Текст книги "Урсула Мируэ"

Автор книги: Оноре де Бальзак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Квартира, куда попали двое врачей, была более чем скромной. Бувар ненадолго зашел в спальню, смежную с гостиной, оставив Миноре в одиночестве и тем усилив его недоверие. Однако очень скоро Бувар вернулся и пригласил старого друга в соседнюю комнату, где их ожидали таинственный последователь Сведенборга и сидевшая в кресле женщина. Она не шелохнулась и, кажется, даже не заметила вошедших.

– А где же чаны? – с улыбкой спросил Миноре.

– Нам не нужно ничего, кроме Господней воли, – серьезно ответил последователь Сведенборга. На вид ему было лет пятьдесят.

Мужчины сели, и незнакомец начал беседу. К великому удивлению старого Миноре, хозяин дома заговорил о погоде. Затем он расспросил гостя о его научных взглядах; очевидно было, что он тянет время, чтобы получше узнать доктора.

– Вы пришли сюда из чистого любопытства, сударь, – произнес он, наконец. – Я не имею привычки торговать силой, которая, по моему убеждению, дана мне от Бога; воспользуйся я ею в целях дурных или легкомысленных, я, вероятно, лишился бы ее. Однако, по словам господина Бувара, дело идет о том, чтобы просветить добросовестного ученого и убедить его отказаться от взглядов, противоположных нашим, – поэтому я удовлетворю ваше любопытство. Женщина, которую вы видите, – он указал на незнакомку, сидевшую в кресле, – спит сомнамбулическим сном. Судя по рассказам и поведению всех сомнамбул, состояние это служит для них источником блаженства, ибо внутреннее их существо, освободившись от всех препон, какие ставит перед ним видимая природа, пребывает в мире, который мы ошибочно именуем невидимым. Зрение и слух в этом состоянии гораздо острее, чем при так называемом бодрствовании, и, быть может, обходятся без помощи глаз и ушей, являющихся всего лишь ножнами для светоносных мечей, что зовутся зрением и слухом! Для человека, спящего сомнамбулическим сном, не существует ни расстояний, ни препятствий; он преодолевает их с помощью жизненной силы, для которой наше тело – сосуд, точка опоры, оболочка. Для этих недавно открытых явлений еще не придуманы названия, ибо слова «невесомый», «неосязаемый», «невидимый» неприложимы к тем флюидам, о существовании которых свидетельствует магнетизм. Свет обладает весом, ибо он рождает тепло, а при нагревании тела расширяются; что же до осязания, то электричество более чем осязаемо. Мы осудили явления вместо того, чтобы осудить несовершенство наших орудий познания.

– Она спит! – сказал Миноре, внимательно осмотрев женщину, принадлежавшую, как ему показалась, к низкому сословию.

– Ее тело сейчас как бы не существует, – ответил последователь Сведенборга. – Невежды принимают это состояние за сон. Но с ее помощью вы убедитесь, что есть мир невещественный, и в этом мире дух не признает над собой власти материи. Я отправлю ее туда, куда вы пожелаете. Она расскажет вам, что происходит в любой точке земного шара, безразлично – в двадцати лье отсюда или в Китае.

– Отправьте ее для начала ко мне домой, в Немур, – попросил Миноре.

– Все будет происходить без моего участия, – отвечал загадочный незнакомец. – Дайте мне руку, и вы станете одновременно действующим лицом и зрителем, следствием и причиной.

Миноре протянул незнакомцу руку, и тот взял ее; мгновение он держал ее в своей руке, как бы сосредоточиваясь; другой рукой он схватил за руку женщину и знаком показал старому скептику, что ему следует сесть подле этой пророчицы без треножника. По безмятежному лицу ясновидицы пробежала легкая дрожь, когда последователь Сведенборга вложил руку доктора в ее руку, однако, как ни чудесны оказались последствия этого жеста, все происходило крайне просто.

– Повинуйтесь этому господину, – сказал незнакомец, возложив руку на голову женщины, которая, казалось, черпала у него свет и жизнь, – и помните: все, что вы сделаете для него, доставит удовольствие мне. Теперь вы можете говорить с ней, – сказал он Миноре.

– Ступайте в Немур, на улицу Буржуа, ко мне домой, – сказал доктор.

– Не торопите ее, не отнимайте у нее руки, пока не убедитесь, что она прибыла на место, – сказал Бувар своему старому другу.

– Я вижу реку, – слабым голосом произнесла женщина; хотя глаза ее были закрыты, она, казалось, с величайшим вниманием вглядывалась в самое себя. – Я вижу красивый сад...

