Текст книги "Урсула Мируэ"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– О да, – сказала Урсула.

– Но, дитя мое, твой долг сделать больше: твой долг смирить порывы твоего сердца, забыть их.

– Почему?

– Потому, ангел мои, что твой долг – любить только того мужчину, который станет твоим мужем, а господин Савиньен де Портандюэр, даже если бы он полюбил тебя...

– Я об этом пока не думала.

– Послушай меня. Даже если бы он полюбил тебя, даже если бы его мать попросила у меня твоей руки, я подверг бы его долгим и трудным испытаниям, прежде чем дать согласие на ваш брак. Своим поведением господин виконт вызвал недоверие всех порядочных семейств и воздвиг между собой и богатыми наследницами преграды, которые нелегко будет преодолеть.

Слезы в глазах Урсулы высохли, и лицо ее осветила ангельская улыбка.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло! – сказала она.

Доктору нечего было возразить на этот простодушный возглас.

– Что он натворил, крестный? – спросила Урсула.

– За два года жизни в Париже, ангел мой, он наделал долгов на сто двадцать тысяч франков! Он имел глупость попасть в Сент-Пелажи – оплошность, постыдная для молодого человека в нынешние времена. Мот, способный ввергнуть мать в нищету и горе, сведет свою жену в могилу, как твой бедный отец свел в могилу твою мать.

– Как вы думаете, может он исправиться? – спросила Урсула.

– Если мать выкупит его, ему придется терпеть лишения, а я не знаю для дворянина лучшего лекарства, чем бедность.

Эти слова заставили Урсулу задуматься, она вытерла слезы и сказала крестному:

– Если вы можете, спасите его, это даст вам право наставлять его, журить...

– А тогда, – продолжал доктор, передразнивая Урсулу, – он сможет приходить к нам, его матушка тоже, мы будем видеться с ними, и...

– Я забочусь сейчас только о нем... – сказала Урсула, зардевшись.

– Забудь о нем, бедное дитя мое, это безумие! – серьезно отвечал доктор. – Ни за что на свете госпожа де Портандюэр, урожденная Кергаруэт, пусть даже она живет на триста ливров в год, не согласится женить виконта Савиньена де Портандюэра, внучатого племянника графа де Портандюэра, командующего королевским флотом, и сына виконта де Портандюэра, капитана корабля, на какой-то Урсуле Мируэ, дочери нищего полкового музыканта, который – увы, настало время сказать тебе об этом – был незаконнорожденным сыном органиста, моего тестя.

– О крестный! вы правы: мы равны лишь перед Богом. Отныне я буду поминать его лишь в молитвах, – произнесла Урсула сквозь слезы. – Отдайте ему все, что вы хотели отдать мне. Что нужно бедной девушке вроде меня? А он – он в тюрьме!

– Займись лучше благотворительностью во имя Господа – быть может, он придет нам на помощь.

Несколько мгновений оба молчали. Когда Урсула, не смевшая взглянуть на своего крестного, подняла глаза, она была потрясена до глубины души: по его морщинистым щекам текли слезы. Когда плачут дети – это естественно, но когда плачут старики – это ужасно.

– Что с вами? Боже мой! – воскликнула Урсула, бросаясь к ногам доктора и покрывая поцелуями его руки. – Неужели вы не верите мне?

– Я мечтал исполнять все твои желания, а вынужден причинить тебе первую в твоей жизни боль! Я страдаю не меньше тебя. Я плакал, только когда умирали мои дети и когда умерла Урсула. Послушай, я сделаю все, что ты захочешь!

Сквозь слезы Урсула бросила на крестного взгляд, сверкнувший, как луч солнца. Она улыбнулась.

– Пойдем в гостиную, и постарайся поменьше думать обо всем этом, девочка моя, – сказал доктор, выходя из кабинета.

Бессильный против божественной улыбки своего дитяти, он боялся, что вот-вот подаст Урсуле ложную надежду.

Тем временем в холодной маленькой гостиной дома напротив аббат Шапрон выслушивал печальную исповедь госпожи де Портандюэр. В руке старая дворянка держала письма, нанесшие ей последний удар, – их только что прочел кюре. Сидя в глубоком кресле подле квадратного стола с остатками десерта, старая дворянка смотрела на кюре, который, устроившись в глубоком кресле по другую сторону стола, поглаживал подбородок, как это делают капельдинеры, математики и священники, размышляя над трудноразрешимой задачей.

