Текст книги "Урсула Мируэ"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Господин кюре, – сказала она ему однажды вечером, – вы верите, что мертвые могут являться живым?

– Дитя мое, священная и мирская история знают подобные случаи, бывали они и в наше время, но церковь никогда не предписывала верить в них, что же до французской науки, то она встречает такие рассказы насмешками.

– А вы сами?

– Сам я верю в могущество Господа, дитя мое, а оно бесконечно.

– А крестный говорил с вами о чем-нибудь подобном?

– Да, и не один раз. Он совершенно переменил мнение на этот счет. Я раз двадцать слышал от него, что возвращение его к Богу началось в тот день, когда одна женщина в Париже рассказала ему, как вы в Немуре молитесь за него, и разглядела красную точку, которой вы отметили в своем календаре день святого Савиньена.

Урсула пронзительно вскрикнула, напугав священника: она вспомнила, как, вернувшись в Немур из Парижа, крестный прочел ее мысли и отобрал у нее календарь.

– Если так, – сказала она, – в моих видениях нет ничего невозможного. Крестный явился мне, как Христос апостолам. Он весь был окружен желтым сиянием, он разговаривал! Я хочу попросить вас отслужить обедню за упокой его души и умолить Господа избавить меня от этих видений, разбивающих мне сердце.

Она самым подробным образом пересказала священнику все три сна, настаивая на том, что все происходило совсем как наяву, что, повинуясь призраку, ее внутреннее вещее «я» двигалось легко и свободно. Особенно поразило священника, знавшего правдивость девушки, точное описание спальни Зелии в старом доме Миноре при почтовой станции – ведь Урсула никогда не была там и наверняка никогда не слышала об этой комнате.

– Откуда же берутся такие странные видения? – спросила девушка. – Как объяснял их крестный?

– Крестный ваш, дитя мое, прибегал к гипотезам. Он исходил из существования духовного мира, мира идей. Если идеи, будучи созданиями человека, живут своей собственной жизнью, они должны иметь формы, скрытые от наших внешних органов, но в определенных обстоятельствах открывающиеся нашим внутренним чувствам. Значит, идеи вашего крестного могли посетить вас, а вы, возможно, придали им его облик. К тому же, если Миноре совершил некие поступки, они могут быть сведены к идеям, ведь всякому действию предшествует мысль. А если идеи движутся в духовном мире, ум ваш мог, проникнув туда, увидеть их. Такие видения ничуть не более странны, чем воспоминания, а воспоминания так же удивительны и необъяснимы, как запахи цветов, которые, быть может, не что иное как мысли растений.

– Бог мой! как расширяете вы границы мира. Но разве возможно, чтобы мертвый разговаривал, ходил, действовал?

– Швед Сведенборг неопровержимо доказал, что он сообщался с мертвыми, – отвечал аббат Шапрон. – Да, кстати, снимите с книжной полки жизнеописание прославленного герцога де Монморанси [181]181
  МонморансиАнри, герцог де (1595—1632) – маршал Франции, казненный за подготовку восстания против кардинала Ришелье в провинции Лангедок; Бальзак цитирует второе издание его жизнеописания, сочиненного Симоном Дюкро (1665).


[Закрыть], казненного в Тулузе, – вы прочтете там историю, очень похожую на вашу и на ту, что на сто лет раньше приключилась с Кардано, а ведь герцог де Монморанси не стал бы рассказывать небылицы.

Урсула и кюре поднялись на второй этаж, и добрый старец отыскал среди книг маленькое издание в двенадцатую долю листа, выпущенное в 1666 году в Париже, – жизнеописание Анри де Монморанси, сочиненное одним хорошо знавшим его священником.

– Прочтите, – сказал кюре, раскрыв книгу на странице 175. – Ваш крестный частенько перечитывал эти строки; видите, между страницами остались крошки его табака!

– А самого его уже нет! – сказала Урсула, беря книгу.

Вот что она там прочла:

«При осаде Прива [182]182
  Прива– город в департаменте Ардеш на юго-востоке Франции; здесь в 1629 г. произошло восстание протестантов, подавленное королевской армией по приказу Ришелье; осада Прива длилась десять дней.