– Почему вы начинаете с реки и сада?

– Потому что они там.

– Кто?

– Юная особа и кормилица, о которых вы думаете.

– Как выглядит сад?

– Если подняться по маленькой лесенке с берега реки, справа видна длинная кирпичная галерея, там внутри стоят книги, а в конце – каморочница [109]109
  Каморочница– смысл этого слова разъяснен в «Истории тринадцати»: «Такое весьма знаменательное название парижане дали домам, составленным из построек, первоначально ничем не связанных между собой. <...> Каморочницы среди парижской архитектуры – то же, что содом в закоулке какой-нибудь квартиры, настоящий хаос, где нагроможден в беспорядке самый разнообразный хлам» (Бальзак /15. Т.7. С.88).


[Закрыть], разукрашенная деревянными колокольчиками и пасхальными яичками. Слева – стена, увитая зеленью: диким виноградом, виргинским жасмином. В центре – небольшие солнечные часы. Кругом много горшков с цветами. Ваша воспитанница рассматривает цветы, показывает их кормилице, делает в земле ямки и бросает туда семена... Кормилица подметает дорожки... Хотя эта девушка чиста, как ангел, в ее груди дремлет росток любви, нежный, как утренняя дымка.

– К кому? – спросил доктор, поскольку все предшествующее вполне мог рассказать человек, не имеющий ничего общего с сомнамбулами; доктор по-прежнему считал, что имеет дело с мошенниками.

– Вы об этом ничего не знаете, хотя недавно, когда она стала взрослой, очень тревожились, – сказала спящая с улыбкой. – Сердце ее пробудилось вслед за естеством...

– И это говорит женщина из простонародья? – вскричал старый доктор.

– В этом состоянии все они изъясняются отменно чисто, – ответил Бувар.

– Но в кого же влюблена Урсула?

– Урсула не знает, что влюблена, – женщина легонько покачала головой, – она слишком целомудренна, чтобы испытывать желание или что-либо подобное, но она занята своим избранником, она думает о нем и упрекает себя за это, но сколько ни гонит эти мысли, они возвращаются вновь и вновь... Она сидит за фортепьяно...

– Но кто же он?

– Сын дамы, живущей напротив..

– Госпожи де Портандюэр?

– Вы говорите Портандюэр, – повторила сомнамбула, – пусть будет так. Но не тревожьтесь, он теперь в отъезде.

– Они говорили друг с другом? – спросил доктор.

– Ни разу. Они смотрели друг на друга. Он ее очаровал. Он в самом деле хорош собой, у него доброе сердце. Она видела его из окна, потом они виделись в церкви; но юноша уже забыл о ней.

– Как его зовут?

– О, чтобы сказать вам имя, я должна его прочесть или услышать. Его зовут Савиньен, она только что произнесла его имя; ей кажется, что оно звучит восхитительно; она уже нашла в календаре день его ангела и поставила рядом маленькую точку красными чернилами... – ребячество! Она будет любить по-настоящему, и любовь ее будет столь же чиста, сколь и сильна; такая девушка, если полюбит, то на всю жизнь; любовь переполнит ее душу и проникнет так глубоко, что не оставит места для других чувств

– Откуда вы это знаете?

– Я прочла это в ее сердце. Она умеет переносить страдания; это неудивительно: ведь ее отец и мать много страдали!

Последняя фраза ошеломила доктора, который до сих пор был скорее удивлен, нежели поколеблен в своих убеждениях. Нелишне будет отметить, что после каждой фразы женщина замолкала минут на десять – пятнадцать, все сильнее и сильнее напрягая внимание. Можно было увидеть, как она видит! Лицо ее менялось причудливым образом: оно выражало внутреннюю сосредоточенность, черты его то светлели, то содрогались под действием силы, которую Миноре прежде встречал лишь у умирающих, обретавших в последние мгновения жизни дар пророчества. Несколько раз сомнамбула повторила жесты Урсулы.

– Расспросите ее, расспросите, – сказал таинственный незнакомец доктору, – вы увидите, что она знает тайны, которых вы никому не раскрывали.

– Любит меня Урсула? – спросил доктор.

– Почти так же сильно, как Господа, – отвечала ясновидица с улыбкой. – Поэтому ее так огорчает ваше безбожие. Вы не верите в Бога – но разве это мешает ему существовать! Слово его владычествует во вселенной! Ваше неверие – единственное, что омрачает жизнь бедной девочки. Послушайте! она принялась за гаммы; она хочет играть еще лучше, она недовольна собой. Вот что она думает: «Как бы мне хотелось иметь красивый голос и научиться хорошо петь; тогда в следующий свой приезд домой он обязательно услышал бы мое пение».

