Текст книги "Страж ее сердца (СИ)"
Автор книги: Оливия Штерн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Страж ее сердца
Оливия Штерн
ПРОЛОГ
В ночи особняк напоминал скалящийся череп. Таращился провалами окон-глазниц, скрипел редкими досками-зубами на заколоченных окнах. Вокруг, запутавшись в ломаных тенях, шуршал и шелестел непомерно разросшийся сад. Старые яблони протягивали искореженные временем и ветрами ветви к холодной луне, а земля была усыпана гниющими яблоками, которые никому не были нужны. Откуда-то издалека, из Роутона, доносился надрывный собачий вой.
Сидя на толстом суку прямо над острыми пиками ограды, Алька ежилась. Если бы не знала, что особняк обитаем, не полезла бы ни за какие пряники. Слишком жутко, кровь стынет в венах, кажется, что бродят по коридорам бледные призраки и выглядывают в окна, те, что на втором этаже и не заколочены.
И, тем не менее, Алька точно знала, что особняк не пустовал. Несколько дней она только и занималась тем, что просиживала в придорожных кустах, наблюдая и делая определенные выводы. В особняке, что мрачно возвышался над старым садом в паре миль от Роукона, жил пожилой ниат и такая же пожилая ниата. Они не были богаты, если судить по протертому на локтях сюртуку мужчины и шляпе, вышедшей из моды, наверное, еще до рождения Альки. Старушка еще старалась прихорашиваться, но свежие воротнички, которые она пришивала к платью, тоже были безнадежно стары – собственно, как и их хозяйка. За особняком они почти не ухаживали, почему-то держали окна внизу заколоченными. Ниата в саду, где позволяло место, разбила небольшую грядку, и растила там капусту и морковь. Собственно, уже и урожай собрала. Осень ведь.
Алька и сама не знала, на кой ей сдался особняк. Да и совесть неприятно царапала под грудиной, цепляя тонким когтем чувствительную струну.
Впрочем, Алька не собирается пускать стариков по миру. Возьмет совсем немного, может быть, несколько серебряных ложек. На вырученные деньги они с Тибом спокойно перезимуют – ну, если будут очень скромно жить. А еще Тиб часто просил пряник, вон тот, какой мама часто покупала. Алька же не могла купить Тибу пряник в виде скачущего конька, отчего чувствовала себя последней дрянью. Обещала ведь, что будет заботиться о малыше. А получалось плохо.
Вот так и оказалась она ночью рядом с особняком. Сидя на толстом суку над острыми пиками чугунной ограды, Алька слушала ночь. Наверное, старики легли спать. А собак они не держали. Поразительная беспечность. И у нее все получится, как и в предыдущие разы, как и в других домах. Алька была тощей и легкой, так что могла без особых затруднений пролезть и в приоткрытое окно, и забраться по заросшей плющом стене. Последнее, как она подозревала, было наследием двуликости. Даже печать Надзора не вытравила из нее сущность проклятых крагхов. Да-да, тех самых, что жили за Пеленой и время от времени нападали, похищая и мужчин, и женщин. Альке не повезло родиться двуликой. Да ей вообще мало в чем повезло.
Впрочем, можно сколько угодно сидеть на ветке и размышлять о несправедливости судьбы. Денег от этого не прибавлялось. И Алька решилась: аккуратно перебралась внутрь ограды, повисла на руках и неслышно спрыгнула на землю. Под башмаком сочно хрустнуло раздавленное яблоко.
Она замерла, все еще прислушиваясь. Пахло сыростью, землей, яблоками.
Не верилось, что все будет так просто.
Старики не держали собак, но это вовсе не значило, что они не пользуются иными охранными средствами. Гильдия артефакторов торговала недорогими артефактами на все случаи жизни, и Алька даже купила один такой, от грудной лихорадки, повесила на шею Тибу. Обещала вырастить мальчика, значит вырастит.
Она крадучись двинулась к дому, обходя его, выискивая черный ход. Сбоку одно из окон тускло светилось, наверняка там и была спальня стариков. Алька вздохнула. Несколько серебряных ложек – и она уйдет. Если бы не Тиб, все было бы куда проще. И ей легче. Хотя не факт. Тогда бы она все равно стала перед выбором – воровать или продавать себя. А на работу тех, кто с печатями Надзора, не брали. Двуликих в Роутоне терпели, но при этом тихо ненавидели, шипели вслед "крагхово отродье". Хотя, если разобраться, двуликие не были полукровками. Это просыпалось… само. Внезапно. У людей, которые не имели никакого отношения к тварям из-за Пелены.