[Закрыть]французы потеряли несколько крупных военачальников: здесь погибли два генерала, а именно маркиз д'Уксель, раненный на подступах к крепости, и маркиз де Порт, которому пуля прострелила голову. Он погиб утром того дня, когда ему предстояло стать маршалом Франции. В ту минуту, когда он пал бездыханным, герцог де Монморанси, спавший в своей палатке, проснулся оттого, что какой-то голос, похожий на голоса маркиза, сказал ему: «Прощай». Герцог так любил друга, что приписал случившееся действию своего воображения, и поскольку ночь он, по обыкновению, провел в траншеях, то заснул безмятежным сном. Но тот же голос вторично разбудил его, вновь весьма отчетливо повторив те же самые слова. Тут герцог вспомнил, что некогда, слушая рассуждения философа Питара об отделении души от тела, они с маркизом условились, что тот из них, кто умрет раньше, придет, если сможет, попрощаться с тем, кто останется в живых. Засим, охваченный тревогой и желая проверить, правдиво ли страшное предвещание, герцог немедля послал одного из слуг в палатку маркиза, весьма удаленную от его собственной палатки. Но еще прежде, чем человек его возвратился, к герцогу прибыл гонец от короля с поручением утешить его в том горе, которого он страшился.

Пусть ученые мужи доискиваются причин сего происшествия, о котором я не раз слышал от герцога де Монморанси, я же счел, что сия столь же чудесная, сколь и правдивая история достойна занять свое место в книге».

– Что же мне теперь делать? – спросила Урсула.

– Дитя мое, – сказал кюре, – речь идет о вещах столь серьезных и сулящих вам такую выгоду, что вы должны хранить их в глубокой тайне. Теперь, когда вы рассказали мне о призраке, он, вероятно, больше не появится. К тому же вы достаточно окрепли и можете пойти в церковь; приходите туда завтра, чтобы возблагодарить Господа и помолиться за упокой души вашего крестного. И не сомневайтесь, что тайна ваша в надежных руках.

– Если бы вы только знали, с каким страхом я ложусь спать! Как смотрел на меня крестный! В последний раз он схватил меня за платье, чтобы подольше остаться со мной. Я проснулась вся в слезах.

– Не волнуйтесь, больше он не появится, – успокоил ее кюре.

Не теряя ни минуты, аббат Шапрон отправился к Миноре и попросил принять его без свидетелей в китайском павильоне.

– Нас никто не может услышать? – спросил аббат бывшего почтмейстера.

– Никто, – отвечал Миноре.

– Сударь, вам, должно быть, известен мой нрав, – сказал кюре, кротко, но пристально вглядываясь в лицо Миноре. – Мне надобно поговорить с вами о вещах серьезных, необычайных, касающихся вас одного; не сомневайтесь, что я сохраню все в глубочайшей тайне, но скрыть от вас то, что мне известно, я не вправе. При жизни вашего дяди здесь, – и кюре указал рукой в угол, – стоял маленький буфет работы Буля с мраморной доской, – Миноре мертвенно побледнел, – и под этой мраморной доской ваш дядя оставил письмо своей воспитаннице...

Кюре, ничего не опуская, рассказал Миноре о его собственных деяниях. Услышав о двух спичках, которые никак не зажигались, бывший почтмейстер почувствовал, как волосы у него на голове встают дыбом.

– Кто наплел вам все эти небылицы? – спросил он сдавленным голосом, когда кюре кончил свой рассказ.

– Сам покойный!

От этого ответа Миноре, которому доктор также являлся во сне, затрясся мелкой дрожью.

– Велика же милость Господа, если он из-за меня одного творит чудеса, – съязвил Миноре, которого сознание опасности вдохновило на первую в его жизни остроту.

– Все, что от Бога, естественно, – отвечал священник.

– Эта ваша фантасмагория ничуть меня не пугает, – сказал гигант, постепенно обретая присутствие духа.

– Я пришел не для того, чтобы пугать вас, сударь, ибо я никогда никому не скажу ни слова об этой истории, – ответил кюре. – Правду знаете только вы, вам и отвечать перед Богом.

– Но неужели, господин кюре, вы считаете меня способным на такой подлый обман?

