Текст книги "Дочь палача и театр смерти"

Автор книги: Оливер Пётч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Магдалена решила рискнуть – и не прогадала.

– Полагаю, Барбара купила его у заезжего торговца, – продолжила Магдалена с растущей уверенностью. – В последнее время к нам часто стали обращаться с проблемами пищеварения от жирной пищи и злоупотребления хорошим вином. – Она с улыбкой оглядела советников, в большинстве своем тучных. – Недуг, наверняка знакомый большинству сидящих здесь. Корень горечавки хорошо при этом помогает и в настойках весьма полезен. Я могу приготовить господам снадобье по приемлемой цене.

– Все равно без колдовства не обошлось! – возмутился Рансмайер. Он вскочил со стула и показал на корень: – Взгляните сами, корень… в форме человечка!

– У моей супруги в саду тоже иногда попадаются редьки в форме человечка. А порой и в форме весьма существенной детали этого человечка, – произнес со своего места Якоб Шреефогль. – Может, вы и мою супругу в колдовстве обвините?

Кто-то рассмеялся, и Рансмайер покраснел. В конце концов он вернулся на свое место и злобно уставился на Магдалену.

– Забудьте на время про альраун. Вернее, горечавку, – вновь завладел инициативой Бюхнер. – Лучше обратим внимание вот на что. – Он снова открыл шкатулку и вынул одну из трех потрепанных книг, которые стражники нашли у Барбары под кроватью. – Содержание этих книг до того гнусное, что мне трудно что-либо процитировать из них. Но мне, вероятно, придется это сделать.

Бургомистр нацепил на нос очки и открыл страницу наугад.

– «Как вызвать град, – зачитал он. – Закопай в лесу под дубом сердце нерожденного младенца. Выжди три луны, и из него вырастет куст со зловонными ягодами. Собери их и разбросай по ветру. Будет град и уничтожит поля твоих недругов». Или вот… – Он перевернул страницу. – «Если хочешь наслать на соседку бесплодие, сплети куклу из ее волос, воткни иголку в живот, и у соседки не будет больше детей». – Бюхнер сурово взглянул на Магдалену: – Это, по-вашему, не заклинания?

– Заклинания, – бесстрастно ответила та.

Бюхнер улыбнулся:

– Что ж, тогда…

– Это заклинания, но книги не колдовские, – перебила его Магдалена. – Как вам известно, эти книги когда-то принадлежали моему прадеду Йоргу Абрилю. Сие суть протоколы допросов, не больше и не меньше. Признания, которых он пытками добился от женщин. У вас в архиве хранится нечто подобное.

Она оглядела присутствующих. Наступил самый ответственный момент. Это Якоб Шреефогль придумал назвать книги протоколами допросов – каковыми они, в сущности, и являлись. Но неизвестно было, согласятся ли с этим советники.

– Досточтимый секретарь Иоганн Лехнер смог бы это подтвердить, – продолжила Магдалена. – К сожалению, его сейчас нет. Я прошу вас, почтенные господа, дождаться, когда секретарь вернется из Обераммергау. Тогда вы могли бы без спешки…

– Эти книги принадлежат сатане! – рявкнул Бюхнер и с отвращением швырнул потрепанный том на пол. – Я больше не намерен выслушивать тут ваши отговорки. Кроме того, неизвестно еще, уполномочен ли Иоганн Лехнер рыться в городском архиве. – Бургомистр властным голосом обратился к советникам: – Я уже не раз заявлял, что нам необходимо тщательнее соблюдать исконные порядки. Лехнер – всего лишь посланник курфюрста. Слишком долго мы позволяли ему править здесь по собственному разумению. Мы что, действительно хотим, чтобы нашим столь гордым когда-то городом правили из Мюнхена?

Над столом поднялся возмущенный ропот, некоторые из советников принялись шептаться. Потом неожиданно поднялся Якоб Шреефогль.

– По-моему, предложение Магдалены вполне приемлемо, – произнес он громким голосом, и все прочие разговоры стихли. – Давайте дождемся Лехнера. Тогда, я уверен, все встанет на свои места.

– Мы не можем ждать так долго, – покачал головой Бюхнер. – Народ требует, чтобы мы действовали решительно и нашли решение немедленно. Не то что эти сговорчивые прихвостни курфюрстов.

