Текст книги "Стылый ветер"

Автор книги: Ольга Кузьмина

Глава 19

Снова ноет в правом боку... При помощи Томаса он извлек пулю, даже сумел на время унять боль и запустить в ускоренном темпе восстановительный процесс. Но на этом его последние силы иссякли.

Цебеш походил теперь на мумию. Его щеки ввалились, а глаза лихорадочно блестели. И в этих глазах читался вопрос: «Что же дальше?»

Он шел к своей цели многие годы. Сначала неосознанно, словно в тумане. Потом все увереннее, пока однажды его разум не пронзила молния божественного озарения... И вот теперь, уже почти сутки, он пробирается сквозь красный туман горячечного бреда... Даже самый сильный отвод глаз, лишающий зрения, не спасает от пуль, когда их слишком много. Но ранение – это, в сущности, мелочь. Рана уже зарубцевалась и заживет при таком темпе регенерации за пару дней. Сильнее болит и кровоточит другое.

Она от него сбежала. Ни вера, ни страх, ничто не смогло ее удержать. Он, повелевающий душами сотен, даже тысяч, не сумел удержать в руках одну... Нет. Ни при чем здесь даже эта строптивая девчонка – неудачи с ним случались и раньше. Куда сильнее Цебеша угнетало другое – то, что неудача случилась с ним в самый неподходящий момент. И это очень походило на ЗНАК.

Он всегда был не только ученым, но и мистиком. Сколько раз искушал он судьбу, шагая по краю. «Господь! Если я не прав, не дай мне этого сделать!» – так говорил он не раз, рискуя всем ради пустяковых вещей, просто чтобы убедиться, что это его Путь, что его выводит на нужную дорогу незримая длань... И ему всегда словно помогал кто-то. Впервые – когда Мария вышла ему навстречу. В последний раз, когда Адам Ковальский на встрече с ним оказался совершенно не готовым к силовому решению вопроса.

«Господи! Почему ты не остановил меня тогда? Почему? Я еще мог от всего отказаться. Тогда. Но не теперь».

Теперь Цебеш уже увидел созданного им самим василиска. В кошмарном сне или наяву – неважно. Он увидел, что даже такая, самая сложная и сильная магия – действует. Он уже почувствовал себя господином Вселенной... И уже билось где-то в глубинах небытия огромное сердце того, кто изменит все в этом безжалостном мире. И незримая рука толкала Цебеша все дальше вперед, к выбранной цели.

А та девчонка, что сбежала от него... Наверное, он ошибся эпохой или страной. Но и ее он бы мог подчинить, заставить следовать приказам, если бы не эти албанцы.

«Только теперь, пройдя по грани бытия и небытия, я понял, что ритуал, задуманный мной, – полная глупость. Духу, который сойдет в этот мир, не важно время и место. Важен лишь результат. А значит, мне надо, во что бы то ни стало, найти сбежавшую Марию и вновь подчинить себе ее душу. Господь, услышь меня! К тебе одному взываю! Дай сил исполнить все предначертанное мне!»

Силы постепенно возвращались к нему. Но душу разрывали сомнения. Когда Цебеш увидел василиска, он окончательно понял, что Пришествие действительно возможно. И еще он понял, что придет в этот жестокий, обезумевший мир не Христос. Что-то другое, не менее сильное, но куда более беспристрастное и немилосердное, двигало незримые пружины Предначертания, направляя Цебеша все это время. И одна часть ученого, осознав это, была готова в ужасе отшатнуться от раскрывшейся под ногами бездны. Но другая... Любопытство, страстное желание самореализации, утоление бесконечной жажды знать... И устойчивое неприятие того, каков этот мир.

«Любой, кто изменит сейчас мир, будет прав», – об этом кричал в его душе пепел сотен сожженных на кострах и кости замученных в застенках, умерших от голода и холода. Мир не должен оставаться таким!.. Об этом кричала душа каждого, шедшего в бой в начавшейся уже бессмысленной бойне, независимо от того, на чьей стороне он воевал.

И Цебеш чувствовал, всем своим нутром ощущал этот крик. «Я дам им того, кого они просят» – так говорила вторая, решительная половина его души. И ни одна из половин не могла победить. Пока не могла.