– Я считаю каждого способным только на те преступления, в которых он мне покается на исповеди, – ответил священник проповедническим тоном.

– Преступление? – переспросил Миноре.

– Преступление, влекущее за собой ужасные последствия.

– Отчего же?

– Оттого, что оно не подвластно людскому суду. Преступника, оставшегося безнаказанным в этой жизни, возмездие настигает за гробом. Господь сам вступается за невинных.

– Вы полагаете, что Господу есть дело до подобных пустяков?

– Не обнимай он одним взглядом всю вселенную вплоть до мельчайших пылинок, как вы одним взглядом можете окинуть весь расстилающийся перед вами пейзаж, он не был бы Богом.

– Господин кюре, можете вы мне дать честное слово, что знаете все, что мне рассказали, только от дяди?

– Ваш дядя трижды являлся Урсуле и повторял ей эту историю. Измученная видениями, она посвятила меня в тайну, которая кажется ей настолько невероятной, что она никогда не станет ее разглашать. Поэтому вы можете быть совершенно спокойным.

– Да я и так спокоен, господин Шапрон.

– Надеюсь, – сказал старый священник. – Даже если бы откровения призрака казались мне совершенно бессмысленными, я все равно счел бы своим долгом поведать вам о них – уж слишком поразительны иные детали. Вы человек порядочный, честным путем нажили себе достаточное состояние, и вам нет нужды прибегать к воровству. К тому же вы человек простодушный, вас замучили бы угрызения совести. Все мы, от самого цивилизованного до последнего дикаря, наделены чувством справедливости, которое не позволяет нам мирно наслаждаться добром, приобретенным в обход законов, ибо разумное устройство общества сходно с устройством мироздания. В этом смысле общество имеет божественную природу. Человек не изобретает самостоятельно ни идей, ни форм, он лишь подражает тем вечным соотношениям, что наблюдает во вселенной. И вот что отсюда следует: отправляясь на эшафот, преступник волен унести с собой тайну своих преступлений, однако неведомая сила побуждает его перед смертью признаться в содеянном. Так что, дорогой мой господин Миноре, если вы спокойны, я счастлив за вас.

Миноре был настолько ошеломлен, что даже не проводил кюре до дверей. В приступе ярости, каким подвержены люди сангвинического темперамента, он отвратительно богохульствовал и осыпал Урсулу самой отборной бранью, уверенный, что его никто не слышит.

– Ну, какая муха тебя укусила? – спросила его Зелия, только что проводившая кюре и теперь на цыпочках подкравшаяся к двери.

Не помнивший себя от злости и выведенный из терпения постоянными расспросами жены, Миноре в первый и единственный раз избил ее до полусмерти; увидев, что Зелия лежит на полу и не может подняться, он опомнился, взял ее на руки и сам донес до постели. Гигант тоже слег – пришлось дважды пустить ему кровь. Когда он встал на ноги, все в Немуре тотчас заметили, как сильно он переменился. Он гулял в одиночестве и часто бродил по городу как неприкаянный. Издавна слывший человеком без царя в голове, он с некоторых пор стал слушать собеседников с рассеянным видом, словно завороженный какой-то мыслью. Наконец однажды вечером он подошел на главной улице к мировому судье, который, как обычно, направлялся к Урсуле, чтобы проводить ее к госпоже де Портандюэр.

– Господин Бонгран, мне нужно сообщить нечто важное моей кузине, – сказал он, беря мирового судью под руку, – и я хотел бы сделать это в вашем присутствии, потому что ей могут пригодиться ваши советы.

Они застали Урсулу за книгой; увидев Миноре, девушка поднялась, глядя на него величаво и холодно.

– Дитя мое, господин Миноре хочет поговорить с вами о каком-то деле, – сказал мировой судья. – Кстати, не забудьте дать мне ваши облигации – я еду в Париж и получу деньги за полугодие и для вас и для тетушки Буживаль.

– Кузина, – сказал Миноре, – у дядюшки вы жили в довольстве, не то, что теперь.

– Можно быть счастливым и в бедности, – отвечала Урсула.

– Я подумал, что с деньгами вы были бы еще счастливее, – продолжал Миноре, – и из почтения к памяти дяди хочу помочь вам.