– Вам ведь известно, что для этого требуется разрешение из Мюнхена, – заметил Шреефогль. – Нужно дождаться хотя бы, пока…

– Вы всерьез полагаете, что курфюрст станет ввязываться в конфликт с Шонгау из-за какой-то палачки? – прервал его Бюхнер и пожал плечами: – Что ж, пожалуйста. Давайте проголосуем. Кто за то, чтобы сейчас же начать допрос обвиняемой и не дожидаться возвращения Лехнера?

Присутствующие начали неуверенно поднимать руки. В конечном итоге Шреефогль оказался единственным, кто не проголосовал. Бюхнер широко улыбнулся:

– Полагаю, вопрос исчерпан. Я в срочном порядке подыщу палача, который возьмется допросить обвиняемую. Ее отец сейчас не в городе, да и вряд ли он согласился бы пытать собственную дочь. На этом объявляю собрание оконченным.

Он стукнул молотком по столу, и советники встали из-за стола. Магдалена стояла неподвижно. Она взглянула на Рансмайера: губы доктора растянулись в тонкой улыбке. Он медленно поднялся и прошел так близко от Магдалены, что она уловила его приторный запах.

– Вы проиграли, сударыня, – прошептал он ей в ухо. – И ваша сестра – лишь начало. В этом городе не нужен ни цирюльник, ни его супруга. Доктора вполне достаточно. Всего доброго.

Покачивая тростью из слоновой кости, Рансмайер неспешно двинулся к выходу.

* * *

Через некоторое время Магдалена сидела на ящике, на первом этаже амбара, и неподвижно смотрела во мрак. Воздух наполняли ароматы корицы, муската, гвоздики и других приправ, сложенных в ящики и мешки для дальнейшей перегрузки. Но Магдалена ничего не чувствовала. Они были обречены – вот единственное, о чем она могла думать. Советники Шонгау решили допросить ее младшую сестру. Под пыткой Барбара признается во всем, в чем бы ее ни обвинили.

Ее казнь была лишь вопросом времени.

Стражники позволили ей посидеть здесь немного в одиночестве. Они украдкой поглядывали на нее, при этом некоторые смотрели с сочувствием. Среди простого люда у Куизлей было много сторонников. Хотя бы раз они помогли каждому из молодых стражников. Якоб Куизль, Симон и Магдалена залечивали переломы, прижигали бородавки, готовили снадобья от запора, принимали на свет долгожданных детей – или избавляли от нежеланных. И теперь эти самые стражники поволокут ее младшую сестру по городу, растерзают раскаленными клещами и в конце концов сожгут на костре… И Магдалена не в силах этого предотвратить!

Женщина не выдержала и заплакала навзрыд. Ослабленная в первые недели беременности, она дрожала, и силы, которые она выказала только что на собрании, ее покинули. Остались лишь скорбь и пустота.

Она продолжала плакать, даже когда чья-то рука мягко легла ей на плечо. Это был Якоб Шреефогль. Очевидно, он все это время дожидался ее снаружи.

– Вы хорошо держались, Магдалена, – произнес он тихо. – Даже очень хорошо. Но мои опасения подтвердились: Бюхнер на вашем примере хочет преподать остальным урок. – Он задумчиво склонил голову. – И все-таки странно, сколь важен для него этот процесс… Будто он чего-то опасается.

Магдалена вдруг вспомнила о том, что говорила Барбара про Бюхнера и Рансмайера.

Я знаю, что оба они нечисты на руку. И им это известно.

Что, если Барбара была все-таки права в своих предположениях?

– Сестра видела кое-что странное, – нерешительно проговорила Магдалена. – И Бюхнер как-то в этом замешан. Я, конечно, и сейчас считаю, что она все преувеличивает, но, может, что-то в этом кроется?

Она пересказала Шреефоглю все, что узнала от Барбары о тайной встрече Бюхнера и Рансмайера. Тот выслушал и нахмурился.

