Текст книги "В середине дождя"

Автор книги: Олжас Жанайдаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 6

* * *

Мы с Аней недолго выбирали дату моего приезда. Сперва я собирался посетить Питер в конце мая, в юбилейные дни. Но Аня меня отговорила.

«У нас, наоборот, все собираются уезжать из Питера в это время. Ибо сюда направляется куча глав иностранных государств и множество обычных туристов. Нас, живущих в Петергофе, уже предупредили, что в конце мая из дома лучше не высовываться. А лучше уехать куда-нибудь подальше. Я, кстати, так и собираюсь сделать. Съезжу к родителям в Архангельск».

В июне у каждого из нас была экзаменационная сессия, а до июля ждать было очень долго. «Может, в начале мая?» – спросил я. «Давай», – согласилась Аня. Изучив календарь, я понял, что на встречу у нас выпадает только один единственный день. Раньше я выбраться не мог, а днем позже Аня уже уезжала.

«10 мая? Хорошо, – написала она. – Получается, все уже выбрано за нас».

После того, как решилось, когда я приеду, возник вопрос, где я поселюсь. «В начале мая с жильем в городе проблем нет, – написала Аня. – Можно поселиться в гостинице, но это дорого. Удобней и дешевле снять квартиру, тебе ведь и нужна она всего лишь для ночлега. Жаль, моя соседка никуда в выходные уезжать не собирается, так бы подселила тебя к себе». Аня объяснила, где и к кому на вокзале я могу подойти, чтобы снять жилье.

В своем 27-м письме она уточнила время и место нашей встречи. А уже на следующий день я сходил на вокзал и купил себе два билета – туда и обратно.

* * *

Я выезжал поздно ночью. Сумку собрал за час до выхода. Собственно, и собирать было особо нечего: паста и зубная щетка, мыло, полотенце, пара носков, книжка в дорогу.

По дороге на вокзал, сидя в полупустом вагоне метро, я глядел в темное окно и вспоминал письма Ани.

Выйдя из метро к Ленинградскому вокзалу, я нашел табло расписания и посмотрел, с какого пути отправляется мой поезд. Перед тем, как пройти на платформу, зашел в ларек и купил минералку в дорогу.

Поезд уже стоял на пути. Сине-зеленые вагоны смирно ждали отправления, как ушастые спаниели – хозяйской команды. На платформе царило оживление: туда-сюда бегал персонал с нагруженными тележками, люди кучками стояли у вагонов, громкоговоритель женским голосом сообщал о прибытии и отправлении поездов.

Я двинулся вдоль поезда, отсчитывая вагоны. Дойдя до нужного, я вытащил паспорт с билетом и показал проводнице. Очереди не было – видимо, многие уже зашли в вагон. Какой-то парень стоял на перроне и, улыбаясь, смотрел на девушку, сидящую в поезде у окна. Та улыбалась тоже.

Вагон был сидячим, горел яркий свет. Я добрался до своего места и закинул сумку наверх. Затем с книжкой и бутылкой минералки в руках сел в кресло. Глянул на своего соседа, мужчину лет пятидесяти, в роговых очках и сером пиджаке. Он держал в руках журнал со сканвордами и гелевую ручку. На меня он не посмотрел, целиком сосредоточившись на разгадывании. Я опустил столик и положил книгу. Потом открыл воду, сделал глоток и посмотрел на часы. До отправления оставалось около пяти минут.

В вагон забежала женщина средних лет с большой сумкой в руках и стала пробираться вдоль рядов к своему месту. Добравшись до цели, женщина остановилась и вытерла платком пот со лба. В этот момент поезд тронулся. Отдышавшись, она посмотрела по сторонам и остановила свой взгляд на мне. Улыбнувшись, спросила:

– Вы не поможете?

Я кивнул и, взяв ее сумку, осторожно закинул наверх. Она поблагодарила, а я, сев, некоторое время глядел в окно, затянутое сумеречной пеленой. Поезд набирал ход, мимо мелькали дома, станции, трубы заводов – проплывал городской пейзаж. Вскоре остались одни фонари и столбы высоковольтных проводов; дальше двух метров все уже терялось в ночной тьме. В вагоне кто-то с кем-то разговаривал, иногда звучал негромкий смех. Сосед все так же разгадывал сканворды. Я взял книжку и углубился в чтение.

