого котелка. Сидел не поднимая взгляда – ждал, как и все остальные, когда папа наконец придет в себя и наорет на кого-нибудь.

Самим собой умудрялся оставаться только Кэлвин, трехлетний карапуз. Однако вся беда заключалась в том, что «быть самим собой» для него означало таскаться повсюду за Элвином-младшим как хвостик. Он никогда не подходил, чтобы поиграть с Элвином, не смел даже коснуться его или заговорить о чем-нибудь. Он просто был, держался в пределах видимости, но стоило Элвину поднять голову, как Кэлвин тут же отводил глаза или мышкой шмыгал за дверь, так что Элвин успевал заметить лишь белое пятно, мелькнувшее и пропавшее. Иногда, темными ночами, Элвин слышал тихое дыхание, по которому можно было понять, что Кэлвин не лежит в своей колыбельке, а стоит рядом с постелью Элвина и следит за ним. Но никто этого не замечал. Еще год назад Элвин бросался жаловаться на младшего брата. Как только он говорил: «Ма, Кэлли опять следит за мной», – мама тут же отвечала: «Эл-младший, он же не отвлекает тебя, не трогает, а если тебе не нравится, что он тихонько стоит рядом, тем хуже для тебя, потому что меня это полностью устраивает. О, если бы остальные мои дети – не будем перечислять поименно – вели себя так же тихо!» В общем, сегодня Кэлвин вел себя как обычно – единственный из всех. Остальные же опять стали как сумасшедшие.

Папа не отрывая глаз смотрел и смотрел на расщепленное бревно. То и дело он пытался сложить щепки так, как они были. Один раз он даже заговорил – очень тихо:

– Мера, ты уверен, что собрал все до щепки?

– Я принес все, что нашел, пап, – ответил Мера. – Метлой больше не собрать. Правда, можно было бы вылизать пол языком…

Мама, конечно, тоже слушала. Папа как-то заметил, что, пусть вокруг бушует гроза, девчонки моют тарелки, а все юноши разом рубят дрова, если мама как следует прислушается, то услышит, как белка пукает на дереве, что в полумиле от дома. Элвин-младший не раз гадал, что папа хотел этим сказать: может, мама знает больше колдовских штучек, чем показывает. Один раз он целый час просидел в лесу, затаившись меньше чем в трех ярдах от белки, но даже, как живот у нее бурчит, не услышал.

В общем, вечером мама была дома, поэтому вопрос папы, конечно, услышала. Услышала и ответ Меры, а поскольку в тот момент мама была такой же ненормальной, как и папа, то она сразу напустилась на сына, будто он упомянул имя Господне всуе.

– Ты следи за языком, молодой человек, потому что сам Господь поучал Моисея на горе: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Ибо, говоря отцу необдуманные слова, ты сокращаешь жизнь свою на дни, на недели, даже на годы, а твоя душа, Мера, вовсе не настолько чиста – что ты будешь делать, если Спаситель прямо сейчас призовет тебя на Судный день?

Перспектива предстать перед Спасителем выглядела ничтожной по сравнению с маминым гневом. Мера даже спорить не стал, что, мол, вовсе он не корчил из себя умника и не хотел нагрубить, – только круглый дурак посмеет возразить маме, когда она уже вскипела. Он напустил на себя смиренный вид и принялся просить у нее прощения – конечно, не забыл он извиниться перед папой и испросить пощады у Господа. К тому времени, когда мама наконец отстала от него, бедный Мера успел извиниться перед всеми по меньшей мере полдюжины раз. В конце концов мама удовлетворенно фыркнула и вернулась к шитью.

Тут Мера посмотрел на Элвина-младшего и подмигнул ему.

– Я все вижу, – тут же отреагировала мама, – и если ты, Мера, не отправишься прямиком в ад, я подам прошение святому Петру, чтобы тебя туда спровадили.

– Да я б и сам подписался под этим прошением, – смиренно согласился Мера, кротко моргая ресницами, словно нашкодивший щенок, которому угрожает ботинок здорового мужчины.

– И правильно, – продолжала мама. – Причем подписываться тебе пришлось бы кровью, поскольку к тому времени, когда я с тобой здесь закончу, у тебя появится столько рубцов на одном месте, что десять клерков будут обеспечены на год запасом красных чернил.