Но и разум его разрывался пополам. С одной стороны, он должен был быть в Зальцбурге, в компании наверняка уже собравшихся там друзей... Но что он мог им теперь показать? Что, кроме беды, мог принести им он, разыскиваемый инквизицией беглец, потерявший все необходимые для обряда ингредиенты, и главное, потерявший веру в необходимость самого обряда. С другой стороны, он давно уже должен был мчаться в погоню за Марией и похитившими ее албанцами. Но его останавливал вполне резонный вопрос – если все происходившее с ним и Марией читать как книгу из Знаков, поданных Господом, то ее удивительно удачный побег и ранение Цебеша – это не что иное, как сигнал свыше: «Остановись! Ты идешь не туда. Не делай дальше ни шагу!» И то, что он понял потом, на следующий день после ее побега, то ли в яви, то ли во сне увидев себя сражающимся против собственного создания – василиска... «В этот мир идет не Христос. Готов ли ты призвать сюда кого-то другого, призвать того, кто нападет и на тебя так же, как напал на тебя вызванный тобой же василиск?»

Томас склонился над изможденным, осунувшимся лицом Старика. Куском ткани вытер пот с покрывшегося испариной лба и, заглянув случайно в глаза Цебеша, вздрогнул. Вышел из комнаты, непрестанно крестясь.

«Говорят, что в сгоревшем доме, который снимали мы для Марии, нашли кости огромной, размером в человеческий рост, курицы. Господи, помилуй! Хоть бы пан Цебеш поправился. Куда же мы все без него. В какую бездну катится весь этот мир?!»

«Господину комиссару инквизиции, капитану Стефану Карадичу. Срочно. Лично в руки».

Матиш поморщился.

«Все повторяется. Я это, кажется, уже когда-то писал ему. И чем кончилось? – Тяжелая, сбивающая с мыслей боль. Он потрогал уже пропитавшиеся кровью бинты на голове. – Черт! Именно черт дернул меня зайти в тот самый кабак... Вокруг было столько манящих вывесок, ароматов... Но злая судьба всегда, стоит мне только немного расслабиться, кидает приманку. Как тогда, сквозь хмельной угар меня словно кто-то кольнул, и я догнал уже уходившую фрау... Кажется, фрау Хелен. Тогда-то все и завертелось, словно на карусели. Так и теперь... Память на лица. У меня всегда была прекрасная память на лица. И я узнал в кабаке, когда уже был до безобразия пьян: в углу сидит тот самый солдат, что провожал Марию в лавку Трухзеса Фихтенгольца. Тот самый!

Конечно, тогда он был в ермолке и красном кафтане с позументами, а теперь в итальянском камзоле и кожаной шляпе с пером. Но лицо... Я чуть не поперхнулся своей выпивкой, когда понял – вот ОНО! Стефана снова не подвело его звериное чутье на нечисть. Ведь это он послал меня в Линц! Где этот солдат, там и Мария, там и Цебеш! Конечно, я стал за ними следить... Их было двое, этих солдат. Один – которого я узнал, и второй с ним – мне незнакомый. Но они наверняка были вместе. И пили так, словно отмечали какое-то важное, только что удачно законченное дело. А когда я понял, ЧТО ИМЕННО они могут праздновать, то чуть не протрезвел от ужаса...

Одному мне их было, конечно, не взять. Метнулся в трибунал. Собрал несколько человек: двух баварских аркебузиров, еще двух солдат из команды Бибера. О, как мы мчались! Что это была за погоня! Они чуть не ушли у нас из-под носа. Но в телеге, в которой укатили эти двое, была Мария! Я и ее узнал... Какая гонка! Я чуть не свалился с коня. А когда за мостом, после поворота, увидел в двадцати шагах от себя нацеленные прямо на нас мушкеты...

Господи! Наказуешь Ты меня или милуешь? Благо или беда то, что происходит с нами? Воистину, неисповедимы пути Твои. Наверное, я был слишком пьян... Или это просто моя счастливая судьба? Так или иначе, но, пальнув из пистоля, я потерял равновесие и выпал из седла, как раз в тот момент, когда они дали залп из мушкетов... Падая, голову себе разбил о дорожные камни. Но именно это спасло меня от неминуемой гибели. Один из головорезов Цебеша ходил по поляне и добивал всех, кто еще шевелился. Меня он не тронул. Решил, верно, что я до смерти разбился. Немудрено было так решить, когда я лежал в луже собственной крови.