Стены маленькой гостиной Портандюэров, два окна которой выходили на улицу, были обшиты деревом и покрашены в серый цвет; от сырости нижние панели покрылись теми трещинами, какие появляются на прогнившем дереве, не рассыпающемся лишь благодаря слою краски. На рыжем плиточном полу, натертом единственной служанкой старой дамы, перед креслами и стульями лежали плетеные коврики; на одном из них покоились сейчас ноги аббата. Занавески из старой бледно-зеленой камки с зелеными цветами были задернуты, жалюзи опущены. В комнате царил полумрак, лишь на столе стояли две свечи. В простенке между окнами висел, разумеется, портрет адмирала де Портандюэра, соперника таких героев, как Сюффрен, Кергаруэт, Гишен и Симез [131]131
  Сюффрен... Симез– Бальзак смешивает вымышленные имена с подлинными: если адмирал де Кергаруэт и вице-адмирал Симез существовали только в мире «Человеческой комедии» (см. «Загородный бал», 1830, «Темное дело», 1841, и др.), то Пьер Андре де Сюффрен де Сен-Тропез (1726—1788) и Люк Юрбен дю Буэксик, граф де Гишен (1712—1790) – реально существовавшие знаменитые мореплаватели; первый из них прославился в 1780-е гг. в Индии, второй – в период войны за независимость в Америке.


[Закрыть], выполненный Латуром. На стене напротив камина висели портреты виконта де Портандюэра и матери хозяйки, происходившей из рода Кергаруэт-Плоэгат. Таким образом, Савиньену двоюродным дедом приходился вице-адмирал де Кергаруэт, а кузеном – граф де Портандюэр, внук адмирала; оба были очень богаты. Вице-адмирал де Кергаруэт жил в Париже, а граф де Портандюэр – в своем родовом замке в Дофине. Граф де Портандюэр, кузен Савиньена, представлял старшую ветвь, а сам Савиньен был последним отпрыском младшей ветви Портандюэров. Графу было уже за сорок, он выгодно женился и имел троих детей. Унаследовав несколько крупных состояний, он, по слухам, так разбогател, что годовой его доход приблизился к шестидесяти тысячам ливров. Депутат от Изерского округа, он проводил зимы в Париже, в особняке Портандюэров, который выкупил на деньги, полученные по закону Виллеля [132]132
  Закон Виллеля– названный по имени французского премьер-министра, при котором он был принят, закон от 27 апреля 1825 г. о возмещении (частичном) аристократам, эмигрировавшим из Франции во время революции и вернувшимся на родину в эпоху Реставрации, стоимости того недвижимого имущества, которое не могло быть им возвращено.


[Закрыть]о возмещении убытков. Вице-адмирал де Кергаруэт недавно женился на своей племяннице [133]133
  Вице-адмирал де Кергаруэт... женился на... племяннице...– См. «Загородный бал».


[Закрыть], мадемуазель де Фонтен, единственно для того, чтобы оставить ей свое состояние. Итак, у виконта были могущественные родственники, но легкомысленное поведение лишило его их покровительства. Савиньен был молод и хорош собой, он мог бы поступить во флот, где с его именем и благодаря поддержке адмирала и депутата в двадцать три года уже командовал бы кораблем, но госпожа де Портандюэр не желала, чтобы ее единственный сын вступил в военную службу; он рос в Немуре, учился у викария аббата Шапрона, и старая дама льстила себя надеждой, что сможет не разлучаться с ним до самой смерти. Она подыскала сыну приличную партию – девицу д'Эглемон [134]134
  ... приличную партию – девицу д'Эглемон...– Один из тех случаев, когда хронология одного романа «Человеческой комедии» противоречит другому: согласно «Тридцатилетней женщине» – роману, посвященному судьбе семейства д'Эглемон, Элен д'Эглемон в 1829 г. было всего двенадцать лет. Исчезновение Элен, ставшей женой корсара, описано в пятом эпизоде «Тридцатилетней женщины» («Две встречи»).


