Текст книги "Людей минутная любовь"
Автор книги: Ольга Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Нагулявшись, Светлана ехала на пляж. Все дни недели пляж был переполнен людьми, словно находился не в рабочем городе, а на курорте. Часто мелькали летные рубашки, но возле них сидели и лежали незнакомые мужчины.
Светлана садилась на покрывало и, обхватив руками колени, смотрела за Амур. и вспоминала, как сидел Демон. И смотрел вдаль...
Через неделю Светлане стало скучно на пляже, скучно на улицах, скучно дома, и она пошла в научную библиотеку.
Залы краевой библиотеки, зимой шумные и тесные, были прохладны и пусты. Подавая Светлане заказанные ею книги, библиотекарь протянула еще два сборника:
– Посмотрите. Новые. Только получили. Как раз по вашей теме. – Улыбнулась. – Что-то вас не видно было.
К осени, набросав черновик реферата, Светлана пошла в институт, к Титову, былому своему научному руководителю. Ждала критических замечаний, советов, но Титов сказал:
– Этого достаточно. Надо только оформить.
Оставалось, в сущности, лишь красиво переписать свою работу на стандартные листы; но начался новый учебный год, и книги, и библиотека, и реферат, и сама мечта о научной работе медленно и неуклонно отошли в иную, вольную жизнь.
Телефонный звонок Гали Фроловой, с кислой улыбкой "поздравляю" директора в коридоре в сутолоке большой перемены, когда все торопятся накормить детей, телеграмма от мамы, и все – пожалуй, столь грустный день рождения у Светланы впервые. И Антошке некому сказать: знаешь, а у мамы сегодня праздник. В садике они готовят самоделки в подарок мамам на Восьмое марта; Светлана бережно хранит и рисунки, и подобие тоненькой записной книжки. А вот сегодня... Купить торт и сказать: "Знаешь, сыночка?"
Дверной звонок прервал мысли Светланы. На пороге – стайка ее ребят – в руках цветы, флакончик дешевеньких духов, и у всех лица обиженные:
– Светлана Викторовна, – затянули все разом, – мы не знали.
Светлана отправила Елизарова за тортом, попросила по дороге забрать из садика Антона. Пока ставила чайник, девочки хозяйничали вовсю. Светлана вошла в комнату и обомлела: Лена Мотыль домывала пол, тщательно протирая приступок порога, Катя Шведова из пульверизатора, что всегда стоял на окне возле цветов, опрыскивала сто лет не тронутую льняную белую скатерть, тщательно расправляя на ней залежалые складки.
И вот все расселись за столом, и лица у всех повеселели, и Антон – герой торжества.
И вновь звонок – на пороге не ребята, как ожидала Светлана, открывая дверь, и даже не их мамы – Буданов, учитель труда, что занимается с ее мальчиками в столярке. Труд – урок обязательный, но, как бы неважный. Даже тройка по нему не испортит показатели, и Светлане никогда не приходится подолгу обсуждать с Будановым, как с учительницей математики, как подтянуть ребят, чтобы в классе было столько "хорошистов", сколько требует директор. Буданов и на педсовете не бывает почти никогда, и на партийные собрания ходить не обязан. Да и ребята на труде возятся охотно, мастерят, посапывая, косые табуретки да скалки мамам в подарок, урок не прогуливают. Нет, никаких причин общаться с учителем труда у Светланы не было, и они, можно сказать, и знакомы не были.
Светлана, не зная, как поступить, вертела в руках книжку, что протянул ей Буданов со словами "С праздничком". Мысли были несерьезные: откуда он знает адрес?! Должен был у кого-то спросить, но у кого? Откуда знает, что у нее день рождения? Должен был кто-то сказать, но кто?
Буданов, не ожидая приглашения, пошел в комнату. На пороге остановился, увидав притихших ребят, повернулся к Светлане, и брови приподнялись удивленно и нетерпеливо, гони, мол, их, время идет.
Если бы Буданов пришел с кем-нибудь из коллег или со своей женой, Светлана была бы счастлива новым друзьям. Но... Почему он пришел к ней один, без приглашения, без разговора, пришел – и вот он, такой уверенный, что она счастлива его видеть и даже постарается попридержать возле себя подольше?
Светлана попросила Катю поухаживать за Вячеславом Павловичем.