Доктор Миноре вынул лист бумаги и записал точное время.

– Можете вы мне сказать, какие семена она посеяла?

– Резеду, душистый горошек, бальзамин...

– А в последний горшок?

– Живокость.

– Где хранятся мои деньги?

– У вашего нотариуса, но вы регулярно вкладываете доходы в казну, чтобы не лишиться процентов.

– Верно; но где я храню деньги на текущие расходы у себя в Немуре?

– В большой книге в красном переплете; на ней написано «Пандекты Юстиниана»; деньги лежат во втором томе, между последней и предпоследней страницами; книга стоит над застекленным буфетом, там целая полка таких фолиантов. Нужный том находится с краю, около двери в гостиную. Смотрите-ка: третий том стоит перед вторым. Только это не серебро, это...

– Тысячефранковые банковские билеты? – спросил доктор.

– Я плохо вижу, они сложены. Нет, там два билета по пятьсот франков.

– Вы их видите?

– Да.

– Как они выглядят?

– Один очень старый, пожелтевший, другой беленький, почти совсем новый.

Конец беседы сразил Миноре. Он тупо уставился на Бувара, но Бувар и последователь Сведенборга, привыкшие к изумлению маловеров, беседовали вполголоса, не выказывая ни удивления, ни интереса; Миноре попросил у них позволения удалиться и вернуться после обеда. Противник Месмерова учения хотел отдохнуть, оправиться от глубочайшего ужаса, прежде чем снова ощутить на себе действие этой великой силы и подвергнуть ее окончательному испытанию, задав ясновидице такие вопросы, ответы на которые рассеяли бы его последние сомнения.

– Приходите в девять вечера, – сказал незнакомец, – я вернусь сюда ради вас.

Доктор Миноре был настолько потрясен, что вышел не попрощавшись; за ним последовал Бувар, крича вдогонку: «Ну что? Ну что?»

– Мне кажется, что я схожу с ума, – ответил Миноре, остановившись у ворот. – Если эта колдунья говорит правду об Урсуле, а того, что она мне открыла, не знает в целом свете никто, кроме Урсулы, тогда, выходит, ты прав. Мне хотелось бы на крыльях перелететь в Немур, чтобы проверить, правдив ли ее рассказ. Но я найму карету и уеду в десять вечера. О! я теряю голову.

– А что сталось бы с тобой, если бы твой давний знакомый, многие годы страдавший неизлечимой болезнью, на твоих глазах был исцелен в несколько секунд?! А если бы ты увидел, как по воле этого великого магнетизера с человека, покрытого лишаями, ручьями льется пот [110]110
  ...с человека, покрытого лишаями, ручьями льется пот...– Бальзак мог прочесть в книге Ж.-Л. Алибера «Монография о болезнях кожи» (1832), что при лишаях нормальное дыхание кожи и выделение пота нарушается, восстановить же его может сильное потрясение; аналогичный случай описан в «Кузене Понсе»: у стряпчего Фрезье от волнения проступил на спине легкий пот – «а до сих пор никакое самое сильное потогонное не могло вызвать у Фрезье испарину, так как от ужасных болезней кожа его огрубела и все поры закупорились» (Бальзак /15. Т.10. С.627).


[Закрыть], а разбитая параличом куртизанка вновь начинает ходить?

– Пообедаем вместе, Бувар, я не хочу расставаться с тобой. Мне нужно окончательное, неопровержимое доказательство.

– Согласен, – отвечал месмерист.

Примирившиеся противники отправились обедать в Па-ле-Руаяль. В конце оживленной беседы, с помощью которой Миноре пытался заглушить лихорадочную работу мысли, Бувар сказал ему: «Если ты признаёшь за этой женщиной способность уничтожать или преодолевать пространство, если ты веришь, что, находясь возле церкви Успения Богоматери, она видит и слышит все, что делается и говорится в Немуре, ты обязан признать и другие проявления магнетизма, столь же невероятные с точки зрения скептика. Так потребуй же от нее доказательство, которое убедит тебя окончательно; все прочие сведения мы могли раздобыть сами, но мы не можем знать заранее, например, что будет происходить сегодня в девять вечера у тебя дома, в комнате твоей воспитанницы; запомни или запиши все, что расскажет тебе сомнамбула, и поскорее возвращайся в Немур. Маленькая Урсула, о существовании которой я, кстати, даже не подозревал, не может быть нашей сообщницей, и если окажется, что она говорила и делала то, что у тебя записано, – тогда смирись, гордый сикамбр! [111]111
  ...смирись, гордый сикамбр!– Слова, сказанные епископом Реймским Святым Реми около 500 г. франкскому королю Хлодвигу I, которого он обратил в христианство (сикамбры – название германского племени, смешавшегося с франками).