Элвин-младший ничего не мог поделать с собой. Эта угроза рассмешила его до слез. И хоть он знал, что сейчас его жизнь находится в его же руках, он открыл рот, чтобы громко рассмеяться. Он знал, что, если он засмеется, мамин наперсток очень больно стукнет ему по голове, а может, она съездит ему по уху со всего размаху или ее маленькая пятка со всей мочи опустится на его голую ногу – однажды она проучила так Дэвида, когда он посмел заявить, что ей стоило бы научиться говорить «нет», прежде чем в доме будут сшиваться тринадцать голодных ртов, которых надо кормить.

Вопрос жизни и смерти. Намного страшнее, чем кровельная балка, которая, по сути дела, даже волоска на нем не тронула. Поэтому он сумел проглотить смешинку, прежде чем она вырвалась на волю, а поскольку рот все еще был открыт, он сказал первое, что пришло в голову:

– Мам, – сказал он, – Мера не сможет подписать прошение кровью, потому что будет мертв, а кровь у мертвых не течет.

Мама внимательно посмотрела на него и медленно, почти по слогам произнесла:

– Я скажу – потечет.

Вот тут-то все и началось. Элвин-младший громко расхохотался. И добрая половина девчонок присоединилась к нему. Это рассмешило Меру. Наконец и мама рассмеялась. Они заходились от смеха, пока слезы не потекли, после чего мама отправила всех, включая Элвина-младшего, наверх готовиться ко сну.

После такого веселья Элвин-младший еще больше расхрабрился, а по малости лет он не знал, что озорство до добра не доводит и иногда лучше сдерживаться. Случилось так, что Матильда, которой недавно исполнилось шестнадцать и которая корчила из себя настоящую леди, поднималась по лестнице прямо перед ним. Ходить за Матильдой было сущей пыткой: она ступала столь величаво, столь неспешно – ни дать ни взять дама из высшего общества. Мера не раз говорил, что лучше уж ходить следом за луной, она и то двигается быстрее. Таким образом, задняя часть Матильды маячила прямо перед лицом Эла-младшего: взад-вперед, влево-вправо. Он вспомнил, что говорил Мера о луне, потом сравнил зад Матильды с ночным светилом и пришел к выводу, что они одинаково круглые. Тогда-то он и начал гадать, а каково это – дотронуться до луны, будет ли она такой же твердой, как спинка жука, или мягкой и податливой, как слизняк. Но если шестилетнему пацану, у которого вдруг шило закололо в одном месте, приходит в голову подобная мысль, то не пройдет и половинки секунды, как его палец погрузится на два дюйма в нежную плоть.

Орать Матильда всегда была горазда.

Эл мог бы тут же схлопотать по лбу, если бы Нет и Нед не шли прямо за ним и не видели его проделку. Близнецы так расхохотались, что бедная Матильда разрыдалась во весь голос и бросилась вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки, – ну совсем не похожая на леди. Нет и Нед подняли Элвина под локти, так высоко, что у него аж голова закружилась, и под триумфальный гимн вознесли на второй этаж. Во всю глотку они распевали старую известную песню о святом Георгии, убивающем змия, только главным героем стал святой Элвин, а в том месте, где песня обычно рассказывала о том, как рыцарь ударил старого дракона тысячу раз и меч его не растаял в огне, слово «меч» было заменено на слово «палец». Даже Мера рассмеялся.

– Мерзкая, мерзкая песня! – закричала десятилетняя Мэри, которая стояла на страже у комнаты взрослых девочек.

– Да, вы лучше кончайте, – кивнул Мера, – а то мама услышит.

Элвин-младший так и не понял, почему маме не понравится эта славная песня, однако мальчишки и в самом деле никогда не пели ее, когда мать была поблизости. Близнецы быстро заткнулись и полезли по лестнице на чердак. В эту секунду дверь, ведущая в комнату взрослых девочек, с громким треском распахнулась, и оттуда высунулась Матильда с покрасневшими от рыданий глазами.

– Вы еще пожалеете! – проорала она.

– Ой, не надо, не надо, боюсь! – скрипуче запричитал Уонтнот.

Однако Элвин не засмеялся. Он вдруг вспомнил, что девчонки обычно сводили счеты не с кем-нибудь, а именно с ним. Кэлвин слишком мал, поэтому ему ничего не грозило, а близнецы уже превратились в здоровых парней, так что силенок у них хватало, тем более что они всегда ходили вместе. Поэтому когда сестры злились, свою смертельную злобу они предпочитали срывать на Элвине. Матильде было шестнадцать, Беатрисе – пятнадцать, Элизабет – четырнадцать, Энн – двенадцать, а Мэри – десять. Избрав Элвина жертвой, они измывались над ним всеми разрешенными Библией способами. Однажды, когда Элвин, доведенный до белого каления, набросился на девчонок с вилами, только сильные руки Меры удержали его от убийства. После этого случая Мера, вздохнув, заявил, что, наверное, мужчин в аде пытают, поселяя в одном доме с женщинами, которые вдвое больше и сильнее их. С тех пор Элвин все гадал, что же за грех он умудрился совершить еще до рождения, если Господь наложил на младенца настолько страшное проклятие.