– Хм, это действительно странно и сходится с моими собственными наблюдениями, – произнес патриций. – До сих пор я думал, что опасаться нечего, но теперь не совсем уверен. В Шонгау что-то происходит. – Он вздохнул и сел на мешок рядом с Магдаленой. – Прежде чем вы явились на собрание, Бюхнер навязал Совету еще несколько распоряжений. Он делает ставку на задетое самолюбие горожан. Те хотят, чтобы с ними считались, как прежде. – Он тихо рассмеялся. – Им даже невдомек, что Бюхнер каждым своим распоряжением набивает собственные карманы. Это приносит ему тысячи гульденов. Он зарабатывает на каждом мешке извести.

Магдалена вытерла слезы и решительно взглянула на Шреефогля.

– Кто-то должен сообщить Лехнеру о том, что здесь происходит в его отсутствие. Может, тогда он и к Барбаре отнесется более снисходительно. – Она кивнула. – Надо отправить в Обераммергау посыльного.

– По-вашему, я об этом не задумывался? – прошептал Шреефогль и осторожно при этом огляделся. – Но Бюхнер не так глуп. Он и его сторонники в Совете строго-настрого запретили пропускать гонцов в направлении Аммергау. Ворота вот уже несколько дней под усиленным контролем, на дорогах патрули. Бюхнер понимает, что не все в городе согласны с его политикой. Вообще-то к Троице он должен передать свой пост кому-то другому, из числа троих бургомистров. Но он этого не сделает, а мертвой хваткой вцепится в свое место. Он, как жирный паук, сидит в своей умело сплетенной паутине.

– А если вы сами отправитесь в Обераммергау, чтобы предостеречь Лехнера? – предложила Магдалена. – Вряд ли Бюхнер арестует второго бургомистра.

– Я не был бы столь уверен в этом, – мрачно ответил Шреефогль. – Учитывая нынешние настроения в Совете, он натравит на меня всех остальных. Двух других бургомистров, старого Харденберга и Йозефа Зайлера, Бюхнер, судя по всему, уже купил. Сидели на собрании тише воды ниже травы… Даже не пикнули! – Он нахмурился: – Как бы то ни было, Бюхнер меня не отпустит. Даже если я отправлюсь тайно, уже на следующем собрании он заподозрит неладное и попытается меня перехватить.

Магдалена помолчала в задумчивости. Снаружи церковные колокола пробили восемь часов. Пьянящий аромат пряностей немного прояснил мысли.

– Вас он, возможно, и не отпустит, – промолвила она. – Как и посыльного. Но как насчет безобидной старухи, закутанной в платок и идущей куда-нибудь на рынок?

Шреефогль взглянул на нее с удивлением:

– То есть…

– Не сможет же Бюхнер запечатать все выходы из города. – Магдалена схватила Шреефогля за руку и продолжила с мольбой в голосе: – Прошу вас, напишите письмо Лехнеру, и я клянусь, что возьмусь за это дело с тем же рвением, с каким выступила на собрании.

– В этом я нисколько не сомневаюсь. Но вы подумали о том, что произойдет, если ваше отсутствие заметят? Бюхнер и Рансмайер сразу заподозрят вас!

Магдалена вздохнула:

– Тут вы правы. И все же с допросом Барбары им придется повременить, пока не найдется другой палач. Получается, у меня в запасе два-три дня. Этого должно хватить, чтобы вернуться с Лехнером.

– Если вы опоздаете… – Шреефогль запнулся. – Месть Бюхнера будет страшна.

– Я не опоздаю. Речь идет о жизни моей сестры! Да есть ли у нас другие возможности?

Патриций пожал плечами:

– К сожалению, нет. Но…

– Тогда напишите это чертово письмо, и завтра утром, еще до рассвета, я отправлюсь в путь. – Магдалена поднялась и решительно двинулась к выходу, сереющему между ящиками и мешками. – Я вовремя вернусь с Лехнером, клянусь! Вы знаете моего отца, и вам ведомо, до чего мы упрямы.

* * *

Якоб Куизль шагал через топи в сторону Обераммергау. На лоне природы, вдали от шума и болтливых людей, ему легче всего было думать. На небе высыпали звезды, луна давала достаточно света, чтобы не сбиться с узкой тропы. Палач прислушивался к крикам сов и сычей. Эти звуки всегда его успокаивали. Однако в этот раз он не мог обрести внутреннего покоя.