[Закрыть]»

Друзья вернулись в ту же комнату; сомнамбула по-прежнему сидела в кресле и не узнала доктора Миноре. Когда последователь Сведенборга, не дотрагиваясь до нее, простер руку над ее головой, глаза ее медленно закрылись и она вновь пришла в то состояние, в каком находилась до обеда. Когда руки женщины и доктора соединились, доктор попросил ее рассказать, что происходит сейчас в Немуре, у него дома.

– Что делает Урсула? – спросил он

– Она разделась, накрутила волосы на папильотки и стоит на коленях перед распятием из слоновой кости, висящим на красном бархате.

– Что она говорит?

– Она молится на ночь, вверяет себя Господу, просит избавить ее душу от дурных помыслов; она прислушивается к голосу своей совести и вспоминает, не погрешила ли за прошедший день против велений долга и церкви. Словом, она выискивает в себе недостатки, бедный ангелочек! – глаза сомнамбулы наполнились слезами. – Она не совершила ничего греховного, но упрекает себя в том, что слишком много думала о господине Савиньене. Она отвлекается, пытаясь угадать, что господин Савиньен делает в Париже, а потом молит Бога даровать ему счастье. Под конец она молится вслух – за вас.

– Можете вы повторить ее молитву?

– Да.

Миноре взял карандаш и под диктовку сомнамбулы записал следующую молитву, сочиненную скорее всего аббатом Шапроном:

«Господи, если ты доволен своей рабой, которая поклоняется тебе и молит тебя с любовью и рвением, которая старается чтить твои святые заповеди, которая с радостью умерла бы, подобно Сыну твоему, во славу имени твоего и желала бы жить под сенью твоею – Господи, ты, что читаешь в сердцах, окажи мне милость и раскрой глаза моего крестного, направь его на путь спасения, осени своею благодатью, дабы на закате жизни он уверовал в тебя; сохрани его от всякого зла и дозволь мне пострадать за него! Милосердная святая Урсула, моя заступница, и ты, богоматерь, царица небесная, и вы, архангелы и святые в раю, услышьте меня, помогите мне и смилуйтесь над нами».

Сомнамбула так верно воспроизвела простодушный и благочестивый порыв девочки, что у доктора Миноре навернулись на глаза слезы.

– Говорит она еще что-нибудь? – спросил Миноре.

– Да.

– Что именно?

– «Милый мой крестный! с кем же он играет в триктрак там, в Париже?» Она задувает свечу, опускает голову на подушку и засыпает. Уже заснула. Такая хорошенькая в ночном чепчике.

Миноре откланялся, пожал на прощанье руку Бувару, быстро спустился по лестнице, бросился к стоянке городских кабриолетов, располагавшейся возле гостиницы (ныне ее уже не существует), на том месте, где теперь проложили Алжирскую улицу, и отыскал возницу, который согласился немедленно отправиться в Фонтенбло. Условившись о цене, старик, забывший о своих преклонных летах, тотчас двинулся в путь. В Эссоне они нагнали немурский дилижанс, доктор, как и было уговорено, пересел в него, и около пяти утра был уже дома. Он лег спать и проспал до девяти – так сильно он устал; все его прежние представления о физиологии, природе и метафизике были разбиты в пух и прах.

Уверенный, что с тех пор, как он вернулся, никто не переступал порога его дома, он сразу по пробуждении с замиранием сердца приступил к проверке. Он сам не помнил, в каком порядке стоят у него тома «Пандектов» и чем отличаются один от другого вложенные туда банковские билеты. Сомнамбула оказалась права. Доктор позвонил; явилась тетушка Буживаль.

– Скажите Урсуле, что я хочу поговорить с ней, – сказал он.

Урсула, войдя в библиотеку, бросилась к крестному и обняла его; доктор усадил ее к себе на колени, и прекрасные золотистые кудри девочки смешались с седыми волосами старца.

– Вы что-то хотели сказать мне, крестный?

– Да, но поклянись мне своим спасением отвечать на все вопросы честно, без утайки.

Урсула покраснела до корней волос

– О! я не стану спрашивать у тебя ничего такого, о чем бы ты не могла мне рассказать, – добавил он, заметив в прекрасных, чистых глазах Урсулы смятение первой любви.

– Говорите, крестный.