Элвин зашел в маленькую комнату, которую делил с Кэлвином, сел на табуретку и стал ждать Матильду, которая непременно должна была прийти и убить его. А она все не приходила и не приходила, и тогда он понял, что она, вероятно, ждет, когда погасят свечи, чтобы никто не узнал, которая из сестер пробралась в комнату мальчиков и задушила Элвина. О Господи, да за последние два месяца он дал девчонкам столько поводов и причин, чтобы убить его на месте!.. Он начал гадать, задушат его набитой гусиным пухом подушкой Матильды – перед смертью он хоть пощупает, что это такое, а то раньше до этой святыни ему было строго-настрого запрещено дотрагиваться – или его жизнь оборвут ненаглядные ножницы Беатрисы, вонзившиеся прямо в сердце. Но вдруг случилось страшное: он осознал, что если через двадцать пять секунд не окажется в туалете, то сходит прямо в штаны.

Естественно, туалет успели занять до него. Элвин целых три минуты стоял снаружи, подпрыгивая и периодически взвывая, но оттуда упорно не хотели выходить. Тогда он решил, что там скорее всего сидит какая-нибудь из девчонок, – вот он, самый дьявольский план, который только можно измыслить: они просто не пустят его в туалет, прекрасно зная, что после темноты он до смерти боится ходить в лес один. О, какая ужасная месть! Нет ничего страшнее описаться прилюдно – да он после этого в глаза не посмеет никому взглянуть, придется ему брать другое имя и бежать из дому, а все из-за чего – из-за какого-то тычка в попу?! Он задышал, как страдающий от запора бык, до того это было несправедливо и нечестно.

В конце концов он так разозлился, что уже не владел собой.

– Если ты сейчас не выйдешь, – выкрикнул он самую страшную из известных угрозу, – я наделаю прямо перед дверью, тогда-то ты попляшешь, вляпавшись прямо в мои дела!

Он подождал, но кто б там ни сидел, слов «Попробуй только, вылижешь мне ноги языком» не последовало. А поскольку это был обычный ответ на такое предупреждение, до Элвина наконец-то дошло: вовсе не обязательно, что туалет оккупировала одна из сестер. И уж конечно там не Мера и не кто-нибудь из близнецов. Следовательно, остаются два кандидата, причем один хуже другого. Эл так разозлился на себя, что со всей мочи стукнул кулаком по лбу, что, впрочем, не помогло. Папа наверняка начистит ему одно место, но если там сидит мама… Она будет отчитывать его не меньше часа – не особо приятная перспектива, – однако если у нее сейчас действительно дурное настроение, она напустит на себя этакую холодность и мягким, очень скорбным голосом проговорит: «Элвин-младший, я-то надеялась, что по крайней мере один из моих сыновей вырастет настоящим джентльменом, но теперь вижу, жизнь моя потрачена зря». После этих слов он чувствовал себя таким низким, таким презренным, что мог бы точно описать, как это – умереть не умерев.

Поэтому он чуть не вздохнул с облегчением, когда дверь открылась и на пороге появился папа, застегивающий брюки с мрачным выражением лица.

– Ну что, идти можно? Ни во что не вляпаюсь? – холодно осведомился он.

– Ага, – выдавил Элвин-младший.

– Что?

– Да, сэр.

– Уверен? А то здесь бродит какой-то дикий зверь, который считает, что нет ничего смешнее на свете, чем справить нужду под дверьми туалета. И вот что я тебе скажу: если я увижу такого зверя, то расставлю ловушку, которая в одну из ночей прищемит ему одно место. Придя утром, я его высвобожу, после чего заткну ему некую дырку и отпущу обратно, в леса, чтобы он там взорвался.

– Извини, пап.

Папа покачал головой и направился к дому, бросив напоследок:

– По-моему, у тебя что-то с мочевым пузырем, парень. То тебе никуда не нужно, то в следующую секунду ты готов жизнь отдать, чтобы в туалет попасть.

– Построил бы еще один туалет, все бы было нормально, – пробормотал Эл-младший.

Папа, однако, не услышал его слов, потому что на самом деле этот упрек вырвался у Элвина, только когда дверь туалета закрылась, а папа зашел в дом. Но и тогда Эл не посмел произнести подобное святотатство во весь голос.