Через полчаса свет в вагоне притушили, и я отложил книгу. Мерный стук колес убаюкивал, я откинулся в кресле и закрыл глаза.

Проснулся утром, от нечаянного касания проходившего мимо пассажира. Я посмотрел на часы – четверть седьмого. Затем, жмурясь, глянул в окно. Уже рассвело, солнечные лучи скользили по деревьям и дома; в воздухе ощущалась теплота. Мы проезжали мимо какого-то поселка, поезд шел на сбавленной скорости. Я попил минералки и посмотрел на соседа. Он настойчиво продолжал разгадывать сканворды. Он вообще спал?

Когда в окне показались высокоэтажные дома, я понял, что мы въезжаем в Питер. Некоторые пассажиры повставали со своих мест и поснимали багаж с полок. Я тоже достал сумку и сунул в нее книгу с водой.

* * *

Поезд остановился, и я вышел из вагона. Вокзал только просыпался – дворники мели платформу, продавцы раскладывали товар в ларьках, у выхода с перрона зевал одинокий милиционер. Встречающих также было немного. Пройдя несколько шагов, я услышал за спиной радостный детский крик. Оглянулся – на шее улыбающегося мужика в синем свитере повисла девочка лет восьми.

Пройдя дальше, я увидел нескольких женщин среднего и старшего возраста, стоящих недалеко от выхода с вокзала. Некоторые из них держали в руках картонки с надписью от руки «Сдаю комнату». Все, как Аня и говорила.

Я подошел к одной из женщин.

– Что, сынок, жилье нужно? – спросила она.

– Нужно, – ответил я. – У вас квартира?

– Да. Есть телевизор, телефон. Ты один или с кем-то?

– Один. Меня устроит комната на сутки.

Она назвала цену. Я кивнул:

– Хорошо. А где ваша квартира находится?

– На «Политехнической».

– Это далеко?

– Нет, не очень. Только одну остановку метро придется поверху проехать, на автобусе. Тоннель перегона весь перерыли: ремонт. Но ты не беспокойся. Дом находится в трех минутах ходьбы от метро.

– Договорились.

Мы направились к метро. Я купил билет, и мы спустились на эскалаторе вниз. В ожидании поезда разговорились. Хозяйка назвала свое имя – Елена Васильевна.

Квартира мне понравилась. Чистая, уютная, скромная. Елена Васильевна показала мою комнату. Мягкий диван-кровать, зеленый ковер с орнаментом, советский телевизор «Рубин» в хорошем состоянии. На подоконнике – горшок с кактусом. Как у Ани на фотографии.

Елена Васильевна выдала мне постельное белье. Потом спросила, завтракал ли я. Я сказал, что перекушу где-нибудь в городе.

– Тогда давай хотя бы чаем тебя угощу, – сказала она. – Размещайся, потом приходи на кухню.

Разложив туалетные принадлежности в ванной, я прошел в комнату и послал смс-ку Ане. Но смс-ка не дошла. «Наверно, еще спит», – подумал я.

* * *

Мы с Аней договорились встретиться ровно в полдень на Дворцовой площади, у Александрийского столпа. «Там ты ни за что не потеряешься», – написала она.

Аня жила в одном из университетских общежитий, расположенном в Петергофе. «Это не так уж далеко от Питера. До универа добираюсь за сорок пять минут. Рядом с общагой расположен парк, а до знаменитых петергофских фонтанов – всего одна остановка на автобусе. В выходные люблю гулять одна по лесу (да-да, шуршать листьями под ногами!), вдыхать свежий воздух, пропитанный морским бризом, – недалеко находится Финский залив. Мне очень нравится это место».

Доехав на метро до «Площади Восстания», я поднялся наверх и вышел на Невский проспект. В запасе было около полутора часов, поэтому я не спеша двинулся к центру, попутно выискивая подходящее кафе. Несмотря на то, что был выходной день, народу на улицах оказалось немного. А, может, после московской скученности и суеты питерская размеренность была непривычна.