[Закрыть], за которой давали двенадцать тысяч годового дохода; имя Портандюэров и Бордьерская ферма позволяли рассчитывать на успех сватовства. Но обстоятельства помешали осуществить этот мудрый, хотя и скромный план, который во втором поколении мог поправить дела семейства. Д'Эглемоны разорились, а их старшая дочь Элен исчезла при таинственных обстоятельствах. Скучная жизнь на улице Буржуа, бесцельная, бесславная и бездеятельная, которую Савиньен терпел только ради матери, настолько утомила юношу, что в конце концов он, хотя и с запозданием, разорвал свои – впрочем, чрезвычайно мягкие – оковы и поклялся, что ни за что не останется в провинции. Итак, в двадцать один год он расстался с матерью и отправился в Париж, чтобы представиться родственникам и попытать счастья в столице. Контраст между немурской и парижской жизнью оказался пагубным для юноши; благодаря славному имени и богатой родне перед ним открывались двери любого салона; он жаждал развлечений и, предоставленный самому себе, не знал никакой узды. Уверенный, что у матери где-то припрятаны сбережения, накопленные за двадцать лет, Савиньен очень скоро промотал шесть тысяч франков, которые она дала ему при расставании. Этой суммы ему не хватило даже на первые полгода, и по истечении этого срока он должен был вдвое больше хозяину гостиницы, портному, сапожнику, владельцу нанятого им экипажа, ювелиру и всем прочим торговцам, доставляющим молодым людям предметы роскоши. Не успел он приобрести некоторую известность, не успел научиться беседовать, вращаться в свете, носить и выбирать жилеты, заказывать фраки и повязывать галстук, как за душой у него оказалось тридцать тысяч долга, а между тем он еще не придумал, как изящнее признаться в любви сестре маркиза де Ронкероля, госпоже де Серизи, красавице, которая, впрочем, блистала в свете еще во времена Империи.

– Как вам всем удалось так ловко устроиться? – спросил Савиньен однажды в конце завтрака у нескольких щеголей, с которыми сблизился, как сближаются нынче юноши, стремящиеся к одним и тем же целям и домогающиеся невозможного равенства. – Вы были не богаче меня, но живете припеваючи, вы ухитряетесь сводить концы с концами, а я уже весь в долгах.

– Все мы начинали с этого, – со смехом отвечали ему Растиньяк, Люсьен де Рюбампре, Максим де Трай, Эмиль Блонде [135]135
  Растиньяк, Люсьен де Рюбампре, Максим де Трай, Эмиль Блонде– светские щеголя, сквозные персонажи «Человеческой комедии».


[Закрыть]– тогдашние денди.

– Де Марсе был богат уже и тогда, но это чистая случайность! – сказал хозяин дома, выскочка по имени Фино [136]136
  Фино– история его восхождения как публициста, а затем издателя журнала описана в «Истории величия и падения Цезаря Бирото» (1837), а затем в «Утраченных иллюзиях» (1837—1843); он действует в тринадцати произведениях «Человеческой комедии».


[Закрыть], пытавшийся стать на дружескую ногу с этими молодыми щеголями. – К тому же, не будь он таким, каков он есть, богатство могло бы разорить его, – добавил он, поклонившись тому, о ком говорил.

– Сказано красиво, – заметил Максим де Трай.

– И неглупо, – добавил Растиньяк.

– Дорогой мой, – важно произнес де Марсе, обращаясь к Савиньену, – долги – плата за опыт. Хорошее университетское образование со всеми его уроками, и забавными, и нудными, не научает вас ничему и обходится в шестьдесят тысяч франков. Светское образование стоит вдвое дороже, но оно учит вас жить, делать дела, разбираться в политике, в мужчинах, а иной раз и в женщинах.

Блонде окончил эту отповедь переиначенной строкой Лафонтена [137]137
  ...строкой Лафонтена...– Неточная цитата из поэмы «Филемон и Бавкида» (1685).


[Закрыть]: «Хоть с виду свет дешев, недаром все дает».

К несчастью, Савиньен, вместо того чтобы задуматься над словами опытнейших лоцманов парижского архипелага, принял все за шутку.

– Берегитесь, дорогой мой, – сказал ему де Марсе, – если вы с вашим именем не приобретете подобающего состояния, вам грозит опасность окончить жизнь сержантом в кавалерийском полку. «И лучшие, чем вы, здесь голову сложили!» – продекламировал он стих Корнеля и взял Савиньена под руку. – Лет шесть назад, – продолжал он, – в столице объявился граф д'Эгриньон [138]138
  ...объявился граф д'Эгриньон...– История его неудавшейся попытки «завоевать» Париж и возвращения в родной Алансон рассказана в романе «Музей древностей».


[Закрыть]– он не прожил в великосветском раю и двух лет. Увы! ему отмерен срок был фейерверка [139]139
  ...ему отмерен срок был фейерверка.– Реминисценция из прославленного стихотворения Ф. де Малерба «Утешение господина Дюперье» (1598—1599).


[Закрыть]. Он вознесся до герцогини де Мофриньез и пал в родной город, где искупает свои грехи в обществе старого больного отца, коротая время за грошовым вистом. Расскажите госпоже де Серизи о вашем положении попросту, не стыдясь; она многое может сделать для вас, но если вы будете разыгрывать с ней шарады на темы первой любви, она вообразит себя мадонной Рафаэля, станет корчить саму непорочность и заставит вас пуститься в разорительные странствия по стране Нежности [140]140
  ...по стране Нежности!– Реминисценция из галантно-героического романа Мадлен де Скюдери «Клелия» (1654—1660).