– У вас была возможность почтить его память, – сухо сказала Урсула. – Вы могли оставить его дом, как был, и продать мне – ведь вы запросили за него такую высокую цену только в надежде отыскать там сокровища...

– Как бы там ни было, – с заметным усилием произнес Миноре, – имей вы двенадцать тысяч ливров ренты, вы могли бы выйти замуж и жить в достатке.

– У меня их нет.

– А если бы я вам их дал с условием, что вы купите себе землю в Бретани, на родине госпожи де Портандюэр, которая в этом случае даст согласие на ваш брак с ее сыном?

– Господин Миноре, – сказала Урсула, – у меня нет прав на такую крупную сумму и я не смогу принять ее от вас. Мы с вами не такие уж близкие родственники и еще менее близкие друзья. Я слишком сильно пострадала от клеветы, чтобы подавать повод к злословию. Чем заслужила я эти деньги? На каком основании делаете вы мне такой подарок? На эти вопросы, которые я вправе задать вам, каждый будет отвечать по-своему; я не хочу, чтобы люди решили, будто вы от меня откупаетесь. Ваш дядя не учил меня подлостям. Подарки можно принимать только от друзей: я не смогу питать к вам добрые чувства и поневоле буду неблагодарной, а это не в моих правилах.

– Так вы отказываетесь? – вскричал гигант, пораженный тем, что кто-то может отказываться от богатства.

– Отказываюсь, – повторила Урсула.

– Но с какой стати вы предлагаете мадемуазель Мируэ такие деньги? – спросил бывший стряпчий, пристально глядя на Миноре. – Вы что-то задумали. Что же именно?

– Да, задумал – задумал удалить ее из Немура, чтобы мой сын оставил меня в покое; он влюбился в нее и хочет на ней жениться.

– Ладно, мы подумаем. Дайте нам время на размышления,– сказал мировой судья, поправляя очки.

Он проводил Миноре до дома и похвалил гиганта за попечение о будущности Дезире, а Урсулу осудил за опрометчивость и обещал уговорить ее. Расставшись с Миноре, Бонгран тут же бросился на почтовую станцию, нанял кабриолет и поскакал в Фонтенбло. Выяснив, что помощник прокурора скорее всего проводит вечер у супрефекта, мировой судья, очень довольный, отправился туда. Дезире играл в вист с женой королевского прокурора, женой супрефекта и командиром стоящего в городе полка.

– Я приехал сообщить вам радостную весть, – сказал Бонгран Дезире, – ваш отец согласен женить вас на кузине, Урсуле Мируэ, в которую вы влюблены.

– Я влюблен в Урсулу Мируэ? – захохотал Дезире. – А кто это такая – Урсула Мируэ? Помню, я видел пару раз у покойного Миноре, моего архидвоюродного дедушки, какую-то девочку, красивую, конечно, но на мой вкус чересчур богомольную; я, как и все окружающие, оценил ее прелести, но никогда в жизни эта бесцветная блондинка не смогла бы вскружить мне голову.

Всю эту тираду он произнес, расточая улыбки жене супрефекта – прельстительной, как сказали бы в прошлом веке, брюнетке.

– Вы что, с луны свалились, дорогой мой господин Бонгран? – продолжал Дезире. – Всякий знает, что отец нынче владелец Рувра, помещик, получающий сорок восемь тысяч ливров дохода со своих земель, так что у меня сорок восемь тысяч пожизненных и поземельных оснований оставаться равнодушным к воспитаннице Прокуратуры. Если б я женился на нищенке, эти благородные дамы сочли бы меня круглым дураком.

– И вы никогда не докучали отцу разговорами об Урсуле?

– Никогда.

– Слышали вы эти слова, господин королевский прокурор? – спросил мировой судья, а затем отвел прокурора к окну, где они минут пятнадцать о чем-то беседовали.

Час спустя мировой судья возвратился в Немур, поспешил к Урсуле и послал тетушку Буживаль за Миноре. Гигант явился тотчас.

– Мадемуазель Мируэ... – сказал Бонгран, глядя на Миноре.

– Согласна? – перебил его тот.