Дверь черного хода оказалась заперта, но Альку это не смутило. На втором этаже она увидела, что оконная рама чуть приподнята. Образовалась щель, в которую Алька могла протиснуться, а там… главное, не заплутать в чужом большом доме. Она похрустела пальцами, разминая их, подошла к стене и привычно-ловко, цепляясь как муха за малейшие неровности в старой стене, забралась к окну. Снова прислушалась. На ветру поскрипывало, шелестело, шуршало. Альке почудились голоса где-то в доме, она осторожно заглянула в окно – но там была кромешная темень. Ни души, ни огонечка. Девушка выдохнула, подтянулась на руках и все так же неслышно вползла в окно, уперлась ладонями в пыльный пол, затем спустила ноги и тут же собралась в комок, готовая к немедленному бегству.
Ничего.
Пахнет пылью, сыростью, заброшенным домом.
Сидя на корточках, Алька с интересом рассматривала обстановку комнаты, в которой оказалась. Ну а что, комната как комната. Мебель в тканевых чехлах. Люстра на потолке тоже обмотана тюлем, с нее в лунном свете еще и свисают космы пыльной паутины.
Алька поднялась, распрямила спину. Угадав под чехлом шкаф, она подошла, сдернула ткань и не сдержала разочарованного вздоха. Книги. Всего лишь книги. К сожалению, их продать куда сложнее, чем серебро. Но – взяла на заметку. Если ничего не найдет, вернется и заберет пару томиков. В другом шкафу оказался фарфоровый сервиз, он светился молочной белизной в потемках, но все равно казался вещью бесполезной. Понятное дело, что есть все шансы до Роутона донести черепки.
В этот миг что-то звонко щелкнуло за стеной, Алька скользнула к окну, застыла, обливаясь холодным потом… Но нет. Снова дом окутала сонная тишина.
И тогда она решилась. Неслышно подобралась к двери, повернула ручку – оказалось незаперто. И Алька, забыв как дышать, приоткрыла дверь, ведущую из комнаты в коридор.
Там было темно. И тихо. И пусто.
И старая, истертая до дыр ковровая дорожка под ногами. Лунный свет, сочащийся сквозь окно, выхватывал блеклое пятно на полу, а дальше – снова чернильный мрак.
Алька, облизывая пересохшие от волнения губы, сделала шаг. Еще один. Наверное, нужно было вернуться, взять две или три книги, и попытаться их перепродать букинисту с площади Победы Порядка. Но как будто что-то тянуло вперед. Глупость, не иначе.
Девушка подошла к соседней двери, осторожно толкнула ее, мягко выкручивая ручку. Дверь поддалась с тихим скрипом, в лицо дохнуло гарью.
"Странно", – подумала Алька, проскальзывая в щель и пытаясь одновременно оглядеться.
Печать Святого Надзора внезапно зачесалась так, как чесалась много лет назад, заживая. Девушка не выдержала и поскребла ногтями рубец, что сразу под левым глазом, на полщеки. Святой Надзор – он такой, не забалуешь. И одновременно с этим взгляд зацепился за темный силуэт на фоне окна. Высокий, плечистый…
Все внутри резко сжалось в комок и ухнуло в ледяную бездну.
Воздух внезапно застрял в горле, словно песок.
Алька подалась назад, к спасительной двери… Как, как она могла не заметить, что в комнате кто-то был? И запах этот, гарь… откуда? Портал, всего лишь портал. Этого человека не было в комнате, когда она лезла в дом. Он пришел только что…
Тело перестало слушаться. От печати внутрь черепа ввинтилась едкая боль, лишающая сил, выбивающая слезы из глаз. Боль нарастала, уши заложило, Алька неуклюже грохнулась всем телом о пол, и поняла, что ее сейчас… будут бить.
Или даже просто убивать.
Но Тиб? Как же он?
Извиваясь червяком и ничего перед собой не видя, кроме мельтешащего кровавого марева, она на локтях ползла к двери.