Долго-долго Элвин полоскал руки под струей воды из насоса, потому что боялся кары сестер, ожидающей его в доме. Но потом он напугался еще сильнее, поскольку стоял он во дворе один, а вокруг была тьма-тьмущая. Люди поговаривали, что белый человек никогда не услышит пробирающегося по лесу краснокожего, а старшие братья Элвина любили посмеяться над ним, утверждая, что не стоит выходить во двор одному, особенно по ночам, поскольку в лесах сидят кровожадные краснокожие, сидят, наблюдают и поигрывают востреными томагавками, поджидая какого-нибудь белого, надеясь разжиться скальпом. Днем Элвин не верил в такие россказни, но этой ночью, стоя в темном дворе, с мокрыми, холодными руками, совершенно один, он почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Он мог поклясться, что видел краснокожего. Тот стоял прямо за его плечом, у свиного загона, и двигался так тихо, что свиньи не хрюкнули, а собаки не залаяли. Когда обнаружат окровавленное тело Элвина, с чьей головы будет снят скальп, окажется уже поздно. Какими бы плохими сестры ни были – а они были очень, очень плохими, – Элвин все же предпочитал их общество знакомству с томагавком краснокожего. От насоса до дома он летел не чуя под собою ног, ни разу не оглянувшись, чтобы проверить, есть там краснокожий или нет.

Но стоило двери захлопнуться, как страхи о бесшумных, невидимых краснокожих мгновенно испарились. Тишина затопила дом, что было весьма и весьма подозрительно. Девчонки не успокаивались до тех пор, пока папа не рявкнет на них по меньшей мере раза три. Поэтому наверх Элвин поднимался медленно и осторожно: поднявшись на очередную ступеньку, осматривался по сторонам, а за плечо оглянулся столько раз, что шея заныла. Путь в комнату был долог, к тому времени Элвин стольких страхов натерпелся, что теперь ему было все равно. Придумали там девчонки что-нибудь – пусть делают что хотят.

Однако они все не появлялись и не появлялись. Он обошел комнату со свечой в руке, заглянул под кровать, проверил углы – пусто. Кэлвин мирно сопел, сунув палец в рот. Это означало, что если они и побывали в комнате, то это произошло довольно давно. Он стал подумывать, может, на этот раз сестры решили оставить его в покое и подстроить что-нибудь близнецам. Когда девчонки станут хорошими и добрыми, перед ним откроется новая, сияющая всеми цветами радуги жизнь. Словно ангел спустится с неба и заберет его из этого ада.

Он как можно быстрее скинул с себя одежду, аккуратно сложил ее и положил на табуретку у кровати. Именно на табуретку, иначе утром его рубашка и штаны будут кишмя кишеть тараканами. Они могли забираться на что угодно и во что угодно, если это лежит на полу, но на кровати Элвина и Кэлвина и на табуретку ход им был запрещен. В ответ Элвин никогда не топтал их и не убивал. В результате комната Элвина стала объектом тараканьего паломничества, здесь жили все тараканы дома, но поскольку договор насекомые соблюдали, он и Кэлвин были единственными, кто не просыпался с криком, обнаружив посреди ночи, что по телу ползает какая-нибудь таракашка.

Элвин снял с деревянного колышка ночную рубашку и натянул на голову.

Что-то ужалило его под руку. Он вскрикнул от острой боли, пронзившей его. Что-то еще ужалило в плечо. Жалящие твари расселились по всей рубашке и, пока он сдирал ее с тела, искусали его с ног до головы. Наконец он сбросил сорочку и, оставшись голышом, принялся шлепать и тереть кожу, пытаясь прогнать напавших на него зловредных жучков.

Немного спустя он опомнился, наклонился и, ухватив ткань двумя пальцами, поднял рубашку. Никаких черных точек, которые бы торопливо убегали, он не заметил. Тогда он тряханул ее несколько раз, надеясь, что жучки дождем посыплются на пол. Жучки не посыпались, но что-то упало. Блеснуло на секунду в свете свечи и с тихим звоном стукнуло по половицам.