[Закрыть]!

Но Савиньен был еще совсем молод, берег честь дворянина и не посмел признаться госпоже де Серизи в своем бедственном положении. Он был готов биться головой об стену от отчаяния, как вдруг получил из дома двадцать тысяч франков; прочтя письмо, где Савиньен, просвещенный друзьями насчет хитростей, отпирающих родительские сундуки, толковал о неоплаченных векселях и о бесчестии, которое ему грозит, если их опротестуют, госпожа де Портандюэр рассталась с последними своими сбережениями. Благодаря этому вспомоществованию Савиньен дотянул до конца своего первого года в Париже. На второй год, став верным поклонником госпожи де Серизи, которая всерьез увлеклась им и у которой он многому научился, он прибегнул к опасной помощи ростовщиков. Однажды, когда он совсем отчаялся, один из его приятелей, де Люпо [141]141
  Де Люпо– крупный делец и политический шантажист, действует в тринадцати произведениях «Человеческой комедии».


[Закрыть], депутат и друг его кузена графа де Портандюэра, дал ему адреса Гобсека, Жигонне и Пальма, а те, должным образом осведомленные о стоимости недвижимого имущества госпожи де Портандюэр, охотно ссудили его деньгами. Вновь и вновь обращаясь к ростовщикам и с обманчивой легкостью получая у них в кредит, он прожил безбедно еще полтора года. Не осмеливаясь порвать с госпожой де Серизи, бедный мальчик влюбился без памяти в красавицу графиню де Кергаруэт, которая, как все юные особы, дожидающиеся смерти старого мужа [142]142
  ...дожидающиеся смерти старого мужа...– Эмилия де Кергаруэт вторично вышла замуж за Шарля де Ванденеса в 1836 г. («Дочь Евы»).


[Закрыть], строила из себя недотрогу и умело блюла свою честь в ожидании второго замужества. Не в силах понять, что рассудочная добродетель непобедима, Савиньен ухаживал за Эмилией Кергаруэт с размахом богача: он не пропускал ни одного бала, ни одного театрального представления, где мог ее встретить.

«Малыш, у тебя не хватит пороха, чтобы взорвать эту скалу», – со смехом заметил ему однажды де Марсе.

Как ни старался юный король парижских щеголей, движимый состраданием, раскрыть этому ребенку глаза на характер Эмилии де Кергаруэт, урожденной де Фонтен, Савиньен прозрел, лишь познав мрачный свет несчастья и сумерки темницы. Ювелир, которому он имел неосторожность выдать вексель, сговорился с ростовщиками, не желавшими пятнать себя арестом должника, и Савиньен де Портандюэр был, к изумлению своих друзей, препровожден в Сент-Пелажи за неуплату ста семнадцати тысяч франков. Узнав о случившемся, Растиньяк, де Марсе и Люсьен де Рюбампре пришли в Сент-Пелажи проведать беднягу и, узнав что у него нет ни гроша, одолжили ему каждый по тысячефранковому билету. Слуга, подкупленный кредиторами, выдал квартиру, где Савиньен скрывался, и все имущество молодого человека за исключением платья да немногочисленных драгоценностей, которые были на нем в тот момент, было описано. Гости заказали превосходный обед; вкушая его и потягивая херес, принесенный де Марсе, они осведомились о положении Савиньена; могло показаться, что друзья заботятся о будущности юноши, на самом же деле они намеревались вынести ему суровый приговор.

– Дорогой мой, человек, носящий имя Савиньена де Портандюэра, человек, чей кузен вот-вот станет пэром Франции, а дедушка зовется адмирал де Кергаруэт, – такой человек, допустив непростительную оплошность и позволив засадить себя в Сент-Пелажи, здесь не останется! – воскликнул Растиньяк.

– Почему вы мне ничего не сказали? – спросил де Марсе. – Я предоставил бы вам мою дорожную карету, десять тысяч франков и рекомендательные письма к немецким ростовщикам. Мы не первый день знаем Гобсека, Жигонне и прочих живоглотов, мы приперли бы их к стенке. Кстати, скажите на милость, какой осел указал вам этот гибельный источник?

– Де Люпо.

Молодые люди переглянулись; у всех троих мелькнула одна и та же мысль, одно и то же подозрение, но оно осталось невысказанным.

– Объясните, на что вы рассчитываете, раскройте ваши карты, – потребовал Марсе.