Катя вежливо, как взрослая барышня, подала Буданову чашку чаю, и кусочек торта на тарелочке, и притихла. Молчали и другие – девочки с Будановым знакомы не были, и разговор затих, а Елизаров все поглядывал на лицо Светланы и все более мрачнел, был тих как никогда, словно он и не Елизаров вовсе.
– Ну потирая руки, как в предвкушении чего-то приятного, сказал Буданов, с шумом потягивая чай, – ребятишкам пора и по домам.
Елизаров вновь зыркнул на Светлану, быстро, исподлобья, а девочки смотрели уже во все глаза, и в глазах их начали проступать слезы.
– Что вы, Вячеслав Павлович, – как бы ничего не замечая и не понимая сказала Светлана, – девочки предупредили дома, и мамы им разрешили прийти ко мне в гости, и они же не одни, Гена Елизаров их всех проводит.
И Гена гордо выпрямился, и девочки заулыбались.
– Спасибо, что вы зашли к нам. Гена, ты ведь проводишь Вячеслава Павловича?
И Гена с готовностью вскочил, едва стол ни опрокинул.
Буданов встал степенно (довольства уже не было на его лице, на нем было раздражение и ухмылка), сказал, что торопится, и так он с трудом выкроил время, чтобы прийти поздравить ее.
В дверях Буданов остановился, но Светлана из-за стола не встала, словно очень занятая разговором, а девочки и впрямь зашумели, заговорили все разом, возбужденно, весело, и было лишь слышно, как открылась входная дверь, и Гена буркнул что-то, но что – было не слышно.
3. Едва дети ушли, не позволив ей дотронуться до посуды, и все – и в комнате, и на кухне убрав сами, и Светлана стала готовить постель сыну, у входной двери вновь позвонили.
На пороге стоял муж. Пижонистый галстук поверх несвежей рубашки. На лице радостное возбуждение и уязвленная улыбочка, видимо, заготовленная на случай. В руках – шампанское и цветы.
Антон тут же оказался рядом и светился счастьем, только и проговорил: "Папа".
И Светлана, подумав изумленно, как же он понял, почему догадался, ведь не назвал же он папой Буданова, не позволила себе укора, что рвался из нее вместо "Проходи" и "Здравствуй":
– А хоть одну конфетку Антошке?!
Антон был рад появлению папы, и была рада Светлана.
И вечер был хорош. Все трое были веселы и внимательны друг к другу. Легко говорилось, легко смеялось... И даже мысли, что тетради не проверены и планы уроков не написаны, и завтра... о, Господи! не омрачали праздник.
Но вот Антон засопел в своей кроватке, и со стола убрано, и посуда помыта, и ночь наступает неумолимо. И рядом – мужчина, чужой и нежеланный. И сказать бы ему спасибо за приятный вечер и отправить прочь. Но придет утро. Антон откроет глаза, и, еще досматривая последний сон, спросит: "А где папа?"
Светлана залпом выпила стакан шампанского, погасила свет, закрыла глаза и стала думать о Демоне.
И началась семейная жизнь.
Разрыв с мужем уже не казался Светлане неизбежным. Былая ее обида не то чтобы растаяла вовсе, но как бы подтаяла на том временном промежутке, когда мужа своего она не только не видала, но даже и не знала ничего о его житье бытье. И она думала теперь, почти что философски, что со многим в жизни надо мириться, многое надо уметь прощать ради возможности сохранить то главное, что одно только и является в жизни важным. Кто в этом мире совершенен? У кого из ее ребят в семье безоблачное счастье и красивая любовь? В какой семье идиллия? Идиллии нет ни у кого, а отцы у детей есть.
Муж учился на первом курсе медицинского института, и был горд своим успехом, и Светлана была за него рада. Иногда он встречал ее возле школы, и, хоть она и жила, как говорится, в двух шагах от школы, ей было приятно: так давно никто и нигде ее не встречал, и в автобусе вечером она всегда ехала одна, когда рядом другие обнимались.
Дома муж рьяно старался ей помогать. Она подходила к раковине, мыла чашку, он тут же хватал и мыл блюдце. Она оставляла мытье посуды ему и шла убирать со стола, и он тут же бросал недомытую посуду и шел за ней в комнату. Он радостно суетился, а Светлана ощущала, как ее наполняет раздражение, и все ее силы уходят на то, чтобы не позволить неприязни выйти наружу.