– Чем ты окончила вчерашнюю вечернюю молитву и в котором часу это было?

– В четверть или в полдесятого.

– Хорошо; можешь ты повторить последние слова этой молитвы?

Надеясь, что ей удастся поколебать безбожника, девочка опустилась на колени и молитвенно сложила руки; лицо ее озарилось внутренним светом, она взглянула на старика и сказала: «Вчера я просила Господа о том же, о чем просила сегодня утром и о чем буду просить до тех пор, пока он не исполнит мою просьбу».

Она начала молиться, и голос ее звучал теперь с новой силой, но, к ее изумлению, крестный не дал ей договорить и сам докончил ее молитву.

– Спасибо, Урсула! – сказал он, снова сажая ее к себе на колени. – Теперь скажи: уже в постели, перед тем как заснуть, не подумала ли ты: «Милый крестный! С кем же он играет в триктрак там, в Париже?»

Урсула вскочила, словно при звуке трубы архангела, возвещающей начало Страшного суда; вскрикнув, она впилась в старика круглыми от ужаса глазами.

– Кто вы, крестный? Откуда у вас такое могущество? – спросила она; зная, что доктор не верит в Бога, она решила, что он вступил в сговор с посланцем ада.

– Что ты посеяла вчера в саду?

– Резеду, душистый горошек, бальзамины.

– А в последний горшок живокость?

Девочка упала на колени.

– Не пугайте меня, крестный; признайтесь – вы были здесь?

– Разве я не всегда с тобой? – спросил доктор шутливо, чтобы не смущать разум невинного ребенка. – Поднимемся к тебе.

Он дал ей руку, и они вместе поднялись на второй этаж.

– Друг мой, у вас дрожат ноги, – сказала Урсула.

– Да, я пережил большое потрясение.

– Так вы теперь верите в Бога? – воскликнула девочка с простодушной радостью, и на глазах у нее показались слезы.

Старик обвел взглядом комнату Урсулы, которую он обставил просто, но изящно. Пол был устлан недорогим зеленым ковром, на котором не было ни пылинки; стены оклеены серо-голубыми обоями в мелкий цветочек, на окнах, выходящих во двор, висели ситцевые занавески с розовой каймой, между двумя оконными проемами, под высоким зеркалом на позолоченной деревянной консоли стояла голубая ваза сервского фарфора; напротив камина помещался небольшой комод с прелестным набором маркетри; крышка его была из алеппского мрамора. Кровать под балдахином, обитая старым кретоном и под покрывалом из такого же кретона с розовым подбоем, была сделана по моде XVIII столетия: четыре небольшие колонны с каннелюрами, возвышавшиеся по углам, завершались капителями в виде пучка перьев. Камин, облицованный мрамором, украшавшие его канделябры и зеркало в раме, расписанной гризайлью, отличались единством манеры и цветовой гаммы. На камине красовались старинные часы – настоящий черепаховый дворец, инкрустированный арабесками из слоновой кости. Большой шкаф, створки которого были украшены пейзажами, выложенными из разных пород дерева – здесь попадались даже зеленоватые оттенки, каких ныне уже не встретишь, – предназначался, без сомнения, для белья и платьев девочки. Комната благоухала неземными ароматами. Царивший в ней порядок свидетельствовал о том, что ее обитательница наделена аккуратностью и чувством гармонии, которое заметил бы даже такой грубый человек, как Миноре-Левро. Особенно бросалось в глаза, что Урсуле дороги окружающие ее вещи и что она любит свою комнату, где, можно сказать, прошло ее детство и отрочество. Подойдя к окну, опекун убедился, что из комнаты его воспитанницы в самом деле можно увидеть, что происходит в доме госпожи де Портандюэр. Ночью он долго думал о том, как следует ему держать себя с Урсулой теперь, когда он оказался посвящен в тайну ее первой любви. Прямые расспросы уронили бы его в глазах девушки. Одобрил бы он ее чувство или осудил бы его – в любом случае он поставил бы себя в ложное положение. Поэтому он решил вначале понаблюдать за молодыми людьми и лишь затем попытаться, буде в том появится нужда, побороть эту склонность прежде, чем она сделается неодолимой. Только старый человек мог принять столь мудрое решение. Изнемогая под тяжестью истин, открывшихся ему во время магнетического сеанса, доктор ходил по комнате Урсулы из угла в угол, всматриваясь в разные мелочи; ему необходимо было взглянуть на календарь, висевший сбоку на камине.