В кафе я заказал себе сэндвич, жареную картошку, сок и мороженое. Я сидел у окна, жмурился от солнечного света и наблюдал за прохожими. Мне всегда нравилось сидеть именно у окна. Ане в одном из писем я написал по этому поводу: «Мне в таких случаях город напоминает аквариум. Я смотрю сквозь стекло на проезжающие машины, на проходящих людей, на струящийся свет дневного солнца или отблески вечерних огней, зной, дождь или снег – и в такие моменты мне кажется, что жизнь остановилась. Что время мое остановилось. Словно ты стал хозяином вечности – мир движется, мчится, а ты наблюдаешь его бег».

Доев мороженое, я вытер руки влажной салфеткой. За соседним столиком мама отчитывала малыша за испачканную кетчупом рубашку. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого.

* * *

На Дворцовой площади я подошел к Александровской колонне и остановился. Присмотрелся к стоящим поблизости прохожим – но Ани среди них не обнаружил. Взглянул на часы – до полудня оставалось пять минут. Солнце грело вовсю, и я пожалел, что надел рубашку вместо футболки.

Затем оглядел всю площадь. Передо мной высились здания Зимнего Дворца, у Эрмитажа толпились экскурсионные группы. Со стороны Дворцового моста тянулся свежий ветерок – чувствовалась близость Невы. Слева виднелось Адмиралтейство. Мимо него время от времени проезжали конные повозки с веселыми детьми. Из одного конца площади в другой проносились лихие роллеры. Недалеко от меня прогуливались одетые в костюмы и платья XVIII века артисты, они предлагали желающим сфотографироваться. Присмотревшись, я узнал в одной из моделей Петра Первого. Зеленый с позолотой камзол, яркая треуголка, высокие ботфорты, парик, усики и трость. Полному сходству с императором мешал маленький рост модели.

Позади меня, у колонны послышался женский смех. Я оглянулся. Высокий парень в белых брюках протягивал букет цветов своей девушке. Ее лицо сияло. Потом они направились к арке, на выход к Невскому проспекту. Я посмотрел на часы. Четверть первого.

Я обошел колонну кругом. В ближайших пределах находилось около пятнадцати человек. Из них – пять девушек. Две подружки лет пятнадцати, одна девушка в компании молодого человека, и две девушки, стоявшие поодиночке. Я вгляделся в двух последних. Одной из них на вид было лет двадцать пять. Короткие черные волосы каре, яркий макияж, в руке – тонкая ментоловая сигарета. Нет, это не Аня. Другой девушке было лет двадцать. Каштановые волосы, неловкие движения, белый костюмчик. И очки. Я в нерешительности остановился. Носит ли Аня очки? Заметив, что я на нее смотрю, девушка вопросительно на меня взглянула. Я отвел взгляд. Нет, это тоже не она.

В половине первого я позвонил Ане на сотовый телефон. Телефон не отвечал. Через пять минут я позвонил во второй раз, а через десять минут – в третий. «Абонент недоступен или находится вне зоны обслуживания».

Я чувствовал себя глупо. Как тогда, когда каждый раз загружал страницу в Интернете и каждый раз при этом читал – «На сервере нет новых писем». Наверно, что-то случилось. Но почему не отвечает ее телефон? Я стоял и пристально всматривался в прохожих. У колонны люди постоянно менялись. Ушли и те две одинокие девушки: одну увел с собой друг, а другую – подруга. Ани не было.

А может, мы договаривались не на это время и не в этом месте? Я вспоминал ее письмо и понимал, что ошибиться не мог. Оставалось только ждать. Куда идти, я все равно не знал.

Когда часы отсчитали ровно половину второго, я позвонил Ане в очередной раз. То же самое – «Абонент недоступен». Я отошел от колонны. Посмотрел на небо. Ни единого облачка, солнце пекло еще сильней.

– Привет! – прозвучало за моей спиной.

Я обернулся.

* * *

Первое впечатление – самое сильное. Аня мне такой и запомнилась – какой она предстала в ту минуту. В лучах дневного солнца, под небом без единого облака, на площади, показавшейся мне тогда на миг тихой и пустой.

Каштановые волосы до плеч. Тонкий прямой нос, губы, слегка подведенные помадой. Зеленая блузка с воротом, голубые джинсы. На плече – белая сумочка. Аня стояла, улыбаясь, чуть склонив голову набок – как потом я понял, это был ее любимый жест.

