Текст книги "Вампир (СИ)"

Автор книги: Ольга Сова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

– Бледная ты какая-то, – говорит папа за ужином. – Не заболела?

– Наверное, – отвечает Леся. – Морозит.

Ощущения много хуже простого озноба, но она не в состоянии описать их. Кроме боли в груди, конечно, но об этом упоминать нельзя.

Леся еще не знает, что у нее сломано ребро. О том, что жар после перелома бывает всегда, она тоже пока не знает.

– Так померяй температуру, – тревожится папа.

На бедре у Леси синяк – его не скрывают короткие шорты – но про синяк папа никогда не спросит. Папа правда верит, что девочки в тринадцать лет по-прежнему играют во дворе. В подвижные игры. Ха.

– Не ребенок, а наказание, – злится мама, глядя на градусник. – Вот где можно простудиться летом, а? Говорила я тебе не ходить без тапок? Говорила?!

Папа заглядывает Лесе в горло, не находит признаков воспаления, но решает, что лечь спать пораньше ей в любом случае на пользу.

Леся отправляется к себе и выключает лампу, но темноты не получается – сквозь стекло в двери пробивается свет. Слышно, как на кухне мама раздраженно гремит посудой (которую обычно моет дочь) и перечисляет каждый случай, когда Леся выскакивала в туалет босая, пила воду из холодильника, садилась на каменную изгородь и вообще делала все, что только можно, чтобы осложнить родителям жизнь. Леся медленно и осторожно ворочается в постели, пытаясь найти такое положение, в котором боль не мешала бы уснуть.

 

 

 

2.

 

Лесе три. Она сидит на ковре в родительской комнате и возится с новой игрушкой – пытается насадить разноцветные грибочки на подставку со штырьками.

В комнату заходит мама, но Леся не обращает на это внимания, пока та не начинает кричать:

– Что это такое?! Ты посмотри, какой тут бардак! Обязательно повываливать на пол все цацки, когда играешься только с одной?

Леся ничего не понимает. Она уже не маленькая и убирает за собой игрушки на ночь. Но сейчас совсем светло, ложиться спать еще не скоро, так почему же нельзя спокойно играть?

– Сейчас же все собери! – требует мама. – Быстро, кому говорят!

Это ужасно, но поделать ничего нельзя, и Леся принимается за дело. Мама тем временем убирает постель и складывает диван, то и дело отвлекаясь, чтобы поторопить дочку. Но игрушки в одной комнате, ящик для них в другой, и быстрее у Леси никак не получается.

– Ты назло мне это делаешь? Назло? – рычит мама (Леся отвлеклась, пытаясь аккуратно сложить кубики в коробочку, чтобы унести их все разом) и внезапно швыряет в нее резиновым зайцем.

Заяц больно ударяет в плечо. Кубики разлетаются по всей комнате. От испуга Леся вопит во весь голос.

– Что у вас случилось? – заглядывает в комнату папа.

– Да вот, – говорит мама, – не хочет убирать игрушки, – и Лесе: – А ну-ка прекрати реветь, и чтобы на счет десять здесь не было ни единого кубика!

– Ну, Леся, – укоризненно говорит папа, – ты разве не знаешь, что маму надо слушаться?

 

 

 

***

 

Когда игрушки собраны, а плакать больше не получается, в гости приходит бабушка. Все садятся за стол и пьют чай с конфетами, и, может быть, поэтому мама спокойна и весела и даже расхваливает Лесю.

 

 

 

3.

 

– Ты только глянь. Полно пылюки, – говорит мама, переворачивая ковер. – Это же никуда не годится.

– Ну, мам, – ноет Леся, – я честно там убирала! Оно с самого ковра потом обратно насыпается!

– Здесь надо подмести и вымыть еще раз.

– Ма-а-ам! Лучше я точно не смогу!

Но маму, конечно, не переубедить:

– Давай-давай. Надо учиться, не маленькая уже. В жизни пригодится.

Леся берется за веник, думая о безвозвратно уходящей субботе. Возмущаться вслух она, конечно, не решается, но всем своим видом демонстрирует обиду.

– Между прочим, знаешь, как я убирала в твоем возрасте? – говорит мама.

У нее всегда наготове нравоучительная история.

То она рассказывает о том, что дедушка проверял чистоту в доме ваткой, как привык в армии – если на ватке оставалась грязь, все нужно было перемыть заново. О том, что бабушка работала по суткам, поэтому мама вела чуть ли не все хозяйство с одиннадцати лет.

То о девочке, которая жила по соседству. Эта соседка была старшим ребенком в многодетной семье и должна была присматривать за братьями, если же какой-нибудь брат набивал себе шишку, рвал одежду или хулиганил, сестру вечером били скакалкой. «Ты же понимаешь, что скакалка – это тебе не ремень?»

То о том, что мамин прадед всегда держал в сенях длиннющую хворостину – так, на всякий случай (а хворостина – это тебе, конечно, тоже совсем не ремень)...

(Со скакалками и палками Леся не знакома. Однажды, правда, мама отлупила ее вешалкой для одежды – когда Леся, заранее зная, что получит, с перепугу припрятала все ремни.)

Хуже самих историй то, что мама всегда говорит о наказаниях так, будто это что-то ужасно забавное. Взрослые почему-то часто так делают. Если мама орет Лесе с балкона: «Ты куда полезла? А ну, бегом домой!» – старушки на лавочке, посмеиваясь, комментируют: «Ну что, иди получку получать». И когда по телевизору кого-нибудь шлепают, над этим положено смеяться.

От этого шутливого взрослого тона почему-то всегда нестерпимо стыдно – даже сильнее, чем от самого наказания.

 

 

 

4.

 

Леся, простуженная (в тот раз – по-настоящему), лежит в постели. Мама, поворчав немного, решает, что здесь есть и положительная сторона: не нужно вести дочку в школу, потом забирать, потом до позднего вечера сидеть над уроками, а значит, можно спокойно заняться другими делами.

Леся играет на телефоне; делать это при высокой температуре ей вообще-то запрещается, чтобы не напрягать глаза, и потому она внимательно прислушивается к маминым перемещениям.

Мама увлеченно берется за работу. Пылесосит всю квартиру и поет при этом громче пылесоса. Запускает стиральную машинку. Одевается и отправляется в магазин за продуктами для какого-то особенного рецепта. Возвращается и зажигает духовку – Леся даже на минутку поднимается и осторожно заглядывает на кухню, чтобы понюхать, что же такое там печется. В маленькой кастрюльке на плите булькает крем, а размораживающиеся кости свидетельствуют о том, что намечается еще и суп.

Машинка заканчивает стирку. Мама, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, но еще веселая, с миской выходит на балкон. И произносит: «Вот черт!» – обнаружив, что на веревках по-прежнему висит позавчерашняя порция белья. Раздраженный стук миски об пол.

Обратно в комнату входит уже злая мама. Хочет бросить охапку сухого белья на тумбочку, но там и без того гора неглаженных вещей. «Ну, конечно», – говорит мама, тяжело садится в кресло и с минуту бессмысленно смотрит на белье. Потом встает и с усилием приволакивает из кладовки гладильную доску.

Принимается за глажку. Спохватившись, бежит на кухню, к подгоревшим коржам. Снова берет утюг. Бросает наполовину проглаженный пододеяльник и уходит пить кофе.

Когда папа вечером возвращается домой, на столе стоит только бульон. Ну и, конечно, торт – с киви. Папа недоуменно заглядывает в кастрюлю и интересуется:

– А еще что-нибудь есть?

Леся втягивает голову в плечи в ожидании неминуемого взрыва.

Мама сообщает, что устала. Что больше так не может. Что за весь день ни разу не отдохнула. И после ужина, в отличие от папы, тоже не отдохнет, потому что ей еще за больным ребенком ухаживать и посуду мыть. А папа, конечно, даже внимания не обратил на все то, что она за день сделала, ведь он уверен, что чистота в доме образуется сама по себе – он-то в жизни не пробовал вести хозяйство, сначала бабушка его обслуживала, а теперь вот мама должна; он и представления не имеет, что это гребаный ад. Он считает, что если она не работает, то, значит, сидит и ни хрена не делает, хотя на самом деле это у него там покупают по полтора велосипеда в день, а все остальное время он чаи гоняет и сканворды разгадывает, и она бы с радостью поменялась с ним местами, а потом приходила бы домой и играла в игрушки, да еще и имела бы выходной. Ей это надоело, всё, она сейчас же пойдет смотреть вакансии, но когда у нее будет работа, они с папой поделят все – то есть абсолютно все – домашние обязанности поровну, и вот тогда-то он узнает!..

В итоге папа берется варить суп, даже не перекусив. Леся пытается сбежать из кухни, отговорившись болезнью и отсутствием аппетита, но мама обижается, что никто не пробует торт, так что приходится сначала поесть.

Посуду после ужина тоже моет папа. Маме, как обычно, уже становится неловко, она раз и другой переспрашивает, точно ли он не устал, и, наконец, сама уговаривает его не трогать форму для торта – мол, в ближайшее время не понадобится, так что это можно отложить и на завтра. Потом родители, уже веселые, уходят к себе и выключают свет.

Леся прекрасно знает, что будет дальше. Ближайшую неделю (может быть, меньше) папа будет усердно помогать маме. Мама будет чувствовать себя виноватой и станет вертеться вокруг, изо всех сил помогая ему помогать ей. За неделю (может быть, меньше) папа устанет и сделается скучным и необщительным; тогда мама закатит еще один скандал – дескать, он совсем не уделяет ей внимания, а она выходила замуж не для того, чтобы вместе тащить воз, а для того, чтобы как можно чаще бывать рядом с папой. Закончится тем, что она освободит его от домашних дел (до следующего раза): ведь это ей нужно проводить с ним время, а раз для этого ему надо быть бодрым и отдохнувшим, то, следовательно, его отдых – это ее ответственность. Именно так она всегда объясняет это лучшей подруге, когда они сидят на кухне и пьют мартини (пока Леся сидит в комнате и делает вид, что не слышит их разговоры).

– Конечно, он за мной не бегает, а ждет, что я вокруг него танцевать буду – он-то легко мог бы найти себе кого-нибудь другого, а мне, если что, куда деваться? Я жирная. И не особо нравлюсь людям. Плюс с ребенком. И даже к матери не могу вернуться, потому что ну ее в жопу... Короче, без вариантов.

– Ну, Ксюх, нельзя так к себе относиться, – дежурно замечает подруга. Развивать тему она давным-давно не пытается – все равно бесполезно: такие разговоры ведутся не первый год (да и сама она не очень-то может подтвердить свои советы делом).

– Опять же, ему и без меня не скучно, целый день среди людей. А я его нормально вижу раз в неделю, ну, тебя вот раз в месяц... Леська под ногами крутится, но разве ж это общение... И все. Тут же с ума сойти можно. Вроде все время занята, а ни хрена не происходит.

– Ой, я тебя умоляю, у меня на работе постоянно такое же ощущение, – ржет подруга.

– Не-е, это совсем не одно и то же... Помнишь, как Любовь Михална из землеустройства все время про внука рассказывала? Во-о-от, ты делаешь такое лицо, а я до сих пор этого внука чуть не каждый день вспоминаю – а он уже, небось, и школу закончил. Постоянно такое, что вот просто не о чем думать. Руки что-то делают, а в башке как моторчик вхолостую...

Подруга все с той же дежурной заботой замечает, что на заводе, где работает ее сестра, как раз ищут менеджера. Следует оживленное обсуждение возможностей и перспектив, которое заканчивается, как обычно:

– Да я бы с удовольствием! Но ты же понимаешь, на гребаном рынке выходные по понедельникам – это я Толика тогда вообще только по ночам буду видеть. И, главное, я и так тут, как раненная лошадь. А если еще и работать... Что, думаешь, Толик реально будет каждый день еду варить? Ага, ага. Или как будто ему можно доверить ребенка. Я их на день одних боюсь оставить. Можно подумать, мне бы не хотелось спокойно съездить в гости без Леськи и хоть раз отдохнуть по-настоящему. Но он-то думает, что я ей тут только пожрать даю и дневник проверяю. Он что, будет следить, чтобы она мыла руки? Заплеталась нормально? Свет выключала за собой? Вовремя трусы меняла?

«А если я с подружками буду обсуждать твои трусы?» – мрачно думает Леся.

Подруга комментирует в том смысле, что папа хотя бы зарабатывает нормально, и пытается перевести разговор на своего мужа, но мама это, конечно, пресекает:

– Зарабатывает, а толку? Ну, купили мы эту треклятую дачу, так теперь мне еще и надо раком стоять в огороде. Все лето. А мне, между прочим, загорать вообще категорически запрещено. А Толик говорит, что, мол, ну и не сажай овощи, можно просто на отдых туда приезжать. Наездимся, ага, с одним выходным в неделю! Не сажай... А зачем тогда покупали? Такие деньги вбухали – и что, получается, просрали их? Не-е. Мне вон машину купить – на это уже сколько лет денег нет, а я бы, может хоть чуть-чуть меньше уставала...

(Леся давно подозревает, что папа не покупает маме машину специально – просто боится, что она когда-нибудь психанет прямо на дороге. И никогда она машину не получит, сколько бы денег у них не было.)

 

 

 

5.

 

Мама всегда злится, когда устает – а устает она сразу и совсем. У Леси однажды сломался телефон – показывал, что осталось еще процентов двадцать заряда, а сам неожиданно вырубался. Мама устроена так же. Три часа таскать Лесю по рынку, разыскивая джинсы подешевле, а потом на полпути домой швырнуть пакеты на землю, разрыдаться и вызвать такси – в этом вся мама.

Но в этом она хотя бы предсказуема. Леся, в отличие от мамы, чувствует приближение подобного срыва и нередко успевает вмешаться и предотвратить его: всего-то и нужно, что доделать всю работу самой.

Проблемы начинаются, когда мама становится непредсказуемой.

Скажем, на Лесин день рождения семья едет в аквапарк, оттуда в ресторан, и всем хорошо и весело, пока в конце вечера не оказывается, что ресторан автоматически включает чаевые в счет. И тогда мама орет на официанта, а потом им приходится тащиться домой пешком по темным улицам, потому что она плачет и отказывается потратить еще хоть копейку на такси. Точнее, она говорит, что папа с Лесей могут взять машину, если так хотят, но мама туда ни за что не сядет, ведь это ее папа попрекает куском хлеба из-за того, что она не работает.

(На самом деле папа никогда не говорит ей ничего подобного, но почему-то, ругаясь с ним, мама вечно ссылается на эти вымышленные упреки.)

Правил нет. Она запросто может, например, простить Лесе вполне заслуженную плохую оценку по какому-нибудь важному предмету. А может отобрать на две недели телефон за двойку по трудам, которую Леся получила, потому что они должны были готовить в бригадах, а собрали в бригады не тех, кто хотел быть вместе, а тех, кто сидел за соседними партами, и в итоге из шести девчонок одна вообще не пришла, а две не принесли продукты и посуду. Может сказать, что ей мешает музыка, а через полчаса отругать за то, что Леся сидит в наушниках и не слышит, когда ее зовут. Или, скажем, закатить папе сцену потому, что он забыл после работы заехать в магазин, а на следующей неделе – потому, что он заехал в магазин и задержался на сорок минут, а мама его ждала и скучала, а покупки, оказывается, на этот раз были не такие уж и срочные, и их можно было отложить на другой день, и папа знал бы об этом, если бы уделял хоть какое-нибудь внимание хозяйству и обращал внимание, что из продуктов у них закончилось, а что – нет, а не сбросил всю бытовуху на нее; и, таким образом, получается, что он совершенно не помогает ей, потому что заехал в магазин, как она и просила.

Она всегда ругается и жалуется на все и сразу. Противоречит себе постоянно: может начать с того, что папа тратит деньги на разную бесполезную чушь, вместо того, чтобы купить ей что-нибудь давно необходимое – а через полчаса закончить тем, что он ей даже цветов без повода не подарит. Или начать с того, как она устает, ходя везде пешком, а закончить тем, как ей не хватает физнагрузок, и похудеть уже который год не получается. Проступки не имеют срока давности: если Леся забывает закрыть хлебницу, позволив хлебу засохнуть, то мама припомнит ей и сожженную в шестилетнем возрасте сковородку, и вечно измятые тетради («Папку я тебе зачем купила?!»), и очередные дыры в колготах (хотя Леся не виновата, что колготы рвутся на пальцах, и ничего не может с этим поделать). Претензии неуловимым образом перетекают одна в другую, и Леся давным-давно даже не пытается понять, каким образом тройка за контрольную связана с ее желанием завести собаку, за которой, конечно же, придется ухаживать маме, и при чем тут оббитые носки на лакированных туфлях и пропавшие ножницы с сиреневыми ручками, которые, по мнению мамы, куда-то засунула именно Леся. Ругаясь, мама не пытается чего-нибудь добиться. Она просто лучше себя чувствует, когда как следует выкричится.

Если в какой-нибудь проблеме никто не виноват, она мучится, пока не найдет виноватого. Это, конечно, не может быть Бог, или правительство, или кто-нибудь столь же недостижимый – это непременно должен быть кто-нибудь, на кого можно накричать и добиться извинений. Впрочем, просить прощения до того, как она иссякнет, бесполезно, это Леся усвоила, едва научившись говорить – извинения всегда оказываются произнесены не тем тоном («Вот только не надо делать мне одолжений!!!»), или выясняется, что ты даже не понял, в чем твоя настоящая вина, потому что мама еще не дошла в своей речи до самого главного. Однако и молчать с покаянным видом тоже нельзя. Мама отлично понимает, что ты пытаешься просто переждать грозу, думая о своем – а игнорировать себя она никому не позволит, вот уж нет. На каждую ее реплику совершенно необходимо отвечать, даже если знаешь по опыту, что каждый ответ будет злить ее все больше и больше.

 

 

 

6.

 

– Ты почему за компьютером? Все уроки сделала? – спрашивает мама, вернувшись из какой-то конторы, где оформляла какие-то документы.

– Я делаю, – поясняет Леся. – Мне реферат надо.

Это чистая правда. Одновременно она, конечно, переписывается с девчонками, но нужно же человеку после школы и отдыхать немножко.

– По чем?

– По истории.

– Замечательно, – говорит мама, тяжело усаживаясь в кресло и вытягивая усталые ноги, – то есть математику, я так понимаю, ты уже сделала?

– Н-нет, – говорит Леся. – Но я выучила стих, и...