Только тогда Элвин-младший услышал приглушенное хихиканье, доносящееся из соседней комнаты. Поймали они его, ох как поймали. Он сел на край кровати и принялся вытаскивать из ночной рубашки булавки, втыкая их в уголок подушки. Надо же, сестры так разозлились на него, что пошли на риск потерять одну из маминых стальных булавок, которыми она очень дорожила. Все сделали, лишь бы поквитаться. Ведь должен был, должен был догадаться. Девчонки понятия не имеют, что такое честный бой, не то что мальчишки. Когда во время шутливой драки сбиваешь кого-нибудь с ног, поверженный либо встает, либо ждет, пока ты навалишься на него, – все честь по чести: либо оба на ногах, либо оба на земле. Но из своего весьма болезненного опыта Элвин знал, что девчонки могут пнуть даже лежачего или навалиться на него всей стаей, лишь бы случай удобный представился. Во время драки их помыслы лишь об одном – как бы побыстрее эту драку закончить. Никакого интереса.

Вот как сегодня. Опять они поступили нечестно: он всего-навсего ткнул ее пальцем, а они в отместку искололи его с ног до головы булавками. Некоторые царапины даже кровоточили – так глубоко впились булавки в тело. А ведь у Матильды и синяка не проступит, хотя Элвину этого очень хотелось.

Нет, Элвин-младший никогда не отличался зловредностью. Он сидел на краешке постели и, скрипя зубами, вытаскивал из ночной рубашки булавки. Совершенно случайно его взгляд упал на тараканов, которые спешили по своим делам, пробираясь в щелях меж половицами. Ничего дурного он не хотел, просто подумал, а что будет, если все эти тараканы вдруг пожалуют в некую комнату по соседству, откуда до сих пор доносилось девичье хихиканье?

Он опустился на пол, поставил перед собой свечу и начал тихо нашептывать тараканам, прям как в тот день, когда он заключил с ними перемирие. Он рассказал им о мягких, гладких простынях и нежной, податливой коже, по которой они могут вдоволь побродить. Он подробно поведал им о сатиновой наволочке, в которой хранилась пуховая подушка Матильды. Но тараканам, такое впечатление, было наплевать на его искусительные слова. «Они ж голодны, – сообразил Элвин. – Их занимает только еда. И еще страх». Поэтому он принялся говорить им о еде, о самой вкусной, самой изысканной еде на свете, которую они когда-либо пробовали. Тараканы тут же навострили усы и подползли поближе, чтобы послушать повнимательнее, хотя ни один из них не посмел и лапой дотронуться до него, придерживаясь заключенного ранее договора. Еда, которой они так жаждали, находилась на мягкой розовой коже. Залежи еды, необъятные запасы. И никому ничего не угрожает, опасности ровным счетом никакой, надо просто сползать в соседнюю комнату и взять пищу с мягкой, розовой, гладкой, нежной кожи.

Несколько тараканов не выдержали и, не дослушав до конца, помчались к двери комнаты Элвина, исчезнув в щели под нею. За ними бросилась еще стайка, и еще одна. В конце концов собралось целое войско и дружными рядами замаршировало под дверь. Тараканы проникали в стенные щели, брели под половицами, их панцири блестели и переливались в свете свечи, а вперед их вел вечный, неутолимый голод. Они бесстрашно отправлялись в путь, поскольку Элвин сказал, что бояться нечего.

И десяти секунд не прошло, как он услышал из-за стенки первый вой. А через минуту в доме стоял такой рев, что, казалось, пожар начался. Девчонки визжали, парни орали, а тяжелые старые папины башмаки грохали об пол – папа прибежал на крики и теперь давил тараканов. Элвин был счастлив, как свинья в грязи.

Наконец шум в соседней комнате стал затихать. Через минуту-другую пожалуют сюда, чтобы проверить его и Кэлвина, поэтому Элвин задул свечу, прыгнул под простыни и шепотом крикнул тараканам прятаться. В коридоре за дверью послышались мамины шаги. В самый последний момент Элвин-младший вспомнил, что так и не надел ночную рубашку. Его рука змеей метнулась из-под простыни, ухватила рубашку за рукав и затащила в постель за какой-то миг до того, как открылась дверь. Он сосредоточился и постарался дышать легко, выдерживая равные промежутки между вдохами-выходами.

Вошли мама с папой, держа над головами по свече. Он услышал, как они откинули простыни Кэлвина, высматривая тараканов. Сейчас они откинут простыни с него… Как стыдно и позорно спать вот так, нагишом, без лоскутка, словно животное. Но девчонки, которые знали, что он не мог заснуть, весь истыканный булавками, испугались, что Элвин нажалуется на них маме и папе. Поэтому они быстренько выпроводили родителей из комнаты – те только и успели посветить свечой в лицо Элвину, чтобы проверить, спит мальчик или нет. Элвин сохранял спокойное выражение лица, веки его не дернулись. Свечу убрали, дверь тихонько затворилась.