И глаза. Наконец я смог разглядеть их ближе, вживую. Они оказались мягкого зеленого цвета, но с неуловимой грустью где-то в глубине. И даже не грустью – а какой-то легкой болью, прячущейся, тайной, смутной. Когда Аня улыбалась, глаза тоже улыбались – но будто через силу. На фотографиях все это не было заметно.

Летом в Москве я рассказал Ане про свое впечатление от ее глаз. Она долго молчала. Потом сказала: «У меня есть знакомый, художник. Зимой он попытался нарисовать мой портрет. Не получилось. Он долго мучился, рисуя мои глаза. Потом сказал, что с ним такое случается впервые. „Твои глаза, словно на замке, их не поймать“ – объяснил он». «Но почему так? У тебя всегда были такие глаза?» – спросил я. Аня не ответила.

* * *

Аня долго извинялась за опоздание. Она чуть запыхалась – видно, очень спешила. Голос у нее был негромким, но четким. В жизни Аня вообще была скромней, спокойней, чем в письмах. А может, это было следствием первоначального стеснения, которое я и сам в себе ощущал.

– Прости, пожалуйста, меня. Трассу, по которой я ехала, перекрыли. Мы стояли час, из автобуса не выпускали. Ты пришел в двенадцать?

Я кивнул. Аня повторила:

– Прости. Я хотела тебя предупредить, но мобильник отключился. Как всегда, забыла утром зарядить. Ты мне звонил?

Я снова кивнул. Потом, улыбнувшись, сказал:

– Ничего. Бывает.

Мы повернулись в сторону арки.

– Пойдем к Невскому? – спросила Аня.

– Пойдем.

* * *

Мы прошли сквозь арку к Большой Морской улице, и оттуда дошли до Невского проспекта. Затем Аня предложила мне перейти на нечетную сторону проспекта и двинуться в сторону Казанского собора. «Солнце жарит. А на этой стороне всегда тенек», – объяснила она. Больше говорила Аня. Я по своему обыкновению слушал. Удивительно, но общение наше стало продолжением наших писем, а не отдельной частью отношений, – словно мы и вправду были знакомы давным-давно.

– Сегодня проснулась в девять часов утра. Сама, без будильника. Странно даже. Я ведь «сова» – в выходные раньше двенадцати меня не добудиться. Наверно, из-за погоды. Вчера же вечером дождь прошел, ветер сильный поднялся. А сегодня… Ты из Москвы, наверно, солнышко привез.

– А завтра опять увезу с собой, – сказал я.

Она улыбнулась. Я смотрел на нее в профиль. Прядь каштановых волос закрывала щеку.

– Жадина. Хотя я все равно завтра уезжаю. К родителям. Два месяца дома не была.

– Соскучилась? – спросил я.

– Да. Особенно по папе. Последний раз виделись на Новый Год.

Мы прошли мимо «Екатерины Великой» – дамы лет сорока в парике, пышном платье и позолоченных туфлях. Императрица скучающе глядела сквозь людской поток.

– У нас такие персонажи – на каждом углу. Это как самовары в Туле, – сказала Аня. – Кстати, я обещала тебе экскурсию?

Мы направлялись к Мойке. Аня показала на большое красивое здание справа.

– Вот это дом Чичерина. Построен в екатерининское время. Во время гражданской войны в этом доме жили Николай Гумилев, Грин, Мандельштам. Теперь в нем расположен очень дорогой клуб для бизнесменов и кинотеатр. А раньше здесь было Благородное собрание: собирались купцы и чиновники, танцевали, играли в бильярд.

– Можно сказать, ничего не изменилось?

– Да. Можно так сказать.

Мы перешли через Полицейский мост. Аня показала Строгановский дворец и рассказала историю его создания. Затем повернулась лицом к другой стороне проспекта и поведала о расположенных там инославных церквях. Рассказывала она прекрасно.

– Мне не верится, что ты некоренная жительница Питера, – сказал я, когда мы вышли на Казанскую площадь. – Ты отлично знаешь город.

– Просто я его очень люблю.

Мы сели на одной из лавочек на площади. Перед нами высился Казанский собор, у фонтана и памятников Кутузову и Барклаю-де-Толли толпилась молодежь. Здесь вообще было много народу. Поток людей стекался с четырех сторон – с двух концов Невского проспекта и с канала Грибоедова. Часть гуляющих присаживалась на лавочки, а другая часть – устраивалась прямо на зеленых лужайках. Некоторые разворачивали газетки и с аппетитом ели жареную рыбу. «Это корюшка. Сейчас сезон» – заметила Аня. Мы сидели, наблюдая за праздником жизни.