«Эти мерзкие канделябры слишком тяжелы для твоих прелестных лапок», – сказал он, взяв в руки мраморные, с медной отделкой, подсвечники и прикинув их вес. Затем он посмотрел на календарь, снял его с камина и сказал: «Эта штука тоже довольно безобразна. К чему в твоей уютной комнатке этот почтарский календарь?»

– О, не забирайте его, крестный! – взмолилась Урсула.

– Нет, я завтра подарю тебе другой.

Старик ушел, унося с собой вещественное доказательство, заперся в своем кабинете, нашел 19 октября – день Святого Савиньена – и увидел рядом с этой датой маленькую красную точку, о которой говорила сомнамбула; такая же точка стояла рядом с днем Святого Дени – патрона доктора, и днем Святого Иоанна – патрона кюре. Эту точку величиной с булавочную головку спящая женщина разглядела, презрев расстояния и преграды. До самого вечера старик размышлял о событиях, свидетелем которых стал, – для него они значили гораздо больше, чем для любого другого человека. Приходилось смириться с очевидностью. Душа Миноре уподобилась разрушенной крепости – ведь существование его покоилось прежде на двух столпах: неверии и отрицании магнетизма. Доказав, что, хотя органы чувств подчиняются физическим законам, возможности их в некотором роде беспредельны, магнетизм разрушил – так, во всяком случае, казалось доктору Миноре – вескую аргументацию Спинозы [112]112
  СпинозаБарух (1632—1677) – голландский философ, различавший бесконечную мировую субстанцию и конечные ее модусы, каковыми являются умы и тела.


[Закрыть]: конечное и бесконечное, две субстанции, которые этот великий мыслитель полагал взаимоисключающими, слились воедино. Как ни безоглядно верил доктор в делимость и подвижность материи, он не мог признать за ней свойств едва ли не божественных. Наконец, он был слишком стар, чтобы связать эти явления в систему, сопоставить их с такими феноменами, как сны, видения, озарения. Вся премудрость доктора, зиждившаяся на положениях школы Локка и Кондильяка, рассыпалась в прах. Убедившись в том, что его кумиры – дутые величины, безбожник усомнился в справедливости своих убеждений. Итак, все преимущества в этой борьбе юной католички со старым вольтерьянцем оказались на стороне Урсулы. Над развалинами крепости воссиял свет. Из-под обломков донеслись слова молитвы! Тем не менее упрямый старец гнал сомнения прочь. Уязвленный в самое сердце, он, однако, не желал смириться и по-прежнему боролся с Богом. Все же дух его дрогнул. Доктор был уже не тот, что прежде, он впал в задумчивость и принялся читать «Мысли» Паскаля и величественную «Историю протестантских ересей» Боссюэ, книги Бональда и Блаженного Августина; захотелось ему заглянуть и в сочинения Сведенборга и покойного Сен-Мартена [113]113
  ...Паскаля... Сен-Мартена...– перечислены религиозные философы, от отцов церкви (Блаженный Августин, 354—430) и ортодоксальных католиков (Жак Бенинь Боссюэ, 1627—1704) до янсенистов (Блез Паскаль, 1623—1662) и мистиков (Сведенборг и Луи Клод де Сен-Мартен, 1743—1803).


[Закрыть], о которых говорил ему таинственный незнакомец. Здание, воздвигнутое доктором на основе материализма, трещало по всем швам, достаточно было лишь небольшого толчка, чтобы оно рухнуло, и когда сердце бывшего атеиста созрело для Господа, он пал на небесную пажить, как падает спелое зерно. Не раз, играя в триктрак с аббатом Шапроном и Урсулой, он задавал вопросы, удивлявшие кюре, – ведь старый священник знал убеждения доктора и еще не подозревал о совершавшейся в его душе работе, посредством которой Господь наставлял этот прекрасный ум на путь истинный.

– Верите ли вы в привидения? – спросил безбожник у пастыря, прервав игру.

– Кардано [114]114
  КарданоДжироламо (1501—1576) – итальянский философ, математик и врач, веривший предсказаниям астрологов и считавший себя ясновидцем.


[Закрыть], великий философ XVI столетия, утверждал, что они существуют.

– То, что говорят ученые, мне известно, я только что перечел Плотина [115]115
  ...перечел Плотина.– Ср. в «Луи Ламбере»: «...Плотин, который почувствовал, что Порфирий <его друг и ученик> собирается убить себя, и прибежал к нему, чтобы его отговорить» (Бальзак /24. Т.19. С.255). Плотин (ок. 205—270) – греческий философ-неоплатоник.


[Закрыть]. Я спрашиваю вас как католика, я хочу знать, верите ли вы сами, что покойник может явиться живым людям.