– Еще нет, – отвечал мировой судья, поправив очки, – она опасается вашего сына; ведь один такой поклонник уже причинил ей много горя, и она знает цену покоя. Можете ли вы поклясться, что ваш сын от нее без ума и что у вас нет другого намерения, кроме как защитить нашу дорогую Урсулу от новых проделок какого-нибудь негодяя, которого подкупили?

– Конечно. Клянусь, что так.

– Стоп, папаша Миноре! – воскликнул мировой судья и, вынув руку из кармана брюк, хлопнул великана по плечу. – Не спешите лжесвидетельствовать.

Миноре вздрогнул.

– Лжесвидетельствовать?

– Да, потому что ваш сын только что поклялся мне в Фонтенбло в доме супрефекта, в присутствии пяти человек и в том числе королевского прокурора, что он никогда и не помышлял о женитьбе на своей кузине Урсуле Мируэ. Ваши слова показались мне подозрительными, я съездил в Фонтенбло, чтобы их проверить. Значит, у вас есть другие причины дарить мадемуазель Мируэ такое огромное состояние?

Миноре, потрясенный собственной глупостью, стоял разинув рот.

– Но, господин Бонгран, что плохого в том, что я хочу помочь своей родственнице выйти за человека, которого она любит, и стараюсь, чтобы она не сочла эту помощь оскорбительной?

Страх помог Миноре отыскать почти пристойное объяснение, и он утер лоб, на котором выступили крупные капли пота.

– Вам известны причины моего отказа, – сказала Урсула, – я прошу вас больше сюда не приходить. Господин де Портандюэр питает к вам презрение и даже ненависть и, хотя он умалчивает об источнике этих чувств, я не могу принимать вас в своем доме. Мы поженимся сразу после моего совершеннолетия. Я не стыжусь признаться, что счастлива, в этом счастье – все мое богатство, и я не хочу ставить его под угрозу.

– Правду, значит, говорят, что не в деньгах счастье? – сказал великан Миноре и, не в силах вынести испытующего взгляда мирового судьи, отвел глаза.

Он встал и вышел, но на улице ему было так же тошно, как и в маленькой гостиной Урсулы.

«Должно же это когда-нибудь кончиться», – думал он, идя домой.

– Давайте облигации, дитя мое, – сказал мировой судья, удивляясь спокойствию Урсулы, которую столь странное происшествие ничуть не взволновало.

Пока Урсула ходила за облигациями, мировой судья мерил комнату широкими шагами.

– Можете вы мне объяснить поведение этого толстого болвана? – спросил он.

– Не могу, потому что не вправе, – ответила девушка.

Бонгран посмотрел на нее с изумлением.

– В таком случае мы с вами думаем об одном и том же, – ответил он. – Кстати, запишите номера этих двух облигаций на случай, если я их потеряю; это никогда не помешает.

Он сам записал на листке бумаги номера облигаций кормилицы и Урсулы.

– Прощайте, дитя мое; через два дня я вернусь – у меня назначено судебное заседание.

Ночью Урсуле приснился сон еще более необычный, чем все предшествующие. Ей показалось, что кровать ее перенеслась на немурское кладбище и опустилась прямо на могилу дяди. Белая надгробная плита, к ее ужасу, приподнялась, словно крышка альбома. Она пронзительно закричала, а из могилы медленно встал призрак доктора. Сначала она увидела желтый череп и седые волосы, окруженные сверкающим нимбом. Призрак выпрямился, словно под действием высшей силы; из глаз его струилось сияние. Плотская оболочка Урсулы содрогалась от ужаса, тело ее уподобилось пылающей одежде, а внутри, как рассказывала она потом, билось как бы ее второе «я». «Пощадите!» – сказала она крестному. «Поздно! – ответил он мертвым голосом (это удивительное выражение употребила девушка, пересказывая свой новый сон аббату Шапрону). – Его предостерегли, но он не внял предостережению. Дни его сына сочтены. Пусть знает: если он в самое ближайшее время не признается во всем и не вернет всего украденного, сын его умрет страшной насильственной смертью». И со словами: «Вот его приговор!» – призрак указал девушке на ряд цифр, которые сверкали на кладбищенской ограде, словно написанные огнем. Когда призрак вновь лег в могилу, Урсула услышала звук падающего надгробного камня, а затем издали донесся конский топот и пронзительный человеческий крик.