Сипло вскрикнула, когда на шею опустилась жесткая подошва, безжалостно придавив к полу. Тот, кто это делал, получал явное удовольствие от мучений неудавшейся воровки.
"Тиб. Как же он", – колотилось в висках.
И Алька не выдержала, жалобно захныкала, царапая ногтями пол.
Как же больно. И проклятая печать, не отпускает, корешками разрывает мозг, натягивает пламенеющую сетку…
– Какая прелесть, – наконец прозвучало сверху, – двуликая в моем доме. Главное, знать, когда вернуться.
Слепая, беспощадная сила смяла Альку, словно лист бумаги. Ее ломало, скручивало так, что, казалось, кости выскакивают из суставов. Наверное, она кричала. А потом все резко закончилось, кто-то взял ее – и с размаху макнул в непроглядное ничто.
ГЛАВА 1. Приор Роутона
Лучи восходящего солнца падали косыми снопами сквозь чистое, явно вымытое накануне окно, и золотили лысую макушку судьи. Он был немолод и не привык просыпаться рано, а потому был крайне раздражен и недоволен, когда его разбудил очень настойчивый посетитель. При виде приказа с печатью самого Магистра Надзора, однако, попыхтел, засунул свое недовольство куда подальше, и теперь просто сидел за столом, вяло всматриваясь в вязь золотых букв, время от времени поглядывая на того, кто, собственно, сдернул с мягкой кровати и заставил тащиться в городскую тюрьму.
Кто способен на подобное?
Только приор Святого Надзора, ночью прибывший в Роутон. На место своей службы.
– Так чего вы хотите, ниат Эльдор? – наконец буркнул судья, – конечно же, я поздравляю вас со столь высоким назначением, мы, олицетворение правосудия, всегда жили мирно со Святым Надзором, но… я не совсем понимаю… мм… в чем, собственно, вопрос.
Мариус откинулся на жесткую спинку стула, прищурился на судью. В груди клокотала злость, и не будь судья столь уважаемым и убеленным сединами, уже выплюнул бы пару зубов. Нет, прав, бесконечно прав был Магистр: Роутон погряз в ереси, потворствует преступлениям, творимым двуликими. Разберись, Мариус, в чем там дело. Твари из-за Пелены и двуликкие отродья не должны вызывать ни жалости, ни сочувствия. Но Пастырь с крагхами, не должно быть снисхождения к тем, кого коснулось проклятье Двуликости. От этого все беды: мы не видим в человеке чудовища.
– Что тут может быть непонятного? – хмурясь, поинтересовался Мариус, – я поймал в собственном доме воровку, которая оказалась двуликой. Я мог бы казнить ее на месте, но, поскольку светские власти Роутона – как мне сказали – всегда сотрудничали с Надзором, решил отдать ее вам. В соответствии с уложением пятисотого года от Великого Раздела, ворам положено рубить руку. В соответствии с поправкой Надзора, всякое наказание удваивается для двуликих. Соответственно, эта дрянь должна лишиться обеих рук.
Судья посмотрел на него исподлобья так, как смотрят на душевнобольных.
– Послушайте, ниат Эльдор. Здесь ключевой момент – воровка. Эта девушка что-то украла? Нет. Вы просто застали ее в своем доме. При ней вы не нашли ничего, что могло бы принадлежать вам.
– То есть, вы не желаете сотрудничать со Святым Надзором, – все еще щурясь, уточнил Мариус, – весьма прискорбно. Мне придется сообщить об инциденте Магистру.
Судья ощутимо вздрогнул и поежился, как будто стал меньше. Магистр… с Магистром Надзора никто не хотел связываться. Никто. Даже Его Королевское Величество.
– И не жаль вам ее? – неожиданно спросил он, не глядя в глаза, – отрубить обе руки значит обречь на смерть, мучительную и голодную. Не проще ли сразу голову?
Мариус пожал плечами.
