Текст книги "Страницы из летной книжки"

Автор книги: Ольга Голубева-Терес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Я подумала: полеты сейчас прикроют, но командир приказала лететь на Булганак. Проверяя подвеску бомб, я увидела на них надписи: «Мстим за Женю», «Мстим за Пану» – это вооруженцы расстарались.

– Как самочувствие, Ульяныч?

– Работоспособна, – мрачно откликнулась Нина, – а ты?

– Транспортабельна.

Нина медленно набирает скорость, плавно подбирает ручку – и мы в воздухе. Каждый нерв обнажен. Впереди темная дымка, ночь сдвигается к западу. Позади близится рассвет. Я беспрерывно говорю – то о времени, о курсе, о ветре, то рассказываю обо всем, что вижу и что мне чудится. Хочу, чтоб отступило видение горящего самолета.

– Что это ты завелась? Автомат...

– Выполняю обязанности.

– Не ври.

– Полезем вверх или пониже?

– Пойдем на семьсот, а потом чуть снизимся.

У Булганака мы увидели скопление машин. Тихо. Фашисты, должно быть, спят, надеясь, что «рус фанер» уже отлетались.

– Ну-ка... разбудим! – говорит Нина.

Я сбрасываю бомбы. Летчица спешит к линии фронта. Вслед нам мчатся трассы.

– В нашу честь салют, – говорю я, лишь бы что-то сказать.

На земле нас молча встречает механик. В столовой официантка полюбопытствовала:

– Что это вы позже всех? Утро ведь.

– Немцы будильник забыли завести, – хмуро отзывается Ульяненко. – Пришлось слетать разбудить.

– Ну и дела-а...

Говорим о чем угодно, только не о смертях.

...Все долгие послевоенные годы я старалась жить, учиться, работать не только за себя, но и за тех, кто пылающей звездочкой прочертил темный свод неба, кто сгорел, словно факел, освещая путь другим. Погибшие остаются в моей памяти путеводными звездами.

Взыскание за старание

«8 мая 1944 года – 6 полетов – 7 часов. Бомбили Херсонес, Зеленую гору, Севастополь. Сбросили 12 бомб. Вызвано 2 пожара. Уничтожена артточка. Подтверждают экипажи Клопковой и Распоповой».

Весна в самом разгаре. Утро. Дождь. Лают собаки. Кричат петухи. Ворочаются, всхлипывают во сне усталые летчицы. Спят на нарах впокат. Душно. Я поднялась, стараясь быть тихой, собралась и выскользнула на улицу. Дождик льется, как из мелкого сита. В канавах, воронках полно воды. Пузыри. Черт возьми, как хорошо дышится! Из-за угла хаты выскочили мальчишки с засученными штанами и девчонки, поддерживающие мокрые подолы платьев. Давно ли я вот так же шлепала по лужам? Сняла сапоги, засучила брюки и осторожно вышла из сеней. Прыгнула в лужу, брызги весело разлетелись.

– Что это такое?! – Передо мной как из-под земли выросла замполит. – Младший лейтенант Советской Армии... А вид? Босая. Без ремня... На виду у всей деревни...

– Как хорошо-то, товарищ замполит.

Евдокия Яковлевна Рачкевич улыбнулась:

– Ну, ты как дитя... Артистка, одним словом.

– Как она хороша тут, весна!

Цвели сады, и воздух пьянил.

– Весна везде хороша, – назидательно сказала замполит. – Только нам не до ее красоты. Нам надо цели искать и уничтожать их.

Что возразишь на это? Цели находить действительно трудно. Кругом все горит, взвиваются отовсюду ракеты. Так бывает всегда, когда идет наступление. Трудно понять, где проходит линия фронта. Она – в движении. Уже несколько дней идет штурм Севастополя. Наша армия наступает.

Мы с Ульяненко летим над Севастополем, и он кажется серебристо-красным от прожекторов, моря, луны и пожаров. Кто-то сбросил САБы, и они осветили мертвым светом бухты, где волны как будто сразу застыли литыми золотистыми гребнями. Осветились берега, овальные спады высоток, овражки, выброшенный на песчаную отмель баркас. Четко вырисовываются на море черные тире и точки – вражеские корабли. Они открывают огонь, и трассы снарядов окутывают наш самолет. Но на корабли бросает бомбы неведомый нам друг и выручает нас. Мы знаем, что сейчас в небе Севастополя сотни самолетов. Нам строго приказано придерживаться высоты 800-1000 метров и уходить от цели с левым разворотом. Заберешься не на свою высоту или повернешь после бомбежки вправо – запросто столкнешься с каким-нибудь самолетом.

Мы идем на фашистский аэродром, расположенный на мысе Херсонес. И главное сейчас – суметь туда прорваться. Мощные прожекторные лучи со звукоулавливающими устройствами обнаруживают нас задолго до аэродрома, у линии фронта. Подойти со стороны моря? Но вокруг мыса стоят корабли, катера противника, которые начинают нас бить над морем. Иначе как на планировании с выключенным мотором нам не пробиться к Херсонесу. Но для этого нужна высота. Мы набираем ее над морем. Удается забраться на 1800 метров. Определяю исходный ориентир, от которого можно планировать на аэродром. Подбираемся... Под крыло набегают сопки и лесистые распадки. Теряем высоту. Тревожно. Не переборщить бы и не врезаться в холмы у Балаклавы при отходе. Смотрю на высотомер: 800 метров. Вдруг впереди вспухла огромная искрящаяся шапка сине-оранжевого дыма. Вот он, аэродром! Это зенитки открыли огонь по впереди летящей машине. Переплетение трасс, разрывов снарядов было таким густым, что, казалось, для пролета нашего самолета не остается даже малейшего просвета. Снижаемся. Зенитки – выше. Пока они перенацелятся, мы успеем уйти. Один за другим самолеты сбрасывают бомбы на аэродромные строения, взлетную полосу, самолетные стоянки и зенитные точки. Перед нашей машиной взметнулся мощный столб огня: взорвался аэродромный бензозаправщик. Крутым разворотом со скольжением мы уклоняемся от опасности. Когда зона огня остается позади, я осматриваюсь.

Ну и палят же немцы! С моря – от каждой посудины, с земли – от каждого квадратного метра. К счастью, снаряды разрываются выше По-2. Мы выбираемся к Балаклаве и вдоль линии фронта спешим за очередным бомбовым грузом. Второе задание полегче: бить по огневым точкам на Зеленой горе. Пехота, видно, запросила помощи. Нам повезло: накрыли одну артточку. Радуемся удаче. Радуемся дивному вечеру. Он ласково тих и дышит нежной прохладой. Плавно, медленно и торжественно поднимается по небосклону полный месяц. Красный, холодный и бесстрастный ко всему, что творится на земле, он обливает ее своим таинственным, серебристым, мягким светом.

Бухты, белые дома и домишки Севастополя при лунном свете кажутся какой-то волшебной декорацией. Мы еще сильнее чувствуем прелесть этого вечера. Ведь он может быть и последним! Но пока вечер наш. Мы возвращаемся с бомбежки и поглядываем на землю. Там небольшое затишье.

Каждый раз, когда мы пересекаем линию фронта, я пытаюсь угадать, где же дерется мой школьный друг Петр Ванин. Перед самым вылетом я получила от него письмо. Оказывается, он искал меня. Приехал в Карловку, а там «фокке-вульфы» бомбят наш аэродром! Перебежками он помчался к летному полю, но не успел. Петр пишет, что мы ему «махнули хвостом серебряным»: самолеты взлетели прямо перед носом. Обидно, что так получилось. Вспоминается наша случайная встреча на Керченском полуострове.

...Возвращаясь в ту ночь с третьего вылета, я почувствовала, что в моторе что-то неладно. Временами ничего, тянет ровнехонько, как по нотам, и все-таки нет-нет да споткнется.

– Что случилось?

– Не знаю, – ответила летчица. – Не пугайся только.

Но мотор в последний раз стукнул, и наступила тишина. Только в ушах шум да тикают часы на приборной доске.

– Нам крышка?.. Все?.. – бессвязно спросила я.

– Все не все, а мотор, видно, крепко зацепило.

– Как быть?

– Садиться надо.

Теперь мы вполне обходимся без переговорного аппарата.

– Думаю, дотянем до плацдарма.

Трудное это дело – ночью посадить самолет на аэродром или на незнакомое летное поле, а посадить неведомо куда – это риск. Но из двух зол выбирают всегда наименьшее. Лучше уж земля, чем холодная вода пролива. Планируем на плацдарм.

Навстречу машине неслась темнота. Я выстрелила из ракетницы, и там, на земле, поняли сигнал бедствия. Запрыгали, побежали огоньки, показывая направление посадки. Толчок. Самолет катился по крохотной полоске, и ясно было, что его ждет беда: впереди окопы, надолбы, воронки. Вдруг к машине метнулась темная фигура. За ней другая, третья... И вот уже несколько человек уцепились за хвост. Самолет оттащили к какому-то бугру. Мы вылезли из кабин, поздоровались.

– Девчата! – обрадованно ахнули мужские голоса. – Ангелы с неба!

Женя Жигуленко, а я летела с ней, хмыкнула:

– Ангелочки с бомбами.

– Что случилось? – подошел высокий человек с властным голосом. – Чем помочь?

– Что-то с мотором, – пожала плечами летчица. – Да чем вы поможете? – Вздохнула: – Пехота...

– Но-но, не очень. – В голосе высокого послышалась насмешка. – Наша пехота не простая, а морская. Мы все можем!

Не поворачивая головы, он приказал кого-то срочно вызвать и посмотреть мотор.

– А пока... идемте в наш отель.

Мы не заставили себя упрашивать. В бугре, возле которого мы стояли, словно в сказке «Сезам, откройся!», распахнулась дверь, и мы вошли внутрь.

В землянке чадила желтая артиллерийская гильза, приспособленная под светильник. Ее слабый, неровный свет колебался от ветерка, дувшего из открытой двери, и едва-едва освещал лица сидящих там людей. Навстречу поднялся человек. В том, как он поднялся, расправил плечи, тряхнул головой, мне почудилось что-то знакомое.

– Прошу, – широким жестом он указал на нары, – располагайтесь, как дома.

Я не могла поверить своим глазам: да это же Петр! Ну конечно же он, мой школьный товарищ. Верный спутник в лыжных походах, партнер по танцам, на катке. Тысячу лет не виделись! Он закончил школу на год раньше, в сороковом. Всех мальчишек сразу призвали в армию, и с тех пор я о нем ничего не слыхала.

– Разрешите представиться. – Петр вытянулся перед нами. – Командир роты...

– Петр Ванин, – прошептала я.

Он вздрогнул, подскочил ко мне, схватил за плечи, впился глазами в лицо:

– Ты?! Елка? Невероятно...

Петр закружил меня, потом бережно усадил на нары. В землянке стало шумно. Мужчины суетились вокруг Жени, а она сидела у самого освещенного места и спокойно позволяла любоваться собой. Женей нельзя было не любоваться. И она сама это хорошо знала. Обаятельность и артистичность всегда выделяли ее. Иногда казалось, что она рисуется. Но ей и рисоваться было не нужно – так непохожа она была на других. Порывистая, непоседливая, менявшаяся мгновенно от веселой до усталой, задумчивой и грустной. Она и в полете была не как все. Гусар, да и только. Мы никогда не знали, что она предпримет через минуту или что она скажет.

Мы с Петром отошли в угол землянки, присели на пары и предались воспоминаниям. А тем временем хозяева накрывали на стол – перевернутый на попа снарядный ящик. Женя, конечно, командовала, а мужчины весело ей подчинялись. От стола слышался смех, шутки. Нас пригласили за стол, и я ахнула от восторга. Картошка! Как давно мы ее не ели.

– Здорово живете, ребята!

– А у нас всегда здорово тут, на переднем крае.

От суматошного разговора, смеха, шуток вздрагивало и металось пламя в светильнике. Ах, как нам было хорошо – и хозяевам, и гостям, свалившимся с неба, – в этой сырой, полутемной землянке!

Но вот близко разорвались один за другим снаряды.

– Скоро начнется, – сказал Петр. – Вам улетать надо.

Мы выбрались из землянки. Светало. У самолета возился парень.

– Все в порядке, командир, – сказал он Жене. – Рад помочь. Я когда-то с самолетами имел дело.

Женя поблагодарила.

– Ну, вот и конец светлому сну, сказке, – сказал Петр. – Когда еще увидимся?

– Пора домой, штурман, – позвала меня Женя уже из кабины.

Прощались мы все радостно. Никто не думал ни о смертях, ни о предстоящих тяжелых боях.

...И вот сейчас где-то внизу дерутся эти парни. И Петр среди них. Его не найдешь. Был бы цел. Я думаю о том, что хорошо бы сделать еще один вылет, помочь наземникам, но начинает светать. Уже гаснут звезды. Над посветлевшим простором луна. «Нет, до рассвета не управиться, – прикидываю я. – Ну а если... если сесть на заправку на любой промежуточный аэродром?» На полпути к нашему было взлетное поле полка, парни которого называли нас сестренками. Они не откажут нам ни в чем. Я сказала об этом летчице, и она, согласившись со мной, повела самолет на посадку.

Заправившись, мы отправились бомбить огневые точки на Сапун-горе.

Сбросив бомбы на огневые позиции врага, мы взяли курс домой. Утренняя заря окрасила небосклон над Сапун-горою. Мы ощущали радость от хорошо сделанной работы, от того, что мы живы. Любого пилота охватывает радость возвращения, когда он преодолел огонь, бой, когда выбрался из ослепляющего света прожекторов. Это такое могучее чувство – возвращение к своему месту в жизни. И хочется петь! И все вокруг воспринимаешь обостренно. Кажется, в сотый раз пришлось пожалеть, что я не художник. Надо было передать в красках ту поэму рассвета.

Радость бытия буквально распирала меня и требовала какого-то действия. Увидев, как истребители готовятся к взлету, Нина спикировала, а потом прошлась над ними низко-низко, убрав газ. Я прокричала им: «Доброе утро!» – и пожелала всем возвратиться с победой.

Уже выглянуло солнце, когда мы подлетали к своему аэродрому. Нина пошла на посадку. На старте стояли две фигуры, которые я почти сразу узнала: командир полка Бершанская и Данилова. Только сейчас до меня дошло: ведь тревожатся! Нина, высадив меня на посадочный, порулила машину на стоянку.

– Ступай доложи.

Я иду к командиру и ничего не могу с собой поделать: во весь рот улыбка. Не могу заглушить в себе восторг от дивного весеннего утра.

– Кто разрешил? – Она уже знает, что мы заправлялись у братцев. Позвонил командир полка, но еще и добавил, что какой-то самолет сильно обстреляли. Она боялась за нас.

Мне бы изобразить раскаяние, а я улыбаюсь, и все! Данилова делает большие глаза, подает знаки, чтоб я потушила улыбку. А я ничего не могу с собою поделать.

– Товарищ командир! – начала я весело. – Мы решили...

Сдерживая гнев, командир приказала:

– Идите. Поговорим на разборе.

Я повернулась, как положено, и пошла к Ульяненко. Данилова шла рядом и ворчала:

– Чего только мы не передумали. Переволновались... – А потом рассмеялась: – Вот же черти! Выговор схлопотали – это точно.

Навстречу шла Ульяненко:

– Ну как? Попало?

И вдруг мы втроем расхохотались без всякого на то повода. Уж больно было утро хорошее: теплое, яркое, веселое. Солнце согревало все вокруг. И мы чувствовали себя бодрыми, сильными. Растерянность, недоумение за выговор – мы ведь искренне верили в правоту своего полета – все это провалилось вместе с утренней дымкой в тартарары. Я верила: будет удача! Мы были молоды и очень любили жизнь.

Спецзадание

«29 июня 1944 года. 5 посадок. Продолжительность полета – 2,45 часа. Спецзадание».

До чего же туго стало с этими взлетными площадками! Земли в Белоруссии обширные, но большая часть их занята лесами да болотами. Только позавчера полк расположился на маленькой площадке на опушке леса, как опять перелетать надо. Наши войска так стремительно наступают, что мы едва успеваем за ними. Сели в районе Новоельни. Сесть-то сели, а как дошло дело до взлета, да еще с бомбами, за головы схватились. Ведь западня! Со стороны взлета высокий сосновый лес. Поломали головы командиры и решили использовать принцип катапульты.

На старте несколько человек уцепились за нижние плоскости самолета, два человека улеглись на хвост, а комэск Смирнова все увеличивала и увеличивала обороты, мотор уже ревел, люди еле-еле удерживали рвущуюся вперед машину, но Смирнова продолжала увеличивать обороты. Когда мотор заработал в полную силу, люди по команде летчицы отпустили самолет, отбежав в стороны. По-2 рванулся вперед и почти без разбега оторвался от земли. Все затаили дыхание. Зацепится колесами, костей не соберешь. Натужно воя, машина пролетела над лесом.

Несколько ночей летали с этой площадки. Командир, наверное, за сердце хваталась, когда самолет впритирку тащился над деревьями. Не желая больше испытывать судьбу, она послала нас с Ниной Худяковой искать новую площадку. Эти полеты не входили в разряд боевых. Однако задание это сложное, небезопасное – сядешь, а площадка неровная, можно сломать машину, а то и угодить на минное поле, или попасть под огонь «мессершмитта», или утопнуть в болоте. И самое тревожное в данном полете – это опасность нарваться на гитлеровцев. Их очень много оказалось в кольце окружения наших войск – в лесах, перелесках, посадках, в полях, прячущихся в пшенице и в высокой траве. Они с пушками и пулеметами.

При поиске рабочей площадки учитывались размеры летного поля, плотность грунта, возможность маскировки техники, наличие жилья и питьевой воды. А девчатам хотелось еще и немного комфорта в виде лесной прохлады и реки: стояло жаркое лето, и после трудной работы тянуло искупаться.

Когда комэск услышала, что девушки просят нас найти площадку возле реки, она буркнула, что мы вечно демаскируем аэродром своими постирушками. На что штурман Полина Ульянова примиряюще произнесла:

– Тогда и у леса. Там спрячем свои постирушки.

Полина очень любила аккуратность во всем. Всегда у нее все было начищено до блеска. Работая еще механиком по приборам, она всегда ухитрялась ходить в чистом обмундировании. Даже на комбинезоне не было ни пятнышка. От сна урвет время, но постирает все. В любом месте находила воду. И каждый раз просила находить аэродром у реки. Но комэск была права. Дорвавшись до воды, девчата расстилали для просушки постиранное белье на траве, и оно, конечно, хорошо было видно с воздуха, и парни, смеясь, говорили, что девчат легко можно найти по тряпкам.

Летим. Ищем. И вот словно по заказу появилась живописная поляна у реки, и совсем рядом – лес. Прямо райское местечко. Худякова делает круг, а я, высунувшись из кабины, пытаюсь определить, болото то или не болото. Вижу настоящий ковер с разбросанными цветами по нежной зелени. Но если это болото, то машина провалится на пробеге, полное сальто-мортале обеспечено...

– Садимся? – спрашивает летчица.

– Давай еще посмотрим.

Нина делает еще круг.

– Ну?

– Черт его знает. Может, еще поглядим?

Глядели, глядели и ничего не углядели. Худяковой надоело виражить. Внизу такая красотища, что просто невозможно улететь.

– Иду на посадку, – решает она.

Соблазн иметь аэродром около реки и леса настолько велик, что мы пренебрегаем здравым смыслом. Вокруг ни души. Населенный пункт далеко.

Садимся. Колеса зарылись в топкую почву болота, и самолет встал свечой на нос, высоко вверх задрав хвост.

Молча выбираемся из кабин. Ноги увязают в тонкой, мягкой почве. Трава почти до моих плеч. Нине до пояса. Тишина. Оглядываемся.

– Кто это, Нина? – спрашиваю, хотя вижу, что из леса идут немцы.

Я впервые воочию вижу так близко врагов. Но почему-то не чувствую страха. Только острое, холодящее душу любопытство переполняет меня. Словно загипнотизированная смотрю, как они движутся к нам, раздвигая высокую траву и кустарник.

– Придется стрелять. – Охрипший голос летчицы выводит меня из оцепенения. – Влопались...

Я бросаюсь к пулемету, но машина встала свечой, и пулемет повис над головой. Не доберусь. И тут я почувствовала противную дрожь в коленках. Спина взмокла. «Да не трусь же ты! Держись как человек. Вот рядом Нина. Всегда румяная, она заметно побледнела. Разве ей не страшно? Надо драться! Может, даже и самолет спалить, чтоб только врагу не достался. Двум смертям не бывать...» И я шагнула в сторону немцев, держа пистолет в руке. В кармане – с пяток запасных обойм да еще рассыпанные патроны – не так уж и плохо.

Летчица пытается добраться до пулемета, а я, ныряя в высокой траве, делаю шаг за шагом навстречу врагу. Боковым зрением вижу: со стороны дороги выскочило несколько всадников. Спешились. Двое идут к нам, а шестеро, держа автоматы наперевес, – к немцам. Ничего не понимаю – немцы поднимают руки. Там гвалт...

Двое мужчин совсем уже близко. Кто они? Одеты не разберешь как: в немецкие френчи и наши гимнастерки. Полицаи! Я поднимаю пистолет и кричу:

– Стой! Не подходи! Стреляю!..

– Опусти «игрушку», сестричка, – весело отзывается один. – Мы партизаны из отряда Бати.

Я очумело смотрю на них и глупо улыбаюсь. До чего же мил в такую минуту родной язык!

– Вовремя подоспели? – продолжает партизан. – Батя говорит: «Езжайте, хлопцы. С самолетом что-то случилось».

– Или немцев увидели, – добавляет другой.

– Утопли? – подошел еще партизан. – Ну, скрутили гадов. Они хотели отнять у вас самолет, из окружения на нем выбраться.

– Не знаю, чем бы все это кончилось без вас. – Нина пожала парням руки. – Спасибо, ребята. А теперь помогите вытащить машину.

На наше счастье, самолет встал на втулку винта, и винт, удачно скользнув по траве, не сломался. Парни поставили По-2 на три точки. Потом, приподняв, потащили его вслед за Ниной на пригорок, на дорогу. Справа и слева глубокие канавы, впереди, метрах в ста, лес. Взлетной дорожкой служит дорога.

– Взлетите? – с сомнением спрашивает партизан.

– Надо взлететь. – Нина прикидывает и рассчитывает, садясь в кабину. – С вашей помощью взлетим.

Она просит их поддержать машину за плоскости и хвост. Я проворачиваю винт и, когда мотор запускается, забираюсь в кабину. Нина дает газ. Количество оборотов растет. Летчица делает взмах рукой, партизаны отпускают самолет, и мы взлетаем. Отчего-то машина стала потрескивать, будто рассыпалась. Я огляделась и увидела, что к самолету бегут немцы, стреляя из автоматов. «Это уже другие», – догадалась я.

– Пулемет к бою, – приказала летчица и на бреющем пошла на немцев, которые вели уже перестрелку с партизанами. Бой был очень кратким. Мы увидели, что фрицы подняли руки: сдаются!

– Ну, а теперь куда, штурман? К лесу или все-таки к деревне?

Мы сели неподалеку от разрушенной деревеньки. Обошли поляну, проверили подходы, прошлись у опушки леса, посмотрели, как лучше оборудовать стоянки для самолетов, и собрались уже улетать, когда возле самолета неведомо откуда появились три мальчика и девочка. Босые, в рваных рубашонках и в брюках. К горлу подкатил комок, на глаза навернулись слезы. Но надо было их скрыть от ребятишек, не уронить себя в их глазах.

– Откуда?

– Из той деревни.

– Где же вы там живете?

– В погребах и землянках.

– С родителями?

– Я – с мамой, – ответил самый старший на вид мальчик, – а вот она, – показал он на девочку, – с теткой. Батя в армии, а матку немцы убили. Партизанка.

– У меня папаня тоже на фронте... – выступил вперед самый младший на вид мальчик. – А мамку... маму немцы убили.

– Партизанка?

– Не-е. Как уходить, так и убили.

– А ты где был? – вырвалось у Нины, и ее глаза подозрительно заблестели.

– В сараюшке... Они меня пороли.

– За что?

– А я им воду не принес.

– Где же ты?.. С кем живешь?

– Соседка взяла.

В тесно сжатых губах мальчика недетская решимость. Карие глаза смотрят серьезно. Мальчик трогает рукой крыло самолета:

– Гла-а-дкое... Я тоже летчиком буду, фашистов убью.

Нина молча смотрит на парнишку, тянется в кабину, достает пакет с аварийным бортпайком – печенье, шоколад, консервы – и подает натерпевшемуся горя мальчишке:

– Бери. Подели с товарищами.

Но тот не хочет брать подарка. На помощь приходит девочка. Она протягивает нам лукошко с ягодами.

– Отведайте.

– Вот и поменялись. Летчицам от вас повезем.

Ребята довольны.

Взлетев, мы на развороте глянули вниз: четыре маленькие фигурки махали нам руками с пригорка.

– Будь проклят фашизм! – сквозь зубы проговорила Худякова. – Что же это за напасть такая?!

Через два дня, недоспав после боевой ночи, мы снова отправляемся на спецзадание, потому что авиация опять отстала от наступавших войск. На десятки километров земля мертва – ни человека, ни скотины, ни птицы. Зона пустыни – сожженные, взорванные, заминированные дороги, могилы, колючая проволока. Я видела скелет Орши, развалины Борисова, изуродованный Минск, пепелище Ракува... Но в этом полете нам встретилось нечто страшнее развалин... Южнее Минска возле полусожженного села нам пришлось увидеть то, о чем невозможно говорить без содрогания. Не забыть тот яркий солнечный день, фундаменты сгоревших бараков концлагеря, трупы сожженных людей, впившаяся в обгорелые тела проволока... Сожжение людей! Средневековая пытка в XX веке! Звериное лицо фашизма!