Все, все в руце Твоей, Боже! В живых Ты оставил меня, чтобы направить Твою карающую длань... Амен. Надо писать Стефану. Скорее, и как можно короче. А то они снова уйдут».

И Матиш взялся за перо.

«Опознал в Линце Марию и одного из розыс...» – капрал, морщась от пронзившей голову боли, пошевелил губами, пытаясь произнести то, что собирался написать. – Розыски... выва... е-мых, – плюнул с досады, зачеркнул последнее слово и написал следом: – «Албанца нашел. Погоню за ними... Ранен засаде. Голова. Другие все убиты. Мария и сообщники ушли. Слышал их разговор. Обрывки: „юг, венец“. Шли подкрепление. Матиш».

Поставив жирную точку, Матиш решительно запечатал письмо.

– Бибер! – На лице капрала появилась недобрая улыбка.

– Я здесь! – Лейтенант полиции Христа города Линца вытянулся перед ним по стойке смирно.

– Повезешь это письмо в Грац. Завтра чтобы оно было там. В сопровождение тебе даю последнего своего мюнхенского аркебузира, Тубвельта.

– Да-да, – закивал головой толстяк Тубвельт.

– Слушай внимательно, парень, – продолжил Матиш, обращаясь к баварцу. – Если этот офицер попытается вскрыть письмо, улизнуть или просто поедет в Грац недостаточно быстро, просто застрели его, как пособника еретиков. Таков приказ комиссара Карадича. Понял?

– Да-да! – радостно потер руки баварец.

– А вас, сударь, – повернулся Матиш к Биберу, – я предупреждаю. Письмо важное и срочное. Сколько лошадей вы загоните, меня не волнует, но чтобы завтра письмо было в Граце.

– Но я... Как же можно бросить вверенный мне Линц, отряд полиции?..

– Не беспокойтесь, сударь. Я о них позабочусь. С этого момента я, в соответствии с инструкциями комиссара Карадича, принимаю у вас командование над силами полиции Христа в Линце. А вашу дальнейшую судьбу будет решать сам комиссар. Ступайте!

Бибер открыл было рот, чтобы возразить, но, помедлив, безмолвно захлопнул его, развернулся кругом и на прямых, негнущихся ногах двинулся прочь.

«Интересно, что сделает с Бибером Стефан Карадич, если этот болван подвернется комиссару под горячую руку?» – Матиш от удовольствия сощурился. Он от души посмеялся бы над Бибером подольше. Но нынче его терзали тревога и страх.

«Боже, ответь! Подай хоть какой-нибудь знак! Что мне теперь делать?.. Отчего так болит голова? Отчего мне так... так страшно скакать за ними в погоню? Ужас охватывает меня при одной только мысли об этом... Разве в первый раз я попадаю в переделку? И разве пристало солдату бояться смерти? Ведь не дрожали у меня колени, когда мы ходили в атаку на янычар. И когда мы стояли всего вчетвером против нескольких сот готовых взбунтоваться крестьян, я не дрожал... Отчего же сейчас меня всего колотит при одной только мысли... Словно я должен отправиться в погоню за самим Сатаной... Да хоть бы и так! Пусть я трус, если дрожу теперь как осиновый лист. Но разве это оправдание? Ведь дело даже не в капитане. Я и сам не могу, не смею теперь отступить... Отче наш! Ты же еси на небеси. Да будет воля Твоя!» – Скрипнув зубами, Матиш встал из-за стола.

– Слушай мою команду! Все, кто может еще держаться в седле, – готовиться к походу. Через три часа выступаем!

«Да, я испуган, – подумал в заключение Матиш. – Но пусть теперь дрожит от страха и тот, кто меня испугал!»

Телега, вместо того чтобы нести их прочь, подальше от Линца, стояла неподвижно. Дорогу снова преградила колонна военных, двигавшаяся по пыльной дороге им навстречу – на северо-восток. Казалось бы, откуда в этой нижнеавстрийской глубинке взяться такому отряду? Но они шли, напевая и насвистывая что-то свое, боевое. Неаполитанцы, тирольцы, австрийцы. Бравые мужчины, с открытыми, радостными лицами. Они шли на войну, словно на праздник. С ними бодро шагал капеллан в сутане, ставшей серой от бесконечной дорожной пыли. В такт их движению бил барабан.