– Место красивое, но затасканное, – сказала Аня. – Когда я только поселилась в Питере, я любила гулять по каналу Грибоедова и его мостикам, отдыхать в теньке колоннады собора. Но здесь в последнее время стало слишком людно и шумно.

– Ты любишь тишину.

– Да. Я люблю тишину.

У собора старушки продавали платки. Какой-то ребенок лет трех подошел к нам и бросил резиновый мячик. Аня поймала мяч и тихонько катнула его обратно. Мальчик схватил мячик и засмеялся. Аня улыбнулась ему.

– А собор работает? – спросил я.

– Да. Хочешь зайти?

– Я два раза был в Питере, но туда не заходил, – сказал я.

Внутри было прохладно и тихо. Рядом с нами женщина в красном пиджачке и очках, показывая на икону, пыталась что-то объяснить иностранцу на ломаном английском. Ее громкий шепот заставлял присутствующих озираться. Мы пробыли с Аней в храме десять минут и вышли.

На другой стороне проспекта я увидел кофейню.

– Ты не проголодалась? Съедим по пирожному? – спросил я.

– Давай, – сказала Аня.

* * *

В кофейне мы, взяв по торту и кофе, заняли место у окна. Столик выбрала Аня. Я сделал глоток – кофе был горячим, терпким и горьким. Потом сказал:

– Я выбрал бы точно такой же столик.

Аня улыбнулась:

– Именно поэтому я сюда и направилась. Я все помню. Тебе нравится сидеть у окна. Ты мне об этом писал.

Она отделила ложечкой кусочек торта. Украшавшие торт ягоды вишни Аня перед этим отложила на край блюдца.

– Не любишь вишню? – спросил я.

– Наоборот – обожаю. Просто привычка с детства. Тогда, кушая что-либо, я любила откладывать самое вкусненькое под конец. Если это была картошка с курицей, я сначала съедала картошку, а затем лакомилась курочкой. Если плов – съедала рис, оставляя мясо.

Аня отправила кусочек торта в рот. Потом сказала:

– Брат всегда подсмеивался надо мной. Тянулся к моей тарелке ложкой, делая вид, что съест оставленное мной сам. А я, нервничая, плакала и звала маму. Мы вообще с братом в детстве «воевали» страшно. Но это так, любя.

Она посмотрела в окно. Потом продолжила:

– Если бы не он, я бы до Питера, наверно, так и не добралась. Хотя тягу к городу я ощущала с самого детства. Знаешь, какая книжка была у меня любимой в детстве? «Медный всадник» Пушкина. Из-за иллюстраций. Там были шикарные картинки: Зимний дворец, Петропавловская крепость, Исаакиевский собор… С этого, наверно, все и началось.

Аня взяла чашку с кофе и перед тем, как сделать глоток, спросила:

– Ты давно в Москве живешь?

– С семи лет, – сказал я.

– И как она тебе?

– Скорее, у меня к Москве не любовь, а привычка. Но привычка сильная. В другом городе я жить не смог бы.

– А я в Москве еще ни разу не была. Я вообще мало где была. Не люблю поездок. Насквозь домашний человек.

В кофейне, где звуковым фоном был нестройный гул голосов, вдруг включили музыку. Я прислушался. Это был Брюс Спрингстин «Streets of Filadelfia». Аня задумчиво, глядя в окно, трогала колечко на своем пальце. Потом сказала:

– Когда брат поступил в Питерский университет и поселился в общежитии, мы с мамой приехали к нему в гости. Это было в начале октября, «золотая осень». Мама не подгадывала, просто так вышло. И бывает же такое – ты приезжаешь в первый раз куда-то и сразу чувствуешь: «это твое!» Питер сразу стал мне родным.