Вечерами, когда она, накормив семью ужином, садилась за письменный стол, муж часами ходил по квартире, брался за все: молоток, мясорубку, ножи... крутил в руках, клал на место, снова ходил по квартире и принимался за капающий кран, расшатанный стул... крутил в руках...
Светлана, как репетитор нерадивому ученику, твердила себе мысленно о необходимости выдержки, старалась помалкивать, не отвлекаться от работы, а все, что было необходимо: починить утюг, заменить лампочку, наточить ножи делала сама, но она многого не умела, и ее постоянно ждали кипы тетрадей, и ей хотелось переложить на кого-нибудь хотя бы забивание гвоздей.
Окрыленная присутствием в доме мужчины, Светлана принялась за ремонт квартиры. Потрескались и потемнели потолки. Стены в ванной комнате, покрашенные жуткого цвета темно-зеленой краской, сыпались. Трубы ржавели и мокли. Пол давно рассохся, и, как зебра, чередовался полосами: половица, щель, половица, щель. Куда ни глянь – все неисправно. Светлана давно мечтала сделать из убогого жилища красивый уютный дом.
Муж охотно согласился с предложением Светланы. Теперь по вечерам он месяц искал доски, две недели доставал цемент.
Однажды, открыв дверь квартиры, Светлана замерла на пороге: весь пол взломан. Муж был радостно возбужден: все-таки действие.
– Но почему не в одной комнате? Зачем же сразу все?
– Тебе ничем не угодишь!
Светлана тоскливо представила дальнейшую жизнь: сбивать доски муж будет не одну неделю – то он устал, то он хочет спать, то нет гвоздей, то нет настроения. И надо дрожать, как бы Антон не переломал ноги. Но Светлана вновь пересилила себя, сдержала эмоции, отложила в сторону тетради, взяла веник, совок, ведро и начала выгребать мусор, оставленный строителями под полом. С каждого квадратного метра выходило не менее трех ведер. Под полом была щебенка, куски цемента, опилки, брусочки дерева, земля, окурки, обрывки провода и даже гривенник. Пару раз вынеся ведро, муж возмутился: "Кому это надо? Не видно". А Светлане казалось, что теперь, когда она знает, что находится у нее под полом, ей уже никогда не избавить квартиру от вкуса и запаха грязи и пыли, если хоть щепотка их останется под полом. И теперь она только о том и думала, что Антон дышит таким грязным воздухом и, наверное, уже замусорил себе легкие. А муж сказал, что все ее рвение оттого, что тяжелые ведра таскает он, а не она. А она, потеряв над собой контроль, сказала, что врачами только и быть таким, как он: кому надо объяснять правила гигиены и вред грязи для здоровья ребенка.
Муж встал в позу, начал с пафосом:
– Я попрошу!
Светлана отмахнулась:
– Иди ты.
– Учительница! – сказал муж тоном, что, должно быть, означал сарказм, но Светлана вновь отмахнулась:
– Да пошел ты.
И они поругались. И помирились.
Антона положили в больницу, у него тяжелое воспаление легких.
– Кормить, – каждый вечер обманывает Светлана дежурную санитарку в приемном покое, стараясь пройти мимо нее быстро, как бы безудержно опаздывая и торопясь – в больницу пропускают лишь тех матерей, что кормят детей грудью. Санитарка – они разные, но удивительно похожие, или это только кажется Светлане? – в несвежем мятом халате, с угрюмым взглядом исподлобья, всякий раз смотрит подозрительно, но постепенно лицо Светланы становится им знакомо.
В палате душно и жарко, пахнет чем-то кислым.
Антон, красный, потный, и не понять, то ли от высокой температуры, то ли от духоты, едва Светлана переступает порог палаты, начинает тянуть капризно:
– Хочу домой.
В квадратной комнате десяток кроватей. Дети, а в палате почти все дети груднички, в мокрых подгузниках хнычут на голых клеенках. Пол затоптан.
Светлана дает Антону в одну руку яблоко, в другую – новую игрушку, заводную машинку, раздает яблоки детям, что уже перестали хныкать и прыгать и замерли, стоя в своих кроватках, цепко обхватив пальчиками перекладину и не отводя взгляда от рук Светланы.