На следующее утро Урсула проснулась совершенно разбитой. Последнее сновидение настолько потрясло ее, что она была не в силах подняться. Девушка послала кормилицу за аббатом Шапроном. Отслужив обедню, добрый старец явился и выслушал Урсулу без малейшего удивления: он верил, что Миноре в самом деле украл облигации, и потому не видел ничего странного в рассказах маленькой ясновидицы. Он поспешно простился с Урсулой и бросился к Миноре.

– Бог мой, господин кюре, – сказала Зелия священнику, – ума не приложу, отчего у мужа так испортился характер. В прежние времена это был большой ребенок, а в последние два месяца я его не узнаю. Он до того дошел, что избил меня – а уж у меня, кажется, такой незлобивый нрав! Его словно подменили. Ищите его среди скал, он там пропадает целыми днями. И что он там забыл?

Дело происходило в сентябре 1836 года; несмотря на жару, священник перешел на другой берег канала и направился по тропинке к скале, у подножия которой сидел Миноре.

– Вас что-то гнетет, господин Миноре, – сказал кюре преступнику, – а мой долг помогать страждущим. К несчастью, я могу лишь подтвердить ваши опасения. Сегодня Урсуле приснился ужасный сон. Ваш дядя восстал из гроба и предрек вашей семье большие беды. Я вовсе не хочу вас пугать, но вы должны знать, что он сказал, потому что...

– Выходит, господин кюре, вы даже среди скал не даете мне покоя... Я не желаю знать новости с того света.

– Прощайте, сударь, я ведь не ради собственного удовольствия шел сюда по жаре, – сказал священник, отирая пот со лба.

– Ну ладно, так что там сказал старикан? – спросил Миноре.

– Вы рискуете потерять сына. Этому призраку, который знает вещи, известные только вам одному, открыто будущее, о котором мы ничего не ведаем! Верните деньги, сударь, верните! Не обрекайте себя на вечные муки из-за горстки золота.

– Но о каких деньгах речь?

– О деньгах, которые доктор оставил Урсуле. Вы взяли себе эти три облигации, теперь я в этом не сомневаюсь. Вначале вы преследовали бедную девушку, а теперь дарите ей целое состояние; вы унизились до лжи, запутались в собственных измышлениях и все время попадаете впросак. Вы неловки, а ваш сообщник Гупиль, для которого нет ничего святого, предал вас. Поторопитесь – ведь за вами наблюдают друзья Урсулы, а они люди умные и проницательные. Верните деньги! Если не для спасения сына, которому, быть может, ничто не угрожает, то хотя бы для спасения вашей души и чести. Неужели вы думаете, что в таком обществе, как наше, в маленьком городке, где все на виду и если и не знают всего, то обо всем догадываются, вы сможете утаить богатство, нажитое нечестным путем? Да что говорить, сын мой, будь вы невинны, вы не стали бы слушать меня так долго.

– Подите к черту! – вскричал Миноре. – Не знаю я, чего вы все ко мне привязались! По мне, уж лучше эти камни, они ничего от меня не требуют.

– Прощайте, дорогой господин Миноре, я вас предостерег. Мы с бедняжкой Урсулой никому ни слова не сказали обо всей этой истории. Но берегитесь, один человек следит за вами. Да смилостивится над вами Господь!

Аббат Шапрон двинулся в обратный путь, но, пройдя несколько шагов, оглянулся, чтобы еще раз взглянуть на Миноре. Тот сидел обхватив голову руками, – с головой у него творилось что-то неладное. Он чувствовал, что сходит с ума. Во-первых, он не знал, что делать с тремя облигациями; получить по ним деньги он не смел, потому что боялся выдать себя; продавать их он тоже не хотел и искал способа перевести их на другое лицо. Он сочинял – подумать только! – целые романы, развязкой которых неизменно служило избавление от проклятых облигаций. В этом бедственном положении он надумал во всем признаться жене и спросить у нее совета. Зелия так ловко умеет обделывать дела, она наверняка что-нибудь придумает! Трехпроцентная рента шла в ту пору по восемьдесят франков, так что за все про все по облигациям можно было получить почти миллион! Вернуть миллион, когда против тебя нет ни одной улики? Это не шутка. Сентябрь и часть октября Миноре по-прежнему мучился раскаянием, но так ни на что и не решился. К удивлению всего городка, он похудел.