Я доел торт и, отставив блюдце, взял чашку кофе. Он был уже теплым, но все еще пахучим. Аня продолжала рассказывать:

– Каждый день я, мама и брат выходили в город. За неделю побывали во всех значимых местах. Обошли Эрмитаж, в Мариинке посмотрели балет, прокатились по Неве на «Метеоре», съездили в Петергоф. А мне все было мало. В конце концов, я утомила и брата, и маму. Мама сказала, что больше со мной в Питер не поедет. «У меня не три сердца, а одно, да и то не казенное», – сказала она. Брат же обещал показать меня своим питерским сокурсникам – «поучить, как надо город свой любить».

Аня улыбнулась. Съела еще один кусочек торта.

– Тогда я и решила поступать в университет, перебраться к брату.

– А где сейчас твой брат? – спросил я.

– Все еще здесь. Два года назад женился. Недавно у меня появился племянник. Иногда созваниваемся, встречаемся. В праздники собираемся в Архангельске, у родителей.

– Держишь связь.

– Пытаюсь. Но у него семья.

– Это что-то меняет?

– Меняет. Постой, у тебя же старшая сестра есть?

– Есть.

– Замужем?

– Ага.

– Часто с ней видишься?

– Нет, не очень, – признался я.

– Вот видишь.

Аня посмотрела на свою чашку. Сказала:

– Когда была маленькой, бегала к брату жаловаться на мальчиков, которые меня за косы дергали. Он встречал меня после школы, я показывала ему обидчика, и он проводил с тем разъяснительную беседу. Без рук, конечно. Но больше меня не трогали. Я же хвасталась перед подружками своим защитником.

Она вздохнула.

– Сейчас так не побегаешь. И вообще…

– Что?

– Да так.

Она смущенно улыбнулась.

– Тебе вообще интересно, что я рассказываю?

– Очень. Правда.

Мимо нашего столика прошла несколько парней в бело-голубых шарфиках на шеях. Один из них на весь зал крикнул: «Зенит» – чемпион!" Его возглас в кофейне встретили одобрительным гулом. Аня объяснила:

– Сегодня "Зенит" играет. С "Динамо", по-моему. Но в Москве.

– Болеешь?

Аня кивнула. Взяла с блюдца вишенку и отправила себе в рот.

– Слежу понемногу. Живя в Питере, невозможно не увлечься футболом. Прошедший матч "Зенита" обсуждают и дети, и старушки-пенсионерки. А что творится в городе, когда "Зенит" играет домашний матч – настоящая футбольная лихорадка.

– На стадионе была? – спросил я.

– Ага. Раза три за сезон сходить удается.

Я посмотрел в окно. Там текла жизнь – беззаботная и легкая. Я ощущал необыкновенный уют. Тепло где-то внутри.

Аня ела вишенку. У нее были красивые тонкие пальцы. Я разглядел ее колечко – неброское, но изящное. По ободу надпись – "Спаси и сохрани".

В кофейне вновь зазвучала знакомая композиция. Очень знакомая. Но название я вспомнить не мог. Подсказала Аня:

– Это песня "Don`t speak" группы No doubt. – Потом, помолчав, добавила. – Знаешь, у меня с ней связаны приятные воспоминания. Под эту песню я танцевала свой первый танец с мальчиком. На школьной дискотеке, в восьмом классе.

Мы уже допили кофе и доели торт. Но уходить пока не собирались. Время для нас будто остановилось.

– Я тогда жутко стеснялась, – рассказывала Аня. – На дискотеках бывала редко, опыта никакого. В общем, оправдывала звание закоренелой ботанши. Это потом, в классе десятом, я запала на танцы, и мне, например, нравилось…

– …"танцевать перед зеркалом, когда этого никто не видит", – вставил я.

– Да-да, – улыбнулась она. – И благодаря этому достигла немалых успехов. На последнем звонке я с одноклассником перед всей школой танцевала вальс. Это был мой звездный час.

– А я свой первый танец танцевал под песню "Wind of change". Ту самую, группы Scorpions. Это случилось не в школе, а в летнем лагере. Но тоже – страшно стеснялся.

Аня закивала головой:

– О, Scorpions. Еще один памятный мне ансамбль. – И затем тише, с едва заметным смущением. – Под Scorpions я в первый раз поцеловалась. Кстати, с тем же мальчиком, с которым танцевала вальс. Жутко при этом стесняясь.

– А я в первый раз поцеловался под прерывистый гул электродрели. Дело происходило на лестничной площадке.

Аня засмеялась.