Бежит в туалетную комнату за ведром и тряпкой.
Вымыв пол и убрав на место ведро, Светлана столкнулась в коридоре с дежурным врачом.
– Что это вы тут делаете? – спросила врач грозно, собираясь выпроводить прочь настырную мамашу, но и Светлана уже хотела огрызнуться, мол, в вашей больнице и здоровый ребенок станет больным, но тут они узнали друг друга дежурила по отделению врач, что лечила Антона.
– Он у вас один? – спросила врач иным, тихим голосом, и у Светланы подкосились ноги.
Один. Единственный. Незаменимый. Солнышко мое. Заинька. Тельце мое любимое, все исколотое.
Больничный сад пуст, темен и неуютен. Сиротливо светятся неприкрытые занавесками окна палат. Вот во втором от края окне на третьем этаже мелькнул детский силуэт – Антон? Или не Антон?
Светлана обняла какой-то ствол, сырой и грязный, и разрыдалась.
Гаснет в больничных окнах свет, Светлана плетется домой. Не зажигая свет, садится, понурая, на стул в углу страшной комнаты со взорванными полами.
– Что ты дуешься? – появляется откуда-то муж. – Что ты молчишь? Ты мне не рада, конечно. Где ты была? Я везде тебя искал.
Светлана вскакивает. Везде – это где? Где искал ее он, этот отец ее сына, когда сын лежит в больнице?
Муж зло бурчит:
– Не столько сыночка болеет, сколько мама с ума сходит, – муж подходит ближе. – Все дети болеют. Ты его на божничку поставь! А для меня у тебя никогда времени нет. У меня вообще нет жены. У меня есть учительница русского языка.
– Если я не буду учительницей русского языка, на что мы будем жить? Ты даже стипендии не получаешь, гений непонятый. Тем, что ты подработаешь, таская овощи на базе? Сегодня принес десятку, завтра ты устал, а там неделю работы для пришлых нет. А у меня нет денег, чтобы сыну конфет купить.
– Нечего таскаться в больницу с полными сумками. Там прекрасно кормят.
– Не-на-ви-жу! – шепчет Светлана и бессмысленно колотит кулаками по стенке. Муж прав, в детской больнице кормят прекрасно, но что еще может она, здоровая, сделать для больной крохи? А у этого ни от чего аппетит не портится. – Ты! Ты! Ты посмотри на себя. Глаза – пустые. Голос – искусственный. Ты весь фальшивый, ничтожный!
– Нооо... Попрошу не оскорблять! – и, грозный, подходит уже вплотную.
– Ненавижу! Убью! – Светлана перестает колотить кулаками по стене, отталкивает мужа, выскакивает из комнаты, мечется по прихожей, ищет, чтобы схватить. Ничего нет. Хватает старый тапок, бежит с ним в комнату, тупо тычет тапком в грудь мужу. Бросает тапок, мечется по комнате, хватает костюм мужа, тычет им в его грудь:
– Убирайся! Убирайся, или я тебя убью!
Тот неожиданно говорит нормальным спокойным голосом:
– Уйду-уйду. Честное слово, уйду. Но куда я ночью пойду? Утром уйду.
Наутро Светлана сказала уже спокойно и твердо:
– Я с тобой жить не буду. Лучше уйди красиво.
Поняв, что беременна, Светлана даже не очень расстроилась, приняв факт как непременный компонент явления "Визит мужа": муж не мог исчезнуть из ее жизни, не преподнеся ей напоследок какой-нибудь пакости. Ей лишь досадно было, что два месяца сонливости, головокружения и дурноты, что станут мешать работе, напрасны – ребенка не будет. А самым неприятным была необходимость отпрашиваться, хотя бы и на один день, у Екатерины. Как та ей выговаривала, когда в больнице началась эпидемия дизентерии и Светлане предложили долечить Антона дома!
– Не сами болели. Ребенок. Обязаны были выйти на работу. Никакой ответственности. Класс беспризорный. Никакого чувства долга.
Но разговор с директором оказался прост и короток.
– Надо срочно принимать меры, – вскинулась Екатерина. – Не затягивайте. Никто ваш класс за вас доучивать не будет.