Когда Савиньен описал свою мать и ее чепцы с пышными бантами, их маленький дом в три окна на улице Буржуа, которому заменой сада служил дворик с колодцем и дровяным сараем, когда он назвал примерную стоимость этого дома, выстроенного из красноватого песчаника и обмазанного наполовину облупившейся известью, и Бордьерской фермы, трое денди переглянулись еще раз и с глубокомысленным видом произнесли фразу, которую в только что появившемся в ту пору сборнике Альфреда де Мюссе «Испанские повести», в пьесе «Каштаны из огня» [143]143
  «Каштаны из огня»– драматическая поэма Альфреда де Мюссе, вошедшая в его сборник «Испанские и итальянские повести» (вышел в свет в конце декабря 1829).


[Закрыть], говорит аббат: «Плачевно!»

– Если послать вашей матери умело составленное письмо, она заплатит, – сказал Растиньяк.

– Да, но что делать потом? – воскликнул де Марсе.

– Не попади вы в тюрьму, вы могли бы попасть в число дипломатов, но Сент-Пелажи – не прихожая посольства.

– Вы не созданы для жизни в Париже, – подвел итог Растиньяк.

– Судите сами, – продолжал де Марсе, оглядев Савиньена, как барышник, приценивающийся к лошади, – у вас красивые голубые глаза, чистый белый лоб, густые черные волосы, усики, очень идущие к вашему бледному лицу, и стройный стан; ноги ваши обличают хорошее происхождение, грудь и плечи не страдают излишней хрупкостью, но и не делают вас похожим на приказчика. Вы, что называется, элегантный брюнет. У вас лицо в духе Людовика XIII – бледность, изящный носик, а главное, в вас есть нечто, пленяющее женщин и непостижимое для мужчин, нечто коренящееся в повадке, поступи, звуке голоса, выражении глаз, жестах, в тысяче мельчайших особенностей, значение которых внятно только женщинам. Вы сами себя не знаете, дорогой мой. Если бы вы держались более уверенно, вы могли бы в полгода завоевать англичанку со стотысячным приданым, особенно если бы носили титул виконта де Портандюэра, который принадлежит вам по праву. Моя милейшая мачеха леди Дэдлей, не имеющая себе равных в искусстве сводничества, отыскала бы вам подходящую невесту в одном из британских поместий. Но для этого нужно было выказать себя знатоком высшей банковской политики и ловким маневром отсрочить платеж долгов месяца на три. Почему вы ничего мне не сказали? Баденские ростовщики отнеслись бы к вам с уважением и, возможно, ссудили бы вас деньгами, но теперь, когда вы угодили в тюрьму, они станут вас презирать. Ростовщик подобен Обществу и Народу, он склоняется перед сильным, перед тем, кто смотрит на него свысока, но к кротким агнцам он безжалостен. Светские люди определенного сорта считают Сент-Пелажи чертовкой, которая здорово подпаливает душу молодым людям. Сказать вам правду, дитя мое? я дам вам такой же совет, какой дал молодому д'Эгриньону: расплатитесь потихоньку с вашими кредиторами, оставьте себе денег на три года и женитесь на первой же провинциальной девице, за которой дадут тридцать тысяч годового дохода. Трех лет вам с лихвой хватит, чтобы подыскать умненькую наследницу, согласную именоваться госпожой де Портандюэр. Вот как следует поступить. Итак, выпьем. Я поднимаю бокал за богатую невесту!

Молодые люди оставались у своего бывшего друга до тех пор, пока не истекло время, отведенное для свиданий, а выйдя за дверь, обменялись впечатлениями: «Он совсем плох!» – «Он сильно сдал!» – «Сумеет ли он выкарабкаться?»

Назавтра Савиньен написал матери письмо на двадцати двух страницах, где исповедался во всех своих прегрешениях. Получив его, госпожа де Портандюэр проплакала целый день с утра до вечера, а когда стемнело, взялась за перо. Сначала она написала сыну, пообещав вызволить его из тюрьмы, а потом села за письма к графам де Портандюэру и де Кергаруэту.

Их ответы, которые только что прочел кюре и которые теперь, влажные от слез, были в руках у бедной матери, пришли сегодня утром и разбили ей сердце.

« Госпоже де Портандюэр.

Париж, сентябрь 1829 года.