Ужасное обстоятельство заставило Миноре наконец признаться во всем Зелии. Дамоклов меч над головами супругов Миноре дрогнул. В середине октября они получили от Дезире следующее письмо:

«Дорогая матушка, я до сих пор не приехал повидать вас, во-первых, потому, что замещал господина прокурора в его отсутствие, а во-вторых, потому, что знал о желании господина де Портандюэра драться со мной. Устав дожидаться моего приезда и не желая долее откладывать свою месть нашей семье, виконт сам приехал в Фонтенбло. Он посетил меня вместе с виконтом де Суланжем, командиром эскадрона гусар, стоящего у нас в городе, и одним своим парижским приятелем, нарочно вызванным из столицы, и в весьма учтивых выражениях объяснил мне, что мой отец – бесспорный виновник подлых выходок, оскорбительных для его невесты Урсулы Мируэ. В доказательство он сослался на признания Гупиля, сделанные в присутствии свидетелей, а также на поведение моего отца, который вначале нарушил обещание вознаградить Гупиля за его гнусные проделки и дал ему денег только на покупку конторы судебного исполнителя, но вскоре, испугавшись, передумал, поручился за Гупиля господину Дионису и помог ему приобрести контору нотариуса. Желая непременно отомстить за Урсулу, но считая для себя невозможным драться с человеком шестидесяти семи лет, виконт попросил у меня удовлетворения по всей форме. У него было время обдумать это решение, сказал он, и оно непоколебимо. Он предупредил меня, что, если я откажусь драться, он оскорбит меня публично в присутствии людей, чьим уважением я дорожу, и мне все равно не избежать дуэли, если я не хочу погубить свою карьеру. Во Франции не любят трусов. Виконт сказал к тому же, что о причинах дуэли свет узнает от людей почтенных, и добавил, что сожалеет о необходимости прибегнуть к крайним мерам. По мнению его секундантов, разумнее всего было бы решить дело, как принято у людей порядочных, не упоминая имени мадемуазель Мируэ. Кроме того, во избежание скандала, следует не мешкая отправиться за границу и драться на чужой земле. Это было бы наилучшим выходом из положения. Его имя, сказал виконт, в десять раз дороже моего состояния, к тому же в нашей дуэли он рискует не только жизнью, но и своим грядущим счастьем. Он попросил меня найти секундантов и все с ними обсудить. Вчера мои и его секунданты встретились и единогласно решили, что я обязан драться. Поэтому через неделю я с двумя друзьями отправлюсь в Женеву. Туда же прибудут господин де Портандюэр с господином де Суланжем и господином де Траем. Мы будем драться на пистолетах; все условия поединка уже обговорены: каждый стреляет не больше трех раз. Чтобы не предавать огласке столь грязное дело – ибо я ничем не могу оправдать поведение отца, – я пишу вам в последнюю минуту. Я не приеду повидать вас, чтобы вы не помешали дуэли – это было бы неприлично. Чтобы проложить себе путь в свете, должно чтить его законы, и там, где у сына виконта десять причин драться, у сына почтмейстера их сотня. Я буду проезжать через Немур ночью и прощусь с вами».

Прочтя письмо, Зелия закатила Миноре такой скандал, что великану пришлось признаться в краже, посвятить жену во все подробности этого дела и рассказать о странных последствиях, которые оно имело повсюду, вплоть до мира снов. Миллион заворожил Зелию не меньше, чем самого Миноре.

– Сиди тихо, – сказала Зелия мужу, даже не выбранив его за совершенные им глупости, – я беру все на себя. Денег мы не отдадим, но Дезире драться не будет.

Госпожа Миноре схватила шаль и шляпку и с письмом сына в руках бросилась к Урсуле. Поскольку был полдень, она застала девушку одну. Несмотря на всю свою самоуверенность, Зелия Миноре смутилась, встретив холодный взгляд сироты, но тотчас подавила страх и заговорила весьма бесцеремонно.