Палата была небольшая, на трех человек, и вечер прошел в легкой беседе. Правда, говорила все больше одна – Вера, что была чуть старше Светланы, а Клава, женщина лет тридцати пяти, и Светлана – слушали.
Вера – худенькая шатенка с черными пуговками глаз, круглыми и выпуклыми, говорила, не умолкая. За час она поведала о себе, казалось, все. Живет в авиагородке. Работает в аэропорту. Когда-то была стюардессой, но девчонка (дочка) пошла в школу, и она теперь не летает, работает диспетчером. Муж пил, буянил, за пьянство был списан с летной работы, а сейчас работает на Севере, и, судя по алиментам, месяц работает, три месяца – пьет. Но Вера без него не скучает.
Рассказав о себе, Вера стала настойчиво расспрашивать о семейной жизни соседок.
Клава долго отнекивалась, весело говорила о своем здоровом образе жизни (обливание по системе Иванова, дыхание по системе Бутейко), но Вера настаивала: а муж?
Клава перестала смеяться и сказала спокойно и кратко: все было прекрасно, как в романе. Они любили друг друга, как Ромео и Джульетта, как Тристан и Изольда. И родился сын, красивый, как греческий герой. И муж, а он дагестанец, и Клава гордо произнесла свою звучную фамилию, когда сыну не было и года, уехал в отпуск к родителям и не вернулся. И развелся с ней по почте. Вот так просто, не ссорясь, не объясняясь. Сыну двенадцать, а она до сих пор не знает причины развода. И Клава расплакалась.
– Все они, – сказала Вера. – Ну и ладно. Ну и пусть. Нам без них же лучше, – и вновь стала говорить о себе.
Светлана слушала Веру с невольным внутренним протестом, ей казалось, что Вера все выдумывает, так не бывает: не жизнь, а сплошная вечеринка, все вечера свободные, все вечера с друзьями, гостями, танцами, вином. Неделю назад прилетали летчики с Сахалина, и как было весело. А вчера прилетали парни с Камчатки, и какие они веселые и добрые.
– Я за свою жизнь только один раз летчика видела, – не удержалась Светлана. – Нет, конечно, я видела их на улице, и на самолете я летала, но так, чтобы видеть близко, чтобы разговаривать – только однажды. Ой, девочки, какой мальчик!
– Наш? – Вера привстала на кровати.
– Из Владивостока.
– Кем он летает? Фамилия? – отрывисто спросила Вера.
– Какая там фамилия, – грустно отозвалась Светлана. – Я даже имени его не знаю. Три раза на пляже пообщалась. И три года забыть не могу.
– Ну, если уж три года забыть не можешь, могла раз и не поломаться, недобро усмехнулась из-под одеяла Клава.
Светлана глянула удивленно: что она – так зло? почему?
Клава шмыгнула носом и достала кружевной платочек.
– Да я и не ломалась, – помолчав, сказала Светлана. – Но не могла же я сама его позвать.
– Но кем он летает? – настойчиво спросила Вера.
– Ну, откуда я знаю? – на миг поверив, что Вера поможет ей встретить Демона и тут же поняв всю беспочвенность своей надежды, вновь грустно сказала Светлана. – Он, да не он, парни с ним были, так вот они говорили, что самолет ремонтируют. Ну, и он потом говорил, что во Владивостоке идут дожди, только в Хабаровске и загорать. Еще они вспоминали, как перегоняли самолет откуда-то с Украины. Или из Курска, не помню.
– Но сколько у него лычек на погонах было? – настаивала Вера.
– Не знаю, – Светлана вздохнула.
– Ну, ты что, лычек не видела? – почти с досадой воскликнула Вера.
– Ну, не помню я. Помню, голубая рубашка, летная. И все.
– Ну, ты совсем. А значок у него какой? Что на птичке: самолет? молоток?
– Да что я на птичку, что ли, смотрела? – откидываясь на подушку, отозвалась Светлана и, прикрыв глаза, сказала все так же грустно. – Я на лицо его смотрела. Вот какие глаза у него – помню. Помню, как он сидел на покрывале. Портфель неимоверно импортный. И очки – тоже какие-то ненормальные, не иначе, с привоза.
– Если б ты его фамилию знала, я бы тебе его запросто разыскала, – с досадой говорит Вера. – Они сутки в Хабаровске сидят. В "Аквариуме" вечером торчат.