«А ведь многие из них никогда не вернутся назад... Чему они радуются? Почему так спешат, словно идут на праздник? Неужели умирать и убивать других – это такая радость?» – подумала Ольга.

Чуть в стороне от колонны, в окружении трех конных офицеров, на породистом скакуне ехал молодой человек, видимо капитан отряда. Благородные, даже красивые черты лица. Уверенно жестикулируя, он объяснял что-то офицерам, и те согласно кивали. Кавалькада промчалась совсем радом. Капитан бросил на телегу цепкий, оценивающий взгляд, и Ольга кожей почувствовала, как напрягся сидевший рядом с ней Ахмет. Сейчас один только взмах руки, короткий приказ, и они могут оказаться в руках солдат... Нет. Проехали мимо. Капитан не нашел пользы в том, чтобы конфисковать их телегу и лошадей... Он не только на них, на всю округу, на холмы, поля и деревни смотрел так, словно сам только что их захватил. Свежий ветер трепал его выбившийся из-под шляпы со страусиными перьями локон, а глаза блестели азартом и предвкушением скорой добычи.

Дорога была свободна. Телега тронулась.

«Сатана потому и рвется сюда, что слишком многие здесь смотрят на мир вот так... Сколько лет будет этому капитану, когда война кончится? Шестьдесят? Больше? Сколько лет ему будет, если его не убьют, если он не заболеет от дурной воды и пищи, от загноившейся раны?.. Интересно, если ему оторвет ноги ядром, это его остановит? Или жажда победы и власти и тогда заставит его вести в атаку своих солдат? Помнится, я читала о генерале Торстенсоне, который, даже будучи разбит ревматизмом и ранами, провоевал до конца войны на носилках... А другой, Паппенгейм, получив в бою смертельную рану, все спрашивал ординарцев, где его враг, шведский король Густав-Адольф. И лишь узнав, что король тоже убит в этом сражении, безумец произнес: „Я счастлив" – и умер с улыбкой на устах... Теперь я понимаю, что это за люди. Интересно, хоть раз за человеческую историю, хоть кто-нибудь из развязавших войну понимал, на ЧТО обрекает себя и других?.. Греки, направляясь на штурм Трои, вряд ли собирались воевать там десять лет. И Гитлер рассчитывал исключительно на блицкриг. Сколько еще тысяч лет должно пройти, чтобы мы, наконец, осознали...»

Барабанный бой и веселая песня затихали где-то позади, а Ольга вспоминала приснившиеся ей стихи о уже идущей войне:

 
Чтобы душу спасти, чтобы в ад не попасть,
Вы за веру ведете войну.
Но в сердцах не Господь, а всемирная власть —
Власть призвать в этот мир Сатану.
Честолюбцы безумной отваги полны
Вновь и вновь перекраивать свет.
Миллионы погибнут под смех Сатаны,
Ради бога, которого нет.
Тридцать лет. Пол-Европы. Руины и кровь.
И пожар вы не в силах унять.
Так никто не хотел!.. Но забыта любовь.
Никому ничего не прощать!
И старик генерал, что не в силах ходить,
Вновь отряды ведет за собой.
Убивать, чтобы жить.
Выживать, чтобы мстить.
На носилках – вперед – на убой.
 

Лошади мчали телегу все дальше. На их пути стоял горный кряж, а дорога постепенно превращалась в хорошо утоптанную тропу. Двадцатое октября. Канун полнолуния. Они двигались на юг, в горы. Где-то на севере армия Турна осаждала Будейовицы, а другая уже входила в Моравию. В Трансильвании Бетлен Габор копил силы для удара по Вене. Венгерские и австрийские дворяне-протестанты от Братиславы до Линца были уже готовы, вслед за чешскими, моравскими и силезскими, восстать против католика Фердинанда Габсбурга. Испанцы слали на Вену все новые отряды, а из Мюнхена, во главе войск католической лиги, готовился выступить на помощь императору генерал Тилли. Лучшие люди Европы шли убивать друг друга под смех Сатаны. Ради бога, которого нет.

Имперский генерал Альбрехт Вацлав Эусебиус Валленштейн прибыл в Зальцбург в полдень двадцатого октября в сопровождении дюжины отборных рейтаров и, обратившись к хозяйке трактира «Шпиль» фрау Кларе Зибель, узнал, что никаких известий и сообщений от Жозефа Вальдена она не получала вот уже более двух лет.

Впрочем, Альбрехт не очень расстроился. «Может быть, этот Вальден прибудет сюда позже. Интересно все-таки, что за средство он мне предложит? Хозяйка кабака охарактеризовала этого человека как путешественника, ученого и богослова... Кто же он такой на самом деле?»

За едой в «Шпиле», одном из лучших зальцбургских трактиров, думалось неторопливо и умиротворенно.

Мысли Валленштейна прервал подошедший к нему человек, одетый как монах-доминиканец.

– Ваша милость, я случайно услышал, разыскивает Жозефа Вальдена?

– Да. У меня к нему дело... А ты можешь помочь?

– В меру своих скромных сил, ваша милость. Извольте следовать за мной, – поклонился монах.

Альбрехт поднялся из-за стола, не допив пиво и не доев свою отбивную. Его сердце учащенно забилось: «Вот! Свершилось!» Он двинулся за монахом. Вслед за генералом поднялись из-за столов четверо рейтар его охраны.

Монах, выйдя из трактира, ни на секунду не остановился. Он уверенно направился пешком по улице, увлекая за собой Альбрехта. Однако генерал не забыл указующе махнуть рукой своим рейтарам. Когда через пару минут монах оглянулся, отворяя перед Валленштейном обитую железом дубовую дверь, он нервно вздрогнул. За спиной Альбрехта стояли четверо с ног до головы одетых в железо солдат. Еще восемь таких же гарцевали верхом чуть поодаль.

Альбрехт махнул рукой, и двое из четверых двинулись к двери, чтобы первыми войти в нее. Монах, испуганно дернувшись, захлопнул дверь у них перед носом.

– Только вас, сударь... Мне было велено пригласить только вас! – голос доминиканца заметно дрожал, но близкий к фанатичной истерике пафосный тон не оставлял сомнений в том, что прежде, чем солдаты войдут в дверь, им придется этого монаха убить.

«В конце концов, они просто не осмелятся сделать мне что-либо дурное. По крайней мере, я позабочусь об этом».

– Оцепить дом. Чтоб ни одна мышь не прошмыгнула. Если я не вернусь в течение получаса, врывайтесь и убивайте всех, кто осмелится вам сопротивляться.

– Слушаюсь, ваше превосходительство! – рявкнул лейтенант, ударив железной перчаткой по закрывающей грудь кирасе.

Дверь перед Альбрехтом распахнулась, и он вошел в полумрак покоев, отведенных зальцбургским архиепископом для Великого Инквизитора, кардинала Джеронимо Ари.

Они идут мимо, количество их неисчислимо. Наконечники длинных пик сверкают на солнце. Даже отсюда, из небольшой яблоневой рощи, в которой он на всякий случай укрылся, Ду слышал знакомые итальянские слова. Солдаты с юга. В какой-то момент Ду даже захотелось быть там, среди них, в шеренге мушкетеров...

Вдруг он заметил среди поднятой сапогами пыли знакомые фигуры. Несколько всадников в кирасах и морионах. Они разговаривали с молодым усачом – капитаном отряда. По спине Ду пробежал холодок.

– Проклятье! Как скоро… – Всадники в кирасах были людьми Пройдохи Селима. Хотя, конечно, бумаги, которые они сейчас предъявляли офицеру, наверняка в порядке. – Неужели они успеют догнать Ахмета?

Семеро всадников тем временем, отсалютовав на прощание офицерам и капитану, устремились дальше на юг.

«Наверняка они расспрашивали офицеров об Ахмете и теперь мчатся по его следам... – Колонна солдат уже скрылась за поворотом, а Ду все сидел, уставившись на дорогу. – Когда беда, нависшая над ними, столь близка и реальна, особенно тошно оставаться в стороне. – Он, наконец, поднялся с травы и вскочил на лошадь. – Для того ли я купил тебя вчера, быстроногий, чтобы снова взяться за старое?.. Я ведь по-прежнему считаю, что был прав, не поехав с Ахметом! Плохо бросать друзей, когда они в опасности. Но Ахмет спасает эту девчонку!.. Аллах, помоги мне. Надоумь, как быть. Люди Селима их убьют... Говоришь, мне самому надо было ее подстрелить, когда я все узнал? Нет, Алла, ты же всевидящий. Не можешь ты мне так сказать. Это я сам придумал. Ахмет стреляет быстрее меня, я знаю. И потом – он действительно любит ее, так что я все равно не смог бы ее убить... Почему он сам этого не сделал, когда все про нее узнал? Неужели действительно весь мир и свою бессмертную душу Ахмет готов променять на ее смазливую мордашку? Или он все-таки не все нам рассказал? Надеется на что-то?.. О милосердный и благочестивый, за какие грехи рвешь мою душу пополам?»

С пригорка, на котором рос укрывший Ду яблоневый сад, открывался прекрасный вид на долину. Всадники Пройдохи Селима двигались в сторону гор. А на севере из клубов пыли, еще не осевшей после прошедшей здесь только что колонны солдат, появилась еще одна кавалькада. Вглядевшись повнимательней, Ду снова вздрогнул – на их шляпах трепетали зеленые кокарды полиции Христа.

Глава 20

«Пусть так, – думал Цебеш. – Не Христос, а кто-то другой. Христу нечего делать в этом, забывшем о милосердии, мире. Но я верно все рассчитал. Я уже чувствую шаги того, кто идет сюда! Сегодня ночью все будет решено. И предотвратить этого никто уже не сумеет... Мир должен измениться. И он изменится. Теперь уже не остановить. Я привел в этот мир Марию, нажал все пружины, и теперь механизм может двигаться сам собой, без моего вмешательства. Он вселится в Марию в это полнолуние, или в следующее, или потом, до исхода года. Будет ли при этом проведен ритуал, в сущности, не так уж и важно. Для Него не так уж и важно. Но для меня...

Сомнения – удел малодушных! Пусть я рискую собой – не в первый раз. Пусть другими – я заслужил это право. Мне нужно провести вселение согласно ритуалу, МОЕМУ ритуалу. Тот, что войдет в этот мир, должен коснуться меня благословенным крылом. Я призвал его в мир и получу часть пришедшей с ним силы. Неисповедимы пути Господни. Что будет потом – неведомо. Придя, он может смести меня, как пушинку. А может и вознести до небес. Быть может, я увижу все, что произойдет, но буду отброшен в сторону за ненадобностью. Пусть. Для многих ученых даже такой результат – предел мечтаний.

Но сначала надо найти Марию».

– Томас!

Через несколько секунд дверь в комнату распахнулась и в нее торопливо вбежал кучер.

– Принеси мой саквояж. И убери всю мебель из зала.

– Вы в ЗАЛЕ собираетесь чертить свои знаки?

– Да... И поторопись. У нас мало времени. Пока я буду заниматься, приготовь еды, накорми и запряги коней.

– Но ваша милость! Вы больны! Вам нельзя теперь никуда ехать. Я не могу...

– Это приказ.

Томас, встретив взгляд хозяина, вздрогнул и, ничего не ответив, вышел вон.

– Проклятье! Почему все они в конце концов перестают мне подчиняться?.. Почему моя рука слушается меня беспрекословно, а мой слуга вдруг начинает перечить?

Осторожно поднявшись с постели, Цебеш накинул себе на плечи камзол и, опираясь на посох, двинулся в зал, где уже стоял в центре комнаты его саквояж.

– ...И мы решили помочь тебе. Растить ребенка без отца тяжело. Тем более двоих...

– Вы хотите мне помочь?! – удивленно и одновременно обрадованно всплеснула руками Тереза.

– Да, милочка, – ласково улыбнулся Джеронимо Ари, – мы заберем у тебя одного из двойняшек. Это уменьшит обрушившееся на твои плечи бремя и спасет невинное дитя от голодной смерти.

– Нет! – Тереза в ужасе отступила. – Вы не можете забрать у меня ребенка. Я люблю обоих. Одинаково.

– Подумай хорошенько. В одиночку тебе не прокормить двоих. Само Провидение направило нас сюда. Ты отдашь нам одного из мальчиков и получишь от меня деньги на пропитание второго ребенка.

– Так вы хотите купить у меня младенца?

При слове «купить» кардинал поморщился.

– Если хочешь, можно и так это назвать... Итак, ты согласна?

– Двадцать талеров! – выпалила Тереза, выпучив глаза. – Или убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Скривив презрительно губы, Джеронимо достал кошелек и, отсчитав монеты в горсти, выложил их на стол. Потом он подошел к деревянной колыбельке, в которой посапывали два завернутых в какие-то лохмотья младенца. Склонился к ним и замер на миг. Ему было страшно.

– Ну давай! Выбирай скорее, монах. Если ты будешь возиться, они проснутся и начнут в две глотки орать.

«Господи, боже правый! Помоги мне, грешному рабу твоему!» – Великий Инквизитор, кардинал Джеронимо Ари сотни раз присутствовал на экзекуциях, собственноручно выдавливал из еретиков и чернокнижников признания и без пощады отправлял их на костер. Сотни раз нарушал он каноны, проводя страшные ритуалы и читая запретные слова заклинаний. Но еще ни разу он не приносил невинного младенца в жертву Сатане.

– Что ты топчешься, монах? Никак выбрать не можешь? Давай, я сама тебе...

Он резко подался вперед и выхватил одного из младенцев, испугавшись, что мать дотронется до него раньше. «Ты уже отказалась от своего ребенка, безжалостная тварь... Интересно, сколько талеров заплатил тебе за веселую ночку отец этих детей?» Не сказав ни слова, Джеронимо аккуратно прикрыл младенца краем сутаны и вышел вон из каморки Терезы. За дверью его ждала карета и четверо солдат архиепископской гвардии.

Проводив его взглядом, Тереза бросилась к столу и стала трясущимися руками пересчитывать серебряные монетки.

– Одна, две, три, шесть... – зашевелила она губами, раскладывая монетки на столе и загибая пальцы. – Как там дальше? – Все ее пальцы были уже зажаты в кулак. – Следующая будет десять. Потом одиннадцать, двадцать... Или двенадцать? – Она бессильно опустила голову. – Никто не учил меня считать, как же я сосчитаю эти проклятые монеты?! – Со всего размаха она ударила кулаками по горсти серебра и, упав на грязный стол, разрыдалась надрывно, зло и безысходно. В колыбельке испуганно захныкал разбуженный ребенок.

За окнами хибары всеми лучами солнца сверкал в витражных окнах зальцбургского собора безжалостный полдень – двадцатое октября 1618 года.

«Прости меня, Себастьян... Прости и ты. – Конрад погладил рукой одну из множества органных труб. – Даже если они починят меха, привести в работоспособное состояние до сегодняшней ночи его не сумеет никто».

Конрад уходил из собора с чистым сердцем: он не сделал с инструментом ничего необратимого. Но играть на нем теперь невозможно. Осеннее полуденное солнышко приятно припекало спину, а свежий ветер с гор подхватывал и нес на север дорожную пыль из-под его башмаков. «Убедиться наверняка, что все получилось, и домой! Видит бог, я сделал все, что в моих силах».

«Странные способы действия у этих иезуитов, – думал Альбрехт Валленштейн. – Все под видом какого-то заговора, тайны. Может быть, это сделано с целью произвести на меня наибольшее впечатление? Впрочем, наверняка у них здесь что-то особенное. Отец Лоренцо мог найти меня и в столице. Но он почему-то написал мне в Олмюц, прикрываясь псевдонимом, и призвал сюда... Благословить меня прилюдно он мог и в Вене. Там бы это имело даже больший эффект... Интересно, сначала, прочитав письмо, я подумал не о когорте воинов Христа, а о каких-то чернокнижниках или протестантах. А впрочем – какая разница. Если есть верное средство побеждать, то я принял бы его и у черта!»

– К тебе, Князь Мира Сего, обращаюсь! Внимай – распростерший крылья тьмы над Вселенной! Это я, осмелившийся призывать тебя в этот мир, говорю, от имени твоего повелевая стихиями!

Чадили и потрескивали в пяти углах сальные свечи, курились благовонные палочки, и чаша уже была поставлена в центр пентаграммы. Чуть трясущимися руками Цебеш развернул пергамент, прижав его к столу по всем четырем углам – камнем, масляной лампой, чашей с водой и жертвенным ножом, окропленным в крови только что принесенной в жертву Грядущему живой твари. На пергаменте была подробная карта южной части Священной Империи.

– Мария где-то здесь. Помоги мне найти ее, о Грядущий! Заклинаю тебя огнем и водой, землей и воздухом, и душой птицы, принесенной в жертву Тебе!

Цебеш сосредоточился на карте, стараясь найти, увидеть ответ. Рука неторопливо двигалась над пергаментом. Он внимательно прислушивался к своим ощущениям, с трепетом ожидая реакции. Ни разу еще он не обращался к таким силам напрямую. Как молот по наковальне, стучало сердце, и глаза переставали различать на карте линии, надписи.

– Где она? Где?.. Почему силы покидают меня, если я еще не дождался ответа? Помоги мне найти ее, Сатана, ведь для тебя и твоим именем я теперь делаю это! Hostis generis humani, fiat voluntas tua! – Враг рода человеческого, да будет воля твоя! – Ноги Старика подломились, и он рухнул на стол, опрокинув чашу с водой, кинжал, масляную лампу...

– Господи помилуй! – В комнату вбежал Томас и, подхватив хозяина, поволок его в спальню, на кровать.

Масло из лампы вспыхнуло, разлившись по полу.

– Брось меня, брось!.. Нет, тащи. Гаси пламя... Не дай сгореть в геенне огненной!

Огонь перекинулся уже на свисавшие с потолка портьеры, охватил стол с картой, подставки для благовонных палочек. Задыхаясь от дыма, Томас выволок Цебеша на улицу и присел – отдышаться. Уже занималась прихваченная огнем крыша. Кучер склонился над хозяином. Старик чуть слышно дышал, он был без сознания.

Ольга сняла с огня котелок с похлебкой. Впервые за все время бегства они ели горячую пищу. Их, кажется, уже никто не преследовал, и Ахмет решил, что они могут позволить себе подобную роскошь. Они развели костер в тени деревьев на склоне небольшого холма, прикрытого от ветра и от посторонних глаз небольшой скалистой грядой.

Насытившись, Ольга повернулась к костру – он еще горел. Повинуясь неожиданному порыву, она подбросила дров в огонь. Ахмет улыбнулся:

– И правда: посидим тут, в тенечке. Лошади устали, а им еще до ночи тянуть вверх телегу. Кстати, вряд ли у нас получится перевалить этот кряж вместе с телегой. Она очень громоздкая, и если тропинка сузится...

На горящий огонь можно смотреть бесконечно. В его сполохах многое можно увидеть. Перед внутренним взором Ольги мелькали лица, фигуры. Вдруг она отчетливо увидела в пламени чье-то лицо. Вот он открыл рот. Что-то сказал. Улыбнулся.

– Ты слышишь меня?

– Селим?.. Что тебе надо?

– Ты покинула мой дом даже не попрощавшись, Мириам. Это невежливо. Я рассчитывал на твою помощь...

– Как ты нашел меня? И чего теперь хочешь?

– Нашел. – Он плотоядно улыбнулся. – И жду исполнения твоих обещаний. Великая Порта не может взять под защиту предательницу. Если ты попытаешься вселить Его в кого-то, не подконтрольного Порте, прольется море крови. И первой убьют тебя, а также всех, кто тебе близок... Ахмет и его товарищи могут еще получить прощение, если ты сдашься нам. Вы останетесь живы и, выполнив свою миссию, будете отпущены на свободу. Денежного вознаграждения обещать не могу. Ахмет его уже получил... Да подумай ты, дура, – никто из западных магов не сможет вернуть тебя домой! Такую силу имеют лишь единицы – и все они служат Аллаху.

– Аллаху или Сатане? Ты сам себе противоречишь. Ты заврался, Селим.

– Если Шайтан сойдет во плоти в этот мир, то лишь по воле Аллаха. Все, что свершается вокруг, – по воле его. Даже самую разрушительную и безумную силу мы поставим на службу Всевышнему... Покорись, Мириам, иначе воля Всевышнего просто раздавит тебя, и лишь ты одна будешь в этом виновата.