Разговор с Лехнером не обнадеживал. Секретарь напомнил, что им нужен виновный и задача Куизля – этого виновного найти. О том, что в противном случае ожидало его в Шонгау, Лехнеру упоминать не было нужды. Якоб и без того все понимал.

«Из-за той идиотской драки с доктором я оказался во власти Лехнера! Приходится плясать под его дудку, хочу я того или нет. Иначе Георг никогда уже не вернется из Бамберга…»

А что Куизль ненавидел больше всего на свете, так это плясать под чужую дудку.

Кроме того, он по-прежнему был убежден в невиновности Ганса Гёбля. В одиночку парень не смог бы поднять крест. А в то, что за убийством Доминика стояло все семейство Гёблей, палач не верил тем более. Не следовало забывать и об убийстве Габлера, к которому Ганс не мог иметь никакого отношения. Когда это произошло, он давно сидел в камере монастыря. И тем не менее Куизлю, вероятно, скоро придется допрашивать беднягу – так решил Лехнер… Просто зла не хватало!

Сам не зная почему, Якоб пошел не по тракту, а через болота, как несчастный Габлер накануне. Через некоторое время палач миновал место убийства, которое уже осмотрел при свете дня. В свете луны были видны следы множества ног, ветки ближайших кустарников были поломаны. С трудом верилось, что совсем недавно здесь лежал убитый в луже собственной крови.

Куизль двинулся было дальше, но тут что-то хрустнуло у него под ногой, словно бы он наступил на орех. Палач с удивлением наклонился и поднял с земли деревяшку в палец длиной, разломленную пополам. Она была в грязи, и Куизль не сразу понял, что это. А когда понял, насторожился.

Что за?..

Возможно, это было и совпадением, но палач решил сохранить находку. Он задумчиво положил обе части в карман и двинулся дальше, минуя лужи и искривленные деревья. Дул легкий ветер и трепал поля его шляпы.

По крайней мере, Куизль сумел уговорить Лехнера, и тот позволил ему ночевать у Симона в цирюльне, а не оставаться в монастыре. Палач объяснил это тем, что так он будет в курсе событий и расследование пойдет быстрее. Но истинная причина заключалась в том, что Куизлю уже опротивели кислые мины аббата и его монахов. Всякий раз, когда он попадался им на глаза, они трижды крестились и бежали в церковь молиться, как будто он был самим дьяволом… Палач усмехнулся. Что ж, с другой стороны, не так уж плохо, когда тебя держат за дьявола. Так тебя хотя бы никто не донимает.

Спустя примерно полчаса Куизль добрался до Обераммергау. В отличие от Шонгау и других городов, здесь не было ни ворот, ни стен, ни ночной стражи. Стояла непроглядная тьма. Лишь изредка сквозь запертые ставни на деревенские улицы еще падали полосы света. Справа вырисовывались очертания колокольни, где-то вдали мычала корова.

Невзирая на тьму, Куизль решил сократить дорогу и повернул налево в грязный переулок, ведущий к Аммеру. Там, где-то на берегу, находилась цирюльня. Он обратил внимание, что на дверях по-прежнему висели связки зверобоя, о которых ему говорил Симон. Якоб хмуро глянул на горы, черными контурами обозначенные в свете луны. До сих пор зверобой не слишком-то помогал изгнать зло из долины.

Палач повернул было к цирюльне, но впереди, шагах в двадцати, показался чей-то силуэт. Куизль настороженно замер. Не было ничего необычного в том, чтобы кто-то еще брел по улице в такой час. Подозрение вызывало не это: неизвестный двигался с большой осторожностью, крался как вор, словно не хотел, чтобы его заметили.

Кто это, черт бы его побрал? Во всяком случае, это не крестьянин какой-нибудь из трактира возвращается. Ему явно есть что скрывать.

Палач решил проследить за подозрительным типом. Он осторожно двигался по узким, усеянным лужами нечистот переулкам, от одного дома к другому, то и дело вжимаясь в стены. Между тем Куизль уже различил, что неизвестный довольно молод, широкоплеч. На нем были черный плащ и широкополая шляпа. В одной руке он держал мешок, перекинутый через плечо, и крался к главной улице, где находился дом судьи и амбар. Там было довольно широко, и палач не мог незамеченным проследовать за неизвестным. Поэтому он вжался в стену и выждал какое-то время.