– Мне кажется, он там не торчит, – с ноткой обиды отозвалась Светлана. Он – другой.
Вера отмахнулась:
– Но ужинать все равно приходит. Они по талонам там.
...Время пролетело незаметно, а выписываясь из больницы, все трое, как и водится, обменялись адресами и телефонами.
Звонок. Светлана открыла дверь, и, Марина, соседка, зашла по-соседски, без приглашения и спросила от порога:
– И что ты делаешь?
Марине скучно. Борис работает во вторую смену, Вика спит, московская программа телевидения не работает, у них технический перерыв, а вторая, своя, передает очередной отчет о выступлении первого секретаря Крайкома на каком-то заводе.
Поболтать бы, но Светлана, как обычно, смотрит устало и разговор поддерживает вяло.
Марина прошла в комнату:
– Все с тетрадями сидишь? – кивнула на стол, – и как тебе не надоест?
Вопрос можно было отнести к риторическим, то есть не требующим ответа вовсе, или к проблемным, требующим широкую дискуссию с учетом разностороннего мнения специалистов. Светлана молча выбрала первый вариант и отвечать не стала.
– Сегодня снова твой приезжал, – словно не замечая нежелания Светланы болтать, неторопливым тоном сказала Марина. – Бутылочку привозил. Посидели, выпили.
– Что значит – снова? – вскинула голову Светлана.
– А он часто приезжает, – оживившись, что нашлась тема для разговора, охотно ответила Марина. – Всегда бутылочку привозит. Посидим, поболтаем. Так ты аборт делала? А я думала, ты не делала.
Светлане показалось, что она стоит на уроке, во все глаза на нее смотрят дети, сзади сидят их родители и инспекторы районо, а с нее медленно и неудержимо исчезает одежда.
– Да ничего он о тебе плохого не говорит, – глянув в лицо Светланы, засмеялась Марина. – Спрашивает, кто к тебе ходит. Говорю, не видно никого. А он говорит: "Она такая темпераментная, что не может одна". Борька мой смеется, говорит: "Я в этих вопросах не копенгаген, ты с ней (со мной, значит) говори, она медициной интересуется".
Светлана в два дня собрала справки, заплатила госпошлину и подала на развод.
В раздевалке, среди толкотни и шума, что, несмотря на все усилия дежурных и учителей, умудрялись создавать дети, Давыдова отвела Светлану в сторонку. Светлана шла за ней удивленная и встревоженная – ни она не вела русский в классе Нины Владимировны, ни Давыдова не вела математику у ее ребят, и общаться им вроде как бы и не о чем. Что ж такое, сверхъестественное, натворили ее сорванцы?
– Светлана Викторовна, вы не передумали разводиться? – озабоченно-деловым шепотом заговорила Давыдова. – Может быть, ваше решение поспешно и стоит повременить?
Светлана на миг даже опешила. С Давыдовой они не были дружны, и развод ей казался делом ее личным, как бы тайным, и никому кроме нее неизвестным, или уж, во всяком случае, почти никому, и уж, во всяком случае, не темой для скоростной беседы в толчее раздевалки с женщиной, с которой она едва знакома. Но тут Светлана сообразила, что Давыдова говорит с ней вовсе не из личного интереса, а по поручению Екатерины, говорит, как профорг. И Светлана только и ответила: "Нет, я не передумаю", – готовая с тоскливой скукой выслушать и даже поддерживать ненужный и неприятный разговор. Но Нина Владимировна, как бы вполне удовлетворенная полученным ответом и считая тему абсолютно исчерпанной, перешла ко второму вопросу:
– Вы должны подать на алименты.
– Не нужно мне от него ничего, – поморщилась Светлана.
– Не о вас речь, – напористо говорила Давыдова, так, словно никакого иного ответа не ожидала и потому и завела этот разговор со Светланой. – Алименты не для вас. Для ребенка.
– Ну, какие с него алименты, – проговорила Светлана, не зная, как прекратить ненужный разговор и кинуться в конец раздевалки, где Елизаров и Крангач мутузили друг друга мешками со сменной обувью. К тому же ей не хотелось вдаваться в подробности и сообщать Давыдовой о материальном положении мужа, но Давыдова, похоже – откуда?! – знала все.