– Что ж, это по-своему романтично, – сказала она.

– Ага. Теперь, когда я слышу звук электродрели, я вспоминаю свой первый поцелуй.

– Хорошо, что не наоборот.

Мы вместе улыбнулись и замолчали. А затем Аня сказала:

– Интересно… Мы с тобой все больше говорим о прошлом. В письмах получалось точно так же. Кажется, это свойственно нам обоим – предаваться воспоминаниям.

* * *

После того как мы вышли из кафе, Аня предложила пойти в сторону церкви Спаса на Крови. Я не возражал.

– Если у тебя есть какие-либо пожелания, то говори. Мы пойдем туда, куда ты захочешь, – сказала она.

– Я доверяю тебе и твоему вкусу, – сказал я.

Мы неспешно шли по улице, поглядывая на воду канала. После шумного проспекта и кафе здесь было непривычно спокойно и тихо. Ветер еле чувствовался. Солнечные лучи просвечивали строительную пыль, которой был усыпаны закоулки, выходящие к каналу.

– Готовимся к юбилею. Сплошные реконструкции и реставрации, – сказала Аня. – А сейчас мы находимся в "Золотом треугольнике". Так называется территория между Большой Невой, Невским проспектом и Фонтанкой. В ее пределах собраны почти все значимые достопримечательности города.

Аня рассказала мне про площадь Искусств и Михайловский дворец, про Русский музей, Инженерный замок и Летний сад.

– Жаль, что времени у нас немного, – сказала она. – Сводила бы тебя во все эти места.

– Значит, есть повод приехать в этот город еще раз, – сказал я.

Аня улыбнулась и заправила спадавшую на щеку прядь волос за ухо. Ее второй любимый жест.

Мы подошли к церкви Спаса на Крови. Справа тянулась узорная решетка – сквозь нее виднелся Михайловский сад. Мы обошли храм и оказались у моста. Остановились, решая, заходить ли нам в церковь или идти дальше.

– Чем-то похож на наш храм Василия Блаженного, – заметил я.

– Да, это многие отмечают. Я, правда, видела ваш храм только на открытках.

У входа толпилась очередь. Много иностранцев – некоторые из них держали в руках курточки и вытирали пот со лба. Было довольно жарко, а они, видимо, просчитались с погодой. Русских холодов в Питере не было.

Очередь продвигалась медленно – и мы с Аней решили идти дальше, по направлению к Марсовому полю. Иногда мы шли молча. Шли рядом, порой невольно соприкасаясь локтями. Но нас не стесняло ни молчание, ни случайные касания. Переходя Мойку, я взглянул на часы – в первый раз за все время нашей с Аней встречи. Взглянул и тут же забыл о часах вновь.

На Марсовом поле было ярко, светло. Воздух дрожал в солнечном мареве. Рядом с мемориалом, у вечного огня, сгрудились ребята в рваных джинсах. Казалось, они медитируют. Кто-то, с выбритым затылком, угощал корешей портвейном. Личности схожего вида наблюдались по всему полю – то тут, то там.

– Панки, анархисты, – объяснила Аня. – У нас здесь разный народ собирается.

Впереди виднелась Суворовская площадь. Аня показала рукой вправо.

– Вон там, за Лебяжьим каналом – Летний сад, – сказала она. И затем, чуть тише, но с чувством, – "В грозных айсбергах Марсово поле, И Лебяжья лежит в хрусталях… Чья с моею сравняется доля, Если в сердце веселье и страх".

– Это кто? – спросил я.

– Ахматова. Мой любимый поэт. "Не поэтесса!" – как она сама говорила. Вот кто любил свой город по-настоящему.

– У тебя с ней много общего.

– Это слишком лестное для меня сравнение, – Аня поправила прядь волос.

– И ты тоже пишешь стихи. Хотя так ни одного и не показала.

Аня покачала головой.

– Это не стихи… Так, баловство. Графомания.

За памятником Суворову возвышалось большое красивое здание – местная Академия культуры. Мы прошли левее Мраморного дворца и вышли на Миллионную улицу. С открытого солнечного пустыря – в худой тенистый проход. Я понял, что это свойственно атмосфере Питера – когда шум чередуется с оглушающей тишиной.