– Взгляните-ка сюда, мадемуазель, – закричала она, протягивая Урсуле письмо помощника прокурора, – сделайте одолжение, прочтите это письмо и скажите, что вы обо всем этом думаете.

Тысяча противоречивых чувств охватили Урсулу при чтении письма. Девушка узнала, как сильно любит ее Савиньен и как бережет он честь той, кого берет в жены, но она была слишком благочестива и слишком милосердна, чтобы желать смерти или страданий даже злейшему врагу.

– Я обещаю вам, сударыня, что эта дуэль не состоится; вы можете быть совершенно спокойны, но прошу вас, оставьте мне это письмо.

– Послушайте, ангел мой, я придумала кое-что получше. Дело вот в чем. Мы купили Рувр – настоящий королевский замок, и земли вокруг него, которые приносят нам сорок восемь тысяч ливров в год; в придачу мы можем дать за Дезире облигации казначейства, которые приносят в год двадцать четыре тысячи ливров. Итого выходит в год семьдесят две тысячи. Согласитесь, такие женихи на дороге не валяются. Вы девочка честолюбивая... и вы совершенно правы, – добавила Зелия в ответ на протестующий жест Урсулы. – Я пришла просить вас стать женой Дезире; вы будете носить имя вашего крестного – ему это было бы приятно. Вы ведь знаете Дезире: он красавец, на хорошем счету в Фонтенбло и скоро станет королевским прокурором. Вы очаровательница, с вашей помощью он скоро получит место в Париже. Мы купим вам хороший дом в столице; с семьюдесятью двумя тысячами франков дохода, не считая жалованья Дезире, можно играть в свете не последнюю роль. Вы будете блистать в самом высшем обществе. Посоветуйтесь со своими друзьями, увидите, что они скажут.

– Я слушаюсь только советов собственного сердца.

– Ладно-ладно! Только не толкуйте мне об этом красавчике Савиньене! Черт возьми, все, что у него есть, – это имя, закрученные кверху усики да черные кудри. Хорошенький юнец, и ничего больше! С мужем, который в два года наделал в Париже долгов на сто тысяч франков, не очень-то разгуляешься на семь тысяч франков ренты. Да и вообще, детка, все мужчины одинаковы, просто вам это невдомек, а мой Дезире, скажу не хвастаясь, может потягаться с сыном короля.

– Вы забываете, сударыня, что ваш сын в данную минуту подвергается опасности, и единственный, кто может его спасти, – это господин де Портандюэр, причем сделает он это лишь ради меня. Но если господин де Портандюэр узнает о постыдных предложениях, которые вы мне делаете, я буду бессильна помочь вашему сыну... Знайте, сударыня, что мне милее бедность, которой вы меня пугаете, чем роскошь, которой думаете меня прельстить. По причинам, которые пока никому неизвестны, но которые рано или поздно раскроются, потому что рано или поздно все тайное становится явным, господин Миноре, подвергая меня отвратительным преследованиям, выставил на всеобщее обозрение чувство, связующее меня с господином де Портандюэром; впрочем, мы можем более не скрывать его, поскольку мать господина Савиньена согласна на наш брак; итак, я имею право сказать вам, что в этом чувстве, законном и дозволенном, – вся моя жизнь. Я ни на что не променяю его, какую бы блестящую будущность и высокое положение в свете вы мне ни сулили. Я полюбила господина Савиньена раз и навсегда. Выйдя за другого, я совершила бы грех, за который была бы наказана. Скажу больше, сударыня, раз уж вы меня вынуждаете: даже если бы я не любила господина де Портандюэра, я все равно не решилась бы разделить радости и горести супружеской жизни с вашим сыном. Господин Савиньен делал долги – но ведь и вы платили по векселям господина Дезире. В характерах наших нет ни того сходства, ни тех различий, что позволяют жить бок о бок без тайной неприязни. Пожалуй, я не могла бы относиться к вашему сыну так снисходительно, как подобает супруге, и вскоре стала бы ему обузой. Не делайте же мне предложение, которого я недостойна и которое я могу отвергнуть, ничуть не огорчив вас, ведь с вашим богатством вы легко отыщете девушек куда красивее, знатнее и богаче меня.