– Все в рамках законодательства, судья Брисс. Голову рубят за другое, и вам это известно. И – нет. Не жалко. Само существование двуликих ставит под угрозу существование земель Порядка, вы ведь знаете об этом. Там, где двуликих много, обязательно рано или поздно появится прорыв Пелены. А там где прорыв – там взбесившиеся крагхи и рой. Вам доводилось видеть хоть раз, что такое нападение крагхов? Настоящее нападение? Не то, когда они утаскивают к себе девок, а когда просто хотят крови? – он сделал паузу, выжидая, когда же судья поднимет взгляд. Но мужчина сидел, съежившись, и нарочито-увлеченно рассматривал столешницу. А утреннее солнце плясало, искрилось на гладкой лысине. Мариус скрипнул зубами. В груди стало горячо, еще немного, и с рук сорвутся огненные плети, переполосуют этого жалкого мужичонку, который только и умеет, что отсиживаться за спинами стражей, да еще жалеет двуликих.
– Я сомневаюсь в том, что вы видели что-либо подобное, – наконец просипел он, – если бы вы видели хотя бы десятую долю из того, что довелось повидать мне, то не задавали бы сейчас глупых вопросов, а позвали бы палача и выполнили свой долг. Магистр… предупреждал меня, что ересь овладела Роутоном. И я здесь для того, чтобы вернуть заблудшие умы на верный путь.
Судья наконец поднял взгляд, и Мариус понял, что победил. Сломал этого жалкого старика. Заставил бояться.
– Хорошо, – голос Брисса дрогнул. – хорошо, ваша воля, приор.
И потянулся к шнуру, уходящему вверх, в отверстие в стене. Дернул несколько раз, прежде чем в дверь ввалился небритый детина в мундире нараспашку.
– Вильс, приведи… двуликую.
И, тяжело глянув на Мариуса, добавил:
– Я оглашу приговор в вашем присутствии, чтобы у Святого Надзора не возникло вопросов.
Он что, посмел иронизировать?
Мариус холодно улыбнулся в ответ. Ничего, пусть. Раз уж его определили в эту дыру приором, он сделает все, чтобы в головах роутонцев возникали только правильные мысли. Надо будет запросить с десяток стражей, чтобы воспитательная работа шла веселее.
Девку притащили быстро. Мариус только мельком глянул – мелкая, тощая. Даже не так. Истощенная. Лицо под спутанными волосами белое как мел, исчеркано кровавыми дорожками. Ну а то. Мариус знал, как магия печати действует на двуликих. Хорошо еще, что собственной кровью не захлебнулась. Губы синие, дрожат. И запястья в наручниках, а пальцы худые, грязные. Птичьи лапы, а не руки. Вообще, он бы никогда не подумал, что это особь женского пола. На вид – забитый пацан лет пятнадцати. Только вот чутье стража, привитое в Надзоре, сразу дало понять – девка. В латаных штанах, грязной рубахе и порванной жилетке. Но девка.
Судья Брисс поднялся, обежал взглядом присутствующих.
– Назовите себя, фье.
Воцарилось короткое молчание. А Мариус… внезапно почувствовал на себе взгляд двуликой. Ему не хотелось оборачиваться, не хотелось марать себя, глядя на тварь, но… все же обернулся. У нее были большие блестящие глаза, темно-серые, как графит. И чернильная печать Надзора на всю левую щеку, вязь священных символов, дающих власть над тварями двуликими.
Мариусу очень не понравился ее взгляд. Так смотрят на тараканов. Или на крыс.
– Фье? – подал голос судья.
– Алайна Ритц, – выдохнула девка.
– Фье Ритц, ниат Эльдор обвиняет вас в том, что вы забрались в его дом с намерением совершить кражу. Это… так?
Она, наверное, понимала, что отпираться бесполезно, и уронила голову на грудь. Мариус поморщился. Ему уже хотелось поскорее покончить со всем этим, вернуться в особняк и, наконец, заняться делами хозяйственными. За долгое время его отсутствия дом запустили, но сердиться на двух стариков он просто не мог. Все придется все делать самому.
– Так, – наконец ответила двуликая.
Брисс пожал плечами и медленно поднялся.
– Тогда в соответствии с ныне действующим законодательством и поправками Святого Надзора вы приговариваетесь к отсечению обеих рук до локтя. Приговор будет приведен в исполнение вечером на закате.
Мариус дернул бровью. Совершенно непонятно, к чему время тянуть? Но промолчал. Пастырь с ним, с судьей. А порядок в Роутоне он наведет. Магистр не будет разочарован.
– Обеих рук? – повторила девица, словно во сне, – но… это же…
"Смерть, – удовлетворенно произнес про себя Мариус, – одним двуликим меньше".