– Но ведь Иисус явился апостолам после смерти, – отвечал кюре. – Церковь обязана верить в явления нашего Спасителя. Что же до чудес, то у нас нет в них недостатка, – продолжал аббат Шапрон с улыбкой. – Хотите, я расскажу вам об одном, совсем недавнем? Оно случилось в прошлом столетии.

– Неужто?

– Да, блаженный Альфонс Мария де Лигуори [116]116
  ЛигуориАльфонс Мария де (1696—1787) – неаполитанский богослов и проповедник; приведенный эпизод, на который Бальзак ссылается также в «Луи Ламбере», изложен в жизнеописании Лигуори, вышедшем в Париже в 1828 году.


[Закрыть], находясь вдали от Рима, узнал о кончине папы в ту самую минуту, когда Святой отец испустил дух, и тому есть много свидетелей. На епископа снизошла благодать, он услышал последние слова папы и повторил их в присутствии нескольких очевидцев. Гонец с известием о кончине Климента XIV [117]117
  Папа Климент XIV(Джованни Винченцо Ганганелли) – умер в 1774 году.


[Закрыть]прибыл лишь тридцать часов спустя...

– Иезуит! – улыбнулся старый Миноре. – Я не прошу у вас доказательств, я прошу вас сказать, верите ли в это вы сами.

– Я полагаю, что привидения во многом зависят от тех, кому они являются, – сказал кюре, продолжая подтрунивать над безбожником.

– Друг мой, не бойтесь меня, ответьте откровенно: вы в это верите?

– Я верю в то, что могущество Господне безгранично.

– Если я вернусь в лоно церкви, то, когда умру, попрошу у Господа позволения явиться вам, – засмеялся доктор.

– Точно о том же уговорился Кардано с одним своим другом.

– Урсула, – сказал Миноре, – если тебе будет грозить опасность, позови меня – и я приду.

– Вы пересказали в двух словах трогательную элегию Андре Шенье «Неера» [118]118
  «Неера»– идиллия Андре Шенье (1762—1794), которую Бальзак очень любил (она упомянута также в «Утраченных иллюзиях», 1837—1843). Стихи Шенье, казненного во время Террора, впервые издал в 1819 г. старший друг и литературный наставник Бальзака А. де Латуш.


[Закрыть], – отвечал кюре. – Величие поэтов в том и состоит, что они умеют запечатлеть события и чувства в вечно живых образах.

– Зачем вы говорите о смерти, дорогой крестный? – жалобно сказала Урсула. – Мы, христиане, не умираем, могила – колыбель нашей души.

– Однако, – сказал доктор, улыбаясь, – рано или поздно каждому приходит черед покинуть этот мир, и когда меня не станет, ты будешь на удивление богатой.

– Когда вас не станет, мой добрый друг, единственным моим утешением будет служение вам.

– Мне, мертвому?

– Да. Все добрые дела, которые будут мне по силам, я совершу ради вас – ради того, чтобы искупить ваши грехи. Я буду денно и нощно молить Бога, чтобы он в бесконечном милосердии своем не карал вечными муками краткодневные заблуждения и поместил подле себя, среди блаженных душ, вашу душу – такую прекрасную и чистую.

Ответ этот, исполненный ангельского простодушия и произнесенный без тени сомнения, одолел заблуждение, и Дени Миноре прозрел, подобно апостолу Павлу. Луч света, озаривший его душу, ослепил его и, вкупе с нежной заботой о его загробном существовании, исторг у него слезы. Внезапно снизошедшая благодать была подобна электрической искре. Кюре молитвенно сложил руки и поднялся, охваченный волнением. Девочка, пораженная своей победой, заплакала. Старец встал, словно услышав чей-то зов, посмотрел вдаль, словно там загоралась новая заря, потом преклонил колено на кресло, сложил руки для молитвы и с видом глубокого смирения опустил очи долу. Затем он поднял голову и взволнованно произнес:

– Господи! только этому непорочному созданию под силу вымолить мне прощение и возвратить меня к Тебе! Прости раскаявшемуся грешнику, которого приводит пред очи твои это благороднее дитя!

Мысленно он обратил к Богу молитву, прося теперь, когда на него снизошла благодать божья, довершить начатое и вслед за душою просветить его ум, а затем повернулся к кюре и протянул ему руку со словами:

– Дорогой пастырь, я теперь как дитя малое; отныне я ваш и вверяю вам свою душу.