Когда он двинулся дальше, незнакомца уже нигде не было видно.

Черт!

Якоб лихорадочно огляделся, но никого не увидел. Он уже махнул рукой на это дело, но тут из другого переулка донесся грохот, как от опрокинутой бочки. Палач бесшумно двинулся в ту сторону, остановился – и ухмыльнулся. Неизвестный, очевидно, влез на бочку, чтобы дотянуться до карниза одного из домов, но бочка опрокинулась, и теперь он висел под окном и болтался, как маятник.

И скоро упадет мне прямо в руки, как перезрелое яблоко…

Куизль уже не сомневался, что перед ним обыкновенный вор. Возможно, один из тех бродячих торговцев, о которых говорили и в Совете. Палач не пытался их выслеживать, но и допустить, чтобы какой-то висельник обчищал чужие дома, тоже не мог. Кроме того, не исключено, что поимка вора поможет ему расположить к себе местных жителей.

Неизвестный по-прежнему болтался на карнизе. Куизль чуть замешкался, когда сообразил, что это за дом. В этом роскошном особняке, одном из лучших в деревне, жил со своей семьей Конрад Файстенмантель. Воистину вор обладал хорошим вкусом.

К удивлению палача, парню все же удалось подтянуться на карнизе к окну – похоже, он обладал также и недюжинной силой. Куизль машинально стиснул кулаки и побежал по переулку.

Настало время действовать.

Якоб подбежал к дому и потянул вора за ногу, пока тот не вскарабкался слишком высоко. Парень громко вскрикнул и повалился на землю. На мгновение он, похоже, растерялся, но в следующий миг уже пришел в себя и вскочил на ноги. Однако, вместо того чтобы сбежать, бросился на палача, который не ожидал такого нападения и попятился.

– А, дьявол!..

Куизль выругался и неистово замахал руками, как вышедшая из-под контроля ветряная мельница. Изловить вора оказалось куда труднее, чем он ожидал. Палач и сейчас был силен, как медведь, и слыл умелым бойцом, но времена, когда он был мастером меча и всем внушал страх, давно прошли. Сейчас ему было почти шестьдесят, и каждый сустав в теле давал себя знать – при наклонах, долгих переходах и особенно в грязных драках, таких, как эта. Если он хотел выйти победителем, действовать следовало быстро.

Куизль замахнулся правой, после чего неожиданно ударил слева, на что противник не рассчитывал. Палач попал ему кулаком в скулу, и вор вскрикнул от неожиданности. Но в следующий миг сам перешел в атаку, и на Якоба градом посыпались удары – весьма крепкие, и защититься удавалось лишь от некоторых. Куизль стиснул зубы и полностью сосредоточился на своей следующей атаке. Для этого он немного опустил руки, принял несколько болезненных ударов и, словно тараном, ударил правой. Кулак угодил противнику точно в подбородок. Парень издал слабый стон и как подкошенный рухнул в грязь.

Куизлю впервые представилась возможность разглядеть его. Это действительно оказался молодой человек с характерными чертами лица и густыми бровями. Палач не дал бы ему больше двадцати, однако на вид он был крепок, слово высечен из камня.

И волосы у него были огненно-рыжие.

Веки у парня затрепетали, он замотал головой и снова тихо простонал – по всей видимости, уже приходил в себя. Куизль наклонился к нему, чтобы удержать, и тут в глаза ему бросился мешок, лежавший рядом на земле. Он раскрылся, и из него выпало несколько мелких фигурок в палец длиной. Палач взял одну из них и, почувствовав острые края резного дерева, разглядел при лунном свете.

Все фигурки были одинаковы: человек в одеждах священнослужителя.

– Бог ты мой! Это… это же Ксавер!

Голос раздался в одном из окон. Старая служанка раскрыла ставни и взглянула на лежавшего без сознания.

– Что он тут еще забыл? Я думала, он уж давно сбежал. В Индию или бог знает куда еще…

Ставни отворились и в том самом окне, куда намеревался влезть вор. В окне показался Конрад Файстенмантель в тонкой ночной рубашке и колпаке. Вид у него был усталый и очень-очень недовольный.