Он снова, сам того не желая, поймал ее взгляд – взгляд зверька, которого загнали в угол и которому совершенно нечего терять. Наверное, если бы не печать, то перекинулась бы сейчас, исполосовала всех когтями, искрошила, измолола… Но печать Надзора – великая вещь. Тянет силу из двуликих, напитывает Око Порядка, и только благодаря этому еще не прорвалась Пелена. Так говорил Магистр, и у Мариуса не было повода усомниться.
Девка вдруг рванула вперед, Вильс не успел ее схватить.
Рванула – и бухнулась на колени перед Мариусом, вцепилась своими птичьими руками ему в штанину. Залопотала, заглядывая в лицо.
– Благородный ниат. Прошу… я знаю, вы хороший человек… заберите моего брата, отдайте в приют… я его заперла, он погибнет. Горчичный проулок, три.
От прикосновения двуликой его передернуло. Он невольно подался назад, резко поднимаясь на ноги. Стул с грохотом опрокинулся.
– Уведите, – прикрикнул на судью, – иначе…
– Да ей-то уже все равно, – холодно ответил Брисс, – в самом деле, уведите, Вильс.
Мариус не без труда отодрал от себя костлявые руки, отшвырнул девку – ее поймал все тот же Вильс.
– Благородный ниат, – она уже вопила во все горло, – спасите, умоляю. Он… просто человек, вы не можете отвернуться от человека, Пастырь покарает.
И уже из-за двери донеслось хриплое:
– Горчичный переулок, три. Его зовут… Тиберик.
Дверь лязгнула замком, и с притолоки посыпалась белая труха. Мариус вздохнул, поборол желание отряхнуть штаны после того, как за них цеплялась двуликая тварь, затем поднял стул. Судья Брисс с любопытством смотрел на него, положив двойной подбородок на сцепленные пальцы рук.
– Вы довольны, ниат Эльдор?
– Вполне.
– Можно вопрос?
– Извольте.
Он снова уселся на стул, положил ногу на ногу, рассматривая носок начищенного сапога.
– Почему вы так ненавидите двуликих, м? Они ведь и пользу приносят. Вроде как напитывают этот ваш… Око Порядка.
– Я уже объяснил. Слишком много двуликих – прорыв Пелены. С той стороны. Рой и крагхи. Рой, судья. Когда катится рой, позади остаются куски мяса. Недоеденные куски, понимаете? К тому же двуликость – это еще хуже, чем крагх. Потому что мы видим в чудовище человека…
– И не видим в человеке чудовище, – вздохнул судья, – я понял вас, приор. А теперь прошу прощения, если у вас нет больше ко мне дел, то я бы…
– Разумеется.
Мариус знал, когда лучшее время уйти.
И потом, его ждал заброшенный дом. Робин и Марго, которые знали его еще мальчиком. И Ровена. Наверняка ей донесут, что муженек-неудачник вернулся. И пусть бы это случилось как можно позже.
* * *
Выйдя из тюрьмы, Мариус несколько минут постоял на площади, вдыхая полной грудью. Осенний Роутон был хорош: вот дворник неторопливо шорхает метлой по мостовой, вот парень куда-то покатил тачку с овощами. Клены, высаженные по краю площади, начали желтеть, за ними белеет высокий шпиль городского управления. А если посмотреть за ломаную кромку городских крыш, то виден редкий белый дымок хлопковых мануфактур, а чуть дальше – тяжелые клубы черного дыма литейной мануфактуры. Но сюда, к центру Роутона, дым не несло. Роза ветров была такова, что все уносило прочь от города, и потому – по-осеннему бодрящий, прозрачный воздух.
Нет, Роутон, конечно, не столица.
Но и не совсем дыра, видали и похуже.
А помимо прочего, Роутон был его родным городом. Здесь родился Мариус Эльдор, здесь он потерял родителей, здесь его нашел Магистр… и здесь же его угораздило жениться.