Урсула, плача от радости, осыпала руку крестного поцелуями. Старик посадил девочку к себе на колени и шутливо заметил, что теперь ее следует называть его крестною. Вконец растроганный кюре в порыве религиозного воодушевления пропел «Veni creator» [119]119
  Гряди, создатель ( лат.).


[Закрыть], и гимн этот стал вечерней молитвой трех коленопреклоненных христиан.

– Что случилось? – в изумлении спросила тетушка Буживаль.

– Крестный наконец-то уверовал в Бога, – отвечала Урсула.

– Ах, право слово, так-то лучше, ему этого одного и не хватало для полного совершенства, – воскликнула старая служанка, с простодушной серьезностью осенив себя крестным знамением.

– Дорогой доктор, – сказал добрый священник, – скоро вы осознаете величие религии и необходимость соблюдать ее обряды, поймете, что ее философия в своей человечности гораздо более возвышенна, чем идеи самых дерзких мечтателей.

Кюре, радовавшийся как дитя, тотчас дал согласие дважды в неделю учить старика катехизису. Так что обращение доктора Миноре, которое немурцы приписывали влиянию Урсулы и корыстолюбию священника, произошло само собой. Четырнадцать лет кюре остерегался бередить душевные раны своего друга, хотя искренне скорбел о его участи, ныне же старый Миноре сам обратился к священнику за помощью, как обращается больной к хирургу. С тех пор Урсула и ее крестный вместе читали вечернюю молитву. С каждым днем старец все яснее ощущал, как на его смятенную душу нисходит покой. С тех пор как он, по его словам, возложил ответственность за все необъяснимое на Бога, ничто более не тревожило его ум. Возлюбленная его крестница видела в этом верное доказательство приближения к Господу. Во время обедни, с рассказа о которой мы начали наше повествование, он прочел молитвы и постиг их смысл, ибо уже в первой духовной беседе возвысился до понимания божественной идеи причащения всех верующих. Престарелый неофит понял вечное символическое значение этой небесной пищи, необходимой всякому, кто проник в ее глубинный светозарный смысл. Если после обедни он едва ли не бегом бросился домой, то лишь оттого, что ему хотелось поскорее поблагодарить свою дорогую крестницу за то, что она, как прекрасно говорили в старину, вернула его в лоно церкви. Поэтому дома он усадил ее к себе на колени и благоговейно поцеловал в лоб в ту самую минуту, когда его родственники и наследники осыпали девушку грубой бранью и делились друг с другом подлыми подозрениями на ее счет. Поспешный уход старика с площади, его мнимое презрение к ближним, его резкие ответы родственникам – все это наследники приписывали ненависти, которую якобы разжигала в его душе Урсула.

Пока крестница играла своему крестному вариации на тему «Последней мысли» Вебера [120]120
  ВеберКарл Мария фон (1786—1826) – немецкий композитор-романтик.


[Закрыть], в столовой почтмейстера созревал самый настоящий заговор, которому суждено было вывести на сцену одного из главных героев начинающейся драмы. Завтрак, шумный, как все провинциальные завтраки, и оживленный присутствием на столе превосходных вин, которые прибывают в Немур водным путем либо из Бургундии, либо из Турени, продолжался более двух часов. В честь приезда Дезире Зелия выписала устрицы, морскую рыбу и другие деликатесы. Столовая, посреди которой ломился от еды круглый стол, походила на залу в трактире. Располагалась она в просторном флигеле, который Зелия, любительница хозяйственных построек, возвела между широким двором и фруктовым садом, где у нее был также разбит и огород. Зелия ценила чистоту и прочность, не гонясь за красотой. Пример Левро-Левро подействовал на немурцев устрашающе. Поэтому почтмейстерша велела подрядчику строить «без глупостей». Столовая у нее была оклеена глянцевыми обоями, стулья и буфеты были из орехового дерева, а все украшения сводились к изразцовой печи, стенным часам и барометру [121]121
  ...из орехового дерева... изразцовой печи... барометру.– Те же самые приметы интерьера приведены как проявление провинциального дурного вкуса в романе «Пьеретта».


[Закрыть]. Сервиз был самый заурядный, без росписи, зато приборы – серебряные, а столовое белье сверкало чистотой. Когда Зелия, державшая из прислуги одну только кухарку и сновавшая туда-сюда, как пузырек в бутылке шампанского, подала кофе, когда будущий адвокат Дезире был посвящен в утреннее происшествие и его возможные последствия, Зелия заперла дверь и слово было дано Дионису. По внезапно наступившему молчанию и по взглядам наследников, впившихся глазами в уверенное лицо нотариуса, нетрудно было понять, какую власть над семьями забирают такого рода люди.