Сударыня,

Не сомневайтесь, что мы с адмиралом от всей души сочувствуем вашей беде. То, что вы сообщили господину де Кергаруэту, огорчило меня тем более, что наш особняк стал для вашего сына родным домом: мы гордились Савиньеном. Если бы бедный мальчик доверился адмиралу, то смог бы поселиться у нас и мы подыскали бы ему выгодное место, но он ни слова не сказал нам! У адмирала нет возможности заплатить сто тысяч франков, он сам весь в долгах – по моей вине, ибо я тратила деньги, не выяснив предварительно состояние его финансов. Он в отчаянии – в особенности же от того, что Савиньен связал нам руки, попав в тюрьму. Не воспылай мой прекрасный племянник ко мне этой глупой страстью, из-за которой гордость влюбленного заглушила в нем откровенность родственника, мы отправили бы его в путешествие по Германии, а сами тем временем уладили бы его денежные дела. Господин де Кергаруэт мог бы попросить для своего внучатого племянника место в морском министерстве, но пребывание в долговой тюрьме делает всякую попытку такого рода бесполезной. Заплатите долги Савиньена и пошлите его во флот – он себя еще покажет, недаром в его прекрасных черных глазах [144]144
  ...в его прекрасных черных глазах...– непоследовательность Бальзака: несколькими страницами выше де Марсе называл глаза Савиньена голубыми.


[Закрыть]горит огонь, достойный рода Портандюэров. Мы все будем помогать ему.

Итак, не отчаивайтесь, сударыня, у вас есть верные друзья, и среди них искренне преданная вам и уважающая вас

Эмилия де Кергаруэт».

« Госпоже де Портандюэр.

Портандюэр, август 1829 года.

Дорогая тетушка, я столь же огорчен, сколь и раздосадован выходками Савиньена. Я – муж, отец двух сыновей и дочери и не имею возможности уменьшить свое состояние, и без того не соответствующее моему положению и моим надеждам, на сто тысяч франков, чтобы выкупить отпрыска Портандюэров у ломбардцев [145]145
  Ломбардцы– традиционное (со времен средневековья) название ростовщиков, объясняющееся тем, что ростовщичеством некогда занимались в основном выходцы из Ломбардии.


[Закрыть]. Продайте вашу ферму, заплатите долги сына и приезжайте в Портандюэр; возможно, мы не сойдемся характерами, но вы в любом случае можете рассчитывать на достойный вас прием. Вы ни в чем не будете нуждаться, и в конце концов мы женим Савиньена, которого моя жена находит очаровательным. Не отчаивайтесь, все его проказы пустяк, и в наших краях о них никто не узнает; среди наших соседок есть несколько очень богатых невест, которые сочтут за счастье породниться с нами.

Жена вместе со мной заверяет вас в том, что мы будем очень рады вашему приезду, и желает, чтобы все задуманное исполнилось.

Примите уверения в нашем искреннем уважении.

Люк Савиньен, граф де Портандюэр».

– И такие письма приходится читать урожденной Кергаруэт! – воскликнула старая бретонка, утирая слезы.

– Адмирал не знает, что племянник в тюрьме, – вымолвил наконец аббат Шапрон, – графиня одна прочла ваше письмо и одна написала вам ответ. Но нам нужно на что-то решиться, – продолжал он после недолгого молчания, – и вот что я осмелюсь вам посоветовать. Не продавайте ферму. Срок аренды подходит к концу, истекает двадцать пятый год. Через несколько месяцев вы сможете заключить новый договор, доведя арендную плату до шести тысяч, да еще получите от арендаторов двенадцать тысяч надбавки за удачную сделку. Возьмите взаймы – только не у здешних ростовщиков, а у какого-нибудь честного немурца. Ваш сосед напротив – человек порядочный, воспитанный, до Революции он вращался в хорошем обществе, а нынче отринул безбожие и стал добрым католиком. Не погнушайтесь зайти к нему сегодня вечером, он сочувственно отнесется к вашей просьбе; забудьте на время, что вы урожденная Кергаруэт [146]146
  ...забудьте на время, что вы урожденная Кергаруэт.– Черты бретонского характера, воплощенные в образе госпожи де Портандюэр, отмечал не только Бальзак; Мишле в «Истории Франции» писал: «Гений Бретани – это гений неукротимого, бесстрашного сопротивления», а Ренан замечал: «Все бретонцы... имеют одну общую черту: особенное нерасположение к современности. Это чувство зависит от могучего инстинкта, присущего их расе, который внушает им отвращение ко всему, что расходится со старинной доблестью – а о ней наш век заботится мало» (цит. по: Котляревский С. А. Ламенне и новейший католицизм. М., 1904, с. 48).


[Закрыть].

– Никогда! – пронзительно вскрикнула старая дворянка.

– Ну, хорошо, оставайтесь урожденной Кергаруэт, но Кергаруэт любезной, приходите, когда доктор будет один, он даст вам в долг всего из трех с половиной, может быть, даже из трех процентов и окажет вам эту услугу так деликатно, что она не будет вам в тягость, он поедет в Париж, Чтобы продать свою ренту, сам выкупит Савиньена и доставит его к вам.