Потоптавшись на площади, Мариус неторопливо пошел в сторону роутонского отдела Надзора. Все же не зря магистр озаботился тем, чтобы у этих земель появился приор. Пелена проступала здесь слишком близко, первый пузырь вздулся всего-то в десяти милях от города. Пока что… Держалась радужная мембрана. Но ежели и дальше будет прибывать двуликих, очень даже возможен прорыв, и тогда… Не совсем, правда, понятно, что придется делать с двуликими. Иногда они просто такими рождались, ведь способность оборачиваться крагхами была проклятием последней магической войны. Убивать их? Вроде бы не совсем правильно. Пытаться рассредоточить по землям, чтоб не образовалось центра притяжения Пелены? Хлопотно, но вдруг это единственный способ?
Хотя он бы их истребил, этих двуликих. Потому что – чудовища. Крагхи, прячущиеся под вполне человеческой личиной.
Мысли провернулись в направлении последнего сражения с роем. Неведомо как, но крагхи растили таких тварей, что человеческий рассудок был просто не в состоянии переварить виденное. Бронированные богомолы размером с дом, щупальца с крючьями, которые так же легко вспарывают стальную броню, как нож – размякшее на солнце масло. Или вот многоножки, тоже хороши. И ничем не пробить костяные пластины, кроме магии. А сами крагхи – смех да и только. Почти что птички, когтистые птички в самых настоящих перьях. С крыльями.
"Ну, ничего, мы еще поборемся", – раздраженно думал приор Роутона.
Он сделает все возможное и невозможное, чтобы оградить город от прорыва. И пусть для этого придется истребить всех двуликих, что здесь поселились. Горожане просто не представляют себе, что такое прорыв, и что такое рой, и вот отсюда все эти стенания о милосердии и жалости. Они просто не видели.
Мариус шагал по утреннему Роутону, и с каждым шагом настроение улучшалось. Он понимал, что вправить мозги местным будет нелегко – но он тоже не абы кто. Приор Святого Надзора. Он побеседует с местными жрецами Пастыря, вот откуда надо начинать плясать. Содержимое голов горожан почти полностью зависит от содержимого проповедей.
Остановился перед открывшейся булочной, там как раз хозяин водружал на прилавок корзину свежих рогаликов, присыпанных сахарной пудрой. Можно было порадовать своих стариков. Мариус толкнул дверь, с удовольствием вслушиваясь в звон колокольчика, потянул носом божественный аромат выпечки. Хозяин профессионально улыбнулся.
– Доброго утра, ниат. Отведаете моих рогаликов с яблочным повидлом?
– Заверните десяток, – и Мариус полез в кошелек за деньгами.
Став приором, он мог вообще не задумываться о тратах. Наверное, теперь бы Ровена его оценила, но, но… не нужно уже. Прошло и перегорело.
Из пекарни он выходил, прижимая к себе теплый пухлый пакет из хрустящей бумаги. Теперь можно было заглянуть на службу, в местный Надзор, а потом все же взять повозку и поехать домой. Но тогда рогалики остынут, а холодный и зачерствевший рогалик – совсем уж не то. Так что Надзор никуда не денется. А Марго и Робин дождутся свежую выпечку.
Приняв решение, Мариус заторопился к углу площади, где собирались извозчики. Проходя мимо узкого переулка, откуда повеяло сыростью и помоями, внезапно прочел на табличке: "Горчичный проулок". И остановился.
Что там вопила та дрянь двуликая?
Горчичный проулок, три. Пастырь не простит. Он человек.
Разве может быть у двуликой брат человеком?
Мариус хмыкнул, и уже было двинулся дальше. А перед глазами совершенно некстати всплыло перекошенное бледное лицо той девки, которой к вечеру отрубят руки. Она не лгала. Так нельзя лгать. И даже не за себя просила, не умоляла оставить ей ее тощие грязные руки.
Как его там зовут, того брата? Тиб… Тиберий? Нет, Тиберик.
Он вздохнул и свернул-таки в проулок.
Дома здесь напоминали узкие полки в архивах Надзора. Некрашеные, старые, кое-где подгнившие. Окна завешены пыльными тряпками. Мариус много раз хаживал мимо этого проулка, но никогда не обращал внимания, что почти в центре города такая вот червоточина. Поискал взглядом цифру "три" на облупившейся и утратившей цвет двери. Крошечное оконце с – о, чудо, – старательно вымытым стеклом и веселенькой синей занавеской.
Ну что ж, поглядим.
Мариус решительно постучался. С той стороны была ожидаемая тишина.