– Какого… – начал он, но тут увидел лежавшего без сознания парня с огненно-рыжими волосами, и глаза его сверкнули ненавистью. – Ксавер! – прошипел толстяк. – Я разве не говорил, чтобы ты держался подальше от нашего дома? Тебе придется кое-что объяснить.

Тут Файстенмантель с удивлением взглянул на Куизля, которого, очевидно, узнал только теперь, и губы его скривились в злорадной усмешке:

– Какое совпадение… Как я смотрю, Ксавер, ты и палача уже себе привел! Что ж, надеюсь, теперь кое-что в деревне наконец прояснится.

9

Обераммергау, утро 8 мая 1670 года от Рождества Христова

Иоганн Лехнер поигрывал резной фигуркой, словно бы размышлял за шахматной доской. Он поглаживал пальцем по головному убору и одеяниям фарисея, по филигранно вырезанным складкам плаща. Потом аккуратно поставил фигурку на стол к остальным, совершенно одинаковым.

Всего их было семь.

Губы секретаря растянулись в тонкой улыбке. Он наклонился к Ксаверу, сидящему напротив на стуле, и произнес с одобрением:

– Превосходная работа. Мало кто сможет вырезать нечто подобное. Да еще семь штук, практически неотличимых… – Он кивнул на остальные фигурки: – Почему семь, Айрль? Что ты такое замышлял?

Юный резчик пожал плечами и не ответил, лишь хмуро смотрел на Лехнера. Руки и ноги у него были связаны, шею охватывало железное кольцо, цепью прикованное к стене. Вместе с аббатом и судьей Аммергау секретарь сидел за грубым столом, который специально для этого перетащили в монастырский подвал. Над долиной уже поднималось солнце, но здесь, в темном каземате, об этом можно было только догадываться. Единственным источником света служила коптящая лампа, закрепленная на стене.

Справа от стола стоял Куизль, скрестив руки на груди и надвинув на лицо черный капюшон. Палач знал, что от него ждали эффектного появления, и потому вынужден был терпеть этот проклятый капюшон, который царапался и чесался, как волчья шкура. Из-под него Якоб рассматривал пленника, для которого вчерашняя стычка не прошла бесследно. Левый глаз Ксавера заплыл, губы распухли, как жирные гусеницы. Накануне, во время ареста, он отбивался, словно дикий зверь. Потребовались усилия четырех человек, чтобы связать его и на телеге доставить в монастырь Этталь. Теперь он, похоже, немного успокоился.

Но Куизль подозревал, что так просто из него ничего не вытянуть. Палач бросил взгляд на орудия пыток, аккуратно разложенные у стены и поблескивающие в тусклом свете. От жаровни, тлеющей в углу, исходил едкий запах.

– Еще раз спрашиваю, – немного спустя проговорил Лехнер. – Что ты замышлял?

– Это же простые фигурки, – резко ответил Ксавер. – Я продаю их по деревням.

– А, и Файстенмантелю ты тоже хотел что-нибудь продать и поэтому полез нему в окно? – допытывался Лехнер. – Он, видно, не услышал, как ты стучишь в дверь?

Ксавер упрямо молчал. Но Куизль видел, что краем глаза он поглядывает на орудия пыток. На тиски, клещи, воронки…

«Он раздумывает, с чего же я начну, – подумал палач. – И как долго он сможет молчать. Как бы то ни было, это не Гёбль, он из другого теста».

Еще на рассвете Лехнер освободил Ганса Гёбля с условием, что тот не покинет пределов долины. Столь гордый поначалу раскрасчик разрыдался от радости. Когда близкие забирали его у ворот монастыря, он еще дрожал. Не в первый раз Куизлю пришлось наблюдать, во что превращались сильные и уверенные люди от одного лишь страха перед пытками.

Судья Йоханнес Ригер нетерпеливо поерзал на стуле и прокашлялся.

– Что ж, полагаю, все ясно, – начал он и побарабанил пальцами по столу, на котором лежали перья и пергамент и стояла чернильница. – Айрль хотел забраться в дом к Файстенмантелю и выронил при этом мешок со своими фигурками. Вот и всё. – Он повернулся к Лехнеру: – Не знаю, право, чего вы добиваетесь этими расспросами, кроме как…

– Et tu, – грубо прервал его Лехнер.