– Мне в детстве не нравилось мое имя, – сказала Аня. – Оно казалось слишком простым, непритязательным. И каким-то нелитературным. То ли дело Татьяна, Анастасия… Или Маргарита.

– У тебя отличное имя. Оно тебе очень идет.

– Спасибо. После того, как я полюбила поэзию Ахматовой, это имя мне тоже кажется не самим плохим. И хорошо, что – не Марина.

– Почему?

– Меня пугает "цветаевская ярость". Мне по душе "ахматовская кротость".

Аня вновь взглянула на меня – но так, чтобы я не успел перехватить ее взгляд. Шла она, смотря не вперед, а чуть вниз, словно все время о чем-то раздумывая.

– А мне нравится Блок, – сказал я. – Правда, не знаю, что ему свойственно – ярость или кротость?

– Загадочность. Ему свойственна загадочность, – сказала Аня. – Интересно, я так и думала. Насчет тебя и Блока.

Впереди показалась Дворцовая площадь. Мы сделали почти целый круг.

– Ты не устала? – спросил я Аню.

– Я часами могу бродить по городу. А это для меня так, разминка.

Вскоре мы оказались у Эрмитажа. Людей на площади было по-прежнему много. Лишь солнце светило уже не прямо над головой, а сбоку – бреющими лучами слизывая пыль с фасадов зданий. На углу Дворцовой площади мы остановились, чтобы проверить, сколько времени у нас осталось, и решить, куда мы можем пойти. У нас в запасе было три часа.

– Значит, так. Сейчас мы пройдем по набережной к Медному всаднику, обогнем Адмиралтейство и посмотрим Исаакиевский собор. Оттуда выйдем на Малую Морскую улицу, – сказала Аня.

– А потом?

– А потом я тебе покажу Питер, которого ты никогда еще не видел.

* * *

Мы прошли, как Аня и сказала, по набережной, мимо Медного всадника, Адмиралтейства и Исаакиевского собора. Затем пересекли Исаакиевскую площадь и, оставив правее гостиницу «Астория», вышли на Малую Морскую улицу. На набережной мы купили по мороженому, а у памятника Петру Первому нас сфотографировал назойливый фотограф. «Платить не надо. Фото для моей коллекции. Вы хорошо вместе смотритесь», – сказал он. Была неловкость – но чем-то даже приятная. Я стоял слева от Ани и старался выглядеть, как и она, естественно. Получилось ли это у меня, не знаю – этой фотографии я так ни разу и не увидел.

Я думал, что мы пройдем всю улицу до Невского проспекта, но шагов через двадцать Аня неожиданно свернула в какой-то закоулок.

– Куда ты? – спросил я ее.

Аня приложила палец к своим губам и показала, чтоб я следовал за ней. Мы шли по темному выщербленному асфальту. Нас окружали длинные и тощие стены домов, изрядно выцветшие; солнечные лучи тщетно пытались просочиться сверху вниз. Из пушкинского Петербурга мы попали в Петербург Достоевского.

Минуты через две закоулок вывел нас во двор. Тихий, пустынный, заброшенный двор. Таким же поначалу мне показался и стоящий здесь высокий дом странной, изогнутой конструкции. Тщедушные балконы, глухие окна, водопроводные трубы, старые, порыжевшие. Но на веревках было развешано белье, недалеко от нас стоял мусорный контейнер со свежим мусором, да из скрипучих дверей, пока мы стояли, вышли пару раз – дом был определенно жилым.

Я вопросительно посмотрел на Аню. Она по-прежнему не говорила ни слова. Сделав мне знак рукой, Аня направилась к одному из подъездов. Я пошел следом. Мы зашли в дверь и вскоре оказались у лифта. Лифт был таким же старым и ветхим, как и сам дом. Он спускался к нам со сдавленным, тяжелым урчанием. Зайдя внутрь, Аня нажала на кнопку последнего этажа.

– Почему… – начал я отчего-то шепотом, но не закончил.

Аня приложила палец к губам – уже не к своим, а к моим. Это было неожиданно и в то же время абсолютно естественно. Легкое касание – будто ветерок подул.

Лифт остановился, и мы вышли на лестничную площадку. Может, Аня решила зайти в гости к кому-то из знакомых?

Но Аня не пошла ни к одной из квартир. И только тут я понял, куда мы сейчас с ней направимся.