Он даже улыбнулся. Зачем врала? Плела какую-то чушь про брата, запертого в доме? Надеялась выторговать помилование?
– Кто там? – раздалось едва слышное.
Улыбка так и застыла на губах. Все же правда…
– Это ты Тиберик? – громко спросил Мариус.
– Я, – донеслось из-за двери, – а вы… кто?
– Откроешь мне?
– Нет. – Голосок был тоненький, ломкий, – Алечка меня вечером заперла и ушла. И до сих пор не вернулась.
"И вряд ли уже вернется".
Никто не будет с ней возиться, отрубив руки. Тут либо родня должна лекаря привести, либо сам вор найти в себе силы перевязать раны. Двуликая же, скорее всего, быстро умрет от боли и кровопотери.
– Кто это, Алечка? – все же спросил Мариус.
– Сестричка.
– Открой, – выдохнул устало, – она вряд ли вернется.
– Я же сказал, не могу. Дверь заперта, – и всхлипнул.
– Тогда отойди подальше, – этот детский всхлип отчего-то резанул по нервам.
Мариус выждал, а потом высадил хлипкую дверь ударом ноги. И застыл на пороге.
Нет, он, конечно, много повидал за тридцать лет своей жизни. Но, пожалуй, впервые столкнулся с такой чистой и опрятной нищетой.
Комнатка была крошечной. Мебель отсутствовала. В углу лежал соломенный тюфяк, образцово-аккуратно застеленный старым одеялом. В другом углу стопочкой стояли несколько тарелок и одна большая кружка. А на узком подоконнике, крагхов хвост, красовалась маленькая вазочка с белой розой.
И посреди этого нищенского великолепия стоял мальчик лет пяти, одетый тепло и аккуратно, в потрепанных, но целых башмачках, в чистой рубашке и курточке. Одежда мальчика выглядела куда лучше, чем лохмотья той двуликой.
Но самым главным было то, что малыша не коснулось проклятье двуликости. Девка не соврала.
Тиберик поднял на Мариуса глубые, огромные, как плошки, глаза, и спросил:
– Дядя, а вы кто? Алечкин друг?
Мариуса передернуло. И, глядя в чистые детские глаза, он не смог соврать – а видел самого себя, маленького, беззащитного, как сидел, съежившись, под столом, и смотрел, как одна за другой на пол плюхаются тяжелые темно-вишневые капли.
– Н-нет, не друг. Но… а где твои мама и папа?
Малыш пожал плечами.
– У Небесного Пастыря.
– А почему они ушли?
– Я не знаю. Не видел.
– Так вы здесь вдвоем жили?
– Да-а, – малыш задумчиво посмотрел на выбитую дверь, затем снова на Мариуса, – Алечка вернется, рассердится. Хозяйка будет ругаться. Вредная. А Алечка говорит, что у нас слишком мало денег.
– Идем со мной, – слова вылетели быстрее, чем приор Роутона успел их как следует обдумать.
А перед глазами – одна за другой падают на пол крупные густые капли. Падают и разбиваются с противным шлепающим звуком. И где-то там мама и папа, и почему-то жуткая тишина вокруг. Тяжелая скатерть шевелится, приподнимается, и на Мариуса смотрит черноглазый и черноволосый мужчина. Пойдем со мной, малыш.
– Я не пойду без Алечки, – замотал головой Тиберик, – она не разрешает.
– Идем, – повторил Мариус, уже вполне осознанно, – я отведу тебя к себе. У меня большой дом, куда лучший, чем этот.
– А как же…
– Идем. Хочешь вот, рогалик?
Нырнув рукой в пакет, Мариус достал присыпанное сахарной пудрой чудо и протянул малышу. Трудно побороть такой соблазн, когда громко урчит в животе.
– Половинку, – серьезно сказал малыш, – а половинку Алечке.
– Ты всегда с сестрой делишься? А она с тобой?
– Она не делится, – грустно сказал Тиберик, – она просто свое мне отдает. Даже когда очень голодная.
– Идем, – Мариус решительно взял малыша за руку.
Оттого, какими слабыми и худенькими были пальчики, ощутил почему-то укол совести.
Значит, они жили здесь, маленький человечек и двуликая, которая жертвовала всем ради него. Почему? Вот вопрос.