– Так вы имеете в виду молодого Миноре?

– Молодому Миноре восемьдесят три года, – отвечал с улыбкой аббат Шапрон. – Прошу вас, сударыня, вспомните, что Христос заповедал нам милосердие, не будьте с доктором чересчур надменны, он может быть вам полезен во многих отношениях.

– Каким же это образом?

– В его доме живет ангел, небесное существо.

– А, маленькая Урсула... Ну и что с того?

Услышав эти слова, бедняга кюре осекся – сухой и резкий тон, каким они были произнесены, заранее обрекал его попытку на неудачу.

– Я полагаю, что доктор Миноре очень богат...

– Тем лучше для него.

– Оставив сына без поприща, вы уже послужили невольной причиной нынешних его несчастий; берегитесь, как бы не случилось худшего! – строго ответил кюре. – Предупредить мне доктора о вашем приходе?

– Но почему бы ему не прийти самому, раз он знает, что я в нем нуждаюсь?

– О, сударыня, если вы пойдете к нему, вы заплатите три процента, а если он к вам – пять, – нашелся кюре, желавший во что бы то ни стало уговорить старую дворянку. – Нотариус Дионис и секретарь мирового суда Массен не дали бы вам денег, они хотят воспользоваться вашей бедой и заставить вас продать ферму за полцены. На Дионисов, Массенов, Левро и прочих богачей, которые знают, что ваш сын в тюрьме, и мечтают завладеть фермой, я влияния не имею.

– Они все знают, все, – всплеснула руками госпожа де Портандюэр. – О бедный мой кюре, кофе у вас совсем остыл... Тьенетта, Тьенетта!

Тьенетта, шестидесятилетняя бретонка в казакине и бретонском чепце проворно вошла и забрала у кюре его чашку, чтобы подогреть кофе.

– Будьте покойны, господин священник, – сказала она, видя, что кюре хочет сделать глоток, – я его поставлю в водяную баню, он не станет хуже.

– Итак, – вкрадчиво продолжал кюре, – я предупрежу доктора о вашем визите, и вы придете...

Гордая бретонка уступила только через час, после того как кюре раз десять повторил все свои доводы. Решили дело его слова: «Савиньен пошел бы не раздумывая!»

– В таком случае уж лучше это сделаю я, – отвечала мать.

Часы пробили девять, когда калитка Портандюэров, проделанная в больших воротах, закрылась за кюре и он, перейдя улицу, громко позвонил у ворот доктора. От Тьенетты он попал к тетушке Буживаль – старая кормилица сказала ему: «Поздно вы приходите, господин кюре!» – точно таким же тоном, каким старая служанка Портандюэров только что упрекнула его: «Что ж это вы так рано покидаете барыню, ведь у нее горе!»

В зеленовато-коричневой гостиной доктора кюре застал большое общество; здесь были все наследники, успокоившиеся после разговора с Дионисом. Возвращаясь от доктора, нотариус зашел к Массену и сказал:

– Сдается мне, что Урсула влюбилась, и любовь эта принесет ей одни заботы и неприятности; она фантазерка (так на языке немурцев называются люди, отличающиеся обостренной чувствительностью) и долго останется в девицах. Итак, будьте покойны: угождайте ей и особенно доктору – ведь он очень умен, умнее сотни Гупилей, – добавил нотариус, не подозревая, впрочем, что Гупиль – это искаженное латинское Vulpes – лисица.

Вот от чего у доктора было непривычно шумно: вслед за Бонграном и немурским врачом сюда явились госпожи Массен и Кремьер с супругами и почтмейстер с сыном. С порога аббат Шапрон услышал звуки музыки. Бедняжка Урсула играла финал Седьмой симфонии Бетховена. Девочка отважилась на невинную хитрость: теперь, когда доктор открыл ей глаза на двоедушие наследников, гости сделались ей неприятны, и она нарочно выбрала величественную музыку, которую трудно понять с первого раза, чтобы отбить у дам охоту обращаться к услугам ее учителя. Чем прекраснее музыка, тем меньше она нравится невеждам. Поэтому, когда дверь открылась и на пороге показался почтенный аббат Шапрон, наследники с облегчением вздохнули: «Ах, вот и господин кюре!» и дружно вскочили, чтобы положить конец пытке.

С теми же чувствами приветствовали аббата Шапрона из-за ломберного столика Бонгран, немурский врач и сам доктор Миноре, ставшие жертвой бесцеремонности сборщика налогов, который, желая сделать приятное двоюродному дедушке, предложил партию в вист и навязался четвертым. Урсула вышла из-за фортепьяно. Доктор поднялся – с виду для того, чтобы поздороваться с кюре, на самом же деле для того, чтобы прервать игру. Расхвалив дядюшке талант его крестницы, наследники откланялись.