Ригер моргнул:

– Что вы сказали?

– Et tu. На каждой из фигурок снизу вырезаны эти два слова. – Лехнер перевернул одного из фарисеев и протянул Ригеру. – И ты! Что это значит? И зачем кому-то сразу семь резных фарисеев? Иудейских законников! Это явно не фигурки Богоматери, чтобы их так охотно раскупали.

Судья наморщил лоб и скрестил руки на груди.

– Об этом вы не меня спрашивайте, а обвиняемого.

– Это я и собирался сделать, пока вы не вмешались. – Лехнер кивнул на Куизля и орудия пыток. – Я взял с собой палача вовсе не для того, чтобы он прекращал потасовки на кладбищах. Айрль заговорит – если не сейчас, так завтра или послезавтра. – Он стукнул кулаком по столу и взглянул на судью и аббата: – Как вам известно, у меня распоряжение из Мюнхена довести до конца это дело. Всеми доступными средствами. Нравится вам это или нет!

– Пытка в монастыре, – прошипел настоятель Эккарт, – это… богохульство!

– Распинать кого-то на кресте тоже богохульство, – бесстрастно ответил Лехнер. – Я разыщу виновного, не сомневайтесь. И выясню, что кроется за этими фигурками.

– А вам не кажется, что вы несколько заблуждаетесь? – насмешливо спросил Ригер и кивнул на Ксавера: – Это браконьер и грабитель, несомненно. Некоторое время назад он покинул деревню и продолжал бродяжничать по округе. Когда у него закончились деньги, он вернулся и забрался к Файстенмантелю, потому как надеялся на крупную добычу. Он понесет заслуженное наказание. Но в том, что касается этих фигурок, ваши предположения просто смешны! Нам следовало и дальше допрашивать Гёбля, здесь мы ничего не добьемся!

– Он не просто так забрался к Файстенмантелю, – тихо проворчал Куизль. – Он хотел с ним поквитаться. Господи, неужели это так трудно понять?

Остальные повернули головы к палачу.

– Что ты сказал, парень? – съязвил судья.

Аббат насмешливо рассмеялся:

– Теперь это в порядке вещей? Чтобы палач вмешивался в расследование? Нечестивому слуге положено держать рот на замке и раскрывать, только когда спрашивают.

– Э… признаю, мой палач порой бывает несколько… наглым, – ответил Лехнер и сердито глянул на Куизля. – Но его слова не лишены истины. Он рассказал мне вчера: из первого допроса Ганса Гёбля следует, что Айрли и Файстенмантели враждовали. Конрад Файстенмантель разорил семью Ксавера. Поэтому есть основания полагать, что тот убил юного Доминика и теперь вознамерился убить его отца. – Тут секретарь резко взглянул на судью и аббата: – Интересно, почему никто из вас не сказал мне об этой вражде? Ведь это, вероятно, общеизвестный факт. Так почему же никто не сообщил мне о нем? Почему я узнаю это от своего палача?

– Уж не хотите ли вы сказать, что мы препятствуем расследованию? – возмутился аббат.

– Мне неинтересно, как вы там считаете, – тихо произнес Лехнер. – Я знаю только, что распутаю это дело. С вашей помощью или без нее. – Он неожиданно хлопнул в ладоши и стал подниматься. – Поскольку обвиняемый хранит молчание, продолжим допрос завтра с применением пыток первой ступени. – Он показал на орудия пыток. – Думаю, сначала воспользуемся тисками и клещами. Если он и тогда будет молчать, применим серу. После такого любой заговорит. На сегодня допрос окончен.

Секретарь встал и льстиво улыбнулся аббату и судье:

– Буду признателен, если завтра вы снова выступите свидетелями допроса. Поверьте, мой палач знает свое дело. Не позже чем через три дня дело будет раскрыто, и я смогу доложить в Мюнхене об успешном его завершении. – Он настороженно взглянул на аббата: – Уверен, вы тоже заинтересованы в этом. Я прав, ваше преподобие?

– Разумеется, – ответил Эккарт сквозь зубы. – Все мы молимся о том, чтобы дело это прояснилось как можно скорее. – Он кивнул секретарю: – Прошу простить нас, утренняя служба начинается.

После чего подобрал рясу, и они с судьей покинули камеру.

* * *

Через некоторое время Куизль остался один в пропахшей дымом и плесенью каморке, куском грязной тряпки чистя орудия пыток. Ржавчина на клещах въелась глубоко в металл, кочерга и щипцы поблескивали черным, как полированный базальт, на тисках остались красноватые пятна. Эти инструменты служили еще деду Якоба, Йоргу Абрилю. Потом они перешли к его отцу, Йоханнесу Куизлю, а после достались ему, Якобу.

Он их всегда ненавидел.

Палач тяжело вздохнул и продолжил свое занятие. Во рту было сухо, ему страшно хотелось крепкого пива. Стало быть, завтра все начнется по новой: кровь, хруст, вопли, плач, мольбы… Как же он это ненавидел! Быть может, Ксавер сдастся раньше и признается. Но Куизль в этом сильно сомневался. Юный резчик на вид был крепок и, что главное, очень упрям. Глядя на него, Куизль вспоминал, каким он сам был в юные годы.

Разве что я по другую сторону…

Стражники между тем увели Ксавера в его камеру, где среди старых бочек и пропахших мешков он мог поразмыслить о завтрашнем дне и о том, что его ждет. По этой причине Лехнер и прервал допрос так неожиданно. Как и Якоб, секретарь знал, что страх был самым убедительным средством. Особенно ночью, когда с темнотой приходят мрачные мысли и одиночество пробирает до костей.

За спиной вдруг скрипнула дверь. Куизль обернулся: на пороге стоял Лехнер. Он появился неожиданно, словно призрак.

– Нам надо поговорить, палач, – проговорил секретарь, задумчиво поглаживая бороду.

Якоб аккуратно отложил орудия.

– Если это касается завтрашнего допроса, ваша светлость, то могу вас уверить…

– Если ты еще раз раскроешь рот, когда не просят, и осрамишь меня перед аббатом, клянусь, я сделаю все, чтобы твою семью, как стаю волков, вышвырнули из города! – прошипел Лехнер. – А твой сын никогда – я подчеркиваю, никогда! – не переступит ворот Шонгау. Я понятно выражаюсь, палач?

Куизль помолчал, потом кивнул.

– Я все понял, – проворчал он. – Теперь позвольте своему верному слуге вернуться к работе.

– Якоб, Якоб, – Лехнер тяжело вздохнул и покачал головой. Потом опустился на стул, на котором не так давно сидел обвиняемый, и взглянул на палача: – Сколько лет мы уже знакомы? Двадцать? Тридцать? Поверь, я ценю твою работу. Более того, я ценю не только ее, но и тебя, Якоб. И в особенности твой ум… – Он нахмурился: – Поистине прискорбно, что господа порой тупы, как бараны, в то время как низкорожденные наделены рассудительностью правителей. Но ничего не поделаешь. И именно потому, что ты умен, ты должен понять, что мы ничего не добьемся, если ты будешь меня позорить.

Он показал Куизлю на один из стульев, но палач остался стоять, скрестив руки. Лехнер пожал плечами:

– Как хочешь. Я хочу лишь, чтобы ты понял, что твое и мое будущее взаимозависимы. Ты хочешь, чтобы твой сын когда-нибудь вернулся из Бамберга. А я хочу в свое управление Мурнау. И получу его, только если преуспею в этой проклятой деревне.

Он зябко потер руки. Несмотря на тлеющие в жаровне угли, было прохладно.

– Аббат и его судья постоянно вставляют мне палки в колеса, – продолжил секретарь. – Они сделают всё, лишь бы судебная власть не перешла к Шонгау. Если пойдут слухи, что секретарь из Шонгау выслушивает указания своего палача, они используют это против меня. Это ты понимаешь?

Куизль усмехнулся.

– Как вы сами сказали, я не идиот. С другой стороны, вы хотите, чтобы я вам помогал. Как вы себе это представляете, если я буду молчать?

– Просто веди себя подобающе. – Тут Лехнер с любопытством подался вперед, губы его насмешливо скривились. – Я ведь заметил, что ты что-то знаешь. Выкладывай же теперь, когда мы одни.