– А как же Алечка, – сердито буркнул малыш.
Мариус стиснул челюсти. Он мог бы рявкнуть, сказать, что свою Алечку Тиберик никогда уже не увидит, но… почему-то не стал.
Перед глазами все еще плясали кровавые капли, тяжелые, крупные, словно ягоды спелой малины. Мариус понятия не имел, что скажет Марго, что скажет Робин… Впрочем, он был хозяином особняка, и мог вытворять все, что вздумается. Хоть крагха в клетке притащить.
– Пойдем, пожалуйста. Ешь свой рогалик, Тиб… Можно тебя так называть?
– Можно, – важно ответил мальчик и откусил от рогалика, – а где твой дом?
* * *
…Дом. Только крышу и видно из-за старых яблонь, чуть тронутых дыханием осени. Солнце в зените, играет на деревянной черепице словно на чешуе мифического дракона. Мариус не был дома лет семь, а то и больше. Теперь надо все приводить порядок, нанять, в конце концов мастеров, несколько молодых служанок в помощь Марго. Когда слух о том, что в Роутон прибыл новый приор Надзора, покатится по городу, наверняка потянутся с визитами… и наверняка Ровена узнает. Придет ли? Возможно да, а возможно и нет. С чего бы ей, если даже ребенка вытравила. В самом деле, зачем ей ребенок от неудачника, от стража. Но ребенок от приора – совсем другое дело.
Мариус поймал себя на том, что мысли заворачивают в самом нежеланном направлении. Ровена… Небось, вышла второй раз замуж за кого-нибудь из удачливых торговцев. Небось, вокруг нее уже орава ребятни и обязательная нянька, Ровена не из тех, что будет марать руки о пеленки. Да и вообще… не надо было им тогда жениться, ошибкой это было.
Он посмотрел на малыша, сидящего напротив. Когда открытый экипаж подкидывало на ухабах, Тиберик тоже подпрыгивал на скамье, таким легким был. Зачем вот ему мальчик? Вместо неслучившегося своего? Или подачка для собственной совести, чтоб проглотила и головы не поднимала?
Мариус и сам не знал. Но почему-то тащил к себе в неухоженный дом ребенка. Можно было бы еще понять, если бы хотел подготовить его для службы Надзору… но нет. Мариус совершенно не желал мальчишке своей судьбы и никогда бы не поступил так подло, как нынешний Магистр. Не спросив согласия, начав накачивать ребенка вытяжкой из Пелены, тем самым превращая человека в Стража Надзора.
Он поймал на себе задумчивый взгляд мальчика, поманил к себе. Поймал тонкую руку, развернул к себе спиной и указал на тускло блестящую крышу.
– Вон мой дом, Тиб. Почти приехали.
Малыш восхищенно выдохнул.
– А вы один там живете? А мы Алечку к себе возьмем?
Мариус промолчал. Потом сказал:
– Там, кроме меня, живут еще Марго и Робин. Марго тебе понравится, обязательно.
Последние полчаса дороги они проделали уже через деревенское поле. Пахло разогретой на солнце землей, высоко в небе кружил ястреб.
– Ты помнишь своих родителей? – спросил Мариус, – давно они ушли к Пастырю?
Тиберик нахмурился.
– Аля говорила, что мы с ней год уже сами.
– Кто были твои родители, можешь сказать? Фамилию знаешь свою?
– Ритц. Мама… Виллара, папа Фредерик.
– А чем они занимались?
– Я не знаю, – выдохнул малыш, – но у нас в доме всегда было много книг. Очень много. И большие, и маленькие, и тонкие и – во-от такие…
– Как так получилось, что вы оказались на улице? – пробормотал Мариус.
Но то уже скорее самому себе.
Святой Надзор мог присвоить имущество двуликого, но только в том случае, когда двуликий намеренно избегал запечатывания проклятия. Здесь же выходило, что мать и отец Тиберика погибли, а имущество… непонятно куда делось. И ребенок за компанию с двуликой оказался выброшен на улицу.
Мариус вздохнул, все еще придерживая за плечо малыша рядом с собой. Придется заглянуть в архивы местного отделения Надзора и поинтересоваться, что там случилось с семейством Ритц, откуда в нем опечатанная Двуликая, и почему Тиберика выбросили на улицу.