– Даже десятка лишней не будет. Хоть что-то, хоть хлеб и молоко, а купите. – Всем своим видом Давыдова являла озабоченность. – К тому же, не всегда же он будет безработным. Алименты не на один день назначают. И мало ли что там впереди? Заболеете – и никакой поддержки.
Светлана вздохнула, решив промолчать и не вдаваться в дискуссию. Но разговор был незакончен. Давыдова вновь и вновь повторяла на разные лады, что любая денежная мелочь не может быть лишней – хотя бы новые колготки ребенку, хотя бы стакан ягод. Так, словно это она, а не Светлана, крутилась, как могла, чтобы хоть что-то было в холодильнике. Светлане вдруг стало обидно и немного жаль себя, жаль сына.
– А потом он, – сказала о сыне, – будет всю жизнь ему обязан за стакан ягод.
Давыдова вновь хотела продолжить убеждение, но Крангач уже мчался по коридору за Елизаровым вглубь школы, и не понять, то ли Елизаров его поколотил и теперь несется прочь от возмездия, то ли Крангач... И Светлана кинулась за ними следом.
В раздевалку, где Антон, сопя, натягивал валенки, выглянула Ирина Петровна. Шепнула:
– Муж ваш приходил.
– Да? – расстроилась Светлана. Она боялась, что теперь, когда Антон редко видит отца, сын начнет скучать по нему и тосковать, и идеализировать.
– Хотел погулять с ним, но Антон не пошел. "Нет, – сказал, – мы тут в разбойников играем". – Ирина Петровна засмеялась. – Я говорю, вы бы хоть леденцов ему привезли. А он так посмотрел и усмехнулся.
– Антошка не говорит, что скучает о папе? – спросила Светлана, понижая голос и с тревогой поглядывая на сына; тот, пыхтя, натягивал колготки. – Мне он о нем никогда не говорит, но, может, с ребятами?
– Нет, он о нем и не вспоминает. Вчера мы говорили, кто с кем живет. И кто бы еще кого хотел в свою семью. Ну, кто о ком мечтает, кто о бабушке, кто о собаке, – опять засмеялась Ирина Петровна. – Я думала, Антоша про папу скажет, но он про него и не вспомнил. Хорошо бы, говорит, сестренку маленькую или братика.
Антон, твердо засунув руки в карманы шубки, шел, ступая, как медвежонок, по протоптанной в снегу тропинке, и рассказывал, кто с кем дрался. Прошли мимо "Серой лошади", так звали в микрорайоне небольшое одноэтажное серое здание, в котором находился гастроном. С тыльной стороны магазина был винный отдел, и возле дома толпились, курили и матерились серые и грязные фигуры.
– Они плохие слова говорят? – утвердительно спросил Антон.
– Плохие, – подтвердила Светлана. – Кто водку пьет, тот плохие слова говорит и валяется на земле, вон как тот дядька.
– Я не буду водку пить, – охотно согласился Антон и потопал дальше. Знаешь, Петька Симохин всего боится. Говорит: "Отец выдерет". Мама, как это выдерет? – Антон на миг остановился, вскинул голову. – А это хорошее слово? Так можно говорить? – И, не ожидая ответа, потопал дальше. – А Петька не понимает, почему я тебя совсем не боюсь. А чего тебя бояться, ты баба-яга, что ли?
Светлана легонько за ворот шубки повернула Антона на боковую тропку, которая вела к книжному магазину. У нее иссякли все запасы: общих тетрадей, шариковой пасты. Вздохнула про себя: из-за болезни Антона она две недели сидела по справке, и денег не осталось даже на хлеб. Она сдала в скупку обручальное кольцо и перстень, что подарила ей бабушка. Обручальное кольцо Светлане было не нужно, а перстень жаль... Да и денег ей дали за золото – раз сходить в гастроном и аптеку. Но и без тетрадей не обойтись.
– Ты мне скажи, зачем ты Колю стукнул?
– Нет, мама, не так было, – сосредоточенно глядя под ноги, не согласился Антон и стал обстоятельно объяснять ситуацию. – Ты послушай. Он первый полез. Мы кораблик строили, а он подошел и оттолкнул меня. Ну, и я его оттолкнул. А он заревел, чтобы его Ирина Петровна не наказала. А Ирина Петровна нас обоих на стульчик посадила. Мама, а твои детишки мне сказали, что я счастливый, какая у тебя ласковая мама.