– Доброй ночи, друзья мои! – воскликнул доктор, закрывая за ними калитку.

– И за это они платят бешеные деньги! – сказала госпожа Кремьер госпоже Массен, когда они отошли от дома на несколько шагов.

– Упаси меня господь входить в расходы, чтобы моя малышка Алина стала устраивать такие кошачьи концерты, – отвечала госпожа Массен.

– Она сказала, что это Бетховен, а он считается великим композитором, – вставил сборщик налогов. – Он довольно известен.

– Но не в Немуре, – возразила госпожа Кремьер, – для нас он чересчур ветхий.

– По-моему, дядюшка специально это подстроил, чтобы отвадить нас от дома, – сказал Массен, – я видел, как он подмигнул своей жеманной девчонке и показал глазами на зеленый том с нотами.

– Если им нравится такой гам, – произнес почтмейстер, – так они правильно делают, что сидят дома одни.

– Должно быть, мировой судья без ума от карт, если выносит эти сонатцы, – сказала госпожа Кремьер.

Между тем Урсула, подсев к ломберному столику, сказала:

– Я никогда не научусь играть для людей, которые не понимают музыки.

– У натур богато одаренных чувства расцветают лишь в обстановке дружества и приязни, – сказал аббат Шапрон. – Как священник не может давать благословения в присутствии Духа Зла, как каштан не приживется в жирной земле, так и гениальный музыкант теряется в окружении невежд. Душа художника ищет родственные души, которые сообщали бы ей столько же силы, сколько получают от нее. Этот закон, управляющий человеческими привязанностями, лежит в основе многих поговорок: «С волками жить – по-волчьи выть», «Рыбак рыбака видит издалека». Но мученья, которые испытали вы, знакомы лишь натурам нежным и тонким.

– Да, друзья мои, – сказал доктор, – то, что любой другой женщине покажется мелкой неприятностью, способно убить мою малышку Урсулу. О! когда меня не станет, укройте этот драгоценный цветок за той надежной оградой, о которой говорит Катулл: Ut flos [147]147
  Словно цветок ( лат.). (Катулл, 62).


[Закрыть]...

– А ведь эти дамы так лестно отозвались о вас, Урсула, – с улыбкой сказал мировой судья.

– Только лесть была грубая, – заметил немурский врач. – Отчего это?

– Принужденные похвалы всегда грубы, – отвечал доктор.

– Тонкость неразлучна с правдой, – сказал аббат.

– Вы обедали у госпожи де Портандюэр? – спросила Урсула, устремив на кюре взгляд, исполненный тревожного любопытства.

– Да, бедная старая дама очень опечалена, и не исключено, что сегодня вечером она зайдет к вам, господин Миноре.

– Если у нее горе и она нуждается в моей помощи, я сам зайду к ней, – воскликнул доктор. – Закончим последний роббер.

Урсула под столом пожала доктору руку.

– Ее сын, – сказал мировой судья, – простоват, не стоило отпускать его в Париж без наставника. Когда я узнал, что кое-кто наводит у нашего нотариуса справки о ферме старой дамы, я понял, что виконт рассчитывает на смерть матери.

– Неужели вы считаете его способным на это? – воскликнула Урсула, с ужасом посмотрев на Бонграна, который сказал себе: «Увы, это правда, она его любит».

– И да, и нет, – сказал немурский врач. – У Савиньена добрая душа, потому-то он и оказался в тюрьме: мошенники туда не попадают.

– Друзья мои, – воскликнул старый Миноре, – на сегодня довольно, не стоит заставлять бедную мать проливать лишние слезы, если в нашей воле осушить их.

Четверо друзей поднялись и вышли, Урсула проводила их до калитки; когда ее крестный и кюре постучали в ворота дома напротив и Тьенетта открыла, она уселась вместе с тетушкой Буживаль на одну из каменных тумб подле своего дома и стала ждать.

– Госпожа виконтесса, – сказал кюре, первым вошедший в маленькую гостиную, – господин доктор не захотел, чтобы вы утруждали себя, и пришел сам...

– Я слишком хорошо помню старые времена, сударыня, – перебил доктор, – чтобы не сознавать, как подобает вести себя с людьми вашего звания, и счастлив, что могу, насколько я понял из слов господина кюре, быть вам чем-нибудь полезным.

Госпожа де Портандюэр, которую мысль о предстоящем визите к соседу до того тяготила, что она уже собиралась обратиться за помощью к немурскому нотариусу, была так поражена деликатностью Миноре, что поднялась ему навстречу и указала ему на кресло: