Текст книги "Джунгар. Небесное Испытание"

Автор книги: Ольга Погодина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

" Доноси сколько хочешь" – развернувшись и даже не подумав хоть как-то облегчить парню жизнь, Ицхаль спокойно положила руки на перила мостка. Давненько она не ходила здесь. Помнится, в первый раз она проделала по меньшей мере половину пути на карачках, в ужасе грядя, как под ее ногами мостик, кажется, вот-вот рассыплется и она полетит вниз с жутким затихающим криком… Сейчас она спиной чувствовала взгляд бедняги, в котором явно ужас и смущение вели борьбу с дисциплиной: " Сопровождай ее повсюду, куда бы она ни пошла! Стреляй при первых же признаках попытки к бегству! При любых подозрительных движениях! И не оставляйте ее вне поля зрения ни на минуту!"

На другой стороне пропасти, ступив на землю, – точнее на сухую серую пыль, не имеющую ничего общего с почвой, Ицхаль обернулась и как можно ласковее помахала стражнику рукой. Как известно, страх – это странное чувство, и одна из его особенностей в том, что, если есть повод не делать что-то, что тебя пугает, заставить себя сделать это почти невозможно. А она дала ему, им всем этот повод.

Ради своих исследований она действительно способна спать на голой земле. Однако… это бы потребовало слишком больших усилий. В тех узлах, что несли монахини, были вполне приличные постели, а каменные дыры некоторых пещер были всего лишь входами, прячущими довольно холодные, но все же уж не насмерть промороженные кельи.

Ее вещи уже принесли. Ей хватило только посмотреть в глаза одной из монахинь. Никакой телепатии – просто эти женщины за многие годы знали о ней все.

Она действительно хотела повидать Мха Грома. Поручив двум монахиням начать приготовления после короткого инструктажа, она прошла в вырубленный в скале тоннель, соединявший кельи без того, чтобы выходить наружу.

Мха Грома была здесь еще тогда, когда Ицхаль привозили сюда девочкой. Тогда она была всего лишь одной из тех монахинь, что принимали ее в храме. Через несколько лет над ней провели обряд очищения, и Мха Грома погрузилась в исследование Вечно Сущего. Иногда Ицхаль передавали то, что говорила Мха Грома, – а говорила она с тех пор не больше пяти раз. Три из них были бессмысленным, на ее взгляд, набором слов, зато два – весьма своевременным и ценным предупреждением. Именно послание Мха Грома спасло ей жизнь, когда Ригванапади вздумал ее отравить.

– Мха Грома? – ее глаза пока не привыкли к темноте кельи, которую она нашла без особого труда по груде черепков: Мха Грома в плохие дни имела привычку швыряться приносимыми ей глиняными плошками в излишне беспокоивших ее прислужниц.

– Це-це-це! – раздалось из темноты, и мимо уха Ицхаль что-то просвистело. Судя по звуку падающих на пол черепков, еще одна плошка.

– Я вижу, вы рады мне, почтенная Мха Грома, – произнесла она с улыбкой, – Ваша меткость вошла в легенду и достигла моих ушей.

– Це-це-це! – снова застрекотала старуха. Теперь Ицхаль могла видеть ее, практически на четвереньках ковыляющую из угла в угол, к темной куче, видимо, постели.

– Мне жаль, что я нарушаю ваш покой, почтенная Мха Грома, – как можно вежливее сказала она, – Однако покорно прошу вашу святость снизойти к нашим мелким делам. Мои собственные способности ничтожны, а окружающие меня приметы пугающи и туманны.

– Ты ничего не знаешь о своих возможностях, княжна, – скрипуче проговорила старуха.

Ицхаль удивилась.

– Я много лет стараюсь развивать их, Мха Грома, но не добилась и половины того, чего добиваются у нас рядовые послушницы. Я знаю, что мои способности много ниже средних, и смирилась с этим.

– Если пустить топор плавать, он и вправду не будет хорошим пловцом, – буркнула старуха, – Но хватит об этом. Не гневи богов, жрица. Тебе дано столько, что боги из предосторожности отняли у тебя такую малость, как вещие сны или возможность поджечь взглядом сухую ветку, – все эти фокусы, которыми люди столь гордятся. Так что ты хочешь видеть?

– Равновесие нарушено, – прошептала Ицхаль, смущенная неожиданными словами отшельницы, – И мой сын, Мха Грома. Он жив. И он в опасности.

– Какой у нас нынче год? – деловито осведомилась старуха.

– Год Снежного Грифа, – подсказала Ицхаль, и старуха вдруг подпрыгнула на добрый локоть от земли.

Мха Грома взвыла и выдала целый поток совершенно незапоминаемой тарабарщины. Потом затихла, лежа на спине прямо на голом полу, с отвисшей челюстью и остановившимся взглядом. Ицхаль, не на шутку перепуганная, позвонила в колокольчик, что носила с собой, и на этот звук пришли две постоянно ухаживавших за святой отшельницей монахини. К ее облегчению, оказалось, что Мха Грома часто впадает в подобное состояние, которое иногда может длиться много дней. Они обернули худое неподвижное тело покрывалами и водрузили на постель. Последнее, о чем подумала Ицхаль, это то, что в келье, против ее ожиданий, совершенно не воняло. Пахло сеном, деревом, сухой тканью. И чем-то еще вроде того, как пахнет морозной ночью в горах. Ясной морозной ночью.

Ицхаль выждала еще два дня. Мха Грома не приходила в себя и она по опыту знала, что может уехать совершенно ни с чем: откровения отшельницы были совершенно непредсказуемыми. А ей нужен не только ответ.

На третью ночь Ицхаль решилась. Монахини по ее приказу привели в порядок одну из келий, вырубленных внутри горы, но имевших отверстие в потолке для медитаций. Она велела принести сундучок и аккуратно достала из него двенадцать крупных опалов, каждый в оправе из разного металла, – меди, серебра, олова, свинца, железа и так далее, четыре шара из горного хрусталя и четыре – из обсидиана, а также совершенно диковинную вещь, – шарик чистой ртути, заключенный в стеклянную трубку, запаянную с обеих концов. Разложив их внутри начерченной на полу восьмилучевой звезды, Ицхаль опустилась на колени в ее центре и принялась повторять заклинание. Ее ноги быстро занемели на ледяном полу, по телу побежали мурашки. Закрыв глаза, созерцая расплывающиеся под веками багровые круги, она продолжала повторять заклинание, монотонно, раз за разом. В сочинении Желтого Монаха не было сказано, как передавать послание, и потому Ицхаль одновременно изо всех сил старалась возможно коротко сформулировать то, что собиралась передать Элире: " Найди Илуге. Охраняй его. Но не привози его в Ургах, пока не минует опасность. Не сейчас."

Несколько раз ей казалось, что ей удается визуализировать лицо Элиры в своем сознании и повторить ей послание, но потом все рассыпалось, и Ицхаль не могла сказать точно, произошло это – или ей показалось. В ней нарастала неуверенность и разочарование. Наконец, окончательно обессилев, она бросила свои попытки связаться с Элирой и просто отчаянно взмолилась, прося Падме и всех богов и духов уберечь ее сына от грозящей ему опасности и дать ей дожить до того момента, когда она сможет увидеть его. По ее щекам потекли слезы, и она повторяла свои бессвязные молитвы до тех пор, пока все, даже горе, не заслонило настоятельное осознание того, что она лежит на холодном полу кельи, и ноги затекли настолько, что ей пришлось распрямлять их руками. Боль казалась нестерпимой, но Ицхаль даже обрадовалась ей – она отвлекала ее от медленно наступавшего осознания того, что ее последняя надежда связаться с Элирой рухнула. Доверить свою тайну она никому не может – из боязни, что невольно выдаст Элиру, а через нее – и Илуге, а у самой у нее постыдно не хватает магических способностей на то, что в ургашских школах считалось хоть и трудным, но не выдающимся. Ей остается только проглотить свое разочарование и искать утешения в медитации.

Она пробыла в кельях еще три дня. Отчасти ожидая, не очнется ли Мха Грома. Отчасти для того, чтобы досадить своим растерянным стражам. Кроме того, здесь она, пожалуй, ощущала, что давящий молот подозрительности брата, душных интриг, всех этих двусмысленных, полных яда и осторожного манипулирования фраз, исчез. Так спокойно было сидеть, растворяясь в непоколебимом спокойствии этих мест. Ицхаль почти с сожалением дала приказ о возвращении. Ей бы хотелось обдумать все, что с ней произошло за последнее время, в спокойствии. Однако слишком долгое ее отсутствие может тоже насторожить Ригванапади, и он опять ее в чем-нибудь заподозрит. Она должна быть вдвойне осторожна, если хочет когда-нибудь увидеть своего сына. Живым.

Она уже ступила на веревочный мост, вызвав суетливую беготню своих стражей на той стороне разделяющей их пропасти, когда к ней подлетела запыхавшаяся послушница.

– Мха Грома… она зовет вас, – пролепетала она, и Ицхаль немедленно развернулась.

В келье ее встретил пронизывающий взгляд. Мха Грома больше не кидалась посудой. Она выпрямилась, завернулась в свое рванье, и вышагивала по келье с весьма величественным видом. Увидев Ицхаль, святая вытянула руку:

– Как ты можешь быть такой глупой, Ицхаль Тумгор? – строго спросила она, – Я размышляла о твоих словах, и осознала, что ты и впрямь не знаешь, кто ты. А я столько лет считала, что Церген сказала тебе… Значит, мое откровение о Годе Снежного Грифа может разрешиться и так: Ицхаль Тумгор узнает о своем предназначении! Или так: святая отшельница Мха Грома заставляет кости Церген сплясать, называя ее старой дурой! – и Мха Грома захихикала, поднеся к губам сморщенный кулачок.

Она могла себе позволить называть покойную предшественницу Ицхаль просто по имени, – Мха Грома и той годилась, верно, в старшие сестры.

– Я не знаю, кто я, – ровно произнесла Ицхаль.

– Ты – Ярлунга! – почти прошептала Мха Грома таким тоном, словно только что сообщила Ицхаль величайшую тайну.

– Но… я ничего не знаю о них, – растерянно сказала Ицхаль.

– О, да сгниют мои кости! – пронзительно взвыла Мха Грома, – Как тебя учили, девочка! Куда смотрела Церген, тупая дочь ослицы! Нет ничего страшнее, чем не ведающая, что творит, Ярлунга! Она же знала, что в правящей княжеской семье концентрация крови Итум Те выше, а значит, выше вероятность Его появления.

– Кого? – тупо переспросила Ицхаль.

– Ярлунги! Проводника! Исполнителя Воли богов! Того, чьи желания сбываются! Избранного! Ты, глупая женщина, не можешь быть ярлунгой, в самом деле! Оставь меня, я ошиблась, – и старуха с оскорбленным видом отвернулась.

– Значит, того, чьи желания сбываются? – ласково поинтересовалась Ицхаль, – То есть боги настолько ко мне милостивы, что, если я пожелаю, скажем, чтобы эта гора разрушилась – она разрушится?

– Заткни рот, нечестивка! – заверещала святая отшельница в совершенно неприкрытом испуге, – Ты хоть понимаешь, что способна натворить таким образом? И уже натворила?

– Что, все желания сбываются? – допытывалась Ицхаль.

– Все. Даже самые глупые. Даже те, о которых только думаешь, не произнося вслух. Есть только одно условие – желание должно исходить из самой глубины сердца. Так написано, – мрачно сказала старуха, – Боги посылают Ярлунгу в мир, когда хотят повернуть ось событий, происходящих в мире, в новое русло. Там, где Он оказывается, совершаются странные вещи, которые всегда имеют глубокие последствия для мира, в который Он послан. Можно сказать, Он притягивает такие события к себе, как магнит притягивает металлические опилки. И он не совершает их сам, – но воля богов через него приводит материю вещей в движение, меняет их и направляет. И совершенно необязательно, что изменения эти не имеют чудовищной сути. Это тяжелая ноша. В ее облегчение боги дали Ярлунге дар исполнения всех желаний.

– Это неправда! – закричала Ицхаль, – Я не Ярлунга! Иначе я не была бы разлучена со своим ребенком, и Ринсэ бы остался жив!

– Иногда попадаются очень, очень глупые ярлунги, – покачала головой Мха Грома, – Те, которые произносят свои желания, а потом забывают о них. Или говорят одно, а имеют в виду другое. Или имеют противоречивые желания. Запомни – сбываются все, даже не высказанные… – лицо Мха Грома пылало какой-то пугающей радостью.

Ицхаль стало страшно. Она вдруг почувствовала, как в ней клубятся, каждый миг выплывая на поверхность, сотни, тысячи злобных, мелких и завистливых желаний.

– Ты ошиблась, – обессиленно прошептала она.

В этот момент она вспомнила. Шестилетняя девочка получает нагоняй от отца, всесильного князя, за то, что подслушала разговор о своей помолвке с Эхэ-Гэсэром, сыном одного из сановников. Пойманной за этим занятием, Ицхаль очень страшно. Она поджимает губы и, гордо вздернув голову, решительно заявляет, что никогда ни за кого замуж не пойдет.

– Ицхаль! Не смей оспаривать мою волю! – отец в гневе встает и угрожающе нависает над ней. Маленькая Ицхаль упрямо тянет подбородок:

– Я хочу стать жрицей. Не хочу быть… как это… по-мол-влен-ной. Не хочу замуж за…как его…Эхэ-Гэсэра. Ни за кого заму-уж не хочу. Ясно? Хочу быть жрицей и научиться читать мысли, и прочим чудесным вещам. Вот так!

Видение дрогнуло и пропало. Ицхаль долго молчала, потом закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

* * *

– Это должно уже быть даже в пределах моих сновидческих способностей! – раздраженно закричала Элира. – Его, должно быть, кто-то спрятал!

– Да, госпожа, – один из посланных с нею монахов чуть наклонил голову. И где они ей их в сопровождение нашли, этих чурбаноголовых молчаливых пней? Она даже до сих пор не различает их ни по лицам, ни по именам. Кажется, какого-то из них зовут Ани, а какого-то Даас.

– Что – да?– огрызнулась Элира, – Ты что, можешь подтвердить?

– Нет, госпожа, – с той же интонацией произнес монах и отошел подальше.

Элира и сама знала, что ведет себя ужасно. Но ей действительно было очень страшно, и этот страх не имел ничего общего с реальными опасностями. Она боялась открытого пространства степи, этого огромного пустого пространства, простиравшегося во все стороны. Здесь она чувствовала себя какой-то очень беззащитной, – так человек, войдя в помещение, всегда ищет, к чему прислонить спину. А здесь – эта странная унылая плоскость, эти ветры, дующие одновременно со всех сторон, холодные и пронизывающие до костей, от которых совершенно некуда скрыться, этот коварный, тонкий слой снега, под которым – выстывшая обледенелая земля…

Через полторы луны после того, как они выехали из Йоднапанасат той зимней ночью, Элира достигла своей первой цели – окраинного степного монастыря. Настоятельница, крепко сбитая женщина средних лет, чьи черты выдавали ее явную принадлежность к степным племенам, безо всяких вопросов приняла их, накормила, снабдила картой, припасами и свежими лошадьми. Должно быть, Ицхаль Тумгор уже передала ей свои указания.

Как ей ни хотелось задержаться и провести хотя бы пару лун, проникаясь странным, диковатым и печальным очарованием этого далекого храма, выстроенного из красивого бежевого сланца, с его девятнадцатью монахинями и могучими молчаливыми степняками, охраняющими их, Ицхаль Тумгор торопила ее, и Элира не посмела ослушаться. Судя по тому, как долго искала Верховная Жрица это что-то или кого-то, оно представляет исключительную важность. Поэтому, подробно расспросив настоятельницу насчет путей в земли племени косхов, и получив от нее твердый четырехугольник из дубленой кожи с вытисненными на нем красными знаками, – нечто вроде пропуска для монахов на землях нейтральных и дружественных племен, Элира снова пустилась в путь. Несмотря на то, что она, как истинная ургашка, презрительно относилась к жителям равнин, считая их изнеженными, свое мнение ей пришлось быстро пересмотреть. Зимняя степь ничем не отличалась от высокогорных плоскогорий Ургаха, – тот же пронизывающий ветер, и холод, и отсутствие всякого укрытия.

Монастырь стоял на землях койцагов. Ей предстояло пересечь их, и земли уваров, следуя на северо-восток, выйти туда, где встречаются границы пяти племен, – эту долину настоятельница ей описала особо, и войти на земли косхов чуть западнее их границы с кхонгами.

Все эти новые названия на чужих языках, звуки чужой речи, чужое небо над головой, – все тревожило ее. Может быть, потому и сновидения выходили рваными и мутными, как старая тряпка?

Ее спутники, напротив, казались безмятежными и выносливыми, как местные мохноногие лошадки. Их бритые затылки и уши всегда блестели, натертые ячьим жиром, их коричневые одежды, как оказалось, могут превращаться и в плащ, и в палатку, их обмотанные кожаными ремнями ноги неутомимо месили снег. Ночью они разжигали костерок: так, как его разжигают в степи, пряча огонь под специально сложенным укрытием, – и не так видно, и от ветра защищает. Элира куталась в меха, хмурилась, уходила. Оба послушника, не обращая на ее раздражение никакого внимания, принимались играть между собой в странную игру: кто кого успеет схватить на выставленные растопыренные пальцы. Игра казалась Элире очень глупой, но скорость, с какой они это делали, впечатляла.

Пару раз попадались люди. Поселениями эти группки войлочных юрт назвать было трудно, – просто торчат в степи у какой-нибудь сопки или реденькой колки пять-шесть кибиток, да пасутся с десяток тощих коней.

Завидев их, все приходило в движение, далекие фигурки начинали суматошно метаться, – видимо, обитатели степей в любой момент были готовы к нападению. Но и путникам было не с руки останавливаться. Припасы были у них с собой, языка они не знали, а потому насладиться гостеприимством степняков не хотели и не могли.

Потом они наткнулись на вооруженных людей, и Элира поняла, что такое страх. Вначале на горизонте возникли черные точки. Монахи забеспокоились, закружили вокруг нее, переговариваясь между собой на каком-то малопонятном ей горном наречии, где звуки лились с немыслимой скоростью. Потом один из них схватил ее коня под уздцы и они остановились: один чуть впереди, другой чуть сзади, прикрывая ее крупами лошадей и своими телами. Так Элира поняла, что на этот раз им угрожает опасность. Точки на горизонте увеличились, превратившись в фигурки всадников. Беспомощно ждать, как надвигается неведомая опасность, – вот природа страха, поняла Элира, пересчитывая фигурки. Всадников оказалось около трех десятков. Теперь уже можно было различить их: плоские, темные, обветренные лица степняков, головы прикрыты рыжими лисьими и сурочьими шапками со свисающими по обе стороны щек пушистыми хвостами, поверх засаленных халатов распахнутые овчинные тулупы мехом вовнутрь. На поясах – мечи вовсе не игрушечного вида в простых кожаных ножнах, за спиной у каждого лук и полный колчан стрел. К седлам приторочены круглые кожаные щиты и волосяные арканы, у некоторых, – еще и палицы, окованные железом. В общем, эти люди – явно воины, а не мирные охотники. Приблизившись, они быстро и молча взяли их в кольцо. Озираясь, Элира видела хмурые темные лица, непроницаемые глаза. Чувствовала крепкий, едкий, звериный запах, окружавший их.

Она высоко подняла данный ей пропуск

– Тамга! Тамга! – закричали степняки, и еще что-то на своем языке, она не поняла. Круг разорвался, вперед выехал крупный мужчина на рыжем коне. Элира не сразу поняла, что он правит конем без седла, – его могучие ляжки в кожаных штанах обнимали бока коня, направляя его без всякого движения рук.

– Цахо, – он приложил руку к груди, видимо, предствляясь, – Увар тойамыыг.

Элира поняла, что ее приветствуют, и улыбнулась. Воины опять закричали. Вождь бесцеремонно взял поводья ее лошади и потянул за собой. Монахи было насупились, но решили не связываться. " Тоже мне, защитники", – мысленно фыркнула Элира, но выбора у нее не было, и она послушно потрусила рядом, улыбаясь всякий раз, когда вождь оборачивался. Это требовало от нее некоторых усилий, так как, когда он в ответ улыбался ей, становилось видно, что у него не хватает верхних резцов. Конечно, каждый житель степи знал, что это является обязательным атрибутом Обряда Посвящения у уваров, но ей-то откуда было об этом знать? Ей его улыбка казалось по меньшей мере жутковатой.

Ехали довольно долго – или ей показалось? Красное, мутное, словно бычий глаз, солнце уже коснулось края земли, когда они обогнули довольно-таки высокую сопку, и с ее подветренной стороны стали видны огоньки. В сухом морозном воздухе запахло дымом и прогорклым жиром, зашлись псы, учуяв возвращающихся людей. В предчувствии близости дома, всадники пошли широкой рысью, взметая из-под копыт веера колючего снега, и Элира в очередной раз поразилась тому, насколько ладно, легко и грациозно держатся в седле эти варвары.

Признаться, она тоже почувствовала это ноющее чувство близости человеческого жилья, мысль о мягкой постели и тепле стиснула горло. Послушницы школы Гарда закаляли тело бессонными ночами в неотапливаемых кельях, подолгу жили в пустынных, заброшенных монастырях, так что ее никак нельзя было назвать неженкой. Но путешествие по Великой Степи зимой было настоящим испытанием на прочность.

У вождя оказалось две жены, и одна из них была с земель койцагов, язык которых Элира хоть как-то выучила, когда останавливалась в монастыре. Обнаружив это, вождь обрадовался, по-детски захлопав в ладоши, и Элира поразилась такому простодушию в крупном взрослом мужчине, который, как ей подсказывали все ее инстинкты, мог быть совершенно безжалостным убийцей.

Она, отбросив всякую брезгливость, с наслаждением приняла вырезанную из дерева чашку с крепким горячим бульоном, в котором плавали куски вареного мяса. Ложки не полагалось, и Элира после некоторого замешательства последовала примеру остальных, которые вылавливали из бульона куски прямо пальцами.

– Ургаши? Ургаши? – настойчиво спрашивал ее вождь, когда она сняла шапку и стали видны ее светлые волосы и эмблема школы Гарда, – круглый серебряный диск с маской Итум Те: духа с высоким переносьем, зажмуренными глазами и загадочной улыбкой. Получив утвердительный кивок, вождь что-то взволнованно заговорил.

– Цахо спрашивать… Каваджмугли… кто? – Элира с трудом продралась сквозь слова незнакомого языка, и когда поняла их, на ее лице отразилось изумление.

– Каваджмугли – вождь. Умер. – она надеялась, что правильно произнесла слова. По крайней мере, вождь заинтересованно наклонился к ней и его жена опять начала переводить. Элира поняла не все. И в этот момент остро пожалела, что не выучила язык лучше. Потому что того, что она поняла, хватило, чтобы она стала дышать реже, унимая охватившее ее возбуждение.

– Ребенок… Каваджмугли? Здесь? Недавно? – боясь ошибиться, она переспросила.

– Ребенки, – вождь нагнулся к ней и выговорил слово по-койцагски, старательно шевеля широкими губами, – Два. Делать война, они. Так.

Элире отчаянно хотелось спросить, сколько им лет, но она не знала как. Конечно, как и все ургаши, она знала страшную легенду о Ночи Наложниц, хоть и была тогда слишком мала, чтобы помнить ее.

– Делать правда? – только после долгого молчания Элира поняла, что вождь спрашивает, справедливы ли притязания этих неведомо откуда взявшихся людей на трон Ургаха.

– Самозванцы, – решительно сказала она по-ургашски. Выражение ее лица было таким, что перевода не потребовалось. Но вождь заметил и тень сомнения, скользнувшую у нее по лицу.

– А? – переспросил он.

– Мне нужно кое-что…уточнить, – пробормотала Элира. И опять перевода не потребовалось.