– Мама тебя не лупит, потому что любит и жалеет, – пряча улыбку и стараясь говорить строго, ответила Светлана. – А ты маму не жалеешь. Думаешь, мне приятно, когда тебя ругают? Я хочу, чтобы ты рос хорошим человеком.
– А я и расту хорошим человеком, – твердо ответил Антон.
Вечер был редко тих, не дул ветер с Амура, мороз был не сильный и не обжигал привычно щеки. Падал мелкий пушистый снежок. Хотелось бродить под нежным снегом, вдыхая свежий вкусный воздух и разговаривать с Антошей. Но надо было писать планы уроков и проверять тетради.
Дни летели, короткие, суматошные и похожие друг на друга: тетради, педсоветы, родители, уроки... что понедельник, что суббота, да и воскресенье только уроков нет, а так – те же планы, те же тетради. В школу, домой к кому-нибудь из ребят, в садик, и снова, подняв воротник и пригнув голову от ветра, в школу, домой к кому-нибудь из ребят, в садик... И вдруг – весна.
Весна нагрянула нежданно и властно, без предупреждения. Прямо из снежной метели ручьи и капель. И по радио – Шопен. И так стало Светлане тоскливо... И она наспех написала планы, проверила тетради слабых учеников и, попросив Марину последить за спящим Антоном, поехала к Вере.
4. Дверь открыла беленькая тихая девочка с грустными глазками.
– Катенька? – улыбнулась Светлана.
Катенька кивнула головкой, не ожидая вопросов, впустила Светлану в квартиру, сказала, что мама вот-вот придет, забралась на диван и стала смотреть телевизор и грызть сухарь.
Светлана присела на стул, но тут зазвенел звонок, и она пошла открывать, думая, как удивится сейчас Вера. Но на пороге стояла не Вера, а два подвыпивших летчика. Отстранив Светлану, летчики зашли по-хозяйски и стали ходить по квартире, ругаясь, что Веры нет, что ребенок сидит голодный, что Светлана не накормила девочку. Перерыли на кухне все столы и ящики, открыли банку консервов, выложили тушенку на сковородку, поставили сковородку на газ и ушли.
Светлана убавила газ и, помешивая мясо, растерянно думала, что, возможно, банка тушенки была последней и Вера собиралась сварить из нее суп на пару дней...
Вера влетела на кухню, встревоженная, но увидев Светлану, обрадовалась:
– Да, я думала, мать приехала. А у меня такое. Вчера девчонки пили.
Светлана стала объяснять Вере, что тушенку не она открыла, а заходили тут двое... Но Вера отмахнулась:
– Три дня гуляла, что ты не приезжала? – спросила так, словно Светлана не впервые приехала в гости, а бывала у нее постоянно. – У тебя сигарет нет? Ах, да, ты же не куришь. Что делать будем? Даже курить нечего. Думала, дома еще полпачки, – поспешно раскрывая и закрывая дверцы шкафчиков, говорила Вера. Видно, девы вчера прихватили.
– Пойдем погуляем.
– Я промерзла, – Вера, так и не найдя сигарет, села, как упала, на табуретку возле плиты. – Это в городе тепло. А на поле – ветрюга. В вагончике едешь – тепло. А пока у трапа ждешь посадку, да пока все утрясут – околеешь. Если б знала, что придешь, привела бы с собой кого-нибудь, – и поднялась столь же быстро, как села. – Ну, пойдем.
Отмахнувшись от слабых возражений Светланы, Вера надела пальто, синее, просто сшитое, с каракулевым воротником и двумя рядами пуговиц – блестящих, форменных, и обычных, синих. Застегивая пальто на синие пуговицы, Вера, в ответ на изумленный взгляд Светланы, сказала, что пальто все девчонки в аэропорту носят, конечно, форменное, но стараются не получать готовое, а сшить в ателье, насколько возможно видоизменяя строгий фасон, и у всех два рада пуговиц. Заходишь на территорию порта, застегнешь пальто на фирменные пуговицы, и ты на работе, как и положено, в форме, а выходишь из порта, тут же, у дверей, перестегнешь пальто на обычные пуговицы, и идешь, как все – в обычном пальто.
